Вечер

      Стрелка часов с тиканьем после каждого движения всё приближается к семёрке. Началось шевеление, шорох бумаг и топот туфлей. Последний рабочий день в этой неделе. В то время как остальные работники радостно собираются, уже представляя, чем займутся на выходных, один парень всё ещё сидит за столом. В очках отражается свет компьютерного монитора, который заставляет в очередной раз устало протереть глаза. Сплошные чертежи, схемы, документы. Принтер со скрежетом выдаёт ещё одну распечатку, которая кладётся на и так заваленный стол. Этот трудящийся человек мог похвастаться тем, что из всех у него самое беспорядочное рабочее место. «Зато творческое!» — как-то ответил он коллеге, тряхнув головой так, что кудряшки забавно подскочили будто пружинки. Его причёска едва ли не отражала сам стол. В один день кто-то пробовал расчесать непослушные волосы (он сам был слишком занят, чтобы возражать), но это совершенно ни к чему не привело.       Об этом парне многие могли отозваться, как о «странном». Пока все ходят в выглаженных строгих костюмах, он сидит в свитере бронзового цвета, поверх которого накинут халат. Самое удивительное, что в лаборантской он почти не появляется. Да и вообще хоть где-то, кроме своего стола и комнаты отдыха, в которую он заходит только чтобы снова наполнить кружку горячим кофе.       — Лосяш, сегодня снова допоздна сидеть будешь? — спросил один из коллег, кладя на стол связку ключей.       — Друг мой неуверенный, мы ведь с вами не первый месяц сотрудничаем. Вы уже знаете ответ, — не отвлекаясь от экрана, ответил тот.       — Ну, мало ли что-то поменяется.       Отдаляющиеся шаги, а после хлопок двери. Дышать стало свободнее. Посторонние звуки больше не отвлекают от работы. Лишь тикающие настенные часы и едва слышимое гудение компьютера, за которым Лосяш так старательно выписывает отчёт. Пусть у него всё ещё сосредоточенный вид, но мысли совсем не тут. Документ уже заполнялся на автомате по заученной схеме, а самого парня понесло в мир притягательных грёз. Вообще, Лосяша всегда забавляло, что его воспринимают как исключительного трудоголика, не способного мечтать и не имеющего личной жизни. К сожалению, именно так сейчас воспринимаются люди, окончившие институт с красным дипломом и получившие в столь раннем возрасте Нобелевскую премию. Вот только никто даже не представляет, что Лосяша — такого образованного и самого тихого человека в академии — способно вытащить из компьютера только одно: вибрация телефона. Всего один гудок — и руки замирают. Пальцы больше не тарабанят по клавиатуре, а взгляд тут же перемещается на засветившийся маленький экран на столе. «Новое сообщение». Лосяш тут же резко потянулся к телефону, едва не сбивая полупустую кружку. Она опасно покачнулась в сторону бумаг, грозясь облить их уже давно остывшим кофе, но благо была вовремя остановлена. Да даже если бы так и случилось, что горький напиток испортил бы документы, то Лосяш ничуть бы не расстроился. Видя полное сообщение и имя отправителя, он подскочил со своего места, ловко подцепляя пальцем связку ключей и быстро направляясь к выходу.

***

      Конец ноября… От завораживающих золотистых и рыжеватых листьев не осталось и следа. Все деревья лишились своей поэтичной яркой красоты и теперь предстают совершенно «голыми». Погода с каждым днём всё больше демонстрирует свои капризы в их городке. Вчера ведь было относительно тепло. Лосяш мог даже спокойно пройтись в расстёгнутом пальто, не рискуя заболеть и попасть под строгий режим Совуньи — местной врачихи. Сегодня же по феноменальному случаю на улице температура едва доходила до двух градусов по Цельсию, и накрапывал несильный дождь. Уже дойдя до второго корпуса академии (он был отведён для механиков-инженеров), Лосяш успел пожалеть о том, что на пальто не шьют капюшонов. Неужели, кто-то счёл это ненужным? Как глупо!       По привычке завернув за угол здания, парень зашёл в дверь чёрного входа, заботливо оставленную открытой одним человеком. Единственным из всех, кто мог бы действительно понять его. Как и в его корпусе, в этом так же не было ни одного источника света, из-за чего пришлось включить фонарик на телефоне. Разумеется, кто в девятом часу будет оставаться здесь? Кто может так заработаться, что забудет о том, что у него помимо работы есть дом?       Стоило только подняться на второй этаж, как среди всей тьмы в конце коридора пробивается свет из открытой двери. И на душе сразу становится спокойней. Лосяш уже так часто бывал тут, что этот одинокий свет стал родным. Ровно, как и безрассудный человек, который, как и он, частенько засиживался допоздна. С каждым шагом скрип металла становился всё громче. Вот уже у самой двери сердце учёного замирает. Тот самый лауреат Нобелевской премии и высокоинтеллектуальный человек цепляется взглядом за чуть ссутулившуюся мужскую спину. Вслед за сердцем замирает он сам. И слова не может из себя выдавить. Любуется, даже не скрывая этого. Хотя хорошо знает, что его прекрасный неспокойный друг возлюбленный рано или поздно почувствует на себе долгий взгляд. По его словам, ему тяжело работать, когда кто-то «стоит над Seele». Потому, не дожидаясь, пока он сам повернётся, Лосяш тихонько подошёл ближе. Шаги и без того заглушал длительный не прекращающийся скрежет.       Тёплые ладони легли на его опущенные плечи, по которым прошлась дрожь. Звук резко прекратился, а сам механик обернулся на Лосяша. На серьёзном лице, со стороны всегда кажущимся холодным, расцвела улыбка. Только ему он показывает эту улыбку. Ему одному.       — Здравствуй.       Немецкий акцент, который так же стал для Лосяша родным, как и это место, заставляет всё внутри него вновь перевернуться. Он не может и не хочет сдержать ответной улыбки.       — Давно не виделись, Пин.       Не отводя от него своих пронзительных голубых глаз, механик снял пропитанные соляркой перчатки и отложил в сторону. Стоило ему только подняться с табурета, как Лосяш тут же заключил его в крепкие объятия, лицом утыкаясь в грудь. Сердце колотится от радости. Хрупкий человеческий орган выдержал ещё одну разлуку, которая каждый раз происходит из-за работы. И с каждым этим разом так, вдыхая запах машинного масла и пота, парень всё больше понимал, что хочет бросить всё. Отдать это же колотящееся сердце, лишь бы видеть Пина постоянно. Даже та радость, которую он испытал при получении Нобеля, ни за что не сравнится с той, что происходит несколько раз в неделю во время их встреч.       Холодноватая рука опускается на голову, чуть сжимая и поглаживая беспорядочные кудри. В отличие от Лосяша, у Пина почти всегда так старательно приглажены волосы, что ни одной волосинки не торчит. Но не сегодня. Чёрные пряди были взъерошены почти так же хаотично, как и кудри Лосяша.       Удивительно, но Пин никогда даже не подозревал, что рано или поздно в его установленном порядке, к которому он был приучен с детства, периодически будут появляться сбои. Излишняя задумчивость, переписка в телефоне и вечерние встречи — из-за всего этого теряются драгоценные минуты. И если раньше Пину это не нравилось, из-за чего он сводил на минимум всё общение с «чересчур умным и разговорчивым учёным», чтобы не разрушить свой распорядок дня, то сейчас ему было плевать. Он растворялся в объятиях с Лосяшем. Таял словно лёд от этого тёплого дыхания в грудь и этих тёплых рук, крепко сцепившихся за его спиной. Лосяш — сбой всего его порядка. Он принёс в его жизнь хаотичность и какой-то определённый новый порядок, как бы парадоксально это не звучало.       Лосяш вдруг чуть отпрянул, вновь вглядываясь в лицо Пина. Он был готов поклясться, что будь у него талант к поэзии, как у соседа-студента Бараша, он исписал бы тысячи страниц стихами о том, насколько эта бледная кожа прекрасна. Насколько эти глаза очаровательны. Насколько эти тонкие губы, растянутые в доброй и умиротворённой улыбке манят. Взывают, чтобы их поцеловали. И Лосяш следует зову. Поднявшись на носочки, он касается его губ своими. Руки расслабляются, поднимаются выше к выраженным скулам и держат крепко. Словно он боится, что от него отпрянут. Но этого не будет. Никогда. Пин отвечает ему, вновь прижимая к себе, чтобы окончательно утонуть в этих губах. Окончательно потерять рассудок в этих опьяняющих глазах и наслаждаться этим моментом вечно. Стоять так, не отрываясь от него, и мысленно молить всевышнего только о том, чтобы этот вечер никогда не заканчивался.