Самурай и гейша

— Эй, какого дьявола тут происходит? — Фуруя прокашлялся, натянул на лицо бандану. Едкий дым заполнил все помещение класса. Как бы еще не вспыхнуло к чертям! — Держись там! В ответ слабо застонали. Дела очников, этих дерзких шмакодявок, вчера вышвырнутых из именитых школ, школ с репутацией и историей, — их, заочников, пирующих на лаврах и смакующих последние беззаботные деньки, не интересовали от слова «совсем». Но сейчас ситуация приобрела оттенок пиздеца, и мимо пройти оказалось невозможным. Дым Фуруя заметил с улицы, когда после обеда решил всё же наведаться в Школу. Хоть какие-то приличия должны были быть, да и скучно стало. На это окно он глянул почти случайно. Граффити, что ли, заметил новую, или курить потянуло, или кто-то матюгнулся сверху. Уже не столь важно. Как глянул, так и охуел. До сих пор выхуеть не мог. Одно из немногих целое, окно зеленело сочащимся по краям дымом. Уж чего только у них не устраивали. Вилкой руку протыкали, дартсем в попу попадали, мячом бейсбольным зубы выбивали... Из более серьезного была и реанимация, и сотрясения, и сломанные конечности. Особенно запомнилась кость ребра, торчащая из груди. Так тот, у кого торчала, еще по двору носился и возмущался, хули его забирают на носилках. Много чего было, но никто никогда не устраивал ядовитых атак. Пробираясь вдоль стены, Фуруя пожалел, что не сгонял за бутылкой воды. Впрочем, медлить в такой ситуации казалось смертельно опасно. В классе явно кто-то был. Еще летя по коридорам и вопя «С дороги! С дороги!», Фуруя услышал слабый крик, тут же прервавшийся кашлем. — Эй-эй, ты живой там?! — Я... Здесь, — возле окна шевельнулась тень, вскинулась рука. Чертыхнувшись, Фуруя метнулся туда, подхватил заваливающееся тело. По полу валялось три балончика и одна дымовая пушка. Серьезно подготовились, основательно. Всем этим стоило заняться позже. Фуруя выволок парня на себе и разместил в классе неподалеку — там из разбитых окон фонило как надо. Хоть инспекцию проводи на этот счёт и в случае досадных исключений — круши-ломай! Пойманные по пути малявки сгоняли за водой и заодно остаточным обедом. Лопали школьники хорошо, все с подносов сметали, за щеками трещало — троглодиты сущие, повара качали головами «учились ли бы так!», но ворчание это было привычное и, если поддерживать с ним хорошие отношения, всегда перепадала вкусняшка, а то и целый дополнительный комплекс. Фуруя как следует отпоил бледное нечто, награжденное фингалом. Поделился котлетой и дал закусить листом салата. Когда взгляд парня стал осмысленней, можно было и вопросы позадавать. — И кто тебя так? — Тодороки, — парень едва не выплюнул имя, но, сказав, оглянулся, будто боялся подслушки. Ну, кому надо — и подслушает, и донесет. — И за что он тебя так? — Да приколоться решил, — парень насупился, уже явно раз сто пожалев о затее. — Он же заумник, постоянно книжку читает, когда не дерется и не прогуливается пафосно по коридорам. — И? — Стырил книжку, вырвал листы, которые со вступлением там, оглавлением — я всё-таки не совсем дурак! — и скурил их. — Скурил? — Да обычную сигарету разворошил, ничего такого! А косяки ловко кручу, потому что оригами занимался в младшей школе, — парень вспыхнул и отвернулся. Ох уж эти «стыдливые» хобби. С похожим чувством Фуруя признавался Мураяме, что рисует мангу. А ведь Мураяма — лидер и друг! — Не вижу в оригами ничего постыдного. Клево. А если 3D — вообще уважуха. Но с книгой ты лузер, конечно. За книгу, особенно интересную и любимую, исколошматить и до кровавых пузырей можно было бы. — Тодороки решил, что клин клином... Раз мне нравится вдыхать всякую гадость... — И чем он тебя? Зеленая херь довольно стремная на вид. — Перцовый балончик. А зеленое — это что-то с красителем. Пищевым. — То есть ты в любом случае копыта бы не откинул? — Без понятия, — парень замотал головой. — Но вряд ли. Заумник же. Нахрена ему вешать на себя убийство, оставляя кучу улик? — Разумно, — Фуруя закинул в рот последнюю горсть риса и потянулся. — Ну, бывай. И не кури всякую гадость. — Спасибо, Фуруя-сан. Фуруя лишь усмехнулся. В коридоре поймал очередных шмакодявок и припахал их собрать «улики». К Тодороки все же наведаться стоило. Держи врага близко, говорил отец, а лучше — на мушке. Тодороки после провалившейся попытки захвата власти в Ояко вроде бы присмирел, но раз в месяц стабильно Мураяму на бой вызывал. Хоть календарь по нему сверяй. Приходил со свитой своей, скукой на лице и изо всех щелей прущей вальяжностью. А как очки снимал, тут же глаза бешено крутились, оскал рот рассекал, ярость молниями искрилась. Красота. В драке открывался совсем иной Тодороки: ликующий, ловкий, беспощадный, отчаянный. За боем с таким соперником даже наблюдать приятно. Никакого тебе изметеливания, бестолкового махания — четкие выверенные удары. Приемы, работающие как надо, а не на понты. Да и кровь Тодороки шла. Классика сумисэ — чёрный, белый, красный. Самурай. Гейша. Губы Тодороки, и без того полные, ярко тогда выделялись на бледном лице с высокими скулами. Мураяма всегда будто специально их разбивал финальным штрихом, и этот образ несколько дней Фурую преследовал. Пришел Фуруя явно не вовремя. Хотя смотря с какого бока оценивать... Свиты вот не было. Очков на Тодороки не было. А Тодороки себе дрочил, откинувшись на стуле. Не так чтобы со смаком, но прикрыл глаза, гоняя в кулаке головку. Рядом лежала раскрытая перевёрнутая книга. Неужто сцена эротическая настолько впечатлила? Обложка была непримечательной, хотя могла быть вообще пустышкой, за которой скрывалась, например, хентай-манга. С трудом представлялось, что Тодороки подобным увлекается, но чем черт не шутит. В конце концов, здоровый пацан, мог спокойно дрочить на буфера и текущие щелки. Или на литые задницы... Тодороки замычал, закусывая губу, двинулся по стволу вниз двумя пальцами. Перехватил у основания. Потер выступом ладони головку. На головке выступила смазка. У Фуруи дыхание перехватило. Сплошная эстетика. Захотелось вдруг наклониться и слизнуть эту каплю. Пройтись поцелуями по всей длине, ловя ошарашенный расфокусированный взгляд... Вместо этого Фуруя привалился к косяку и запустил руку в штаны. Член определенно не спал. Здравствуй, старый новый опыт. Было уже — и после драки, и во время драки — залипнешь на кого, а потом стираешь, чертыхаясь, штаны. Мураяму можно было и полапать, он не возражал. Хотя в дозволении парадоксом что-то притуплялось. Сейчас накрыло другим — самой картинкой, будто начертанной тушью. Представилась гравюра. Так могли ублажать себя гейши, взволнованные образом полной луны, пробивающегося бутона, мелькнувшей крылом птицы. Прекрасное мгновение. Тодороки расставил как мог ноги, скользнул раскрытой ладонью по чувствительной коже, прижал вдруг яйца кулаком и свел колени. Вздрогнул. Проморгался ошалело. Заметив Фурую, напрягся, но не так чтобы сильно. Привел себя в порядок степенно, натянул очки. Только тогда спросил: — Что тебе надо, Фуруя? — Новичков шугаешь? — Они сами напрашиваются, — Тодороки пожал плечами и покосился на книжку в явном желании вернуться к прерванному чтению. — А если я напрошусь? — Фуруя усмехнулся шально, подбрел близко — даже не к парте, к стулу, с которым Тодороки явно сроднился. — Хочешь со мной подраться? — Тодороки вздохнул почти страдальчески-привычно: сколько вас таких жаждущих, целая очередь. — Ага. А потом потрахаться, — Фуруя дождался вскинутого на себя взгляда — предсказуемо нечитаемого — и дернул углом рта. — Шучу. Или нет! — Фуруя... — А ты не расслабляйся, бди за тылами, — Фуруя смахнул с плеча Тодороки невидимые пылинки. — Я тоже буду бдить. — Как скажешь. На этом всё? — Тодороки взял в руки книжку, расправил, недвусмысленно намекая, что пора закругляться. — Дерзишь, — Фуруя сощурился, запихнул руки в карманы, покачался на пятках. Намек понят, конечно, но побесить и показать кто главный — святое дело. — А что читаешь? Тодороки вздохнул, поднял скептический взгляд «будто ты что-то в этом понимаешь», но все-таки показал обложку. Бледно-розовую, выцветшую от времени, с сакурой и катаной. — Кодекс самурая и гейши. Фуруя чуть не засмеялся в голос. Это определенно было сыгранным бинго.