Пощады

Monsta X - Mercy

Хёк откидывает голову назад и ладонью проводит по лицу. Кожа липкая от пота, хоть воздух в Третьей Зале звенит от холода. Чёрные сланцевые стены, высокие сводчатые потолки и гладкие, словно лёд, мраморные полы укрыты тонкой патиной изморози. Иней блестит на бронзовых зеркалах, каменных лавах и окованных воронёной сталью столах. По Зале блуждают злые сквозняки; сквозь узкие бойницы виднеется беззвёздное небо, расцвеченное малахитовыми аврорами. Внизу, у подножия заснеженного кургана, мерцают голубыми огоньками потухающие портальные камни. За ними простираются Выжженные Земли. Саженно-чёрные, воняющие серой и гнилой кровью. Хёку кажется, он чует этот запах на кончиках своих пальцев. Он подносит ладони к лицу, оглядывает их, но они блестят его потом и пахнут лишь кожей и солью. Высокие — в три человеческих роста — двери, выполненные из древесины железного древа, отворяются. В Залу тут же врываются звуки внешнего мира: голоса Соглядатаев, лязг и скрежет неуклюжей человеческой брони, топот бесчисленного множества ног, утяжелённых латными ботинками, вой изголодавшихся Тварей и свист ветра в открытых галереях третьего уровня. Входят две фурии в небрежной униформе цветов Абаддона. Плащ одной изодран и заляпан мерцающей субстанцией — ихором, ангельской кровью. Вокруг неё витает едва уловимый аромат ландышей: то ли cеятельница бед питает слабость к цветочным духам, то ли это в убитых ею пернатых текла столь благоуханная кровь. Хёк морщится: он предпочитает более мягкие, успокаивающие запахи — и опускается на стул с высокой спинкой, заменяющий Велиалу трон. Престолы и их подобия дозволено иметь лишь демонам власти, а Князь Порока, увы, так же далёк от этого чина, как Хёк — от искупления своих грехов. — Мы разобрались с мятежниками, — говорит фурия с ароматом ландышей и, стянув с изящных смуглых рук белые перчатки, бросает их на стол перед Хёком. От тонко выделанной кожи тоже пахнет весенними цветами. — Но с ними были серафим и трое арелимов. Пылающий и двое воинов воспользовались портальными камнями и бежали, когда мятежников разбили, но одного нам удалось пленить. Он владеет клинком Пепла. И… он убил Тораса. Не просто отправил в Преисподнюю, а уничтожил. Выжег его суть, обратил в прах. Ты — Сосуд беззаконий, самый высший из чинов, находящихся на данный момент в крепости, и значит, тебе решать, что делать с пленным. Сейчас с ним разбираются Обвинители. Ты следующий. Это плохо. Торас — глава Исполнителей и напрямую подчиняется Братству, а Хёк, хоть и выше его рангом, остаётся всего лишь мастером порочных искусств и на должность коменданта крепости совершенно не подходит. — Клинок Пепла, говоришь? — спрашивает он, чтобы хоть что-то сказать. — Ты видела его в действии? Может, это был Сияющий клинок или Огненный? Фурия изгибает аккуратную серебристую бровь. — Сомневаешься в моей компетентности? Думаешь, раз я простая Сеятельница, то не разбираюсь в ангельском оружии? Это был долбанный клинок Пепла, и он выжег бессмертную суть Тораса, словно та была охапкой сухой соломы. Я знаю, как горят души, Сосуд. О, этот свет ни с чем не спутаешь, поверь. — Клинок, конечно же, не добыли? — Хёк игнорирует выпад фурии — он не выносит, когда его тычут носом в его же промахи — и внимательно разглядывает кольца на её пальцах. Насчитывает восемь, тонких, железных, без каких-либо украшений. Ещё два — и она получит новый ранг. Возможно, вступит в ряды Исполнителей и поведёт в бой собственный взвод фурий или низших демонов. — Тебе хоть раз доводилось держать ангельский клинок в руках? — В голосе фурии звучит насмешка. Ответ известен им обоим. Конечно же, нет. Лишь Люциферу под силу удержать в руках оружие из чистейшего света. Других Падших оно либо убивает, либо калечит, либо — как это случается с клинками, подобными клинку Пепла — оно исчезает, не позволяя даже коснуться его. — Узнали, кому подчинялся серафим? — С ним сражались Первые. Никто не уцелел, так что доложить некому. Зато у пленника клейма Сияния. Светлости, как правило, стоят во главе Михаэлевских пятёрок. Обладание клинком Пепла также указывает на его высокий ранг. Ну и он убил Тораса. — Ты видела его в бою? Фурия облизывает полные, испачканные чужой кровью губы. — Он сражался как демон, Сосуд. Никогда не видела ничего подобного. И у него не было доспеха. Он вышел против Тораса с одним клинком в руках. Даже без щита. Это была очень короткая, безжалостная схватка. Думаю, Торас понять не успел, что с ним случилось. Арелим налетел чёрно-золотым вихрем, и за миг я уже глядела в выжженные глаза Тораса. Ангел не дал ему возможности попросить пощады. Хёк кивает. — Это в самом деле не похоже на доблестных рыцарей Михаэля. Скорее, на старину Йехоэля с его вечно пылающей задницей или светлордов Хашмала. Говоришь, он был в чёрном и без доспеха? А крылья его ты видела? — Поверь, когда он прикончил Тораса, мне меньше всего хотелось пялиться на его крылья. Хёк хмурится сильнее. Кое-что в этой истории не вяжется. — Если он такой потрясающий воин, то как, Астарот вас побери, вам удалось его пленить? — Тридцать на одного. Это кажется вполне убедительным объяснением, но Хёк, по правде говоря, не расстроился бы, если бы арелим улизнул вместе с остальными пернатыми чинами. А ещё лучше — если бы его прикончили прямо там, посреди Выжженных Земель. Хёк не горит желанием разбираться со светлостью Михаэля, который, ко всему прочему, владеет одним из самых опасных клинков, когда-либо созданных ангельскими оружейниками, и способен на безжалостное убийство высокопоставленного демона. Хёк тоже высокопоставленный демон, и умирать ему нисколечко не хочется. Особенно — безвозвратно. — Пошли кого-нибудь к Обвинителям. Пускай приведут его ко мне. Фурия жестом велит своей молчаливой товарке выполнить приказ, а сама устраивается на лавке подле Хёка. Заключённого приводят спустя десять минут земного времени. Передвигается он с трудом, так что его волокут двое угрожающего вида Карателей. Обвинитель в алой сутане остаётся у дверей. В прорезях его маски клубится тьма. Арелима бросают к ногам Хёка. Руки его закованы в железные перчатки, дабы не мог призвать клинок, на голове — плотный чёрный мешок. Не хватало ещё, чтобы ангел узнал тайный путь в крепость и при возможности доложил о нём Михаэлю. Вознестись же прямо из узилища без портального камня или клинка он не сумеет, а вопрос с крыльями разрешат лучники, расставленные по внешним галереям. Арелим, пошатываясь, встаёт на колени. Его тёмный костюм, украшенный простым золотым шитьём, испачкан демонской кровью и пеплом. Его собственная кровь, прозрачная, сладко пахнущая, капает из-под мешка на закованные в железо руки. — Снимите это с него, — требует Хёк и садится прямо. Один из Карателей сдёргивает с арелима мешок. Ангел медленно поднимает голову и смотрит на Хёка золотыми, с чёрными искорками вокруг зрачков, глазами. Из разбитого рта стекает ихор, но уголки его все равно подрагивают в подобии улыбки. Улыбки, которую Хёк не может не узнать. Он с такой силой прикусывает язык, что чувствует во рту вкус собственной крови: терпкий и слегка прогорклый. Арелим обводит его неторопливым взглядом и молчит. В глазах его читается вызов и нечто… нежное, интимное. Нечто, от чего сердце Хёка начинает грохотать в груди как проклятое. Уж кто-кто, а он в проклятиях разбирается. Хёк заставляет себя успокоиться и переводит взгляд на Обвинителя. Жестом приказывает подойти. — Сосуд беззаконий. — Обвинитель в алом кланяется. Хёк показывает, чтобы подошёл ближе, и Обвинитель повинуется. — Что вам удалось узнать? — спрашивает Хёк вполголоса. — Чин? Дивизия? Командир? — Боюсь, мы ничего не узнали, — шепчет Обвинитель. — Он ни разу не заговорил. Даже Вопрошающий ничего из него не вытянул. Мы истязали как плоть, так и дух, но он слишком силён для нас. Думаю, — Обвинитель склоняется к самому лицу Хёка, — даже Братьям не удастся ничего от него добиться. На нем стоит клеймо Сияния, но я могу поклясться престолом Князя Тьмы, что его ранг не ниже Начал. И… мы заставили его проявить крылья. Они чёрные с золотом, Сосуд. Вы когда-нибудь видели ангела с такими крыльями? — Видел. У Уриэля, князя Вестников, такие крылья. "И у его любимого ученика", — добавляет Хёк мысленно. Но ангелы не меняют чинов, разве что херувимы и ангелы-хранители спустя тысячи лет служения имеют право возвыситься. Так было и с самим Хёком. Из херувима он поднялся до элохима, после чего пал и стал мастером порочных искусств. — Но он не Вестник, — пылко возражает Обвинитель. — Вестники не участвуют в сражениях. А этот… он мастер клинка, и не простого. — Мне уже доложили. Если больше нечего добавить — свободен. В вырезах кровавой маски вспыхивает ледяное пламя. Обвинитель отстраняется слишком уж порывисто, чтобы не понять, как его задели слова Хёка, и спешит прочь из Залы. Хёк поднимается на ноги и подходит к арелиму. Глядит на него сверху вниз. Выжидает. Но ангел не поднимает глаз и ничего не говорит. Тогда Хёк произносит: — Ты убил одного из наших главнокомандующих. За это полагается смерть. Но я даю тебе право просить пощады. Сидящая по правую руку от Хёка фурия вздрагивает. — Пощады? — говорит она неверяще. — Он лишил этого права Тораса, а ты даёшь ему возможность просить помилования? — Торас мёртв. Командование перешло ко мне. Я и только я решаю, как поступать с пленными. Проси пощады, арелим, или умри. — И кто же меня убьёт? Ты? От звука этого голоса — тихого, глубокого, как воды небытия — внутри Хёка что-то обрывается. Краем глаза он видит испуганные лица Карателей и изумлённую мордашку фурии. — Что он такое? — шепчет она, отпрянув от коленопреклонённого арелима. — Глас Божий? — спрашивает один из Карателей. — Не будь идиотом, — шипит Хёк. — Будь он Гласом Божьим, от крепости камня на камне не осталось бы. Он Вестник, возвысившийся до воина Сияния. Но то, что он сейчас арелим, не значит, что способности посланников в нём угасли. И если он достиг ранга Начал, то сил у него не меньше, чем у самого Уриэля. Глядишь, через век-другой поднимется до архангелов. Вот тогда можешь с чистой совестью наложить в штаны. — Тогда какого чёрта мы до сих пор его не убили? — выпаливает фурия. — Скажи им, Сосуд. — Арелим улыбается, и кровь стекает по его подбородку тонкой сверкающей струйкой. — Да, скажи нам. Ангел наконец поднимает на Хёка глаза. Этот сияющий мерзавец прекрасно знает, что Хёк ничего им не скажет. — Потому что… — Хёк облизывает вмиг пересохшие губы. — Мы не можем просто взять и убить пернатого, владеющего клинком Пепла. Нам нужен этот клинок, а от мёртвого ангела мы его не получим. — От живого — тоже. — Глаза арелима смеются. — Но он не просил пощады, — напоминает фурия. — Закон требует, чтобы он умер или попросил о пощаде. Ты не Князь Тьмы и не вправе менять законы. — Значит, попросит, — цедит Хёк сквозь зубы. — Давай же, проси. — Он вперивает в ангела яростный взгляд. — Я выбираю смерть. — Да будь ты проклят! Вы, все: оставьте нас одних. Каратели и мнущиеся в коридоре Соглядатаи переглядываются. — Делать что приказано! Я здесь командир или кто? — Но, мастер… — Он скован и безоружен: какой вред он может мне причинить? И даже если он меня прикончит, вам какое дело? Кто там следующий по рангу? Азраэль? Думаю, он лучше моего справится с обороной крепости, если ангелы решат вызволять светлость. А теперь пошли вон. Спорить с ним никто не берётся. Каратели отпускают ангела и выходят из Третьей Залы вслед за фуриями. Соглядатаи запирают двери на засов. Они остаются одни. Хёк выжидает мгновение, убеждается, что за дверью установилось подобие порядка, и опускается перед арелимом на колени. Обхватывает его лицо ладонями и с мольбой говорит: — Проси. Пощады. Ты должен. Иначе мне тебя не спасти… Но в ангельских глазах читается безжалостное упрямство. — Я никогда этого не сделаю. — Джено. Прошу… — Сейчас? Пятнадцать веков прошло. Ты даже не знал, что я возвысился. Тебе не было до меня никакого дела. А теперь хочешь меня спасти? С чего вдруг, мастер порока? Хёк подавляет желание ударить это красивое, спокойное лицо и лишь крепче стискивает его в ладонях. Придвигается ближе и шепчет: — Это я, слышишь, прошу пощады. Пожалуйста, не заставляй меня тебя убивать. Джено вздрагивает, но ему достаёт мгновения, чтобы полностью собой овладеть. Он поджимает твёрдые губы и качает головой. — Я связан с клинком Пепла. Мы, Пламень Очищающий, не знаем пощады. Хёк опускает глаза на скованные руки Джено. — Не нужно, — говорит тот. Хёк не слушает его. Поворачивает кольцо Беззакония тусклым сапфиром вниз и прижимает ладонь к перчаткам. Оковы с тихим металлическим лязгом падают на мраморный пол. — Теперь можешь призвать клинок и убить меня. Джено всё так же недвижно стоит перед ним на коленях. Хёк отчётливо осознаёт, что должно быть страшно, ибо он чертовски не хочет умирать, но страха нет. Он тупо смотрит на Джено, а тот не спускает глаз с его лица. — Мы можем делать это вечно. — Джено улыбается. — А мне некуда спешить. — Вряд ли это понравится твоим Карателям. — Могут идти в задницу. — Хёк поднимается с колен и выжидающе смотрит на Джено. Тот неторопливо повторяет за ним. Он на полголовы выше Хёка и раз в десять сильнее. Даже после всего, что с ним сделали Вопрошающие, он продолжает излучать ужасающую мощь. Длинные пепельные волосы падают на лицо, завешивают глаза. Те непроглядные и прозрачные одновременно, и у Хёка от этого кружится голова. Чувство такое, словно смотришь на солнце: больно и плакать хочется. Хёк прикрывает глаза и отступает к стулу. Находит его ощупью и тяжело опускается на успевшее покрыться изморозью сиденье. — Это больно? — спрашивает тихо, когда в руках Джено появляется клинок Пепла. Он совершенно обычный: стальная рукоять без украшений и гарды и двустороннее лезвие со слегка изогнутым остриём. — Не больнее, чем когда тебя предают. Хёк протяжно вздыхает. Конечно, он должен был знать, что Джено так его и не простил. — Значит, ты возвысился, чтобы заполучить меч и отправить меня в небытие? — Думаешь, я стал мастером клинка из-за тебя? — А из-за кого же ещё? Джено опускает взгляд на клинок Пепла, взвешивает на ладони, будто впервые держит в руках, и заставляет его исчезнуть. — И ты как всегда прав. — Он улыбается печальной улыбкой, и Хёк, рывком поднявшись со своего недотрона, льнёт к нему и губами прижимается к его губам. Если и умирать, то в объятиях Джено. Джено цепенеет лишь на миг, а затем Хёк болезненно стонет, поясницей ударившись о край стола. Джено с такой силой прижимает его к себе, что Хёку кажется, он слышит треск собственных костей. Вырваться он, однако, не пытается и с жадностью целует в ответ. В Джено и впрямь есть нечто демоническое, порочное, страстное, и Хёк знать не хочет, откуда оно в нём взялось и не он ли тому виной. — Ты, кто же ещё? — выдыхает Джено ему в губы. — Мысли читаешь, мерзавец? Как-то это не по-ангельски. — У тебя на лице всё написано. Хёк кивает согласно и ртом проводит по испачканному ихором подбородку, собирает ангельскую кровь кончиком языка. Она не такая, как ему помнится, но все ещё сладкая, пьянящая. — Я здесь, чтобы забрать тебя домой. И ты пойдёшь со мной, даже не спорь. Ты испросил пощады, а значит, твоя жизнь теперь принадлежит мне и моему клинку. Хёк широко распахивает глаза. — Проклятье, — вырывается у него. Он ведь действительно это сделал. Произнёс чертовы слова вслух, закрепив тем самым нерушимый договор между Светом и Тьмой. Джено улыбается самой порочной улыбкой, которую Хёку доводилось видеть, а он, на минутку, половину жизни провёл в обществе демонов. — Они же тебя не пленили, так ведь? Ты позволил им это сделать. Убил бедолагу Тораса, зная, что за главного буду я, и сдался. А я ведь говорил, Астарот всех побери, что ангелы твоего ранга просто так в плен не попадают! Хёк рычит от отчаяния, но ничего поделать не может. Сделка заключена, и теперь ему остаётся либо умереть, либо идти за Джено. А тот собрался вернуть его домой. — Но демонам нет хода на небеса, — говорит он озадаченно. Джено всё ещё улыбается. Проводит по его губам подушечками пальцев: мозолистыми, солёными и горькими от крови и пепла, — и шепчет: — Я сказал, что заберу тебя домой. О небесах речи не было. Он берет Хёка за руку и возвращает кольцо с сапфиром в обычное положение. Потухший, покрытый трещинами камень наполняется светом. Хёк изумлённо глядит на него, лишь сейчас понимая, что всё это время носил на пальце сломанный портальный камень. Знакомое голубое сияние наполняет Третью Залу, чтобы за миг погаснуть, оставив после себя лишь гулкое эхо, одиноко блуждающее по опустелой комнате, и едва ощутимый аромат ландышей в морозном воздухе. Ноябрь, 2021