***
— Твари! Ненавижу! Бесят, бесят, бесят! — Энни топала по ночной кантерлотской улице, бурча проклятья, пока в определенный момент не стала с остервенением бить копытами мостовую плитку. Силы у нее на это было не занимать — сверстники шутили, что это потому, что у нее мать земнопони, вот она и вышла такой «дикой». Эти воспоминания лишь подогрели общее раздражение, и она продолжила стараться раскрошить камень, пока тот и правда не пошел трещинами. Энни села. Копыта болели, а дыхание было сперто, но даже несмотря на то, что окно в ее комнату, из которого она и выбралась, все также было открыто, а преждевременно поставленная лестница все также позволяла забраться обратно, возвращаться она не хотела. Может, первоначальный гнев прошел, но глухое раздражение, потихоньку перерастающее в обиду, никуда не исчезло и всячески поганило дух. — Эй, Энн! Что делает такая маленькая пони поздно ночью на пустынной улице? — прозвучал весёлый, омерзительный в своей попытке сострить голос прямо у неё из-за спины. Энния вскинулась и быстро обернулась, уже заранее зная, кого увидит. Позади неё оказался вечно ехидный и весёлый Стамп — главная заноза в крупе у всего класса и учителей, и, как и всякая заноза, появлялся он всегда в самое неудачное время и в самом ненужном месте. Особенно он надоедал той своей манерой разговора с деланными и раздутыми эмоциями, будто хотел придать какого-то особого объема и значения своему (явно бестолковому) мнению, которое он пытался впихнуть куда-угодно, особенно туда, где его не просят. Во всяком случае, Энния в это свято верила, и не то, чтобы ее теперешняя злость была тому единственной причиной. — Ты-то здесь что делаешь? — Энни уперлась взглядом в Стампа. Кроме того, что она и так была в исключительном паршивом состоянии духа, так еще ей крайне не нравилось панибратское обращение «Энн». Особенно от тех, кого не звали. Стамп, чистокровный земнопони из влиятельной купеческой семьи, чем он нередко кичился, окинул взглядом открывшийся вид: злобно пыхтящая единорожка, нередко бывшая объектом чужих шуток, и потрескавшаяся плитка у нее под ногами, ставшей такой явно заслугами этих самых ног. Возможно, будь на его месте кто-либо другой, он бы отнесся к ней с большой опаской, но то ли Стамп считал себя неуязвимым, то ли просто слишком хорошо знал Энни, но он лишь нашел эту ситуацию забавной. — Что делаю? Как видишь, спасаю бедную кладку от внимания столь пробивной кобылы, — усмехнулся Стамп. Он вообще очень часто улыбался, смеялся и порой казалось, что от него в принципе невозможно добиться прямого ответа и он все будет обращать в шутку. В свою пользу, конечно. Это, как и вечно жизнерадостный тон, прямо кричащий «У меня нет никаких проблем, а даже если они есть у вас, я их старательно проигнорирую и посмеюсь над ними» сейчас могли вызвать у Энни только еще больше отупляющего раздражения. Она несколько секунд зло смотрела ему прямо в лицо, надеясь, что его проймет и он отстанет. Стамп невозмутимо улыбался ей. Его не проняло. — Раз уж ты и так тут сидишь просто так — то у меня есть заманчивое предложение, — он оглянулся так, словно бы за ним мог кто-то идти, а затем приблизился и заговорчески прошептал: — Я иду… В Королевский Сад! Энни мрачно посмотрела на него. — Во-первых, зачем туда лезть? А во-вторых — ты не забыл, что это закрытая территория, а защищают ее не охранники в магазинах, которые, максимум, за уши оттянут, а королевская гвардия? И меня совсем не интересует, что они делают с теми, кого ловят! Стамп потупил взгляд и на мгновение даже показался смущенным. На мгновение. — А мне всегда казалось, что в этом и есть весь смысл, — он невинно наклонил голову. — Пролезать через непролазные заросли, избегать неизбегаемых стражников, убегать от неубегаемых статуй… Энния моргнула. — Каких-каких статуй? — Неубегаемых, — как само собой разумеющееся объяснил Стамп. — Я прекрасно поняла твою «остроумную» игру слов, — Энни даже встала от переполнявших ее чувств. — Меня интересует, откуда в Саду возьмутся ДИСКОРДОВЫ ЖИВЫЕ СТАТУИ?! Единорожка тяжело пыхтела, выпуская воздух из раздувшихся ноздрей. Стамп, как неуверенный ученик за партой, осторожно поднял копытце: — А разве одна статуя Дискорда уже однажды не сбегала из Сада? У Энни дернулся глаз. После пары секунд нервного тика она набрала полную грудь воздуха, чтобы высказать все, что она думает о своем невольном собеседнике, как вдруг окно рядом стоящего дома отворилось. Грузный пегас в ночном колпаке, которого, казалось, не смогли бы поднять собственные крылья, злобно смотрел в пустоту ночной улицы: — Хватить галдеть под окном, бестолочи! Ночь на дворе! Идите и занимайтесь своими непотребствами в другом месте, не мешая честным и добропорядочным пони отдыхать! — и со звоном стекол захлопнул ставни. Жеребята тихо прижались друг к другу и к темно-серой в освещении луны стене дома, в надежде, что их не заметили и не запомнили. Опомнившись, Энния оттолкнула от себя Стампа. Тот отряхнулся. — Тебе бы меньше отдыхать да побольше бегать… — рассеянно прошептал он, видимо, по отношению к пегасу. Энния, услышав его голос, снова вскинулась и, ткнув в него обвинительно копытом, прошипела: — У меня нет ни сил, ни желания, ни настроения терпеть тебя, твои выходки и, уж тем более, участвовать в твоих «безупречных» идеях! Иди туда, куда шел, и если с тобой что-то при этом случится, то это будут твои и только твои проблемы! Стамп пару секунд изучал внушительно выглядящее копыто, находящееся прямо у него под носом и которым ему едва не заехали в порыве чувств. Наконец он отстранился и пожал плечами. — Раз уж у тебя и правда так много дел дома, тогда не буду мешать. Ну а я тогда пойду — проветрюсь, — и с этими словами он пошел восвояси. Энни проводила его взглядом, пока он, не оглядываясь и не сбавляя шаг, не скрылся за углом. После его шаги стихли. Энни задумалась. С одной стороны это было и вправду опасно и рискованно — если им посчастливится нарваться на стражника, то их обоих вернут домой, где их будет ждать строгий выговор и, конечно же, наказание. Но первое страшнее. Почти часовой монолог родителей на тему «Как неправильно сбегать ночью в сады Принцесс» она не выдержит. Или их не вернут домой. Объясняться с начальником караула едва ли приятнее, чем с отцом (даже ее отцом). С другой же… Энния обернулась на свой дом, окно в ее комнату все также было открыто. Неужели она сейчас вернется? Неужели она и вправду, всего пять минут назад сбежав из дому, вернется обратно в родительские объятия, предпочтя их (пусть она в этом и не признается) интересному и азартному приключению, нарушающему все отцовские заветы? Более того, они, наверняка, даже нарушали закон, прокрадываясь на территорию дворца! Это так сильно напоминало ей Его - тем более, она ведь тоже не замышляет ничего злого, верно? Она не может, просто не имеет права упустить такой шанс показать всем (а в первую очередь самой себе), что она способна совершить нечто особенное, выходящее за рамки обычного! Этот шанс был тем, что могло заставить ее гордиться собой. Она посмотрела вслед ушедшему уже Стампу. Может, он и заносчивый жеребчик с шилом в крупе, но когда на кону стояло больше, чем просто эмоции, она не имела права выбирать. Сам мир не оставил ей выбора. Воодушевившись подобными лозунгами, рассказанными самой себе же, она скорым шагом направилась по пятам, надеясь догнать уже далеко ушедшего вперед жеребца. Зайдя за первый поворот, она тут же увидела давящего самодовольную лыбу Стампа. — Ох, какая неожиданная встреча! — жеребец с деланным удивлением развел копытами. Энни оторопело смотрела, но вскоре опомнилась и встряхнулась. — Ты что, ждал меня здесь?! — наполовину возмущенная, наполовину восхищенная подобной наглостью, воскликнула она. — Что? Конечно же нет! Мы просто случайные попутчики, волею судьбы направляющиеся в одно и тоже место, — Стамп попытался скорчить галантную улыбку, но получилась все такая же самодовольная и просящая кирпича морда. — Ужели, дорогая миледи, вы тоже направляетесь в Королевские Сады? Энния закрыла лицо копытом. Большая часть ее недавнего воодушевления пропала, как воздух из развязанного воздушного шарика. И с примерно тем же звуком. — Да, я тоже иду к Садам. Случайно, — Энни сама не совсем знала, какое значение вкладывала в последнее слово, но Стамп фыркнул в ответ на это. После пары минут ходьбы Энни спросила: — Так зачем ты меня так настойчиво зазывал? Или тебе просто хотелось «за компанию»? — Стамп пожал, насколько это возможно во время ходьбы, плечами. — Ну… Я не знаю ни одной другой единорожки, которая могла бы погнуть толстую стальную решетку в заборе для нашего побега так, чтобы потом абсолютно искренне всех убеждать, что она это сделала «случайно», — он тихо посмеялся собственным словам. Энни же поджала губы в ответ на очередное упоминание ее бесконтрольной магии. Разве она не из-за этого бежала из дома? Дальше они шли молча. Пробирались в основном переулками и подворотнями. Мраморный, блещущий в солнечных лучах, Кантерлот по ночам становился серым, а плохо освещенные луной переулки напоминали узкие и прагматически неказистые джунгли Мейнхейтена. Стены, кирпич, надписи... Последние были наследием событий многомесячной давности. Взгляд Энни зацепился за плакат. На нем был чейджлинг - тощий и слабый, он лежал, прикрываясь дырявчатыми копытами, а его темный хитин в полумраке переулка вовсе превращал его в почти бесформенную, но крайне жалкую кляксу. На него сверху наскакивал белый статный страж, пронзая чейджлинга копьем - лицо стража, при этом, выражало такую степень благородства и невозмутимости, что оставалось лишь гадать, из какой породы мрамора оно было высечено (ведь у живых пони таких лиц быть не может). Крупная надпись "Убей жука!" довершала картину грандиозного триумфа. Черный чейджлинг и белый страж. Черное и белое. Зло и добро. Воровато оглядевшись, Энния сорвала плакат. Они ей никогда не нравились. И так двое все еще жеребят шли по ночному Кантерлоту, прижимаясь к стенам домов и и храня гробовое молчание, всячески ощущая, что совершают при этом едва ли не величайшее ограбление в истории.***
Стражу они встретили прямо возле ворот — парочку вялых земнопони, лица которых выражали ничего кроме желания поскорее сдать пост и завалиться на законный отдых. Двойка нарушителей, укрывшихся в тени зданий, удостоверившись в нахождении постовых на своём месте, тихонечко пошли в обход. Стамп знаками показал единорожке, где можно было бесшумно проникнуть через забор. Или он предлагал съесть два пирога с камнями?.. Энни надеялась, что речь шла всё-таки о заборе. Они немного прошли и нырнули в поросль аккурат возле забора. Зачем и для чего они там нужны, Эния не понимала в принципе, но едва ли бы она осмелилась выставить собственные мысли по этому поводу против мнения Принцесс и, тем более, королевского архитектора. За кустами, оказавшись в опасной близости от Стампа, она обнаружила, что решётка в этом месте была частично оплавлена и вогнута. В итоге просвет между двумя прутьями был достаточно широк для того, чтобы на территорию проник пони не слишком упитанной комплекции. Энни даже поняла, как именно был сделан вход — совокупность из самых стандартных магических воздействий, нагрева и телекинеза. Только вот что за силу должен иметь единорог, чтобы сделать это? Как минимум он должен быть взрослым, а Стамп на взрослого не походил ни сколечки. И на единорога тоже. Эния посмотрела на него и изобразила взглядом немой вопрос. Все знают, что для единорогов нагревать вещи — очень утомляюще. А сделать так, в течении долгого времени, чтобы прогнуть размягченные стальные прутья — так и слечь можно с истощением, если вообще не «выгореть». Кто мог сделать такое? В ответ юный земнопони лишь закатил глаза и протиснулся за забор. Единорожка последовала за ним. Спустя пару минут ходу вглубь сада, количество патрулирующих стражей резко снизилось, будто их и вовсе не было (то ли просто сам Сад был очень велик и караул не мог его полностью покрыть, то ли все просто считали, что его и не стоит так уж усердно защищать), Стамп решил пояснить: — Я случайно нашёл этот ход пару дней назад, по дороге в школу. Всё ждал, когда выходные будут, чтобы потом отоспаться и не изображать зомби на уроках. Ну, чтоб вопросов не было, почему я по ночам не сплю, — его манера речи немного утратила в веселье и жизнерадостности, что Энию изрядно порадовало. Наверное, сказывалась обстановка — запретная территория всё же. Наконец, они дошли до большой аллеи. Длинная грунтовая дорожка, окаймленная невысоким для взрослого пони подстриженным кустарником, была примечательна одной важной деталью — статуями. Они, на некотором отдалении друг от друга, были расставлены где рядком, а где друг напротив друга. Кого-то Энния узнавала из школьной программы, кто-то, наподобие Старсвирла, и вовсе не нуждался в представлении. И пусть все памятники были исключительной работы, но об этом трудно было судить из-за ночной темноты, но некоторые… Некоторые казались в ночи по-настоящему живыми. Казалось, что вот-вот и они вздохнут полной грудью и бросятся на тебя. Связано ли это было с тем, что все это были статуи чудовищ и злодеев, или просто скульпторы старались, чтобы именно эти, злые статуи, были столь впечатляющими ночью. Одна из таких, живых и настоящих до дрожи в коленях статуй, была совсем новой, сделанной совсем недавно. И это было не удивительно — существо, которое она изображала, было современником смотрящих на нее жеребят. Он был высоким, чем-то похожим на лощеного алмазного пса и очень уставшим. Эния пробежалась взглядом по одежде без застёжек, с начертанными тут и там знаками, по поджатым под себя ногам, по сложенным впереди лапам… По его гриве, длинной и собранной сзади, по его глазам, смотрящим словно бы в душу, и остановилась на некоем подобии усталой улыбки, которую она видела у отца, когда его рабочий день наконец подходил к концу. В то время, когда она ещё была маленькой, и он брал её с собой, после долгого упрашивания. Чувство хорошо сделанной работы — вот что отражалось на лице у существа, чьё имя незаслуженно пытаются произносить как можно реже и реже. Не такой как все, первый высказавший протест против деспотизма и навязываемых правил и совершивший то, что не получалось ни у кого - чем не идеал для подростка? И именно он и стал тем героем, которого она уважала и на которого хотела равняться. Он был словно живой. Казалось, в любой момент он может встать, или пригрозить нарушителям своей тонкой лапой. «Статуи ночью и вправду волшебные» — подумала Энни. — Бр-р… Жуткий тип, — нарушил тишину Стамп, к Дискорду поломав весь меланхоличный образ. Камень потерял всю свою приятную нотку жизни, став таким холодным, но не менее значимым. — Ты только глянь на эти когти. И сидит так, словно готов наброситься. И как его только, с такой-то мордой, в Понивилле поначалу терпели? Циничный и эгоистичный, думающий только о себе и своих прихлебателях, - он издал смешок. - Как иронично, что они все разбежались, стоило ему подохнуть! Понятно теперь, почему он всегда в самое пекло лез и Вечнодикий любил! С таким видом не то что в приличный дом - пони показаться боязно. Зачем он вообще одежду носит - с таким то уродством?.. — произнесено это было со все той же уверенной в себе ухмылкой. Энния вздрогнула и ощерилась по направлению к Стампу. — Чт-Что ты сказал?! — слегка пораженная, но куда более злая, чем прежде, Энния воззрилась на Стампа. Сцена повторялась. Ухмыляющийся Стамп стоял напротив готовой взорваться Энни. Вот только сейчас он задел ее действительно за живое. — Что он урод. А еще чудовище и злодей, — ядовито и хмуро ответил Стамп. Впервые за долгое время он был в недоумении, а потому мрачен и раздражен внезапным и непонятным препятствием, по его мнению, бессмысленным и неоправданным. — Мне плевать на твои эстетические соображения. Он пожертвовал собой ради спасения мира! Он… — начав с шипения, с каждым словом становясь все громче и злее, начала говорить Энния, но была перебита. — Ага, он всего лишь освободил Дискорда, способствовал сто и одному преступлению, и все это пришлось решать нашей дорогой Принцессе Луне и Митреллу! И это не говоря уже о сотне других бед, причиной которых был он сам, и которые, стоит заметить, исправлял совсем не он, — Стамп и сам уперся взглядом в Энни, не понимая, почему она не может осознать банальных истин. — Да как ты смеешь?! Это просто… — Энни замялась, не имея ни возможности, ни знаний, чтобы выразить свои чувства и мысли, почему же все было совсем не так. — Ты, знаешь, почему статуи чудовищ такие страшные? — быстро и отрывисто, будто уже не пытаясь убедить, а лишь ранить, произнес Стамп. — Потому что Принцессы превращают злодеев в статуи за их грехи. Асм… — Стамп цокнул языком, чуть не произнеся ненавистное имя, — не погиб, не «пожертвовал собой» — он выжил, чтобы Принцесса наказала его за все то зло, что он причинил пони. Закатала его к Хаосу в Асфальт! Он не герой, а просто преступник, который получил то, что заслужил! Энния ненавистно смотрела на Стампа, способная лишь беспомощно открывать рот. Как она могла объяснить Стампу, как он не прав? Как можно объяснить пони, что солнце круглое, если он упорно заявляет, что оно квадратное? Какие вообще слова можно сказать, помимо «это очевидно!» и «ну ты посмотри!»? Как можно перестать хватать ртом воздух, как рыба на суше, и суметь объяснить то, что в объяснении нуждаться не может? Но последние слова Стампа слишком задели Энни. Все эти слова про статуи — просто ложь. Бред, призванный лишь уязвить и унизить ее и ее Героя. Глупая городская легенда, в которую никто не верит, пока не представляется удобный случай использовать ее в качестве оправдания своей лжи. Единственное, что приходило в голову Эннии сейчас — применить Ultima ratio любого спора и диспута — пустить в ход копыта и на копытах доказать этому земнопони, что она права, а он — не прав. Но драться — недопустимо. Это был принцип, вдолбленный ее любящей матерью и, пусть и исключительно недалеким в делах воспитания, но неравнодушным отцом. Этот принцип спасал ее, крайне вспыльчивую и взрывную кобылку, от множества проблем, связанных с внезапным копытоприкладством. И сейчас ей чертовски хотелось перешагнуть это правило, как многие другие, но чем больше она смотрела на прохладное лицо Стампа, тем дольше отодвигалась от края. Может, она бы снова отступила, как и много раз раньше… но Стамп решил победно ухмыльнуться. Телекинетический удар мгновенно пришелся в грудь Стампу. Тот перекувырнулся, но тут же подскочил с ошарашенным выражением лица. — Энни, ты что тво… — начал было он, но осекся. Энния заряжала второй магический удар. В этот удар, в отличие первого, сделанного импульсивно и как можно быстрее, она пыталась вложить всю свою разрушительную и бесконтрольную силу. Попади он в Стампа, то он точно бы у него что-то бы ломал, если бы и вовсе не убил. Впрочем, не то, чтобы сама Энния отдавала себе в этом отчет. В отличие от Стампа, старающегося как можно скорее уйти с линии поражения. Мощный телекинетический удар с громким хлопком ударился в землю, создав приличную ямку. Сам Стамп же, секунду назад находящийся на тот самом месте, сейчас прятался за ногой статуи. — Дура! Тебя же услышат! — попытался хоть как-то вразумить Энни земнопони, но вынужден был тут же юркнуть обратно за статую. Так продолжалось некоторое время. Энния и Стамп бегали вокруг статуи. Одна пыталась догнать, паля в недруга магией, каждый раз задевая саму статую, чего не замечала, а другой боялся лишиться своего единственного укрытия. В определенный момент Энни оступилась. Может, от магического напряжения, а может из от неконтролируемой злобы, заставляющей ноги дрожать, а мысли бессмысленно метаться, но очередной магический заряд, предназначенный для Стампа, угодил прямо по ногам статуи. Изваяние потрескалось, как керамическая тарелка, и, будто отвечая на удар, стало с обманчивой медлительностью падать прямо на неосторожную единорожку. Стамп, видевший это и не подумавший сказать Эннии об опасности, побежал и бросился в кусты. Та остановилась, чтобы глубоко вдохнуть и отправить телекинетический удар вдогонку Стампа, но вставшая дыбом на загривке шерсть заставила ее обернуться. Одно долгое мгновение она наблюдала за неспешным падением каменной фигуры, пока, казалось, одеревенелые от секундного страха ноги не ожили, и она не попыталась отскочить в сторону. Впрочем, оказалось слишком поздно. Пусть большая часть тела и ушла из-под статуи, но острый, выставленный в бок локоть памятника обрушился прямо на круп Энни. Удар твердого камня мгновенно подкосил ноги единорожки (самой Энни в том момент казалось, что вся её задняя часть просто отказала, будто парализованная), содрав шерсть и кожу с бедра, лишь чудом не сломав кость. Ее бросило на землю и, громко скуля на высокой ноте, она скоро свернулась калачиком, закрыв заслезившиеся глаза. Энни вся сжалась, лежа на земле. Уже совсем рядом звучали частые шаги бегущей стражи, которые раньше она просто не замечала. Глаза все были мокрые от слез боли, но больше боли была обида. То, что стража совсем рядом, то, что она лежала с чудовищно болящей ногой посреди Сада и, наконец, статуя — ее героя, которую она должна была защищать — была разломана и расколота ей же собственнорожно. Энния открыла глаза, чтобы взглянуть на останки — это было несложно — она лежала совсем рядом. Статуя, по какой-то причине, и правда раскололась на множество кусков, будто это не высочайшая работа мастера, а дешевый глиняный горшок разбившийся на черепки (подобный вид и сравнения только сделали гаже на душе единорожки). Но посреди серых осколков зазывно блестел, почти пульсируя, граненый зеленый кристалл. Энни не задумалась над тем, что если она возьмет его, то уже никак не докажет, что сломала статую случайно, но какая-то злая сила заставила ее потянуться и схватить кристалл, прижать его сильнее к себе, как свое последнее сокровище, заливая соленой влагой боли и разочарования. — Дискордовы вандалы! — гвардейская двойка наконец прибыла на место. Шаги закованных в золото копыт замедлились, стражники явно осматривались. Сама же Энни вся обратилась в слух — открывать глаза она так и не решилась. Звук шагов приблизился, и один из стражников остановился прямо рядом с ней. — Вот это попадос… — голос прозвучал прямо над ухом Энни, не оставляя и капли сомнения в том, что обращались к ней. — Слушай, а что полагается за разбитую статую? Голос был странным — то ли с акцентом, то ли неразборчивый, казалось, что вот-вот и он пустится в какую-нибудь вульгарщину. На мгновение Энни даже удивилась тому, что пони с таким выговором берут в стражу. Очень злорадствующую стражу, как она могла видеть. — Засовывают Устав глубоко в задницу! — быстро и грубо ответил второй. Его голос звучал куда моложе, сам же он, насколько слышала Энни, нервно наворачивал круги вокруг. После он тихо добавил: — Селестия, чем это они так умудрились статую приложить?!.. — Не, ну, я, ваще, серьезно. Первый день здесь, все такое, — голос первого, стоявшего рядом с Энни, в противовес звучал как то вызывающе вяло. Сама же Энния стала ощущать, что почти потеряла нить и смысл разговора. Или они просто так издеваются над ней? Единорожка не удержалась и всхлипнула, попыталась сжаться еще сильнее и прикрыть мордочку кончиком хвоста — но не вышло, а бедро прострелило резкой режущей болью, заставившей Энни жалобно простонать. Никто никак на это не отреагировал. «Почему они такие жестокие?» — подумала она. — Я тоже здесь первый день! — голос нервного звучал уже почти панически, и Энни хорошо представлялось, как у него сейчас бегают глаза. — А потому хватит страдать хренью и ищи следы, пока нам правда ничего никуда не засунули! О, Луна, столько ям — что здесь вообще было?.. Первый страж цокнул языком и шевельнулся — нельзя было с закрытыми глазами понять, что он сделал, почесал затылок, указал куда копытом или еще что: — Там, у кустов, ветки поломанные. Не думаю, что это садовнику недоплачивают. Мгновение тишины взорвалось галопом сначала нервного, а, чуть позже, и спокойного стражника. Послышался хруст веток, несколько замедлившийся, но все равно быстрый топот, все более и более отдаляющийся от разрушенной статуи. Энния приподнялась на передних копытах, смотря на кусты, через которые чуть ранее сбежал Стамп и только что пробежала стража — растение не выдержало подобного надругательства, валяясь сейчас грудой растопыренных веток с остатками прошлого листового роскошества. «Они просто… оставили меня?» — недоумению Энни не было предела. Это казалось просто немыслимым. Подобное невозможно объяснить удачей — это вовсе невозможно объяснить! Она взглянула на зеленый кристалл, который все еще прижимала к груди — теперь он не блестел, а, как чародейский костер, пылал своим зеленым огнем, облизывая кончики ее шерстинок. Это убедило Эннию, что это определенно божественное вмешательство. Ну, или магия. Единорожка положила голову обратно на землю, стараясь дать себе хоть немного отдыха. Она вспомнила о своей теплой и уютной комнате, о таких надоедливых, но любящих родителях, о таком горячем и вкусном мамином супе, который она любила хлебать без ложки, а так — через край тарелки. Но как бы не старалась возбудить в себе что-то теплое и приятное, она начинала чувствовать лишь одиночество, когда вспоминала родителей; голод и слюну от желанной еды и пробирающие до костей досаду и обиду на мир и на себя за то, что она полезла непонятно куда, где делать ей было нечего. На нос что-то капнуло. Где-то на задворках сознания память заметила, что на сегодняшнюю ночь намечался дождик. Единорожка обреченно лежала на сырой земле, поминутно шипя от попадающих на рану капель. Ей было мокро, холодно, больно и страшно. И она очень, очень не хотела здесь находиться. Она попыталась осторожно подняться, что, к ее удивлению, у нее получилось. Момент первой, парализующей боли прошел, и нога болела, но как-то послабей и глуше, ровно настолько, чтобы можно было терпеть. Она могла лишь возблагодарить своих родителей за свое крепкое тело, бывшее под стать, скорее, земнопони, чем единорогу. Во всяком случае, ничем иным, кроме своего родства с фермерскими пони (а мать была самой что ни на есть провинциальной земнопони), Энни не могла объяснить, почему сейчас, так устав магически, ее тело становилось все более исступленным, способным принять все больший и больший вред. А, возможно, это богини ей помогают в час испытаний и заблуждения. Так, медленно и потихоньку, она болезненно ковыляла в направлении разлома в заборе, через который она и пролезла в Сад. Идти приходилось на трех ногах (кристалл, до того прижимаемый копытом к груди, был убран в гриву — перегруженная магия не отзывалась, а будто он стал для нее еще одной неотъемлемой частью тела, ценностью, без которой невозможно было обойтись), а когда она имела неосторожность наступить на раненую ногу, то быстро пожалела об этом — мгновенная боль почти заставила ее упасть, в лучшем случае, на землю. В худшем — в одну из луж, которые уже стали скапливаться по всему Саду. Луна висела в небе, тускло освещая Эквус своим пустым боком — а ведь еще недавно, припомнила Энни, на месте этой серой белизны темнел лик Найтмер Мун, зрящей и наблюдающей за всем, что происходит ночью! Так что, когда дождевые облака закрыли собой луну, ей на секунду стало как то легче. Но лишь на секунду. Потеряв свет звезд и ночного светила, Сад обратился холодным и темным местом — ветки кустов как будто стали жестче, а сами каменные статуи, до того казавшиеся лишь чуть зловещими, наполнились враждебностью. Сам Сад стал неприятен и неприветлив. Но чем сильнее сгущались тучи и темнела округа, тем только взбудораженней и оживленней становилось вокруг. Все более были слышны топот и прикрики стражи — все больше и больше гвардейцев пробуждались от своего караульного сна, присоединяясь к возбужденной и дисциплинированной ватаге ищущих. Единорожьи рога, словно маяки, прорезали ночную тьму своим холодным и ярким железным светом — Энния видела их сквозь ряды зарослей, одновременно страшась этих жестких огней и внутренне замечая, что они и не нужны для ее поимки — магический кристалл, припрятанный ей в гриве, горел так ярко, что мог сам освещать дорогу. Но несмотря на все это, никто так и не остановил Энни на ее пути к выходу. Как выход она видела тот самый разлом в заборе, который послужил ей и входом. Когда она уже подходила к нему, ей на мгновение пришла мысль: «Стража уже бежала по следам Стампа — наверняка они уже нашли проход и караулят его. Может, безопаснее было бы пойти через парадные ворота?» — но была отброшена как слишком парадоксальная и хитровывернутая, чтобы соответствовать реальности. Стража, ведь, не настолько глупа, чтобы уходить со своих постов во время тревоги, верно? Впрочем, мысль эта оказалась не столь неверной — притаившись за очередным кустом, единорожка наблюдала за столпившейся стражей. Она видела пегасов, начавших осматривать окрестности с высоты, освещая землю кристаллами-прожекторами, видела она и земных пони с единорогами, перешедших на другую сторону забора, чтобы продолжить свои поиски уже на улицах города. Но была и парочка тех, кто осматривал сам забор, пытаясь понять, каким образом его искривили. Пройти сквозь всех их казалось невозможным… но Эннии в последней время удивительно «везло». Все те моменты, когда ее должны были поймать, были слишком невероятными, чтобы их можно был бы списать на случай или, уж тем более, навыки скрытности самой Энни. Она нащупала кристалл у себя за ухом. Несмотря на отнюдь не маленькие размеры, он сидел там почти как влитой, что впору было и вовсе забыть о его существовании. Но он все также горел зеленым пламенем, и единорожка надеялась, что именно это ей и поможет. Глубоко вдохнув, она вышла из своего ненадежного укрытия. Ничего не изменилось. Единорог все также водил своим рогом над проломом, а его напарник земной наблюдал слегка поодаль. Впрочем, они стояли к ней спиной, так что они все равно бы ее не увидели. — Ничего, — неожиданно произнес единорог, — никаких магических следов. Если эти прутья и погнули магией — а я не представляю, как такое можно сделать без магии — то сделали это более пары недель назад, за которые наши доблестные и внимательные патрули не удосужились проверить целостность стен. — А магический ток? Маг-конструкт должен был заметить и исказиться под влиянием деформации тела, — заметил в ответ земной. Энни лишь заметила, что ей очень повезло, что она не притрагивалась к, насколько теперь стало ясно, зачарованному забору. — В том то и дело, что конструкт стабилен, будто изначально задумывался для искривленных прутьев. Потому то я и сказал, что не представляю, как подобное можно провернуть без пластического артефакторного воздействия, совмещенного не с обычным телекинезом, а с натуральным явлением металломантии, чтобы получить дельта-форм не путем внешнего приложения кинетической силы, а внутренней реконструкцией межмолекулярных связей внутри кристаллической решетки… Оба стража отошли в сторонку, продолжая дискуссию. Речь их, для Эннии, становилось все более неясной и бессмысленной. Может, если бы кто и написал весь разговор ей в учебник, она бы его и смогла понять, но сейчас, на слух, у него получилось лишь сделать один конкретный вывод — если что и заставило забор искривиться, это явно было что-то отнюдь не обычное. Земной незаинтересованно мазнул по ней взглядом, будто лишь случайно посмотрел в ту сторону, и сосредоточился на разговоре. Очевидно, речь напарника-единорога казалось ему куда интереснее. Энни еще пару секунд напряженно следила за гвардейцами, но, видя, что они не собираются подскакивать с криками: «Сюрприз! А мы тебя всегда видели!», она облегченно выдохнула. Ей оставалось лишь как можно быстрее дохромать до пролома и — здесь единорожка содрогнулась, а нога заболела пуще прежнего — перелезть через него так, чтобы не потревожить ни прутья, ни, что не менее важно, раненую ногу. Энни застыла, в самом деле не понимая, как она это сделает. В прошлый раз она просто перепрыгнула — но для этого нужны две здоровых задних ноги, а с этим были проблемы. Попытаться осторожно перешагнуть? Было высоковато. Использовать магию? Слова про магический след всплыли в голове. Почему она раньше не подумала, что забор зачарован? И пусть стражники здесь бегали толпами — но они стражники, а заклятье, лежащее аж на самих Королевских Садах, обязательно должно отличать стражу от нарушителей. Она не представляла, как преодолеть неожиданную преграду, а искать другой проход казалось почти столь же невозможным. Ей захотелось заплакать от безысходности. Шаги за своей спиной она услышала слишком поздно. Стражник, словно таран, на всем скаку снес ее в сторону. Закричав от боли в ноге — да и просто неожиданности — единорожка ухватилось за первое, что попалось под копыта — то есть, за самого стражника, повиснув на нем. — Нашли что-то? — спросил гвардеец у стоящих рядом дискутирующих. — Никак нет, сэр. Все следы почищены, а само зачарование не засекло никаких нарушителей. Сэр, я думаю, что мы работаем… с чем-то куда более серьезным, чем с обычными хулиганами. — Тот, кто разрушает статуи в Сады, не может быть простым хулиганом, — стражник-офицер, в которого вцепилась Энни, передернул плечами, что позволило ей уже полуприлечь на него, а не просто висеть. — Проверьте все на более глубоком уровне, обследуйте всю землю вокруг — мы обязаны найти нарушителя, — он смерил специалистов тяжелым взглядом, а после снова дернул плечом, за которое ухватилась единорожка. — У меня очень плохое предчувствие. Невольный носитель Эннии направился к выходу и одним движением перемахнул через пролом — единорожке оставалось лишь вцепиться в него сильнее и постараться не упасть. Она не знала, считать это огромной удачей или чрезвычайным промахом, но она оказалась на другой стороне и никто не торопился ее хватать, а это, несмотря на способ, был успех. Она, насколько могла, осторожно свалилась со стражника-офицера — тот сразу как-то взбодрился и повеселел. Сама же Энни сидела, прислонившись к фонарному столбу, дабы хоть немного передохнуть, и думала над тем, что ей еще предстоял долгий путь домой.***
Энния наконец-то была дома. Мягкая лампа и теплый пледик казались ей настоящий наградой, к которой она и стремилась. Залезть через окно по лестнице было еще одним испытанием, но она была столь измотанной, что уже успела и забыть про него. Сама же она полулежала в кресле, с перебинтованной своей детской пижамой ногой. Крови было немного, если рассматривать эту кровопотерю как угрозу жизни и здоровья. Если же рассматривать ее с точки зрения обычной комнаты подростка — крови было чрезвычайно, чрезмерно много. Реки, реки крови струились и текли — казалось, нет ни одного предмета в комнате, что не был заляпан кровью: весь пол был в кровавых разводах и следах от все также испачканных в крови копытах; подоконник и само окно было в крови; стол, на который она опиралась, влезая и вылезая из окна, был изгваздан кровью, учебник по ОБЖ, будто в насмешку, почти весь был покрыт слоем крови, а раскрытая тетрадка и вовсе уже находилась в безнадежном состоянии; на одеяле кровати чернело огромное кровавое пятно; платяной шкаф, из которого Энни достала свою пижаму для бандажа, был снизу и вокруг ручек заляпан кровью; отделанное шерстью кресло, на котором она сидела и перевязывалась… можно даже не описывать. Кровь была везде. Энния никак не могла понять, как несколько небольших, но ярких кровавых пятен оказалось на обоях, рамах картин и шкафе для книг (она даже не прикасалась к ним!), но они были там, видимо, занесенные случайным брызгом. Она боялась представить, что было с лестницей, по которой она забиралась в комнату. Сейчас Энния благодарила всех Принцесс за то, что она не теряет сознания от вида крови. Впрочем, она все равно старательно не думала над тем, как она будет все это убирать. Эти мысли были для нее слишком тяжелы. Впрочем, было еще одно важное дело, возможно, даже более важное, чем кровь повсюду. Она подтянула к себе зеркало. Ее опасения почти оправдались, хотя то, что она увидела в зеркале, все равно имело мало общего с тем ужасом, который она себе придумала, пока ковыляла по улицам Кантерлота. Белая, с синеватым отливом шерстка, стала больше напоминать свалявшуюся шкуру серой дворовой кошки — как раз только-только из мусорки. Зеленые глаза выглядели немного устало, и странно неестественно, будто не должны тут быть, мордочка осунулась и выглядела как-то бледно, передние ножки подрагивали, задняя же, довольно уродски перевязанная, вся была черная от крови. И, наконец, самое важное, перед чем даже состояние заднее ноги казалось чем-то второстепенным и временным — грива. Яркая, электрически-синяя грива — предмет зависти всех фанатов и слушателей непревзойденной Винил Скрэтч, то есть, почти всех знакомых и друзей самой Энни. Шутка ли! Иметь разом и белую шерстку, и синюю гриву от природы, в то время как некоторые вынуждены каждое утро краситься для подражанию кумиру. Сейчас, впрочем, от былого изящества не осталось и следа — грива спуталась, в ней застрял разный сор: песок, веточки, трава… Ушки единорожки резко встрепенулись. Кристалл! Он так хорошо ложился в гриву, что она и забыла о нем! Даже не заметила, как он перестал светиться. Она пошарила копытом у себя за ухом. Потом за другим ухом. Начала тормошить всю свою гриву, но так ничего не добилась, кроме трупика паучка, который брезгливо откинула прочь. Мысль о том, что она умудрилась обронить кристалл, когда взбиралась по лестнице, ее чрезвычайно тревожила — не только тем, что ей пришлось бы подниматься из кресла, но и потому, что она не могла отложить это на завтра. Если она и правда уронила его там, то уж точно заставит себя вылезти не только из объятий пледика, но и из окна. А ей этого очень не хотелось. «Ты, случаем, не меня ли ищешь?» Страшный голос прозвучал изнутри, как будто из черепушки. Энни от испуга инстинктивно обхватила копытами голову, как будто это могло ее спасти, но эхо голоса не стихало. Она стала озираться по сторонам, но говорящего не обнаружила. Но тут взгляд споткнулся на зеркале. Молодая единорожка из отражения отнюдь не была паникующей, сжимающей голову копытами, кобылкой. Она была хмура, смотрела прямо, а яркие зеленые глаза пылали изумрудным чародейским костром. Энни не знала чего испугалась больше — того, что ее отражение явно не собирается повторять за ней, или того, что она поняла, почему ее зеленые глаза показались ей в зеркале странными. У нее никогда не было зеленых глаз. Но отражение не собиралось ждать. Мельчайшее изменение мимики: скулы слегка приподнялись, создавая небольшой прищур; подбородок приподнялся, выражая превосходство и первенство в разговоре, а брови, пусть и не нахмурились, но сошлись вместе, выражая мрачный вопрос. А потом, не раскрывая рта, вновь раздался голос: «Скажи мне, Энни — зачем ты уничтожила мое тело?»