Танго на троих

— Bust Your Windows — Jazmine Sullivan —

Игорь понимает свою ошибку не сразу. Он успевает опрокинуть почти целый бокал янтарного виски, прежде чем тот разгорается пожаром и оставляет за собой в груди пульсирующий горячий шлейф. Ошибка становится для него открытием. Виски не водка. Виски — это что-то новое, пафосное, в тяжёлом бокале и отдаёт западом. Игорь разглядывает огромный ледяной шарик, звучно катающийся от стенки к стенке. В его интересы никогда не входили алкогольные празднества, начинания на грани изысканных и уж тем более образчики западной культуры. Ему по душе простое, знакомое, с налётом патриотизма. «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет…» и прочее в этом духе. Но виски привлекает его внимание и отвлекает хоть как-то от чопорной унылой атмосферы, висящей ажурной паутиной в каждом углу. Виски — пряно ароматный, золотисто-янтарный, обжигающе крепкий. У Игоря перед глазами не проносится жизнь, но появляется рябь из разноцветных пятен, становится жарко ужасно, и галстук вдруг сдавливает шею словно проволочной удавкой. Где-то у него за спиной — усмешка. Такая тихая, скрытная, издевательская. Игорь слышит её отчётливо, даже несмотря на царящий вокруг шум и ватное безумие в ушах. Игорь просто должен был её услышать. Он оборачивается резко, одним рваным движением, и взгляд Олега будто заставляет его врезаться с размаху в кирпичную стену. — У вас тут нормальный алкоголь вообще бывает?! — Голос немного хрипит и оттого походит на звериное рычание, утробное, злое. У Игоря на лице красная полоса — виски, кажется, жжёт ему всю сердечно-сосудистую, а какой-то нелепый подростковый стыд прижигает уши — когда он в зелёные тринадцать пробовал водку за гаражами с одноклассниками, его рожа кирпичом после двух глотков прямо из бутылки и без закуси вызывала уважение, а сейчас… Олег покачивает свой бокал, увесистый и до жути удобно лежащий в ладони, подносит к лицу и отпивает с совершенно недемонстративным видом. Бровью, скотина, даже не ведёт. Пристально и безотрывно смотрит в голубые глаза напротив, улыбается-скалится одним уголком губ. «Тоже мне, блядь, монументальность во плоти!» — Издеваешься, сволочь!.. — У Грома под кожей зудит паскудное желание разбить свой пустой бокал об эту острую челюсть, расквасить осколками острыми нос, стереть нахрен усмешку, вальяжную и надменную. От Олега — этого живого олицетворения стали с лицом элитного убийцы — не ждёшь подобных подстав. От него более ожидаемы грозные рыки и сухой апперкот точно в челюсть; от него вполне можно ждать бесстрастную пулю в лоб или то, что он сам с этой пулей во лбу спокойно встанет и дальше пойдёт как ни в чём не бывало. Любовь к издёвкам всех видов в Олеге вскрывается, стоит только им немного отойти от формальностей, выпить по чашке кофе и обменяться краткой информацией по типу: «А я вот вырос в…» Олег вообще полон открытий, если иметь капельку безрассудства и отсутствующий даже в зачатке инстинкт самосохранения. Его жёсткого взгляда достаточно, чтобы благоразумно держаться на расстоянии пушечного выстрела, не пытаясь копать, что скрыто под двойным, тройным и …дцатым дном. Его представляешь себе холодным и суровым, смертоносным хищником и никак не думаешь, что на деле он трепетно любит Гарри Поттера, подкармливает кошек возле офиса говяжьей вырезкой, оставшейся с ужина, и мотает месячный запас салфеток за одну неделю, когда по Питеру летят облака тополиного пуха. Игорь совершенно случайно узнаёт, что система кондиционирования в башне Вместе оснащена трёхуровневой фильтрацией воздуха специально для Волкова и его аллергии. Игорь вообще открывает для себя так много нового, когда отношения между ним, Серёжей и Олегом наконец обретают чёткие уверенные границы. Игорю нравится во время сна сплетаться с ними в один ком рук-ног и чувствовать горячее дыхание в грудь и затылок одновременно. Игорю нравится выглаженный костюм, в котором он выглядит как герой не то «Крёстного Отца», не то «Джеймса Бонда». Нравится, когда у Серёжи от его ласк закатываются глаза и срывает горло бесконечными стонами. Ему нравятся шёлковые простыни, курить с Олегом на рассвете, помогать Серёже лазить в серверных шкафах. Эти отношения привносят в его жизнь столько нового, что Игорь не всегда успевает понять-осознать-принять. Вычурные приёмы он, например, не понимает и не принимает, хотя присутствует уже не в первый раз. Он всё ещё не пытается влиться в эту атмосферу, но зато потихоньку разделяет для себя, что значит иметь хороший вкус, а что значит безыскусная пошлость. У Серёжи, например, вкус безупречный: всё подобрано и идеально гармонирует друг с другом — оттенок рубашки, форма запонок, крепость парфюма. Здесь же чуть более пафосно и не чуть помпезно. Здесь всюду позолоченная лепнина и много бордового, от которого уже рябит в глазах; здесь всюду мерила по типу: у кого в серьгах бриллиантов больше, у кого модель часов новей и дороже, у кого перстень-печатка на пальце массивнее, у кого машина роскошнее, любовница моложе… Игорю эти «у кого стоит дольше» откровенно до фонаря. Игорю хочется громко и пафосно выбить ногой дверь и красиво свалить в закат. Игорь здесь исключительно ради Серёжи, имидж которого обязывает посещать подобные мероприятия хотя бы изредка. Серёжа воротит нос и каждый раз капризно поджимает губы, красноречиво комкает в своих пальцах конверт из дорогой бумаги и метким броском отправляет в мусорное ведро, показывая всему миру, что он думает о мероприятиях такого плана. Весь мир — Волков и Гром — поддерживает его, но остальные называют затворником, зазнайкой и за спиной перемывают кости отрывками из жёлтой прессы. Серёжа вымученно стонет и просит Марго подтвердить его присутствие на одном таком вечере из сотни, чтобы уж совсем не слыть зарвавшимся гордецом. Деловая репутация для него, к сожалению, имеет слишком большой вес. Олег на такие мероприятия следует за ним, как положено телохранителю, — не отсвечивает на камерах, держится неподалёку, следит внимательно, чтобы никто не распускал руки. Игорь теперь где-то рядом с ним, за компанию и вторым грозным взглядом, когда приходит пора отгонять от их ненаглядного чересчур настойчивых журналистов или поклонников. Игорю сложно не вступать в открытую конфронтацию, но он быстро запоминает, что и как в таких случаях делает Олег, и пару раз даже вполне успешно справляется с «языком цивилизованного мира». Олег смотрит с нескрываемым уважением, когда он отшивает очередную журналистку так витиевато и красиво, что та даже не сразу понимает, как далеко и надолго её послали. И даже без единого бранного слова. Они уходят в тот вечер плечом к плечу, закрывая гения Разумовского от всего мира, и всем разом становится понятно, что задача вытащить юного гения-миллиардера-филантропа на интервью отныне сильно повышается в сложности. Потому что раньше у него был один цепной пёс, а теперь их два, и второй ничуть не сговорчивее. Серёжу в зале не нужно даже искать — они и так наблюдают за ним в две пары глаз безотрывно. Серёжа кружит в очередном танце девушку. Гром не уверен, что сможет сказать, которая эта у него по счёту за сегодня. — Он весь вечер без перерыва так может? Олег неопределённо дёргает плечом. Делает ещё один глоток из своего бокала. — У него всегда хорошо получалось. Перед выпускным девчонки в детдоме подрались, кто с ним будет танцевать. Новый день — новое открытие. Игорь уже почти привык. Беззлобная усмешка кривит губы. Гром помнит свой выпускной, помнит, как вёл одноклассницу на линейке, как они под многострадального Чайковского танцевали свой вальс, во время которого ему едва не проткнули ногу острыми каблуками. Игорь смотрел запись один-единственный раз в жизни, однако смотреть на Серёжу — совсем другое дело. Смотреть на Серёжу можно вечно. Смотреть на Серёжу — как на звёзды — захватывает дух. Серёжа двигается уверенно, грациозно, пластично. Не запинается и не сбивается, держит шаг, стремительный и вместе с тем плавный и летящий. Он выглядит так, словно танцует всю свою жизнь. Он ведёт за собой партнёршу, чётко направляет, поддерживает то за руку, то за талию, то закручивает и почти обнимает, то буквально отталкивает, и они касаются друг друга только кончиками пальцев. Игорь не врёт себе: Серёжа выглядит потрясающе. Он… совершенно другой, словно их Разумовский и этот — два абсолютно разных человека. У их Серёжи чуть робкий взгляд, смущённая улыбка, вечно холодные пальцы и постоянный тактильный голод; он ластится к рукам, прячется в объятиях от всего мира и спит только на плече у Игоря или Олега. У этого — широко расправленные плечи, вскинутый вверх подбородок, уверенность в каждом жесте, неприкрытая хищная стать и острые когти, которые запросто вскроют горло любому неугодному. У него не то чтобы безудержная жажда внимания, но он в самом центре зала, в толпе, которая теснится к краям, потому что зрелище восхищает, а рядом с ним непременно чувствуешь себя гадким паршивым утёнком. Девушка, с которой он танцует, наслаждается происходящим не меньше: изящным взмахом отводит руки то в одну, то в другую сторону, красиво закидывает голову, двигается с ним в унисон и словно на одном дыхании. Разумовский чутко ловит её на каждой поддержке, кружит то на месте, то в серпантине, позволяет откидываться и прогибаться в своих руках до красивой дуги. Шёлковое платье разлетается вокруг них, словно диковинный цветок. Серёжа обходит свою партнёршу, вскидывает вверх руку, кружит и тянет девушку к себе сильным, но ни разу не грубым рывком, ловит на галантно подставленный локоть и наклоняется. Глубоко, изящно, не теряя осанки. Девушка в его руках словно распускающийся бутон — прогибается, раскрывается лепестками, ногу закидывает на бедро, смотрит в глаза с нескрываемым восторгом. Ну ещё бы. — Позёр. — Игорь усмехается беззлобно и хрипло, в пересохшей глотке першит, и до него даже не сразу доходит. Он смотрит. На то, как Серёжа целует девушке ладонь, как улыбается, не скрывая самодовольства, как встряхивает волосами и поднимает голову, выглядывая в толпе, наверняка, его и Олега. Разумовский подходит неторопливо, прихватывая по пути фужер с пузырящимся шампанским, который осушает до дна в один глоток. Он взмыленный, слегка раскрасневшийся, дышит глубоко, поправляет воротничок рубашки и бабочку, что чертовски ему идёт. — У тебя ноги ещё в косичку не связались столько танцевать? — Игорь насмешливо приподнимает бровь. — Под такую музыку грех стоять в стороне. — Разумовский плечами пожимает и дёргает мимо проходящего официанта, меняя пустой бокал на полный. Отпивает теперь уже как положено этикетом — совсем немного, растягивая послевкусие на языке. — Игорь хотел сказать, что ты был прекрасен. — Олег улыбается уголками губ, кладёт одну ладонь на талию, скрытую пиджаком, незаметно тянет к себе поближе. Серёжа прикрывает глаза и совсем немного прислоняется к нему щекой; у него на губах, частично скрытых кромкой бокала, полная сладкого яда усмешка, за которой вполне очевидные острые зубы. Ещё одно Игорево открытие — как успешно Серёжа обводит всех вокруг пальца, не без удовольствия играя свою роль фарфорового мальчика. Рядом с Олегом он маленький и беззащитный, неловкий, несмелый, совсем безобидный. Они почти одного роста, но Серёжа не то голову пригибает, не то спину сутулит; Волков с ним рядом настоящий Цербер — опасный и грозный, с устрашающим оскалом. «Только сунься — и не соберёшь костей». Сейчас Разумовский — даже на широком Олеговом плече — статный, властный, в его усмешке ядовитый сахар и обещание переломать все кости за одно неверное слово в свой адрес. — Всё-то ты знаешь. — Гром фыркает едко, обходит обоих своих партнёров и обнимает Серёжу с другой стороны. Руки ложатся на его спине крест-накрест. — А сами чего стоите в стороне? — Разумовский откидывает голову назад, открывая длинную шею с остро выглядывающим соблазнительным кадыком. Смотрит то на Олега, то на Игоря, шаловливо облизывает пересохшие губы. Руки на талии тяжёлые, горячие, словно раскалённый металл, и Серёжа на мгновение прикрывает глаза, представляя себе танец сразу с двумя партнёрами одновременно. Горячее танго, в котором каждое движение — летящий сноп искр и оголённые провода чувств. Живая музыка не смолкает ни на секунду, резкая скрипка идеально ложится на его импровизированное «кино», в котором мысли обретают устойчивые формы, и их становится почти не отличить от реальности. Он качает головой в такт музыке, что словно заползает ему под кожу, и в груди сладко тяжелеет. Потому что в собственных мыслях он попеременно кружит вокруг Олега и Игоря, приглашая на танец — один на троих. Серёжа не сомневается, что ему позволят вести: кто, если не он? Возбуждение накрывает его горячей удушливой волной. Он представляет, как потянет на себя Олега, как вскользь шагнёт в сторону, ведя за собой. Как провернёт по кругу, как выпустит ладони и переметнётся к Игорю, как вытянет в сторону руки и как Олег накроет со спины, позволяя Серёже вести обоих одновременно. — О чём мечтаешь? — Голос Олега касается уха горячим шёпотом, от которого колючий разряд скатывается вниз по позвоночнику. Серёжа вздрагивает всем телом, приоткрывает глаза, смотрит из-под полуопущенных ресниц, и во взгляде у него томная поволока. Отрываться от собственных по-настоящему соблазнительных мыслей ему не хочется совершенно. Как и закидывать их в дальний ящик. Он откидывается сильнее, буквально ложась спиной на переплетенье двух крепких рук. — О том, что хочу вас. Обоих. Ещё одно Игорево открытие — Серёжа не любит ходить вокруг да около, кидая намёки, которые всё равно, скорее всего, останутся непоняты. Он умеет облекать слова в красивые вензеля, но предпочитает прямо и без увиливаний. Он не смущается, не теряется, и ему совершенно точно хочется продолжения банкета. — Как насчёт уединиться? — Он резко кивает головой из стороны в сторону, смотрит то на Олега, то на Игоря. Две горячих руки сжимаются на его боках, и Серёжа прикрывает глаза, сдерживая в горле хриплый стон, поднимающийся от поясницы. Заводится Разумовский букально щелчком пальцев — это Игорю уже открывает Олег, когда они впервые оказываются втроём в одной постели. — Я только за. — Ты знаешь, куда идти? — Волков оглядывается по сторонам. Разумовский туго сглатывает и кивает головой, уже сам берёт обоих своих мужчин за руки и уверенно тянет за собой. Взгляд у него чуть мутный, но шаги всё равно уверенные, хватка сильная, и галстук мешается просто ужасно. Толпа расступается перед ними, кто-то смотрит с открытым неодобрением, потому что всё ясно как день, но никто не решается сказать и слова, потому что Разумовский выглядит властелином мира, источает опасность и силу, которая сожрёт с потрохами и не подавится. Всё недовольство разбивается о спины в чёрных костюмах и осыпается под ноги истлевшим пеплом. Гостиница, в которой проходит очередной приём, большая, роскошная. Шикарная лестница, выложенная светлым мрамором, тёмный ковёр вальяжно стелется до стойки регистрации и дальше по красивым коридорам. Серёжа берёт им люкс на самом последнем этаже, поближе к небу, обязательно с кроватью King Size и окнами в пол. Кто-то сомневался? Лифт непозволительно большой и просторный. Серёжа смотрит на своих мужчин через зеркальную стену, жадно и голодно, видит в двух парах глаз отражения собственных чувств, которые прокатываются вдоль его позвоночника и оседают в пояснице непозволительно горячим. Номер просторный, застеклённый по одной из стен, ночной Санкт-Петербург лежит как на ладони, и его света вполне хватает, чтобы не спотыкаться о мебель. Серёжа первым делом стягивает с себя злоебучую бабочку. Приятный полумрак действует на него как дурман, наполняющий голову мыслеобразами, охренительно прекрасными, чтобы упускать их просто так. Олег с Игорем обступают с обеих сторон, Серёжа чувствует-слышит все три сердцебиения в унисон и туго сглатывает. Достаёт собственный телефон. — Позвольте. — Он выпутывается мягко, отходит на шаг и выкручивает на максимум динамик. Музыка — что-то под стать играющему в зале, где классика с современностью переплетаются воедино. У Игоря и Олега выражения лиц меняются слишком синхронно. — Ты не устал? — Гром бровь выгибает, косится на телефон и Разумовского, который снимает с себя пиджак и подходит вплотную. — Игорь, пожалуйста. — Глаза у него в полумраке почти чёрные, не видно перехода от радужки к широкому зрачку. Волосы спадают красиво, кожа почти фарфоровая. Улыбка самодовольная. Обольстительная. Коварная. Серёжа руку протягивает раскрытой ладонью вверх, приглашающе. Игорь чувствует себя странно. Потому что его, очевидно, приглашают на танец. Потому что вместе с Серёжей и Олегом он открывает для себя изящные длинные прелюдии, до которых как-то не было дела ни разу в жизни. Ему привычно быстро и не особо растрачиваясь. Серёжа же любит когда красиво, долго и с максимальным погружением. С Олегом на пару они объясняют топорному в любовных делах Грому, как действовать лаской, как распалять атмосферу, как создавать красивое и интимное, а не случайный перепих для сброса напряжения. Серёжа приобщает к прекрасному, Олег — к Серёже. Игорь только учится в полутона: в расставленные свечи, в игривые взгляды из-под ресниц, в горячий шёпот на ухо. В том, что для Разумовского это — очередные предварительные ласки, сомнений нет. Он протягивает руку, чувствуя, как в ту же секунду тонкие пальцы крепко сжимают его ладонь, а самого его тянут поближе и задают исходную позицию. Серёжа — их тонкий и хрупкий мальчик — ведёт уверенно, твёрдой рукой направляет каждый поворот, не даёт оступиться. Он смотрит в глаза, склонив к плечу голову, облизывается демонстративно. Соблазнительный чёрт. Они двигаются по просторному номеру, Игорь едва поспевает, но Серёжа чувствует, понимает, слышит — дыхание, шаги, сердцебиение. Он удивительно чутко ведёт и контролирует ситуацию и самого Грома. Игорь не замечал в нём особой жажды к власти, но то, что она ему по плечам и зубам, — вне всяких сомнений. Серёжа отпускает его руки резко, отстраняется скользящим шагом, эффектно поворачивается на месте — так, что рыжий пожар его волос становится яркой вспышкой; тянет руку уже Олегу. Волков хмыкает едва заметно, но не сопротивляется, включается сразу. Подаёт руку навстречу, вторую опускает на острое плечо. Двигается, чётко попадая в музыку и в каждый шаг Разумовского; Игорю как белый день ясно — вместе они танцуют явно не в первый раз. Игорь голову к плечу наклоняет, наблюдает с живым интересом, как Серёжа с Олегом почти синхронно поворачивают головы; как спокойно Олег позволяет вести, отдаваясь и вверяясь в такие родные сильные руки. Серёжа опускает обе его ладони себе на грудь, перекрещивает и вжимается спиной в широкую грудь, на секунду прячется в крепких объятиях от всего мира, а в следующую почти выпрыгивает, выскальзывает изящной птицей, стремительно и резко. К Игорю он почти подлетает, в одно красивое движение: прижимается всем телом и обнимает крепко, ведёт щекой по плечу и шепчет в самое ухо: — Расслабься. — Он обводит руками его локти и плавно спускается ниже, подхватывает ладони и поднимает вверх через короткий взмах. Сжимает своими тонкими пальцами крепче и смотрит в глаза, медленно хлопает ресницами. Доверься мне. Серёжа в полумраке, почти сокровенном, выглядит дьяволом. Темнота стачивает его лицо, заостряет ещё больше — хотя куда уж?! — о скулы можно порезать пальцы. В чёрно-золотистых тенях Серёжа выглядит значительно опаснее. Значительно сексуальнее. Он запрокидывает голову, когда Олег подходит вплотную со спины, кладёт горячие руки поверх их сложенных ладоней. Серёжины всё ещё маленькие и легко помещаются, почти скрываются меж Игоревых и Олеговых, но всё равно остаются ведущими, и их сжимают бережно, оберегают как самое ценное и дорогое. Они двигаются втроём, потому что музыка всё ещё играет, а Серёжа, даже зажатый с двух сторон, не отдаёт ведущую роль, в нём столько силы, он властелин собственного мира, который из Волкова и Грома, — больше ему не надо. Игорь чувствует, как он прижимается к груди вплотную, как трётся, как резко отталкивается, вместе с Олегом отступая на два шага назад. Олег не спотыкается, двигается на инстинктах, нежели реальном понимании, считывает Серёжу как открытую книгу и подстраивается под каждый его взмах ресниц. Серёжа разворачивается резко, обнимает одной рукой за шею, жмётся вплотную. Смотрит в глаза лукаво и с искринками, пляшущими где-то во тьме зрачков. Ладонью по щеке, по щетине, которая щекочет кожу до боли приятно; целует, яростно и жарко, ласкает губы и мокро обводит языком. Он горячий и на вкус сладенький, как розовое игристое. Рукой соскальзывает на подбородок, на шею, на шёлковый лацкан пиджака мягким касанием, вытягивает руку за спину, красиво выгибает ладонь и поигрывает пальцами, маня и Грома к себе. Внимания ему мало всегда. Не поддаваться — за гранью реальности и желания. Игорь подходит ближе, Серёжа не глядя хватает его за галстук своими цепкими пальцами, рывком тянет к себе поближе. Отрывается от Олега с громким чмоканьем, разворачивается плавно и прижимается всем телом, распалённый, пленительный, обольстительный. Он смотрит лукаво из-под длинных ресниц. Подаётся вперёд и прижимает к губам словно раскалённым металлом. Целует и не даёт ни вдохнуть, ни опомниться, ни на секунду не уступает ведущую партию, ласкает широким влажным языком глубоко и, кажется, до самого горла. Серёжа худой до выступающих ребёр, тонкий и лёгкий. Игорь сжимает ладонями его бока до глухого стона, едва не отрывает от земли одним лёгким движением. Серёжа где-то позади себя рукой шарит, Олега к себе тянет за поясницу, прижимает, чтобы близко, до сдавливающей всё тело боли и тяжести, от которых одурительно тянет низ живота и в голову бьёт покруче шампанского. Олег не сопротивляется — никогда не сопротивлялся, — ведёт руками по плечам и худой спине, опускает голову и шумно втягивает носом аромат на загривке, у самых кончиков рыжих локонов. Серёжа мурашками покрывается, стонет задушенно и глухо, прогибается в пояснице податливо и глубоко. Музыка вплетается в нервные окончания, подстраивает сердцебиение под свой такт. Серёжа чувствует, как растворяется и двигается на одних коротких вспышках собственных желаний. Развернуться не проблема, совершенно. Он отрывается от поцелуя, обводит кончиком острого языка губы, влажные и слегка припухшие. Поворачивается к Олегу — волосы вскидываются за ним шлейфом, — берёт за руку и на одном капризном желании не позволяет себе переплести пальцы в замок. Он подхватывает свою роль обратно, шагает вперёд, ни разу не выпадая из музыки. Противостоять — ни шанса. Олег послушно отступает назад на раз-два про себя, поднимает руку вслед за Серёжей и держит локоть, когда он прокручивается на месте эффектно. Серёже, кажется, абсолютно плевать, что танец парный, в их случае вообще на троих: он откровенно наслаждается, позволяя себе любые изыски, пока рядом с ним весь мир — Олег и Игорь. В нём экспрессия и тяга к прекрасному, в нём лёгкость, уверенность и грация, лоснящаяся в каждом жесте. Серёжа откидывается назад, прогибается в спине красиво, изящной дугой. Смотрит на Игоря снизу-вверх, улыбается-ухмыляется маняще, глаз не отводит. Поднимается слито, разворачиваясь на одной ноге, волосами встряхивает совершенно обольстительно. Протягивает руку ладонью вверх, ловит Игореву, подающуюся навстречу согласно, держится крепко, снова откидывается назад затылком на плечо Олега, отправляет воздушный поцелуй и едва ли не подлетает — у Игоря теряются разом все слова. Потому что Серёжа натурально взлетает, резко и порывисто, едва ощутимо толкает его в грудь и буквально садится на выставленное бедро, высоко поднимая скрещенные изящно ноги. Смотрит в глаза одурительно близко, жарко выдыхает на губы и соскакивает обратно, поддерживаемый рукой Олега. Волков уже вошёл во вкус — подхватывает под бёдра и поднимает спокойно, позволяя снова откинуться назад, отпускает мягко. Серёжа в его руках буквально проскальзывает, шёлковый и податливый. Взъерошенный, глаза горят, словно бриллианты. Довольный и опьянённый. Немного шампанским, много — ими. Игорь подступает со спины, прижимается крепко, Серёжа руки вперёд вытягивает, отталкивая Олега на шаг и давая себе пространство для движения. Музыка всё ещё ласкает слух, Волков отходит на два шага, держит ладони тонкие в своих не отпуская. Серёжа даже так ведёт сам, вперёд шагает, назад, резко и в такт льющейся музыке, подаётся то к Олегу, грудью к груди и обнимая одной ногой под коленом, один шаг — и падение; то к Игорю — откидываясь назад и наклоняя голову, открывая призывно бледную шею, вминаясь бёдрами в чужие и ловя совершенно однозначный ответ. Олег поглаживает ладони в своих собственных, смотрит на Игоря через Серёжино плечо, возбуждённо и тяжело. В этом они сходятся и понимают друг друга лучше всего. Они подступают почти одновременно, не нарушая музыкальный такт, протягивают руки с двух сторон, и Серёжа будто только этого и ждёт — вытягивается и вскидывает руки над головой, кружится на месте и совершенно спокойно откидывается назад. Его ловят под поясницу, позволяют едва ли не макушкой в пол прогнуться глубоко и проникновенно, доверительно. Серёжа уверен совершенно и абсолютно — упасть ему не дадут. И Игорь, и Олег поддержат, удержат, поймают. Олег и Игорь — его защита, его опора, его кислород, который необходим для жизни, как ничто другое. Его поднимают и подхватывают в четыре руки под колени и спину, зажимают между двух разгорячённых тел, несут к кровати — большой и просторной. Покрывало — чёрный шёлк, Разумовский на нём — соблазнительный дьявол и живое воплощение сексуальности. Он садится на колени, спину прогибает красиво. Тьма струится вокруг него, по нему, внутри него. Притягательная и обольстительная. Олег садится спереди, ладони опускает на плечи. Серёжа голову запрокидывает, открывает беззащитную шею и смотрит пьяно, тянется к губам. Волков целует, долгожданно и глубоко, обводит кромку зубов и языком ласкает мягко, с нажимом. Разумовский плавится, цепляется за широкую спину, сжимает в пальцах ткань пиджака. Игорь наваливается сзади, шарит руками по животу и вытаскивает из-под ремня рубашку. Обнажённая кожа под пальцами — горячая и влажная от пота, Серёжа льнёт к каждому прикосновению. Игорь выцеловывает его подставленную шею, изгиб худого плеча, загривок. Прикусывает до коротких болезненных вспышек — Серёжа стонет Олегу в рот каждый раз, дёргается — его словно выламывает всего. Чувствительный донельзя, тактильный, вечно голодный. Олег расстёгивает его рубашку спереди — маленькие пуговицы поддаются послушно, — стягивает белую ткань с плеч, обнажая фарфоровую кожу: в полумраке не видно длинного шрама на ключице, не видно золотистых веснушек. Рубашка улетает в сторону. Олег касается губами уха, выдыхает горячо, ловя мелкую-мелкую дрожь, прошивающую Серёжу до пяток. — Какое шоу ты устроил. — У Волкова голос мягкий, тихий, пробирающий. Он прихватывает зубами мочку и мнёт, оттягивает, посасывает. Кусает аккурат под ухом, где чувствуется бьющийся заполошно пульс. У Серёжи кожа нежная-нежная, тонкая, расцветает словно розовый сад по весне — красным, малиновым, бордовым. Он дышит шумно, подставляется, плавится в двух парах рук. Игорь ласкает его живот, проминает бока до тугой боли в мышцах, проводит руками то ласково-дразняще, то сжимая до темнеющих пятен. У Серёжи соски твёрдые, чувствительные. Гром сжимает их подушечками пальцев, ловит требовательный стон. Разумовский подаётся вперёд, снова выгибается в спине, двигается навстречу. К Игорю. К Олегу. К обоим. — Ты нереальный, Разумовский. — Гром шепчет жарко, обхватывает его двумя руками в тиски и сжимает с силой, к себе прижимает, носом зарывается в шелковистый затылок. Кончиками пальцев ведёт по спине, пересчитывая торчащие позвонки; по шее, зарывается в волосы, мягкие и утекающие, сжимает у корней — Серёжа отвечает ему коротким стоном, — заставляет запрокинуть голову. Кусает в изгиб плеча — Волков не оставляет второй. Они двигаются синхронно, целуют, кусают, и Серёжа теряется в ощущениях. Одной рукой зарывается в тёмные волосы Олега, то перебирая, то сжимая; вторая у Игоря на пояснице, чтобы ближе-ближе-ближе. У Игоря под губами бьётся нитка жизни, он прихватывает и кусает — Серёжа срывается на хриплые стоны, рвёт глотку, облизывает пересохшие губы. Он послушно следует за рукой, когда Игорь направляет его в сторону, чтобы самому дотянуться. Тут Серёже вести не дают, да он и не претендует — наслаждается собственным пожаром, разрывающим его изнутри. Они целуются рвано и быстро, будто кислород улетучивается ежесекундно, то отрываясь друг от друга, то прижимаясь сильнее. У Серёжи фантазия пускается в пляс, потому что они почти танцуют, только теперь он ведомый. В постоянной передаче контроля особый кайф, который похож на самый опасный наркотик — слишком быстро вызывает привыкание. Игорь только учится лавировать на всех гранях их бесконечно доверительных отношений, он только узнаёт обоих, но уже втянулся так, что вырезать только по живому, с мясом. Серёжа восхитительный с холодной сталью в глазах и в жёстких движениях, в хныкающих стонах и полной отдаче. У Игоря в горле сохнет от мысли, что Разумовский вполне в состоянии раздавать ледяные приказы и требовать жёсткое «к ноге». И от того, как жалобно он может скулить и как может плавиться — тоже. Олег вылизывает впадины острых ключиц, плечи, за его языком остаются влажные блестящие дорожки, за губами — краснеющие пятна. У Игоря в распоряжении спина, загривок, спадающий каскад рыжего шёлка. У Серёжи кожа солоноватая на вкус, пряная, покалывает и щиплет зацелованные губы. Волков с Громом дуреют от этого ощущения совершенно одинаково. У Серёжи мысли в голове плавятся, стекают в поясницу горячей магмой, заставляют выгибаться навстречу обоим своим мужчинам одновременно. Потому что ещё-ещё-ещё. Серёжа не сопротивляется себе и своим желаниям, позволяет всему телу наливаться свинцовой тяжестью и дрожать от возбуждения, обжигающего нервные окончания. У него губы сухие-сухие, а в глотке Сахара от того, что с ним делают: Игорь с Олегом выцеловывают его бока, рёбра, грудь, вздымающуюся беспорядочно и часто. Серёжа давится собственным вздохом, когда одновременно прикусывают оба соска, и острая боль вспыхивает в глазах разноцветными искрами. Низ живота словно обдают кипятком. Смотреть не выходит: пот льётся с висков и лба, повисает на ресницах, щиплет глаза. Серёжа вслепую цепляется то за покрывало, то за Олега, то за Игоря, сжимает и шарит ладонями, чтобы деть себя хоть куда-то. Его целуют горячо, мокро, развязно. Влажный язык проникает глубоко, не даёт ни секунды, ласкает-ласкает-ласкает, обводит ребристое нёбо, влажные щёки, кромку зубов. Не даёт опомниться. Серёжа отвечает невпопад, по подбородку стекает прозрачная нить слюны. Сзади зарываются носом в загривок, обжигают дыханием, щекочут носом кожу под липнущими к коже волосами, пахнущими одурительно пряно. В лёгких горит, низ живота ласкает пламя. Ширинка неснятых брюк впивается больно, давит мучительно-сладко, невыносимо, заставляя заходиться почти жалостливым скулежом. — П-пожа-лу-луйста… — Голос подводит, срывается, одно-единственное слово разлетается на слоги. — Как думаешь, Игорь? — Олег ухмыляется в своей любимой издевательской манере. Серёже не нужно видеть, чтобы знать, как изгибаются его тонкие губы. — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… — Разумовский сглатывает и выскуливает последние остатки сил. — Что пожалуйста, Серёж? — Ухо обжигает горячим дыханием, по позвоночнику словно прокатывается электрический разряд. Серёжа поднимает ладонь и бьёт куда-то в воздух — получается почти художественный взмах. Прилетает он Олегу на плечо. — Я тебя не понимаю, родной. — Волков не злится ни разу, берёт за руку и подносит к лицу. Прижимается губами к центру ладони, целует пальцы. Влажно проводит языком по указательному и среднему, смачивает слюной обильно, и Серёжа не может сдержать судорожного вздоха. Разлепить глаза сложно: ресницы словно склеенные, взгляд из-под них — горящий, жаждущий, умоляющий. — В-возь-мите уж-же, пожа-л-луйста. — Голос хрипит, рвётся, Серёжу безостановочно трясёт, уши и шея горят и наверняка красные, словно ошпаренные кипятком. Его подхватывают под локти, аккуратно тянут вперёд. Ставят на четвереньки — локти держат с трудом, колени разъезжаются в стороны. Три ремня щёлкают один за другим, отдаются в ушах невыносимо соблазнительно, и слюна во рту снова вязнет. Тяжёлая ладонь зарывается в волосы на макушке, ласково ерошит, аккуратно убирает чёлку и заправляет за ухо спадающие на лицо локоны. Серёже не нужно объяснять дважды. Он подаётся вперёд на инстинктах. Под щекой ткань, кажущаяся колючей до невозможности, под ней горячо и туго. Серёжа вминается лбом, мурлыкает совсем по-кошачьи, ластится. Чувствует ответную пульсацию и рваные вдохи где-то наверху. Он тянет зубами собачку, помогает себе дрожащей рукой, чтобы стянуть до колен брюки и трусы, высвобождает твёрдое, жаркое, красное. Одним широким мазком проводит от основания до алеющей головки, солоноватой, легко проскальзывающей во влажную глубину его рта. Игорь хрипло стонет, гладит по голове, массирует затылок. Серёжа двигает головой и выпрашивает больше ласки. У него во рту мокро, горячо, каждое движение сопровождается невыносимо пошлым причмокиванием. Игорю крышу от этих звуков сносит. Они стонут протяжно и в унисон, Серёжа — от наконец-то снятых брюк, Игорь — от восхитительной вибрации, прошивающей всё нутро. Разумовского снова трясёт, он сбивается с ритма раз за разом, собственный член болезненно прижимается к животу. Одно прикосновение обещает ему взрыв сверхновой. Ладонь Олега опускается на обнажённую ягодицу тяжёлым шлепком, заставляя взвизгнуть и зажмуриться. — Ты же не любишь халтурить, Серёженька. — Его голос невыносимо горячим по спине, по позвоночнику и на поясницу. Серёжа сжимается всем телом, пытаясь вытянуть из себя ещё немного. Он на секунду выпускает член изо рта, вздыхает и берёт снова, пропускает глубоко, почти до основания, расслабляет горло. Двигается с постепенным увеличением амплитуды и скорости, старается не сбиваться. Мягко обводит языком крупную головку и выступающие рельефные вены. Он едва не подскакивает на месте, когда самые кончики пальцев ведут от его колена вверх, слегка похлопывают по внутренней стороне бедра. Серёжа не перепутает пальцы Олега ни с чьими на свете. Ноги разъезжаются сами собой. Широкие ладони ложатся на ягодицы, сжимают с силой, заставляя гортанно простонать; тянут в стороны, раскрывают. Серёжа напрягается всем телом, нервы натягиваются, словно гитарные струны, от такой потрясающей открытости. Горячее дыхание обжигает пульсирующий вход. Серёжа застывает в секунде, воздух застревает поперёк лёгких, и он снова сбивается с ритма. Олег совершенно садистки медлит. — Не отвлекайся, Серёженька. — Он выжидает несколько секунд, которые растягиваются для Серёжи в бесконечность, прежде чем размашисто проводит языком от яиц до самого копчика, заставляя подпрыгнуть на месте. Зубы Разумовский не смыкает невероятным чудом. Реальность стремительно утекает, тает предрассветной дымкой. Серёжа держится за неё на чистом упрямстве. Потому что ощущения охуенные. У Олега язык просто идеальный — мягкий, бархатный, и слюны столько, что хлюпает и стекает по бёдрам. Выдерживать ритм невозможно. Олег вылизывает его широкими мазками, то прижимается плотно, то едва-едва дразнит. Он массирует дрожащий вход, обводит по кругу, ввинчивается упруго в горячее нутро, и у Серёжи глаза от кайфа закатываются обратно в череп. Хочется уткнуться лбом в скрещенные предплечья и толкнуться навстречу, прогнуться сильнее, вскинуть бёдра выше. Ближе, сильнее, жарче. Он разводит ноги шире, раскрывается откровеннее — Олег отзывается коротким утробным стоном, сжимает каменно бедро, маячащее перед глазами. Его борода царапает едва-едва, пробирает до самых костей, до глухого воя. Серёжа вздрагивает снова-снова-снова. Он вбирает член Игоря до основания, пошло втягивает щёки и старательно прячет зубы. Дразнит языком, то растирая уретру, то обводя крупные вены, то лаская головку, то просто насаживается до самого горла без всяких заморочек. Губы у него красные, припухшие, слегка немеют от усердия, и скулы тянет. Игорь держит его за макушку, направляет мягко и чешет за ухом, как послушного пса, шепчет нежности. Серёжа мурлыкает, у него вибрирует в горле, и Гром забывает как дышать. Серёжа тоже забывает, когда два пальца проскальзывают в его нутро одним движением. Мягким, аккуратным, умелым. Олег знает его как облупленного, знает внутри и снаружи. Всё. Он ласкает шелковистые стенки, гладит, разводит пальцы и упирается в сжимающееся кольцо костяшками, отчего у Серёжи перед глазами темнеет. Он сжимается до боли, Олег словно раз за разом касается его оголённых нервов. Вдоль позвоночника прокатывается дрожь — Серёжа дрожит, с трудом ворочает языком, Игорь запрокидывает голову и жмурит глаза, потому что Серёжа словно вибрирует всем телом, и это потрясающее ощущение — цепная реакция, расползающаяся под кожей. — Такой отзывчивый. — Голос Олега ложится на плечи, словно его же тяжёлые ладони. Всё внутри звенит от напряжения, и вместо крови горячая магма. Возбуждение накрывает волнами, уносит в черноту, где нет ничего, кроме ощущений, от которых хочется разорваться на части. У Серёжи каждый огразм как взрыв сверхновой. — Правда ведь, Игорь? — Олег отрывается на секунду, кусает за ягодицу и утробно рычит. У него самого в глазах чернеет, в лёгких фейерверк, и в голове адекватные мысли высушены под ноль. Возбуждение жжётся, тянет от запредельного притока крови. — Это пиздец. — У Игоря тоже связных мыслей под ноль, и это не может не радовать. Всех. Серёжа скулит, когда Олег отстраняется. От образовавшейся пустоты едва слёзы не брызгают из глаз. Слишком остро, слишком чувственно, слишком желанно. Он давится воздухом, когда Олег мягким толчком проникает внутрь, когда заполняет его до приятного тянущего чувства, от которого замирает всё. Первый толчок с двух сторон одновременно прошивает до самых пяток, отзывается дрожью каждого нерва. Хочется толкнуться навстречу и к одному, и к другому, но у Олега и Игоря руки тяжёлые, сильные, буквально пригвождают к месту, фиксируют с двух сторон, и от этого поджимаются пальцы ног. Серёжа может вести сам, может позволить вести Олегу и Игорю, и при любом раскладе ни один не останется недовольным. Серёжа и подумать не мог, что всё сложится так удачно. Игорь с Олегом понимают друг друга прекрасно, двигаются синхронно, и у Разумовского не остаётся ни шанса. Ни застонать, ни толкнуться, ни сжать в пальцах чьи-нибудь широкие крепкие плечи — только комкать и скрести ногтями шёлк покрывала. Игорь гладит его по голове, перебирает волосы, массирует затылок; Олег — ладонями по бёдрам и пояснице нескончаемо, и в коем-то образе это тоже похоже на танец. Серёже бы прогнуться сильнее, Серёже бы посмотреть в зеркало на себя и обоих своих партнёров — красиво ведь наверняка до опупения, — но глаза у него влажные, ресницы склеенные слезами и потом, затянуты разноцветными вспышками пульсирующей под веками галактики. — Хороший наш, — тянет Игорь. — Самый красивый, — подхватывает Олег. Они в четыре руки гладят-ласкают, двигаются навстречу друг другу, Серёжа под ними неконтролируемо дрожит. Дорвался до своего, когда уже нет ничего, и только кровь пульсирует в ушах, а каждый выдох превращается в стон. Оргазм накрывает всех почти одновременно, останавливает время, сжимает лёгкие обручами. Рвётся в черноте разноцветными вспышками, дрожью прокатывается под кожей, оглушает до ватной толщи. Хватать воздух ртом привычно, как и подхватывать Серёжу в четыре руки, укладывать его посередине и аккуратно убирать с лица влажные пряди. В себя он приходит дольше всех, умаянный и залюбленный, Игорь с Олегом целуют его в виски с двух сторон. — Ты говорил, что в школе девчонки за танец с ним подрались, — спрашивает Игорь спустя пару минут в молчаливой тишине, когда перед глазами перестаёт скакать и сверкать и сердце выравнивает своё биение. — А ты не пытался с ним, ну?.. — А он в итоге вообще танцевать отказался. — Олег улыбается и поворачивается к нему лицом. В свете ночного города за окном они даже неплохо различают друг друга. — Мы аттестаты забрали и сбежали ото всех на крышу. Всю ночь смотрели на звёзды и хлестали «Изабеллу» из одной бутылки. На самом деле, что-то подобное от них ожидаемо. Игорь даже не замечает, как в голове у него сама собой рисуется крыша, какой-то потрёпанный старый плед, огромный круг луны на небе и два подростка, отмечающие вступление во взрослую жизнь. Серёжа с Олегом, ещё совсем молодые, влюблённые, дурные, бесконечно целующиеся… — И танцевали под луной? — Получается с насмешкой, но Грому не стыдно и не жаль. Олег едва слышно смеётся, оставляя вопрос без ответа, но в его смешке Игорь отчётливо распознаёт оттенок смущения. Смущённый Олег тоже становится для него открытием.