don't rescue me!

      Эзопу жарко, ужасно жарко: он не помнит точно, когда именно подействовал афродизиак. — Днём в главном зале будет застолье.       Выжившие праздновали победу в 2на8, огромным пиршеством. Выпил вина совсем немного – и то, за компанию, но откуда было знать, что там такая сильная доза.. чего-то. — Карл, вы в порядке? Вы уверены, что готовы участвовать в ранговых матчах? – Хелена, солнце выживших, аккуратно спрашивает: Эзоп на тот момент чувствовал только жар, поэтому слабо кивнул, пытаясь занять себя перебором принадлежностей в ящике.       Но кто бы знал, как сильно афродизиак подействует через время: его внимание абсолютно рассеяно, даже камеру он заметил только при включении фотомира. Пальцы словно не попадают по клавишам – за то время, пока Хелену посадили, он задекодил только, дай бог, четверть – и ему стыдно, невероятно. Не может не паниковать – одежда будто сдавливает, но снять пиджак ослабевшими руками не получается.       Ему придётся долго объясняться перед союзниками, но это потом: сейчас он скатывается по стене лачуги, обхватив колени руками в ожидании, когда это состояние прекратится. Голова идёт ходуном, звуки еле различимы: но отчётливо разбирает поочерёдные крики Веры, Хелены, Наиба.. ..и внезапно тишина. Эзоп прислушивается к своему сердцебиению, сильно учащённому – но не может понять почему, из-за присутствия охотника или афродизиака. — Mon amour, ох, выглядишь ужасно. Что случилось? – Джозеф. Это Джозеф: Карл голову поднимает, встречаясь с обеспокоенным взглядом охотника, и давит в себе желание сейчас вцепиться, что есть силы, в него. – Любовь? — Н-нет, не смотри, пожалуйста.. – снова прячет ужасно красное лицо за маской, но особо это погоды не делает – по одному его растрёпанному виду можно сделать много выводов.       Дезолье вздыхает, встаёт на колено и, положив саблю, касается ладонью лба Карла – горит невероятно. — Мой дорогой, я тебя не могу атаковать.. в таком состоянии. – нежно целует в висок, уже давно догадавшись, что конкретно мучает бальзамировщика. – Но и отправить в таком виде в поместье тоже. Когда ты принял это?       Эзоп качает головой. Выкинь дурные мысли из головы, и перестань думать о чём-то большем от всего лишь нежных касаний. — М-меня отравили, я не сам.. Где-то час назад, за застольем. – язык заплетается: некогда спокойная, умеренная речь Карла превращается в полушёпот. — Mon Chèri, – фотограф жалобно вздыхает, заправляя прядь волос любимому за ухо. – матч идёт минут тридцать. Боюсь, ждать конца этого тебе ещё полтора-два часа. Ты в самом разгаре. – осторожный поцелуй в висок. – Я отнесу тебя в люк после, хорошо? — Ж-ждать? — бальзамировщик пугается. Нет-нет, если дальше будет только хуже, как тогда... – Я не смогу. – возможно, решение слишком импульсивное, но, теряя дыхание, вцепляется в рукав охотника. Будь это кто-то другой, Карл бы даже слова сказать в ответ не смог от своего положения. Но это Джозеф. – Помоги.       Наступает некая тишина, перед тем как его, отбрасывая маску, вовлекают в поцелуй. Эзоп в него негромко стонет, почти подписывая себе этим смертный приговор. — Хорошо. Если захочешь остановиться, назовёшь меня по фамилии, мгм? – Карл кивает, кивает, и ещё раз – всё что угодно, только быстрее, быстрее: Джозеф, тем временем, ловко снимает его пиджак.       Руки охотника поднимают его, и он совсем не ожидает оказаться на.. шифровальной машинке? — Это будет странно, но не больно, – с не очень успокаивающей улыбкой, Джозеф распускает волосы ради ленты, которой связывает руки Эзопу. Прямо к антенне машинки. Карл совсем не против, скорее боже, как его заводит, что он даже запястье вырвать не может от сладкой слабости в теле. – Полагаю, тебе теперь остаётся только быть послушным мальчиком.       Дезолье раздевает его дальше, и немо восхищается телом бальзамировщика, который, кажется, от возбуждения места себе не находит: одна его часть хочет зацеловать беднягу, а другая – вытрахать из него всё живое, заставить умолять замедлиться. — mon amour, – произносит на одном выдохе, прежде чем раздвинуть ноги Карла, – если будет больно – фамилия, ладно?       Эзоп кивает, и Джозеф, поцеловав его, входит – сначала осторожно, ожидая какой-либо реакции от бальзамировщика, остановиться ли или продолжать – но тот со стоном выгибается, пытаясь насладиться глубже. – Боже, так пошло стонать прямо на машинке.. тебе совсем всё равно, увидь тебя кто-то так, м? — А-а..? – Карл слабо протягивает, и осознание его внезапно окатывает: да, сирен ворот ещё не было, но ведь двое человек точно отправились в особняк! Значит, кто-то дешифрует прямо сейчас, пока его бесстыдно имеют. Боже, только будь это не Хелена. Нет. Никого не надо. — Если бы тебя так увидели, – Джозеф наращивает темп, заставляя Эзопа потерять смысл диалога в бессмысленных стонах. – что бы подумали? Как бы на тебя смотрели – возбуждённого, бери прямо здесь и сейчас?       Разумеется, Карл такого исхода событий совсем не хочет: но неосознанно заводится ещё хлеще от одного только риска. Он бы, вероятно, не смог смотреть в глаза тому, кто застал его таким. — mon amour, тебя бы возжелал кто угодно, застань в таком состоянии. На тебя, беспомощно стонущего, смотрели бы как на тело для использования. – Карл резко стонет, выгибаясь. — Не Эзоп Карл, не бальзамировщик, а похотливое тело, так раздвигающее ноги.       От полуголоса фотографа, таких грязных слов, Эзоп буквально на седьмом небе: и даже не может достойно ответить, ведь его попутно вдалбливают в машинку безо всякой паузы – остаётся только жалобно и бессвязно стонать, закатывая глаза от каждого толчка и надеясь на милость охотника. Но её нет. Темп только нарастает, и Дезолье сам упивается таким состоянием своего выжившего – горячий, в полусознании, умоляющий себя оттрахать. — Или ты хотел, чтобы тебя застали так, сгорающим от возбуждения? И отодрали прямо посреди матча, немощного даже отказать? Отъебали бы за ближайшим углом до потери голоса? Этого ты желаешь?       В словах Джозефа была доля правды: Эзопа действительно заводило его текущее положение – беспомощный, обессиленный, обездвиженный – имеют как только захотят прямо на шифровальной машинке. Не более, чем похотливый сосуд для удовольствия в руках фотографа. — Я могу тебя оставить прямо здесь, так: с завязанными руками и раздвинутыми ногами. Что бы ты сделал? Только хныкал от перевозбуждения, умоляя освободить. Абсолютно беспомощный, но видел бы ты себя, такой подчиняющийся, покорный..       Сделай так Джозеф действительно – Карл бы не выдержал: дрожал бы от слабости, плакал, выгибался в попытках удовлетворить себя и умолял прикоснуться к нему. С каждым толчком в простату в глазах темнеет, а в голове пляшут звёзды. И темп только нарастает – а у него уже нет сил стонать.       Действительно, его трахают как какую-то игрушку для удовлетворения: в нём места живого нет, всё плывёт от удовольствия. Выебан в абсолютное ничего. Как вещь. — mon amour, – Дезолье заправляет прядь Эзопа за ухо, значительно замедляя темп: а взгляд Карла полностью затуманен слезами, он не старается даже сфокусироваться на чём-то. Тает от удовольствия без отчёта действий. — Всё хорошо? Мне прекратить? — Н-н- – некогда донельзя спокойный бальзамировщик теперь не более, чем стонущий беспорядок: и ему нравится, как нет возможности даже перевести дыхание. – не остан-навливайся, я-я сейчас... — Oui? «Я сейчас»? – рука охотника внезапно хватает чужой член, сильно сжимая: Эзоп в дискомфорте глухо и протяжно стонет от боли, выгибаясь, но хватка не слабеет. Наоборот, фотографу интересна его реакция: сжимает мощнее. – Если ты хочешь кончить, придётся об этом хорошенько попросить.       Карлу это не нравится, он, кажется, сейчас сгорит от желания снизу, но ничего возразить не может – совсем не в положении. Фотограф точно сошёл с ума: какой просить, если у него едва хватает сил стонать в ужасно дикий темп и при этом не сходить с ума. — По-.. пожалуйстапожалуйстапожалуйста- – прерывают поцелуем, и от такой череды ласки и боли так хорошо, что почти невозможно. — Хороший мальчик.       С этими словами в бёдра Эзопа вцепляются, входя в полную длину – в один миг голова пустеет, а стон больше подходит на крик. И выходит, и входит заново: с таким быстрым темпом, что всё ранее показалось Карлу детским ребячеством. Даже не хватает времени осознать происходящее – имеют так жёстко, совсем как предмет для излияния похоти, но при этом от этого он будто на седьмом небе. — Д-джо- зеф, Джо- А- Ах- А-..       Даже его удовольствие сейчас зависит от охотника: захочет – сдержит оргазм, захочет – войдёт в полную силу, так, что у Эзопа перехватит дыхание. Абсолютно в его власти. Поймал себя на мысли, что позволил бы фотографу делать это весь день – силой насаживать на член, пользоваться как куклой покуда хватит сил, но эту идею, вызванную афродизиаком, Карл никогда не озвучит первый. — Я- Не- Сейчас-       В перерывах между толчками Джозеф ему шепчет на ухо что-то нежное французское, а Эзоп, выебанный в ноль, не регистрирует абсолютно ничего: его в сознании держит только наркотик, пока его с каждым толчком всё жёстче и жёстче трахают в и без того изнасилованную простату. В глазах внезапно темнеет, издаёт протяжный стон – чувствует излияние внутри себя, и наконец, кончает сам. Голова пуста. Только удовольствие. ... Так тепло. Джозеф действительно не шутит, когда угрожает «отыметь до потери памяти». — Мой дорогой, ты отлично справился.       Его руки бережно развязывают, целуют в отпечатавшийся след от ленты, пока сам Эзоп едва пытается отдышаться. Дезолье, как всегда, с неимоверной заботой целует по всему лицу, вытирая слёзы и застёгивая чужую рубашку. Карл устал. Ужасно. — Боюсь, мне придётся тебя ненадолго украсть. Я не доверю тебя в таком сладком состоянии ни одному выжившему.       Эзоп более чем не против проснуться завтра не в холодной постели, не в одиночестве. Джозеф никогда не отходит от него ни на шаг вплоть до пробуждения: Карлу даже не хочется вставать из объятий, чувствуя себя донельзя любимым. И пока его несут к люку, проваливается в сон, едва различая местность.