Криптонит

Теперь куда бы я ни посмотрела — повсюду были парочки. Улыбки, полные нежности, сплетённые руки, сердечки на кофейной пенке, и мне казалось, я в каком-то плохом романтическом фильме — стою уныло посреди всего этого великолепия, осиротевшая половинка ванильного целого счастья. Рекламные щиты с белозубыми парнями и девушками, в фальшиво-слащавых обнимающихся позах. Девочки из моего модельного агентства, уезжающие на машинах своих парней. Цветы в историях одноклассниц и тупорылые сердечки рядом с отметками. И я, одинокая и презирающая это даже больше, чем прежде. Полная ужаса, растерянности и ощущения, что я предательница. В голове у меня крутились фразы, которые я говорила Вере, смеясь над любовью. Смеясь над дурочками, безответно влюбляющимися во всяких мудаков. Я-то точно не такая. Я рациональная. Я самолюбивая. Но в итоге я точно такая же полная дура. Я не могла представить себе такого. Я не могла себя за это простить. Это как вдруг обнаружить орудие убийства в ящике своего стола. А ты до этого ни разу не держал пистолет в руках. Но провалы в твоей памяти и кровь на руках — они неспроста. — … ваша одноклассница, Юдина Юлия. Я очнулась от рассматривания заснеженной земли из окна, только когда ощутила толчок Веры. В ответ на мой апатичный взгляд она кивнула на стоящего у доски Сан Саныча. Но я не сразу обратила на него внимания. Сначала меня притянул он — как магнитом, физические законы которого я знала слишком хорошо. И в голове сразу что-то вспыхнуло, как вспыхивало до этого (и как я не понимала, что к чему?). В голове сразу возник пистолет. Мысленно я взвела курок. На лице Сан Саныча — широкая улыбка. В руках — грамота. — Что, замечталась победительница? Вставай, получай похвалы и благодарность! Я презрительно скривила губы. Для нашего места любой пук считался победой. Едва ли на моём лице была написана радость, когда я поднималась с места, жала руку директору, фотографировалась с грамотой. — От лица всей школы поздравляю тебя со вторым местом! Ты большая молодец, Юдина! — громко говорил Сан Саныч. А лично мне, шёпотом, наклоняясь: — Улыбнись хоть для фото. Я злобно оскалилась. У меня было чувство, что меня перед всеми унижали. Тыкали в ещё незажившую рану грязным перочинным ножиком, раздирая там всё к чертям. И эта рана пульсировала, наливаясь кровью, что вот-вот выльется через края. Она зудела. И от этой боли и гнева хотелось орать и рычать, но мне приходилось стискивать зубы. Одна Вера смотрела на меня с пониманием. Она знала, что для меня значит проиграть. Но она не знала, что ещё один мой проигрыш стоял рядом с доской. Точно так же фотографировался рядом с мной, точно так же выдавливая улыбку, едва ли прикасаясь ко мне. Это был парад моего унижения. Надо мной будто смеялись, тыкая в лицо этими проигрышами. У меня алели щёки не от радости и смущения, а от стыда и тупой злости на себя — за то, что я была такой дурой. Конец урока я просидела тупо пялясь в окно, избегая даже взгляда на него, будто он был огнём, и искры могут меня ослепить. Я тряслась так, будто уже была под этими искрами. А когда прозвенел звонок, спрыгнула с места и побежала так, будто меня здесь вот-вот расстреляют. А увидев Насвай в коридоре, стукнула себя по лбу и побежала обратно. В кабинете уже никого не было. Я хотела сделать это быстро, даже не глядя на него, но уже на пороге меня остановил холодный взгляд. Будто ушат ледяной воды. Удивительно, как я возгоралась от льда. И я застыла, впервые за сегодня встретившись с ним глазами. Впервые после того, как мы разошлись возле автобуса, вернувшись в Черёмухино. Тогда я ещё была в шоке. И это не обожгло так, как сейчас. Не зря я боялась. Что я делаю? Зачем я это сделала? Почему я такая дура? Почемупочемупочему? Он сидел за своим столом, проверяя тетради, и я увидела это в его глазах — что он всё помнит. Никакого шанса притвориться, что ничего не было. Он будто ждёт от меня снова чего-то ненормального, сумасшедшего. И предупреждает — если двинешься хоть на шаг, я сдам тебя в психушку. Я почувствовала себя несчастной. Разорванными ошмётками себя. — Юдина, — безэмоционально сказал он. Как он может быть… таким? — Если ты по поводу… внеурочному, то мы уже всё обсудили. Можешь быть свободна. А вот это ударило меня хлыстом, и я вздрогнула. Мне был знаком этот взгляд — намеренно жалящий, колюче-холодный, но на самом деле обороняющийся, как тогда, когда он нёс чушь, что я его соблазняю. Когда он не знал, чего от меня ждать, он сам выходил из строя, он начинал нести чушь и вести себя слегка иррационально. Это выбивалось из колеи его привычного поведения — абсолютной неколебимости, тотального безразличия ко всему. Здесь же была растерянность. И выстраивание защиты. Тогда я этого не понимала, это лишь жалило мою и без того уязвлённую гордость, и я вставала на дыбы. На секунду я застыла. А потом меня снова обожгло. Я издала едкий, злой смешок, делая шаг навстречу. Я была захвачена таким гневом, какой может чувствовать только отвергнутая женщина. Или правитель проигравшей в войне страны. — Думаете, я пришла вас соблазнять? Или ставить вам ультиматумы? Типа: либо мы начинаем встречаться, либо я подаю на вас заявление? — меня несло. И я видела, как он тоже начинает злиться: он поджимает челюсти. Он слегка поднимается с места. Он не мигает. Его глаза впервые, впервые, загораются огнём. Ярким, искрящимся раздражением. Я раздражала его. И чувствовала от этого садистское удовольствие. Чувствуй, мудак. — А что, может, и так. Может, я сейчас на вас запрыгну! Меня всё ещё трясло. Ему было не видно, что эти слова я произношу на последнем издыхании, заставляя себя держаться смело под огнём, когда на деле снова осыпалась. Но гнев и страх — это страшное топливо. И уязвлённое эго. Он, кажется, видел во мне что-то большее, чем я была на самом деле. Он ожидал, что я буду преследовать его, как любую другую свою цель — я видела это в его предупреждающем, держащем на расстоянии взгляде, но он не знал, что я в любви была как трёхлетний ребёнок. Я лучше сгрызу себя изнутри, чем буду добиваться того, кому я не нужна. Кто чётко дал это понять. Такие знаки я понимала, пусть и ничего не знала об отношениях. Поэтому я не то что добиваться — я видеть его не могла. Я подошла к своей парте и взяла забытый телефон. И потрясла им перед собой. — Телефон, — выплюнула я, исподлобья глядя на него. Наверное, я была первой ученицей, кто признаётся в любви, а потом смотрит с ненавистью. Из кабинета я вышла с гордо поднятой головой. Но оказавшись в коридоре, я снова оказалась той, кем была на самом деле — трусливо трясущейся девчонкой с беспомощным взглядом и закушенной губой, чтобы не плакать. Я не представляла, что мне делать. Я совершенно, чёрт возьми, не знала, что делать. И это для меня было впервые. * * * — Ну второе место — это круто же, почему она депрессует? — Ты не понимаешь, Насвай, заткнись. Мы сидели в туалете, и все звуки проходили мимо меня. Насвай и Вера пытались понять, что со мной, но они думали, что всё дело в конференции. Если бы только она. Рана снова запульсировала. Я ни разу в жизни не падала так больно. Я всегда получала, что хотела. Всегда. А то, что случилось сейчас, включило во мне какой-то деструктивный сценарий. Я была выбита из колеи. Мне хотелось орать и метаться. Мне хотелось сбежать. Мне хотелось получить это немедленно — я даже не знала, что. Но оно орало. Чувство, что меня было недостаточно, разрывало меня изнутри. Что я должна была сделать? Что? Я разблокировала телефон, чтобы посмотреть на время, и мысленно задала вопрос. Когда-то меня этому научила Вера. Если последняя цифра чётная — это значит «да». Если нечётная — «нет». Я почувствовала себя ещё большей дурой, потому что последней цифрой была семь. — Я его люблю, — выпалила я. Снова — не в силах держать это в себе. Потому что секунда, и я взорвусь. — Кого? — испуганно спросила Насвай. Секунда, секунда… — Ильича, — задумчиво протянула Вера, внимательно глядя на меня. Она затянулась. Секунда… И я расплакалась. Впервые после того дня. И слова начали вылетать из меня неконтролируемым потоком вперемешку с рыданиями обезумевшего зверя. Девчонки просто молчали. — Я призналась ему. А сегодня, когда… когда я пришла забрать телефон, он сказал, чтобы я уходила, потому что мы всё уже обсудили, — я задыхалась. — Он подумал, что я буду его преследовать! — закричала я. Мне казалось это таким немыслимым. Мне хотелось его ненавидеть. Мне хотелось злиться. Но на самом деле мне было просто стыдно. И в тот момент я себя ненавидела. — Это очень глупо. И неправильно, — всхлипнула я слабо после того, как выкричалась. — Я… — Это не глупо. Это случается с миллионами, многие влюбляются в учителей. В этом нет ничего такого, это просто случается, — гладила меня по плечу Вера, а я постепенно затухала. Успокаивалась. У меня щипало глаза от потёкшей туши, и начинала болеть голова. И я чувствовала себя такой разбитой, как никогда. — Но он повёл себя как мудак. Он мог мягко тебя отшить, а в итоге… — Нормальный учитель бы так и сделал. Но не он, — я ядовито засмеялась сквозь слёзы. — Я его ненавижу. Он смотрит на меня как на врага народа! Как будто я его изнасилую сейчас! Тогда я не понимала, что любая неадекватность — это совсем не признак равнодушия. — Давай я с ним поговорю, с этим клоуном, а? У меня полно друзей! — распалилась вдруг Насвай. — Они с ним побазарят на доступном ему языке — языке боли. Косинус-синус-ебало-минус. Я засмеялась. Это было непривычное чувство — когда тебя поддерживают. Но легче от этого не становилось. — Я больше не хочу видеть его. Не хочу заниматься физикой. Я не хочу ничего, что с этим было бы связано, — говорила я, чувствуя, как оно ноет. Проигрыш. Второе место. Александр Ильич. Миша был прав, когда говорил это. Что когда у меня что-то не получается, я топаю ножкой и убегаю, рыдая, как ребёнок. Я решила так и поступить. — И не надо его видеть, — сказала Вера, и вдруг я увидела, что глаза у неё загорелись. — Мы сегодня напьёмся. Насвай, зови нас к себе в компанию. Мы должны так нажраться, чтобы ничего не помнить. — Да, — вдруг сказала я. До этого момента я даже помыслить не могла об алкоголе и чём-то таком. Я думала, что это для отбросов. Но я теперь и сама почти отброс. Теперь мне было плевать. Мне казалось, что моя жизнь закончилась. — Отлично! Они созрели! — воскликнула Насвай. — Я звоню Гришане, чтобы доставал самогон деда. — Не, ну с самогоном ты поторопилась, давай пиво или шампанское… Насвай!