прокуренный

Санзу приходит на первый урок с опозданием. Демонстративно громко открывает дверь, топает своими тяжелыми армейскими ботинками, бросает рюкзак на парту, садится на скрипучую школьную табуретку — точнее, швыряет себя, приземляется всем своим телом. И весь класс ждет, когда он достанет свои учебники. Учитель химии ему не перечит, учителя вообще никогда ему не перечат. Лишь с силой сдерживаясь от того, чтобы не покрыться злобными красными пятнами, продолжают вести урок как ни в чем не бывало. Чифую рассказывал ему, что однажды Санзу чуть не выколол новенькой математичке глаза, когда та по неопытности заорала на него. «Как его еще не упекли в исправительную школу?» — спросил его тогда Такемичи. Чифую лишь пожал плечами. Но, не считая утренних представлений, Санзу обычно ведет себя тихо. Он не настолько бешеный, по крайней мере, чаще всего Такемичи замечает его сидящим за партой в одиночестве, либо курящим на заднем дворе, чуть правее аварийного выхода, — в так называемой курилке, в слепой зоне от видеокамер. Конечно, он только начинает учебу в новой школе, и ему еще предстоит узнать, какие ужасные слухи ходят про этого длинноволосого хулигана, но одно он знает точно — Санзу очень красив, и Такемичи не может отвести от него глаза. Санзу постоянно курит. Бывает, Такемичи сопровождает Чифую в школьной курилке и видит его, стоящим вдалеке ото всех. Сигареты в его пальцах появляются так же стремительно, как и исчезают. Такемичи никогда особо не интересовался курением, но Санзу курит так красиво, так аппетитно, что иногда его так и тянет попросить у Чифую подкурить. Однажды он так и делает, но друг его чуть на месте не прибивает. Он так громко его ругает, что даже Санзу поворачивает голову, чтобы увидеть источник шума. Когда он замечает их, он сразу же отворачивается, потеряв интерес. — Я который год пытаюсь бросить, а ты хочешь начать курить? — сердится Чифую. — Наверное, нужно перестать таскать тебя в курилку. Такемичи пугается. Он совсем не хочет потерять возможность наблюдать издалека за Санзу. — Ну, блин, извини. Не знаю, что на меня нашло. Но мне здесь нравится! Да, ему здесь нравится. Ему нравится курящий Санзу и сигаретный дым, витающий в курилке меж лицами учеников. Он тайком вдыхает его. У никотинового дыма — сладчайших запах. Это опасно. Его посещают мысли. Как несовершеннолетние покупают сигареты? Где их достать? Санзу впервые с ним заговаривает, когда Такемичи идет домой и спотыкается об что-то (вполне возможно, что просто о воздух — он может упасть на пустом месте). Тротуар — бетонный, жесткий, не щадит его ладони и колени. Чувствительный к боли, он с силой сдерживает всхлип. Вдруг он чувствует, как к его спине что-то прикасается. Он резко поворачивается и с удивлением видит Санзу, грубо тыкающего его ломом, и ещё кого-то светловолосого. Лом, к ужасу Такемичи, покрыт кровью. — Эй, отойди! — У Санзу скрипучий, прокуренный голос. Ну естественно. — Ты загораживаешь боссу путь. Они оба одеты в белую форму их группировки. Строгие, несколько милитаризированные плащи. Они похожи в них на наемных правительственных убийц. «Босс» даже не смотрит на него. Он лишь стоит и терпеливо ждет, когда Такемичи двинется, и его величественное выражение лица — лица, привыкшего, что все перед ним должны расступаться, и ему слова говорить не надо, пугает его до усрачки. Он пятится на коленях, слишком на взводе, чтобы встать самостоятельно, и Санзу практически на него шипит. Такемичи впервые видит его таким злым. Все те страшилки про него из школы начинают приобретать смысл. В конце концов, проход открыт. Майки кидает на него взгляд, пока он все так же сидит на земле, но уже на проезжей дороге, и неоднозначно хмыкает. — Одноклассник из школы. Обычный лузер, — молвит Санзу ему, будто извиняясь, и у Такемичи раскрываются от шока глаза. Вау, Санзу знает об его существовании. Невероятно. Встреча настолько взбудораживает его, что он не может заснуть из-за того, что его сердце бьется как бешеное. Уши горят. Они краснеют. На следующий день Санзу и вовсе не приходит на первый урок. Вместо этого, он притаскивается к третьему, все так же громко садится на свое место, но в классе уже никого нет. Это большая перемена, все кушают в столовке или гуляют по двору. Только Такемичи прибегает за перекусом из рюкзака, оставленного в классе, и замирает при входе. Санзу смотрит на него вопросительно и выгибает бровь. — Че застыл? Такемичи молчит. Ему очень непривычно с того, что Санзу просто так с ним заговаривает. И все-таки, какой же Харучие красивый. Не дождавшись никакой реакции от Такемичи, он закатывает глаза и отворачивается. Тот мигом забегает внутрь, достает из рюкзака пластиковую миску, чуть не роняет все на пол, столкнувшись с углом парты, но все равно спотыкается. Ему противно слышать себя со стороны, он производит странные звуки — слишком громкое дыхание, лишний топот, стук и писк. Он покидает класс, чувствуя себя опозоренным на всю жизнь, потому что за ним от начала до конца наблюдал Санзу. Он улыбается после ухода Такемичи. Ему смешно — бывают же на свете такие жалкие люди. Рис недоваренный. Такемичи заправляет кашу с солидным количеством соуса, но вкуса все равно не ощущает. Но зато до сих пор ощущает на себе взгляд Санзу. Его шея горит от стыда. Он вообще никогда не краснеет полностью, только лишь отдельными частями — ушами, шеей, щеками, что только усугубляет его смущение: ведь он явственно ощущает, где и как он заливается краской. — Знаешь братьев Хайтани? — Чифую жует бутер с курицей. Они едят во дворе. Холодновато, но с верхней одеждой терпимо. Такемичи кивает на вопрос Чифую. Хайтани прошлые выпускники этой школы. Дурная слава этих братьев бежит наперед их. — Они устраивают вечеринку. — И что? — Пошли. — Бля, Чифую… Ты… — Такемичи неверующе жмурится. — Да ладно тебе! Там будут настоящие члены группировок. Брахман, Рокухара Тандай, даже Свастоны-Канто. Это исторические событие! Трое небожителей договорились о временном перемирии! — Я даже представить себе не могу, какие опасные люди там соберутся. Почему ты хочешь пойти туда? — Хочу взять фото и автографы Вакасы, Такеоми и Бенкея. Они были членами первого поколения Черного Дракона. Сейчас они в Брахмане. Хотя бы один из них должен же заявиться на вечеринку, да? — Ты псих, Чифую, — он замирает ложкой на пути ко рту, готовый вразумить друга. — Во-первых, нас никто не приглашал. Во-вторых, нас быстро выявят… — Нет-нет. Дослушай! Там будут члены всех этих группировок. А в них не менее 50-ти участников, а насколько огромны Брахман, даже и говорить не надо. Их сотни! Думаешь, кто-нибудь обратит на нас внимание? Все будут следить за верхушкой. А мы просто приоденемся по-взрослому и зайдем как ни в чем не бывало. Мне бы просто своими глазами увидеть первое поколение Черного Дракона. На остальных плевать. Как только получу автографы, уйдем. Когда он так убедительно все объясняет, у Такемичи не находится чем возразить. Наоборот, он внезапно сам по-хорошему распалился. — Санзу ведь в одной из группировок…? — Он в Свастонах-Канто, — просто отвечает он. — Ну и что? Ему плевать на нас. Если он нас заметит, будет удивительно, если он нас узнает. К тому же, высока вероятность, что мы просто не увидимся, или он не посетит вечеринку. Если тебе от этого полегчает, то я обещаю, что мы постараемся не попадаться ему на глаза! Ну и как можно отказать, когда он смотрит такими щенячьими глазами? Тем более, Такемичи не хочет терять единственного друга, которого ему повезло завести в первый же месяц в новой школе. — Окей, я согласен. Чифую радуется и говорит, что вечеринка состоится в Роппонги на следующей неделе, в пятницу. Такемичи тоже улыбается, наблюдая за воодушевлением Чифую, но ему страшно и не по себе. После уроков он ждет Чифую в фойе школы. Они договорились пойти вместе покушать в лапшичной. Но его нет уже двадцать минут, и этого слишком много для терпения Ханагаки. Он оставляет за собой пару пропущенных звонков и непрочитанных смсок и, не выдержав, встает со скамейки и покидает школу. Прямо на выходе на его телефон приходит сообщение. Он останавливается перед дверью и читает: Я ушел пораньше. Извини, дома что-то случилось: ( С Такемичи вырывается ругательство. Он пишет возмущенное сообщение — вообще-то можно было и заранее об этом предупредить, я ждал тебя почти полчаса. — Как же ты заебал. Отойди! Палец замирает над заключительным словом — полчас… («а» так и никогда не пропишется). Он резко оборачивается, так резко, что путается в ногах — перед его лицом мелькают тусклые голубые глаза Санзу, бахромой обрамленные пушистыми ресницами. И он падает, сраженный то ли своей неуклюжестью, то ли красотой Харучие. — Ты не умеешь пользоваться ногами? — он говорит обманчиво спокойным голосом, но на виске вздувается вена от раздражения. — Может тебе, тебе их вырвать, раз они так бесполезны? М? — П-прости, — запинается Такемичи, не в силах разорвать с ним зрительный контакт. — Ого, ты умеешь говорить, — Санзу неожиданно широко улыбается, но ничего хорошего от его улыбки Такемичи не предчувствует и оказывается прав, потому что его хватают за шею. Санзу силен. Он напрягает мускулы и поднимает Такемичи, сжимая его вокруг горла. От боли и нехватки воздуха Такемичи раскрывает рот в немом крике и инстинктивно пытается отдернуть его руку от своей шеи, но ему, конечно, остается лишь с ужасом в глазах наблюдать за все улыбающимся Санзу, постепенно переходящим от вида снизу до вида сверху. — Но ты, похоже, не умеешь слушать. Я же сказал, отойди! И его бросают в сторону. Он ощущает себя куклой, без костей и эмоций. Шок настолько огромный, что боль затупляется. Он лежит на спине, его шея жжет от прикосновения, отчаянно ловя воздух, он слышит смех уходящего Санзу. Ему жарко под одеялом. Он ворочится по постели, весь мокрый от пота, с затуманенным сознанием от полусонного состояния. Сны заканчиваются. Он видит последний из них — розовый поезд с безумный глазами, с голубыми глазами, если быть точнее. Поезд несется прямо на него с запредельной скоростью, но Такемичи не боится, это же сон, он это понимает. Но страх подкрадывается к нему, когда поезд вдруг начинает приобретать человеческие очертания — худощавое, жилистое тело. — Санзу, нет! — кричит Такемичи и просыпается, ощущая жар во всем теле. Ему нечем дышать. Он быстро сдирает с себя одеяло и встает с кровати, чтобы открыть окно. Свежий воздух успокаивает его. Но когда он не видит машину родителей, по утрам позже него уезжающих на работу, он понимает, что опаздывает на первый урок. Быстро собравшись, он бежит в школу. Его одежда и волосы находятся в таком беспорядке, что он заправляет ремень прямо на ходу. Дороги пусты, никаких школьников нет, потому что все уже достают из рюкзаков тетради, и от этого ему становится тревожно. Он не самый правильный ученик, но опаздывать не любит, особенно опаздывать на литературу, учитель которой не щадит никого. Даже Санзу ходит к нему очень редко. Топот необычайно громким эхом раздается по коридору. У него еще есть шанс зайти на урок без проблем, так как опоздание на пять минут — дело не смертельное и простительное. Он ускоряется, до нужного кабинета остается всего лишь поворот. Он поворачивает за угол и тут же летит вниз и не один. Он врезался в Санзу, который лежит под ним, и чьи волосы лезут ему в нос и щекочут лицо. Такемичи, несмотря на боль, мигом слезает с него и встает на ноги. — О, боже, Санзу, прости-прости, — суетится он над притихшим Харучие. Тот медленно поворачивает к нему свое недоуменное лицо и наконец поднимается с пола. Ужасно медленно поднимается. Такемичи, наверное, мог бы бежать. Но он не бежит, он прикован к месту, он не смеет двинуться. Если он убежит, то он только разозлит его больше. А куда от него деваться? Они ведь ходят в один класс. — Я действительно не хотел. Я случайно, — Санзу с нечитаемым лицом приближается к нему, даже не стараясь выслушать его. И вот он перед ним — так близко, что Такемичи видит его шрамы по обеим уголкам губ. — Пожалуйста, не бей меня. Санзу снова, как вчера, хватает его за шею и толкает к стене. Когда Такемичи приземляется спиной на стену, Санзу не останавливает шаг и прижимается к нему. Его веки угрожающе припущены. Когда большой палец опускается на выпирающий кадык, Ханагаки ощущает необычайную слабость во всем теле. Он неожиданно расслабляется, позволяя руке Санзу придерживать весь его вес всего лишь рукой на шее. — И что же мне с тобой делать, м? — спрашивает Санзу со смешком в голосе. Из-под век медленно двигаются голубые глаза. На лицо Такемичи опускается чужое теплое дыхание. Санзу, похоже, действительно ждет ответ, потому что ослабляет хватку, давая другому возможность говорить. Такемичи хрипит: — Что угодно. Между ними буквально миллиметры. Его бедра притрагиваются к его бедрам, его грудь к его груди, палец гладит его кадык. И его лицо — такое идеальное, ангельское, безупречное — впритык к его лицу. Если двинуться еще ближе, то их носы соприкоснутся. Со слабостью в теле приходит дрожь, со дрожью — бабочки в животе, с бабочками в животе — жар, а жар накрывает его низ, и он возбуждается. — Тогда пошли, — усмехается Санзу. Его рука перемещается от шеи к запястью, и он тащит его за собой по коридору, пока через аварийный выход они не оказываются на улице. На крыльце лестницы задней двери лежат бычки от сигарет, пустые зажигалки, спички, пахнет мочой и спиртом, и туда Санзу заставляет сесть Такемичи. Сам он стоит перед ним, задумчивый и насмешливый, но поджатые губы и дрожащие пальцы выдают, что он на взводе. — Что угодно, значит? — Санзу проводит пальцами по блондинистым волосам Такемичи. Ханагаки дрожит, он хочет поддаться прикосновению, но не может: Санзу держит его за волосы. Поэтому он просто смотрит на него, широко расширив глаза, приподняв брови, и если вглядеться, то внутри них можно распознать не только страх, но и нечто более глубокое, потаенное, вовсе противоположное страху. Впрочем, Санзу не хочет его разглядывать. Он достает из кармана штанов резинку и собирает волосы в тугой хвост. От этого действия сквозит опасностью, и Такемичи это чувствует. Прежде чем он успевает что-то сказать, его бьют по лицу. Санзу не избивает его долго. Одаривает его всего лишь парой ударов, где-то по лицу, пару раз по животу, но и этого хватает, чтобы Такемичи проблевался кровью и слег на ступеньки крыльца лестницы. Он теряет сознание и явственно ощущает, как на его коже образуются гематомы. Приходит он в сознание от едкого дыма, заполонившее его ноздри. Зашипев от резкой боли на лице и во всем теле, особенно на спине, ноющей из-за того, что он лежал, упершись в углы лестничных ступеней, он открывает глаза и видит Санзу, курящего, сидящего на ступеньку ниже от его головы. — Очнулся? — спрашивает он, не поворачиваясь к нему. — Слабак ты. — Дай… Дай закурить, пожалуйста. Санзу все же оборачивается к нему. Он смотрит на его разбитое лицо и хочет рассмеяться. Но его такими выкрутасами не удивишь. В просьбе Такемичи отсутствует здравый смысл, и тем он находит отклик у не самого здравого Санзу. К губам Такемичи прикасается нечто тоненькое. — Ну давай, придурок, бери в рот сигарету. Такемичи послушно открывает рот и смыкает губы вокруг хрупкого бумажного корпуса. Санзу над ним буквально сияет, загораживая собой солнце. Он похож на ангела, вот только на подбородке остался след от крови Такемичи. Наверное, капля брызнула, когда он его бил, или случайно дотронулся окровавленными руками до своего лица. Щелкнула зажигалка. Такемичи привстает, игнорируя ломящие суставы. Кончик сигареты горит, и он делает первую затяжку в своей жизни. Горло незамедлительно саднит, и у него ощущение, что в горле застревает кошачья шерсть. Он кашляет, Санзу презрительно хмыкает. Он все еще держит сигарету пальцами у его рта, не давая Такемичи власти над процессом курения. Он убирает сигарету, чтобы Такемичи выпустил дым. Но он слишком долго кашляет, это злит Санзу, и он просто стискивает его щеки и с силой заталкивает в рот сигарету во второй раз. — Учись, — ворчит он, — Это не так уж и сложно. Какой же ты неудачник. Тебе должно быть стыдно. Это отрезвляет Такемичи. Он мотает головой, стараясь изо всех овладеть вредной привычкой. Его нос кровоточит, и густая красная субстанция стекает вниз по его губам и подбородку. Пачкает сигарету и пальцы Санзу. Тот не брезгает и, вроде, даже не замечает. Лишь сосредоточенным и в то же время мутным взглядом следит за ним. Держа сигарету пальцами, Санзу сам решает, как долго будет длиться затяжка, и он с приятным удивлением подмечает, что Такемичи начинает втягиваться и брать долгие глубокие вдохи дыма, практически закатывая глаза от эйфории. Санзу находит это милым. Это ведь только сигарета. Что если, дать ему чего покрепче? Раскуренная сигарета пеплом крошится на брюки Такемичи. Санзу кидает взгляд вниз и замечает обтянутый тканью бугорок. Сначала он не понимает, а потом переводит глаза на покрасневшее лицо Ханагаки, и с его губ улыбка слетает так быстро, что другой юноша не успевает даже испугаться. Он опасается, что его снова побьют, но когда Санзу глядит на него так серьезно, томно, он не может противиться. Его бедра дрожат. Горячее дыхание Санзу распаляет его кожу, красивое бледное лицо со шрамами на уголках губ буквально прямо перед ним, смотрит так проникновенно, что хочется кричать от желания, и сигаретный саднящий дым обволакивает их головы, будто толкая их все ближе к друг другу. Санзу целует его мокро, никаких прелюдий, сразу же — язык к языку, сталкивается с зубами, кусает губы, у них во рту — металлический привкус крови и никотин. Когда Санзу кладет ладонь на его бедро, совсем близко от паха, у Такемичи внезапно разливается внизу живота невыносимый жар, что-то сжимающееся и сокрашающееся. Он не выдерживает и разрывает поцелуй, запрокидывает голову в немом стоне. Ощущение будто он бьется в судорогах, но это были приятные, томительные спазмы. Он кончает, подрагивая бедрами и ресницами. Санзу смотрит на него, застыв. Но на то, чтобы как-то все проанализировать, нет времени, потому что они слышат, как в школе глухо раздается звонок. Они переглядываются и понимают, что никто не должен застать их в таком виде. Сначала уходит Санзу. Его губы расплываются в гадливой улыбке, но Такемичи замечает, что штаны Харучие топорщатся. Он не знает, что делать с этой информацией, и что насчет этого чувствовать. Первым делом ему необходимо выпить воды, смыть кровь, перебить сигаретный запах и каким-то образом скрыть позорное пятно на светлых школьных штанах. О том, что произошло, думать нет сил. Такемичи просто убегает домой, не в состоянии выдержать целого учебного дня в одном классе с Санзу. Последующие дни проходят странно. Санзу часто пропускает, иногда он его видит, но тот ходит только на основные уроки. К слову говоря, Санзу вполне нормально учится, но из-за пропусков и наплевательского отношения к домашним заданиям его успеваемость остается хуже некуда. Учителя, правда, предчувствуют, что он сдаст выпускные экзамены нормально. Разгадку его пропусков на этой неделе Такемичи подслушивает у местных сплетниц. Это вторник третьей недели ноября, и он наблюдает за окном, как ветер сдирает с веток листья. Его подоконник пуст, покрыт тонкой пылью и засохшими лепестками единственного растения на поверхности — хлорофита. На соседнем подоконнике, как это всегда бывает на больших переменах, суетятся четверо девочек. Их юбки гусеницей подпрыгивают, когда они, перекрикивая друг друга, пытаются рассказать что-то свое. Такемичи уже теряет надежду. Одинокий листок на ветке дерева, который изо всех сил держался за свое место, все-таки проигрывает, и ветер уносит его с собой. Но вот тут его одноклассница — Юри — вдруг заговаривает. Немного тише чем обычно, но Такемичи, слава Богу, не испортил свой слух громкой музыкой из наушников. Он вслушивается. — Санзу не ходит на уроки. — Я тоже это заметила. Интересно, почему? — Неужели у него появилась девушка? — О, нет-нет. Какая девушка? Он влюблен только в своего Майки, — она немного раздражена. Такемичи вскидывает брови. Кто такой Майки? — Это по делам его банды, — последнее слово она произносит, смакуя и наслаждаясь тем, как оно звучит. — Свастоны-Канто подписали перемирие с другими группировками. Наверняка, это все, о чем эти гопники думают последнее время. Что обычно делают после этого? Делят районы? Или решают все недоразумения заранее? Вы не знали? У них будет огромная вечеринка в пятницу! Подружки хором пищат, и Такемичи теряет интерес к их разговору. Значит, Санзу не избегает его, у него просто много дел по своей хулиганской деятельности. Это облегчает, но в то же немного..... утруждает. Не то чтобы Такемичи хочет, чтобы Санзу сильно волновался об этом, но было бы неплохо, хотя бы узнать, повлиял ли случай в курилке на него хоть как-то. — М, Юри? — подзывает Такемичи одноклассницу, когда она расстается с подругами. — А кто такой Майки? Я просто, эм, видел кого-то в форме банды с Санзу, и мне стало интересно, был ли это он… — Майки — глава Свастонов-Кано. Блондин. Волосы по плечо, средний рост. Если ты до сих пор помнишь того, с кем был Санзу, то значит, это был Майки. Его один раз увидишь, не забудешь, — говорит она просто и без запинок. То, что Такемичи подслушивал за ней, ее не парит. Он благодарит ее, и она уходит. День, когда они с Чифую должны проскользнуть на вечеринку Хайтани, наступает неожиданно, и Такемичи кажется, что он не готов. Но он обещал, и он не хочет подводить друга. Тем более, возможно, он увидит Санзу. Мысль о Санзу заставляет его съежиться в кровати. Последние три дня он видел его всего раз — тот посидел на паре уроков, с собранными волосами, полусонными глазами, слегка уставший, по наблюдениям Такемичи. Парта Санзу — крайняя, поэтому Ханагаки не может просто так поглядывать на него. Последний раз он был в поле зрения, когда Такемичи и Чифую обедали на крыше, и он стоял там, снизу, по ту сторону школы, и курил в тени автобусной остановки. Такемичи сразу же разглядел белый плащ Свастонов-Канто. Чифую не заметил его и продолжал болтать о том, как им следует пробраться к Хайтани, а весь мир Такемичи в тот момент сузился до белой макушки Санзу. Вспоминая о том событии, Такемичи протирает глаза и елозит по кровати. Он притрагивается к синяку над бровью, еще не прошедшей после кулаков Санзу. Его пронзает боль, и пальцы, дрогнув, сползают вниз к губам. После поцелуя Санзу они были такими красными и использованными, что ему было стыдно смотреть на себя в зеркало. Обычно в порнухе губы у девушек становятся такими после долгого и грубого минета. Он подпрыгивает с кровати, ощущая, что заходит слишком далеко в своих мыслях. Ему нужно приодеться. Скоро за ним прибудет Чифую, чтобы отправиться вместе в Роппонги. — Ого, выглядишь неплохо! — восклицает Чифую, пройдясь взглядом по свободной футболке, заправленной в темные джинсы. Такемичи краснеет. — Пошли уже, — бурчит он, надевая куртку. Они приезжают быстро, по плану — с опозданием на двадцать минут, чтобы многие уже успели собраться, и в предверии веселья людям уже стало бы плевать, кто там еще заходит внутрь. — Наш бэкграунд? — проверяет Чифую Такемичи. — Мы из Брахмана. Новенькие. Мы были в банде Кийо, пока Брахманы нас не проглотили. Поэтому у нас пока нет формы. Нам еще не выдали. — Окей, — кивает Чифую. — Пошли. Особняк Хайтани огромен во всей красе этого слова. Трехэтажный, бежевый, массивный, загороженный забором, с фонтаном на переднем дворе и с бассейном на заднем — современный дворец. Вокруг парадного входа сгрудились черные таинственные машины с затемненными окнами. На крыльце лестницы уже курят и выпивают громкие компании молодых людей. Их хамоватые голоса перебивает оглушающая музыка из дома, которая доходит даже до Такемичи с Чифую, слоняющихся в тени забора. — Блин, Чифую, чел, дружище, нас вычислят мгновенно, — с нескрываемой паникой шепчет Такемичи. — Это еще почему? — Мы не богачи! И не гопники! Наше поведение выдаст нас моментально. Это просто безумие! Как я вообще на такое согласился? Как тебе такое в голову взбрело? Ты хоть понимаешь, что они с нами сделают, если поймают? — Выгонят? — равнодушно пожимает плечами Чифую. Он держит Ханагаки за локоть и волочит за собой вперед. — Пожалуйста, возьми себя в руки. Веди себя естественно, тогда нас не станут расспрашивать. — Эй, не тащи меня вперед! Чифую, милый, еще не поздно повернуть назад… — говорит Такемичи и с испуганными глазами осматривает местность, каждая малюсенькая роскошная деталь которой — например, клумбы с такими красивыми цветами, каких он никогда еще не видел, — только убеждает его, что им тут не место. Громоздкий фасад особняка — литый величием и деньгами — заставляет чувствовать его совсем маленьким и ничтожным. И вдруг его лицо буквально столбенеет. В одном из широких окон, ярким прямоугольником прорезающим сумрачный поздний вечер, он различает знакомую статную фигуру в белом. Санзу уже прибыл на вечеринку и стоит перед окном третьего этажа. — Ладно, извини. Я готов. — Такемичи делает глубокий вдох. — Чего это ты? — удивляется Чифую. — Я уж думал, ты уже все. Вопрос на свой ответ он не получает. Такемичи лишь дергает плечами и освобождает локоть от его хватки. Они идут вперед уверенными шагами. Никто на них даже не смотрит. С баночками пива и с довольными лыбами гопота общается между собой, не обращая на других особого внимания. Крыльцо они проходят без проблем. Входная дверь открыта и никем не охраняется. Да, многие действительно одеты в формы своих банд: вокруг двух друзей образовывается черно-белое море. Но есть и люди без форм. Их мало, конечно, но это успокаивает Такемичи — они хотя бы не одни такие. Правда, по мере течения вечеринки все начнут по-тихоньку снимать формы, потому что в них не очень-то удобно выпивать и танцевать, к тому же опыт некоторых, проливших на дорогую ткань выпивку, заставит их призадуматься об осторожности. Иногда Такемичи ловит на себе подозрительные взгляды. Но к ним, на удивление, особо не суются. Чифую делится догадкой: — Мы без формы. Они не знают, к какой банде мы относимся. Рокухара нас не узнают, Брахманы нас не узнают, Свастоны-Канто нас не узнают, и все думают, что мы члены другой банды. Забавно получилось, — улыбается он. В любом случае, людей так много, музыка такая громкая, веселье такое нарастающее, банки мелькают так часто, что на них двоих всем совершенно наплевать. Выяснять отношения, когда даже мест для танцующих не хватает в таком огромном особняке, нет желания ни у кого. Они держат по банке пива, но пьют помаленьку. Нельзя пьянеть. Чифую ловко передвигается между телами, пока Такемичи протирает очередной пробитый кем-то бок. Оба они активно осматриваются. Каждый ищет кого-то. Чифую — первое поколение Черного Дракона, Такемичи — Санзу. Да, он ищет Санзу и в этом себе уже обманывать не может. Он хочет увидеть Санзу. Но что ему делать, когда он с ним встретится? Такемичи кусает губы. Вот бы еще раз покурить с ним. На первом этаже никого из нужных им нет, хотя они не уверены, так как комнат так много, что они даже заплутали в коридорах. Когда они поднимаются на второй этаж, неожиданно выключают музыку. Такемичи отвлекается на переходящий по толпе шепот. Все почему-то смотрят куда-то в его сторону, но не в него самого. Он хмурится, собирается повернуться, как вдруг кто-то на него налетает. Он, слава Богу, не падает с лестницы, но ему сильно прилетает по башке, и на него проливают выпивку. — Твою же мать! — выкрикивает он в сердцах, отряхивая футболку от шипучей темной жидкости. — Смотри, куда прешь, идиот! — Такемичи думает, что имеет полное право злиться, пока не фокусирует взгляд и не видит перед собой огромного, татуированного на пол лица амбала. Ему хочется откусить себе язык. — Ты меня идиотом назвал, а? — ревет он, даже не стараясь контролировать свой гнев. Он такой высокий, что Такемичи не достает ему до плеч, от силы куда-то тыкается ему в грудь. — Я… Я… — он не знает, что в таких ситуациях говорить. Извиняться? К его ужасу, он видит, что абсолютно все наблюдают за ними. Тишина стоит невыносимая, только где-то из верхних этажей раздается шум. — Прости, но ты сам меня толкнул. Он понимает, что сделал только хуже, когда все вокруг него охают. — То есть, это я виноват? — этот амбал берет его за волосы, приподнимает голову вверх, и Такемичи пищит от боли. Наконец-то Чифую подает голос. — Вакаса Имауши!!! — орет он как не в себя. — Это вы? Он падает на колени перед парнем со странным цветом волос: светлые пряди чередуются с фиолетовыми — по скромному мнению Такемичи, слишком вырвиглазно. Он в форме Брахмана, а амбал, держащий его за волосы, в форме Рокухара Тандай. — Ты кто? Да, я Вакаса, — он слегка ухмыляется, мол, это удивительно, что ему приходится говорить, кто он такой. Все и так обязаны его знать. — Я был фанатом Черных Драконов с самого детства! Я восхищаюсь вами! Я вас люблю! Пожалуйста, дайте мне автограф. Напишите где-угодно, даже на моей коже, чтобы я выжег позже вашу подпись качергой, — пламенно заявляет он. Все молчат. Вакаса моргает, не понимая, это розыгрыш или что? У амбала лопается терпение, и он орет: — Вы, оба, кто такие? Из какой банды?! Такемичи надеется, что Чифую что-то скажет, но тот молча пялится на Ваку, и он понимает, что ответить придется ему. Вот только его сердце бьется бешено, скальп ноет и болит, грозясь оторваться от черепа. — Брахм… Ну то есть, мы были в Кийо… Эм, форма еще не готова… Брах… — лепечет он. Язык не слушается, зубы дрожат. — Чего? — не понимает амбал. — Мы не гопники, — заговаривает внезапно Чифую громко и уверенно, вставая с колен. — Мы не в банде, ни в какой из ваших. Я пришел сюда, чтобы увидеть собственными глазами первое поколение Черного Дракона, а этого потащил с собой насильно. Пожалуйста, бейте меня, но не его. — Пацаны, вы че ебнутые? — изумленно спрашивает амбал. Его лицо преображается. Отпустив бедного Такемичи, он улыбается. — Смело, — кивает Вакаса одобрительно, но особо впечатленным не выглядит. — Очень смело! Я люблю смелых людей! А, ну пошли со мной, вы, молокососы придурковатые! — амбал манит их рукой, и Чифую с Такемичи переглядываются, не имея другого выбора, кроме как следовать за ними. Такемичи поправляет вздернутые волосы, ежится от промокшей рубашки и спрашивает Чифую: — Ты знаешь, кто это? — Ты че? Это Саус! Он глава Рокухара Тандай, — отвечает он буквально ему в ухо. Двое из верхушки банд ведут их к третьему этажу. Такемичи знает, что все смотрят им вслед, и не может не недоумевать, а чем собственно они заслужили такое обращение? Но самое главное, будет ли там, куда они направляются, Санзу? Да, он там. Перед Такемичи и Чифую открываются огромные двери, за которым прячется роскошно обставленная комната: золотая отделка на потолках и на стенах, копии классических картин, размером больше, чем сами люди, камин, над которым висит фотография семейства Хайтани, и шелковые плотные шторы, из-за чего в комнате хочется протереть глаза от желтоватого неестественного света. Царское убранство для царей. Майки сразу же бросается в глаза. Он сидит в самом центре, в кожаном кресле, положив ногу на ногу, развалившись и походя на льва, отдыхающего под тенями деревьев в саванне. А сзади него, конечно же, смазливой рожей красуется Санзу, весь на готове в сию же секунду подать своему боссу бокал вина. На появление Такемичи он лишь шире ухмыляется. В комнате, безусловно, еще есть куча людей, но их так много, и все они такие разношерстные, что у Такемичи разбегаются в глаза. Все равно многих из них он видит впервые. — Это еще кто? — спрашивает Ран Хайтани. — Эти мальцы совсем левые. Говорят, что заявились сюда ради первого поколения Черного Дракона, — объясняет Саус, подходя к шкафчику, сплошь набитому алкоголью. — О, боже, — смеется некто в форме Брахмана. Лицо скрыто за широким капюшоном. Голос отдает чем-то женским. — Ну, давайте, Такеоми, Бенкей и Вакаса, порадуйте их своим светлым ликом. Дальше их вовлекают в тесный кружок с тремя легендами первого поколения, и вся царская верхушка забывает об их существовании. Но в последний раз обернувшись к центру комнаты, Такемичи ловит взглядом его взгляд. Ему кажется, что все догадываются, чего он хочет. Его шея горит. Он опять отчаянно краснеет. Такемичи не знает, что говорить этим великим хулиганам, поэтому за него все делает Чифую, в конце концов, это то, чего хотел именно он, а не Ханагаки. Им наливают по стакану чего-то темно-коричневого. Чифую пьет залпом, пока без остановки лепечет слова восхищения своим кумирам. А Такемичи хватает одного глотка, чтобы положить стакан на хрустальный чайный столик. Жидкость слишком сильно бьет в голову. — Не будешь? — спрашивает Чифую, смотря на покинутый стакан друга. Такемичи качает головой. — Тогда я выпью. — Ради бога. Милость трех легенд длится минут двадцать. Оставив Чифую свои автографы, ответив на все его нелепые вопросы — а это правда, что вы однажды за вечер захватили всю школу? — они выпроваждают мальчишек из комнаты. За ними закрывается дверь, а Такемичи накрывает гадливое разочарование. Непонятно, на что он надеялся. — Ну что, доволен? — Такемичи с беспокойством смотрит на едва передвигаюшего ногами Чифую. — Ты как? — Мичи, дружище! Пошли тусить! — восклицает он, его глаза блестят и широко раскрыты. — О, нет, ты пьян. Ты очень пьян. — Ну да, и что? Я хочу танцевать! — и внезапно он срывается с места и бежит вниз по лестнице на второй этаж. — Чифую, черт! Ты куда? — Не стоило ему давать виски. Такемичи оборачивается к неожиданному голосу, и слова застревают в горле. Перед ним стоит Санзу. Он стучит слегка отросшим ногтем по стеклу бокала, наполненного наполовину алкоголью, — наверное, вином, думает Такемичи. — Не стоило, — молвит он тихо. — Боже, ну как же ты меня бесишь, — Санзу закатывает глаза и одним глотком выпивает все вино. — Как тебя там звали? Такемучи? — Такемичи Ханагаки. Санзу швыряет опустошенный бокал на пол, и он разбивается, украшая пол мерцающими осколками. Такемичи морщится и отходит назад. Санзу даже не вздрагивает. — Иди за мной, — приказывает он. Не дожидаясь ответа, он поворачивается и идет в сторону правого крыла. Одно лишь сомнение терзает его — Чифую, но видя, как отдаляется спина Санзу, он отряхивает все посторонние мысли и спешит догнать его. Они идут по длинному коридору, на удивление, пустому, пока не останавливаются возле одной из дверей. Она никак не отличается от всех остальных: такая же отделанная красивыми узорами, как и все другие. Внутри темно, во мраке мелькает кровать с розовыми простынями. — Где мы? — осмеливается Такемичи подать голос. Санзу подходит ко шторам и раскрывает их. Уплотненные куски ткани со скрежетом сдвигаются и впускают в спальню лучи светлого синеватого вечера. На дворе почти ночь. Шторы прятали за собой вход к балкону, которое теперь хорошо освещает все помещение. — В спальне. Чей-то. Плевать, кому она принадлежит. С этих пор она моя, — он резким движением отпирает дверь балкона, и Такемичи накрывает прохладный воздух из улицы. Куртка, к несчастью, лежит в гардеробе первого этажа, и он стоит абсолютно незащищенный от холода в одной лишь в футболке. — Холодно? — Да, — отвечает он. — Тогда нам нужно согреться. Такемичи смутно распознает, что скрывается за голосом Санзу. Его голос наполнен какой-то завуалированной угрозой за игривым, неестественно дружелюбным тоном. — Иди сюда, Такемичи, — Санзу хлопает рядом с собой на кровать. И как Такемичи может отказать ему, когда это именно то, ради чего он сюда и приперся? Он садится рядом, внутренне дрожа. От Санзу не исходит тепло. Его тело аккомпанирует холодному ветру, идущего из балкона. — Ты курил после того раза? — Нет, — он чувствует себя виноватым из-за этого. — Серьезно? И ради этого я потратил на тебя лишнюю сигарету? — Санзу уже не использует лживое радушие. — Извини… Просто это произошло так неожиданн… — Ничего! — перебивают его чересчур эмоционально. — На этот раз мы все наверстаем. Хочешь согреться? У меня есть решение. И он достает из кармана своего свастоновского плаща то, что на первый взгляд кажется сигаретой, но выглядит немного кривоватой, и на ней не видно линии фильтра. — Держи! Это не сигарета, думает Такемичи сразу же, как только его пальцы стискивают эту штуку. Это косяк. Под шероховатой оболочкой перекатываются крупные куски конопли. Он теряет дар речи, во все глаза уставясь на наркотик. Санзу вдруг оказывается ужасно близко. — Возьми его в рот, — шепчет он. Губы опасно искривлены. Красивое лицо покрыто тенью. Его слова дыханием обдувают ухо Такемичи, который послушно смыкает губы вокруг кончика косяка. Санзу щелкает зажигалкой, маленькие огни пламени обвивают другой конец. Первая затяжка проходит ужасно. Такемичи давится кошмарным кашлем. Ему кажется, что горло покрывается ожогами. — Слишком быстро, — цокает Санзу с преувеличенной досадой. Такемичи чуть ли не плачет. Он не хочет, чтобы Харучие в нем разочаровывался. Он сделает все, чтобы сохранить его интерес. — Я попробую еще раз. — Вдыхай по-тихоньку. Санзу внимательно наблюдает за ним. Под его взглядом Такемичи краснеет, усмиряет сердцебиение и делает медленный вдох. Все щиплет, дым косяка более смердящий и горький. Но ощущения такие будто кто-то расчешивает зуд внутри, и это, блин, приятно. Травка с его рук исчезает и оказывается во рту Санзу. Тот делает затяжку с опытом, скучающе: такое он, наверняка, пробует уже не десятый раз. И выдыхает через нос. Такемичи считает, что еще не видел кого-либо сексуальнее Санзу. Он передает косяк Такемичи, и так они курят по очереди. Части тела начинают весить слишком много. Они забираются на кровать, головы откинуты на подушки, Санзу говорит: — Знаешь, как еще можно согреться? — Как? — Есть один трюк. Я беру в рот косяк, — он привстает на локоть, возвышаясь над Такемичи. Наклонившись к нему, он делает то, о чем говорил — обхватывает губами травку. — А ты зажимаешь зубами его заженный кончик. — Что? — для Такемичи это звучит как бред. — Что я сказал. Давай уже. Зажми зубами. Просто не прикасайся языком к огню, господи. Неужели это так тяжело понять? Услышав нетерпение в голосе Санзу, Такемичи решается. Он осторожно кладет меж зубов кончик зажженной части, и в такой близости с Санзу, когда он буквально может сосчитать эти прекрасные белоснежные ресницы над его глазами, у него кружит голову сильнее, чем от травки. Он на самом деле без понятия, что происходит, поэтому, когда Санзу делает вдох и неспешный выдох, и рот Такемичи медленно наполняется едким дымом, он паникует. Но Санзу хватает его за подбородок, и он, все-таки заместитель Свастонов-Канто, достаточно силен, чтобы намертво зафиксировать его лицо на месте. Невероятная истома проходит по телу Такемичи. Он практически не может дышать, обонятельные рецепторы атакованы насыщенностью конопли и терпкостью вина, исходящего изо рта Санзу. Да, Такемичи уже не холодно. Ветер, идущий извне, лишь острым контрастом ползет по коже, но не пробирается внутрь. Когда Санзу наконец отстраняется от него, он только замечает, что его щеки мокрые от слез. — Нравится? — ухмыляется Санзу. — Конечно, нравится, — и он протирет влажные дорожки на его щеках. От прикосновения к себе Такемичи весь вздрагивает. Жар охватывает все его тело, и он понимает, что возбуждается. — Еще. Во втором разе Такемичи не выдерживает и кладет незанятые руки на шею Санзу. Он хочет, чтобы Санзу наклонился к нему ниже, чтобы лег своим телом на него. Ему необходимо больше касаний, больше его рук, больше его оголенной кожи. В третий раз Санзу самостоятельно делает долгий вдох, бросает бычок травки куда-то на пол, наклоняется к Такемичи, прижимается к его губам и выпускает весь дым ему в рот. От такого член Такемичи уже стоит на полную, головка болезненно трется о жесткую ширинку джинсов. И если бы он мог, он бы застонал, громко и бесстыдно. Дым покидает его рот сквозь уголки губ, но так медленно из-за того, что его мокро и настойчиво целует Санзу, что он всерьез опасается, что так и умрет — от нехватки воздуха, с дымом от травки и языком Харучие во рту. Санзу жалеет его и с неприличным чмоком отстраняется. Такемичи чувствует, что его лицо, скорее всего, некрасиво краснеет, по подбородку стекают слюни, он делает короткие, но быстрые вдохи. Санзу ложится на него, коленом прижимается к его паху, и Такемичи скулит как, блин, чертова собака. Санзу снова присасывается к его рту. Его язык длинный и подвижный, активно исследующий чужую ротовую полость, пытающийся дотянуться до горла. Ему плевать на стукающиеся зубы, он всасывает в свой рот язык Такемичи, будто хочет его съесть. Санзу опускается к шее. Он не лижет и не целует, а натурально кусает, периодически слюнявя. Такемичи так хорошо, что он готов кричать. Они бесконтрольно трутся друг о друга пахом. Когда ладонь Санзу пробирается под футболку Такемичи и пальцами нащупывает сосок, Ханагки издает самый смущающий звук в своей жизни. Он хочет провалиться сквозь землю, когда слышит издевательское хихиканье Санзу. Такемичи немного раздосадован, что удовольствие получает только он, поэтому он неожиданно грубо берет Санзу за волосы и тащит его наверх, чтобы провести языком по мочке его уха там, где ровным рядом выставлены все пирсинги, и Такемичи телом, прижатым к его, ощущает, какая дрожь проходит по Санзу. Он сдавленно стонет, когда Такемичи покусывает его хеликс. Вау, я сделал Санзу приятно. От этой мысли его пробивает насквозь. Штаны Такемичи намокли. Он выделяет много предэякулята, слишком много, он скоро кончит, если Санзу так и дальше будет сжимать меж указательным и средним пальцами его сосок, и своим большим бугром в штанах качаться взад вперед по его ширинке, за которым болезненно ноет его возбуждение. И вот они уже на финише. Трение приобретает еще более беспорядочный темп. Они, наконец, додумываются прикоснуться к друг другу ладонями, но все так ж через штаны. Такемичи моментально извергается, выгибая спину, отчаянно скуля, и обнимая Санзу. Тот кончает за ним, кусая его шею немного злобно, будто в месть за то, что такой как Такемичи смог привести его к оргазму. Их бедра в унисон дрожат от наслаждения. И Санзу без сил падает на Такемичи, учащенно дыша, с затуманенными глазами, он сам ищет объятий Ханагаки. Они лежат так еще немного, затем Санзу отползает от него и ложится по соседству. От травки или от оргазма они совсем не могут взять в толк, что произошло, и что им нужно сейчас делать. Такемичи нужно искать Чифую и валить из этого дома. Санзу нужно вернуться к Майки, а вдруг его боссу что-нибудь надо? Но они продолжают лежать. Холод все же пробирает их, но никто вставать не хочет. Поэтому они забираются под одеяло и передвигаются к другу другу. Такемичи обнимает его за талию, пока кладет голову ему на грудь, тот гладит его по волосам — это получается у него даже почти нежно. Перед тем как провалиться в сон, Такемичи чувствует легкий поцелуй на губах. Конечно, им предстоит разговор, но пока что ему хочется лишь дремать в объятиях Санзу, трясь щекой о грубоватую ткань его белой униформы, слишком жесткую, чтобы с удобством на ней лежать, слишком прокуренную, чтобы не сделать глубокий вдох.