Не плачь

      Джинкс окутывает голубым облаком — снова.       И она падает, хотя на самом деле твёрдо стоит на ногах — это отголосок прошлой боли, что шагала за ней сквозь время тенью за спиной, что не исчезала с рассветом и пряталась под кроватью и за углом, поджидая с распахнутой окровавленной пастью — только теперь ей никто не поможет.       Этот свет забивается в лёгкие и проникает под кожу, обжигающим потоком касается взметнувшихся волос и оседает под ногами — он горячий, безумный и почти желанный, он должен был стать их персональной местью, смыслом двигаться дальше, их символом победы.       Только вот Джинкс в проигравших.       Снова.       Она отбрасывает акулью морду прочь и мчится в противоположную сторону от выстрела — происходящее теперь волнует мало, перед глазами ощетинившиеся острыми занозами дыры от пуль в деревянной спинке, развёрнутой так, чтобы перестать видеть, только вот это не помогает — почти чёрная нить стелется под её ногами, на языке остаётся привкус стали; спрятаться не получается.       Здесь нет механических зверей и цветных всполохов краски.       Нет теплых ладоней и тихих разговоров.       Джинкс морщится от скрипа перестроившихся костей и не оборачивается, хотя стоило бы взглянуть на то, как все меняется раз и навсегда.       Да только у неё своя цель.       Вай смотрит горько и больно — это отпечатывается на случайном взгляде, когда Джинкс хватает со стола тупой, почти игрушечный, столовый нож и поспешно разрезает тугие веревки, по одной, слишком медленно — она готова разорвать их голыми руками, но боится навредить человеку в кресле — хуже быть уже не может, ты и так сделала все, так смотри же теперь, не отводи взгляд, думаешь это заставит их замолчать? — пальцы окрашиваются алым.       Силко непривычно слабый и податливый, длинную руку легко перекинуть через собственную шею — это пугает, это наконец-то накрывает осознанием происходящего, и Джинкс чувствует, что её окружают кошмары — они звенят в ушах, они выворачивают пространство наизнанку, снова и снова, пульсируют болью и кричат протяжно.       Впервые в жизни она прогоняет их.       Кейтлин неловко ворочается на полу (у неё сломанные рёбра и вывих руки, но плевать, где-то вдалеке рушится их мир), напряжённо освобождает Вай и настороженно косится по сторонам, да только Джинкс не оборачивается даже когда сестра зовёт её по имени — оно старое, оно забытое, утраченное много лет назад и умершее только что, неужели ты не видишь, что случилось — она думает уходите, уйдите прочь, пожалуйста, только не мешайте, не сейчас.       Они встречаются взглядами напоследок — Джинкс не успевает ещё скрыться в темноте, со всем отчаянием впиваясь в ослабевшее тело на своих плечах, Вай не успевает выйти к свету, придерживая Кейт, — и молчат.       И расходятся прочь в вынужденном перемирии.       За спиной оглушительно раздаётся взрыв.       Грязные улицы стелются змеиной лентой под ногами, пестрят мусором, и Джинкс чувствует, что у неё кружится голова, дрожат ноги и снова голоса, снова-снова-снова, они испортили уже все, они звали её на помощь к Вай много лет назад, они взрывали, ломали и убивали, они уничтожили сейчас последнее, что у неё осталось — уже поздно, слишком тяжело, слишком холодно, разве не чувствуешь, неужели живой человек должен быть окутан в пелену крови и смерти, что ты делаешь, бросай.       Джинкс на выдохе кричит зло, просто ломает горло протестом и вновь ускоряет шаг.       Ничего, ничего ещё не закончилось.       Она выбивает замок ногой — взмокшая, запыхавшаяся, дрожащая, — распахивает металлическую дверь и с порога осыпает склонившегося над низким столом ученого угрозами — Синджед смотрит спокойно и лишь вскидывает брови в вежливом удивлении — Джинкс хочет прострелить ему голову и выбросить тощее тело в мусорку, но тогда у Силко не останется совсем никаких шансов, даже таких призрачных.       — Помоги ему, — грубым приказом. — Прошу тебя, — жалостливой просьбой.       Учёный молчаливо склоняет голову, и шрамы на его щеке извиваются блеклыми водорослями; он не даёт никаких прогнозов, не говорит и не обещает, потому что на лице у девчонки полыхает безумие и готовность убить: себя, его, всех вокруг.       Яблоко от яблони в этот раз упало слишком близко.       От янтарной жидкости в шприце веет угрозой, и Джинкс, вырывая локоть из костлявой хватки, угрожающе ощетинивается:       — Не смей! Я не уйду. Я останусь с ним!       Она смотрит на него, словно он и есть Смерть.       — Кто я такой, чтобы спорить.       И ремни смыкаются на холодном теле.       Силко бледный, слишком спокойный, и Джинкс думает: нет, нет-нет-нет, не сейчас, не здесь, невозможно, пожалуйста, она стреляла в призраков, она стреляла в пол и потолок, в Вай, в Кейтлин, в себя, но не в него, пожалуйста.       Инъекция полыхает последним шансом.       Изувеченный глаз гаснет: янтарное золото, что утешало её в темноте, исчезает, уступая место чернильному мраку, и Джинкс кажется, что она стоит у самого края бездны, и земля крошится под её ногами.       И сейчас она упадёт.       Потому что спасать больше некому.       — Я не уверен… — наконец-то выдыхает Синджед, и Джинкс переводит на него взгляд — там тени, страх, чужие демоны.       И безумие.       Что-то гаснет в ней с такой силой, что собственное тело не выдерживает, а горло спазмирует воплем ужаса до привкуса ржавчины:       — Нет! Он должен жить!       Голоса в её голове вопят оглушительно — видишь, что ты сделала, бери полные ладони, ну же, давай, этого ты хотела, так не отворачивайся теперь, — Джинкс знает, что Силко станет её главным кошмаром.       И самым желанным.       Она станет снимать с лица корку соли только перед сном, и будет захлёбываться горечью, выворачиваясь наизнанку в надежде, что когда-нибудь этот бесконечный поток иссякнет.       А затем она убьёт себя, спутав с ещё одной тенью.       Он не издает ни единого звука — только напряжённое тело ломает судорогой до треска натянутых ремней.       Джинкс оборачивается, впиваясь обломанными ногтями в запястье, скользкое от слёз, оставляет розовые борозды снизу вверх — мысли разбегаются испуганными мышами — только мокрые серые шкурки мелькают и тут же прячутся.       Его глаза загораются ядовито-пурпурным, когда Джинкс неловко склоняется ближе — Силко на секунду чудится в её длинных прядях кровь, он старается не думать, что ей могло быть больно, но вновь свободные руки смыкаются слишком крепко на дрожащем девичьем теле.       — У нас все получилось, — выдыхает хрустальным шепотом Джинкс; рыдает громко и облегчённо, словно ей снова двенадцать, и Силко успокаивает её после кошмарных снов, отгоняя их прочь.       И они отступают снова.       Когда он целует её дрожащие губы.