Сверху и снизу

— Знаешь, почему изнасилования, грабеж, убийства, избиения и прочие прелести жизни находятся под запретом? — тянет Нираги, поглаживая большим пальцем шею под его ладонью, надавливая на гортань, слыша, как она похрустывает просто от того, что Нираги слегка смещает ее в сторону и отпускает, позволяя вернуться на место. Музыка для его ушей! Он не причиняет настоящую боль — пока что, — но уже наслаждается, упивается даже, собственной властью. — Ну же, Чишия, ты ведь такой умный, скажи, почему? Властью, которой у него нет, несмотря на то, что именно Нираги прижимает к стене Чишию, угрожает ему ножом, приставив его к животу, и сдавливает пальцами горло. Чишия даже сейчас смотрит так, будто Нираги — блевотина, в которую он наступил по неосторожности. Подобным образом на него уже смотрели когда-то, и Нираги поклялся, что больше никто не посмеет. Никто никогда не посмеет смотреть на него так и вести себя с ним, будто он мусор. Никто! Но Чишия посмел, и это злит, злит до зубовного скрежета, до трясущейся в гневе губы, до наливающихся кровью глаз, злит до желания сжать пальцы и свернуть шею этого ублюдка, чтобы хруст позвонков наполнил комнату до самого потолка. — Не знаешь? Наш умник не знает ответа на такой простой вопрос? — Нираги рычит и сильнее надавливает ножом, под лезвием почти трещит ткань толстовки. Лицо Чишии остается отвратительно невозмутимым. — Расскажи мне, почему, ведь тебе это наверняка лучше известно, — на губах играет ухмылка как у долбаного кота, и Нираги сильнее сжимает пальцами горло, перекрывая доступ кислорода, с удовольствием наблюдая за тем, как на бледном лице неровно проступают красные пятна, как раздуваются ноздри в попытке вдохнуть побольше воздуха, как невольно открывается рот. Наблюдать за подобным с этой стороны намного приятнее. Нираги приближается к самому уху Чишии и шепчет горячо и глухо: — Потому что это в человеческой природе. Насиловать, грабить и убивать. Потому что если это не держать под контролем, мир погрузиться в хаос. Но хаос уже здесь, а значит сдерживаться больше не нужно. Нираги высовывает язык и проводит по щеке Чишии, оставляя на коже мерзко влажный след, отстраняется и заглядывает в глаза. Ни капли страха. Нираги рычит и отпускает шею, но только затем, чтобы пережать горло предплечьем, сильнее вдавливая Чишию в стену. Перехватив поудобнее нож, он прикладывает его лезвием к скуле, ведет острием вниз, но не надавливает, все еще пытаясь запугать. Чишия делает усилие и шевелит губами. — Что? Не слышу? — Нираги смеется, почти прислоняясь к ним ухом, а потом вскрикивает и отпрыгивает в сторону, прижимая к ладонь к пылающему пульсирующей болью месту. Чишия кашляет и трет горло, сплевывает вязкую слюну себе под ноги и тяжело дышит. — Ты охуел? — рявкает Нираги, возвращая себе — мнимый — контроль над ситуацией, снова подлетает к Чишие, хватает его за плечи и шарахает спиной об стену. Чишия слабо шипит и на пару мгновений прикрывает глаза. — Думаешь, взял в руки пушку и стал крутым? Думаешь, расстрелял пару сотен кретинов, и теперь непобедимый? Думаешь, у тебя нет слабостей, а закон тебе не писан? — Чишия усмехается, хрипло шепча, и заглядывает в чужие глаза. — Ты глупый, Нираги, чертовски глупый. Нираги рычит и снова прикладывает Чишию об стену, на этот раз сильнее — до разноцветных пятен перед глазами и звона в ушах. — Ты можешь меня избить, изнасиловать, изрезать, можешь даже прикончить, можешь заставить меня кричать и трястись от боли, но ты никогда не заставишь меня бояться тебя. Никогда не заставишь признать, что я хотя бы на одной с тобой ступени, не то что ниже. Никогда не сломаешь меня, как они сломали тебя. — Заткнись! — Нираги орет в лицо Чишии, а тот только голову слегка отворачивает, чтобы слюной не забрызгало. — Ты ничего не знаешь! Ты ничего обо мне не знаешь! Сука! Чишия слабо морщится, но все еще не предпринимает попыток оттолкнуть от себя Нираги. — Судя по тому, как ты вопишь, я знаю о тебе больше, чем тебе хотелось бы. Нираги не выдерживает, отступает на шаг и швыряет Чишию на пол, тут же принимаясь пинать его ногами по животу и спине, пока тот закрывает руками голову. Нираги хватает его за волосы и немилосердно вздергивает вверх, заставляя смотреть на себя. А потом бьет по лицу. Он бьет, бьет и бьет, пока не ссаживает костяшки, пока кровью не окрашивается вообще все вокруг, и только когда чувствует, что внутри не осталось ничего, кроме опустошения, он наконец отпускает Чишию, но тот больше не шевелится, отключившись. — Сука, какая же ты сука! Я ненавижу тебя, ублюдок, ненавижу! — цедит Нираги, присаживаясь рядом с бездыханным телом на корточки, сжимает и разжимает пальцы, отводит ото лба выбеленные пряди и долго всматривается в чужое, наливающееся цветом и заплывающее лицо. Когда сам Нираги валялся в грязи и кровавых соплях без сознания, за ним никто не приходил, никто не помогал ему, никто не ухаживал, все только кричали и злились. Сугуру порвал форму. Сугуру разбил очки. Сугуру потерял учебники и тетради. Сугуру во всем виноват. Сугуру. Сугуру. Сугуру. — Ты ничего обо мне не знаешь, ублюдок. Теперь Нираги чувствует лишь ужасную усталость, хочется надраться и уснуть минимум на сутки. Нираги уходит, бросая Чишию в крайнем номере дальнего крыла где обычно обрабатывает новеньких. Если кому-нибудь так уж присрется его искать, то... похуй. Нираги запирается в своем номере, швыряет нож и рацию на стол, расстегивает рубашку, достает бутылку виски и пьет прямо из горла, торопливо глотая, пока терпкая жидкость не проливается мимо, пока не стекает изо рта по подбородку, по шее, пока не пропитывает рубашку, пока характерный запах не забивает ноздри, наконец заменяя собой запах крови. Нираги с грохотом опускает бутылку на стол, рывком распахивает дверцу тумбочки, вышвыривает содержимое прочь, роется в аптечке, пока не находит среди одинаковых оранжевых банок с таблетками те, что ему нужны. Он вытряхивает на ладонь сразу пять, закидывает в рот, будто жевательные конфеты, и запивает виски. Горло раздирает от горечи, но Нираги не уверен, что это из-за алкоголя. Чертов паршивец Чишия растревожил его самые старые раны, вот так просто заставив их кровоточить и нарывать. Парой слов. Ублюдок! Надо было свернуть ему шею, надо было вырвать этот острый язык и запихнуть ему в жопу. Нираги глупо смеется и облизывает губы, словно поймав себя на мысли, что он не против свой язык сунуть ему в жопу. А может, не только язык. Не то чтобы у Нираги были предрассудки насчет того, кого трахать, но с девчонками выходит проще — мороки меньше. Хотя была одна тупая сука, которая так испугалась, что, когда Нираги вставил, у нее там все судорогой свело, и он застрял. Пришлось вырубить ее, чтобы расслабилась, а когда не помогло даже это, он просто ее пристрелил, хотел было дотрахать так, пока не остыла, но, когда его жертвы не визжат и не вырываются, это совсем не весело. Не весело, когда он стоит и просто терпит. Важно заставить его двигаться, трепыхаться, заставить его дрожать и смотреть полными ужаса глазами. Нираги мстит каждому ебаному ублюдку, кто только посмеет посмотреть на него как-то неправильно — без содрогания от ужаса. Мстит за то, что делали с ним когда-то. Мстит со смаком, от всей души, которой у него нет. А блядский Чишия смотрит так, будто знает, будто видел своими глазами, будто принимал участие, хотя это, конечно, неправда. Но... Нираги злится, психует, орет, рычит, швыряет бутылку в стену, переворачивает стол, пинает какую-то хуйню, что подворачивается под ногу, но ему этого мало, он хочет живой плоти, хочет, чтобы под его руками трепыхалось чье-то тело, чтобы страх и слезы плескались в глазах, чтобы с дрожащих губ слетали жалкие мольбы о пощаде. Нираги нашаривает среди хлама рацию и приказывает своим людям притащить для него какую-нибудь особенно забитую девчонку. — В другую, — рявкает Нираги, когда на том конце ему называют номер комнаты. Добраться до этажа с автоматом наперевес и горящими безумием глазами несложно, потому что от него шарахаются вообще все (и правильно делают), а стоит ему оказаться в номере, девчонка тут же начинает голосить и рыдать. У Нираги нет ни малейшего желания с ней возиться, он забирается на нее сразу, срывает несчастные плавки с такой яростью, будто две жалкие полоски ткани виноваты во всех смертных грехах, наспех слюнявит пальцы и сует их между ног девчонки, проталкивая в сухую пизденку. От крика закладывает уши, и Нираги затыкает дуре рот свободной рукой. — Завали ебало, тупая сука, пока я тебя не пристрелил к херам собачьим! — орет он и резче толкается внутрь, двигает ладонью грубо и сильно, а после... понимает, что у него не стоит. Только что ведь его распирало от желания вставить кому-то, и возбуждение горячей волной растекалось в низу живота, а теперь... Нираги чертыхается, злится, вырубает с локтя девку и раздраженно поднимается, вытирая ладонь о футболку ближайшего к нему пресмыкающегося подчиненного. — Делайте с ней что хотите, а я, кажется, перепил. Нираги, прихватив свой автомат, до этого отброшенный на свободную половину кровати, хлопает дверью и убирается прочь, подальше от всех этих тупых ублюдков. Он поднимается на крышу, ложится на холодный бетон и подсовывает руку под голову, смотрит на убывающую луну и думает, что сейчас она очень похожа на ухмылку Чишии. И стоит Нираги поймать себя на этой мысли, как он начинает смеяться. Безумно и нервно. Паскуда! Это ж надо, как глубоко засел! — Скучаешь? Нираги едва не подлетает вверх от неожиданности и удивления, когда слышит тягучий, будто мурчащий голос. — Какого хера? Мало получил? Хочешь полетать? И хватило же ублюдку наглости припереться сюда и помешать Нираги. Чишия смеется и неслышно подходит ближе, опускается рядом, не спрашивая разрешения, и поднимает взгляд к небу, ухмыляясь точно так, как представлял Нираги, пока пялился на луну. Все происходит как-то слишком быстро. Нираги даже не уверен, что успел моргнуть, но вот Чишия смотрит на небо, а вот он уже сидит верхом на его бедрах и потирается задницей о колом стоящий член. Они не целуются, потому что целуются только сопливые ванильные парочки. Они трахают друг друга языками, кусаются и рычат, как голодные дикие звери, они катаются по крыше, меняя положения, пока Нираги наконец не подминает Чишию под себя, пока не утыкает его лицом в холодный бетон, пока не заламывает руки за спину и не заставляет прогнуться в пояснице сильнее — совершенно по-блядски — отставляя зад. Чишия глухо смеется и снова провокационно трется, а у Нираги срывает крышу. И он, забывая обо всем, просто сдергивает с него шорты и плавки, чтобы не мешались, и вставляет прямо так, без какой-либо подготовки. На удивление, идет легко, намного легче, чем должно было, как будто Чишия уже обо всем позаботился сам, и от этого возбуждение становится еще острее. Нираги трахает его быстро, короткими грубыми толчками, постоянно сжимая заведенные за спину руки сильнее, как и бедро, оставляя на нем россыпь синяков. Несколько раз он все же отпускает его, чтобы шлепнуть Чишию по ягодице, оставляя яркие отметины от ладони, а тот подставляется и стонет так оглушительно, что у Нираги дыхание перехватывает. Он вбивается в податливое тело снова и снова, пока не чувствует, что он уже вот-вот, и только тогда резко отстраняется, переворачивает Чишию на спину, почти садится ему на грудь и, яростно додрачивая себе, кончает на лицо, глядя в его насмешливо сощуренные глаза и пачкая спермой ебаную ухмылку, а после размазывая по лицу белесые потеки. Нираги не помнит, как и когда Чишия уходит, не помнит, как он сам добирается до своего номера, но утром он просыпается с ужасно раскалывающейся головой, со стремными отдходняками и одеждой, заляпанной спермой. — Блядство. Нираги запивает таблетки от похмелья водой из-под крана, принимает холодный душ и переодевается, благо, у него миллион однотипных шмоток. Не надо заморачиваться. Он бродит по отелю и высматривает одного вполне конкретного белобрысого ублюдка, но Чишии нигде нет, зато в поле зрения попадается Куина, и Нираги тут же зажимает ее у ближайшей стены. — Где твой дружок? — Тебе-то что? — Отвечай на вопрос. — Нираги, отвали, — Куина отталкивает его, но Нираги преграждает ей путь рукой. — Где Чишия? — А где, по-твоему, он должен быть после того, как ты его избил? — Куина зло сверкает глазами и раздраженно фыркает, смеривая Нираги недобрым взглядом, но все же поясняет: — У меня, конечно. Я же не могу зайти в зону, где живет первая десятка, а бросить его черт знает где в таком состоянии... как ты себе это представляешь? — Когда ты его нашла? — Не знаю. Вечером? Он вывалился из лифта на первом. На ногах толком не держался, даже по стенке сполз, едва прислонившись к ней, — Куина морщится, явно не в восторге от того, что приходится все это рассказывать, но у Нираги на плече автомат, и если его разозлить, он ведь обязательно им воспользуется. — А потом? — А потом я притащила его к себе в номер и не отлучалась до вот этого самого момента, потому что пошла поискать что-нибудь поесть, что не нужно слишком уж старательно жевать. Ты ему челюсть вывихнул! — Пусть скажет спасибо, что не сломал, — рычит Нираги, а потом смотрит на номер Куины на запястье, хватает ее и тянет в сторону лестницы. Он не верит, что Чишия вчера никуда не уходил. Не верит, что тот едва держался на ногах. И что у него была вывихнута челюсть. Сосался он весьма горячо, явно не испытывая никакой боли. Нираги пинком распахивает дверь, но замирает на пороге. Чишия лежит в груде одеял, а лицо его выглядит так, будто его несколько раз приложили об стену. Нет, Нираги знает, что рука у него тяжелая, но он точно помнит, что когда — всего несколько часов назад — размазывал сперму по чужому лицу, на нем не было ничего серьезнее пары ссадин и рассеченной брови. Подлетев к кровати, Нираги сдергивает одеяло и смотрит на чужие запястья — ни намека на отметины. На бедре тоже не находится синяков, и Нираги откровенно не понимает, что произошло. Он уходит молча, отпихивая с прохода Куину, вызывает по рации кого-то из тех, кто накануне притащил ему девчонку, но все утверждают, что босс их не вызывал вчера, точнее, пытался, но так и не смог внятно объяснить, что ему нужно, а когда «гонец» добрался до его комнаты, она оказалась запертой изнутри, но сколько бы он ни стучал, никто ему так и не открыл. — Ебаный Чишия! — рявкает Нираги, швыряя рацию в груду тряпья у стены, смотрит на простыни, все еще заляпанные спермой, и нервно, глухо смеется. Ему приснилось. Ему все приснилось. И он обкончался во сне, как дебильный малолетка, впервые посмотревший порнушку перед сном. Нираги злится. А потом заливисто смеется. И снова злится, яростно рыча и с размаху впечатывая кулак в стену. Действительно, он не обратил внимания ночью, но теперь понимает, что это было слишком странно: Чишия не выглядел так, будто его только что очень сильно избили, и задница его была подготовлена на отлично. Едва ли он стал бы таким заниматься. Тем более ради того, кто отмудохал его до бессознанки. Зато теперь пазл сложился. Ну ничего, Нираги подождет. Подождет, пока Чишия придет в себя, а потом вызовет его на новый «разговор». В конце концов должен же он узнать, как Чишия усвоил «урок» и запомнил «материал». Подготовку к следующему «занятию» Нираги начинает с поиска смазки.