Невиновный

      Вид роскошнейшего из столичных дворцов не вызывал у Мартина никаких мыслей, кроме досадливо-удивлённого «Сколько ж они угрохали на отделку?» Он не был против всяких украшательств, но не когда это стоило таких огромных денег, что их даже мысленно посчитать не удавалось.       Зато с людей, которые сюда приехали, можно будет что-то поиметь — именно поэтому он сейчас был здесь. В костюме слуги, чисто выбритый, с неестественно высоко поднятой головой; на вечно лохматые волосы пришлось нанести столько жира, что они потемнели раза в три и облегали голову тяжело, как шлем. Случайно увидев себя в одном из огромных зеркал, Мартин поначалу решил, что это какой-то настоящий слуга.       У него и впрямь неплохо получалось. Подавать подносы с вином и лакомствами, вежливо улыбаться — и заодно выглядывать, где и что можно стащить.       На одном из наиболее быстрых вальсов, когда большинство людей танцевали, разгорячённые музыкой и выпитым, ему удалось сунуть себе в карман пару изящных серебряных ложек — кто их сейчас будет считать? Потом он высмотрел среди танцующих явно уставшего и уже подвыпившего мужчину и, когда тот остановился у стены, предложил ему вина, в которое перед этим плеснул немного сонного зелья. Мужчина рассеянно взял стакан и начал пить; Мартин отправился разносить вино другим посетителям, на сей раз без добавок.       Он не собирался работать по-крупному. Хватит и одного из гостей. Ещё четверть часа, и тот попросит проводить его в комнату, где можно отдохнуть; дождаться, пока уснёт, стащить, например, часы, засвеченные ещё в начале бала, и можно уходить.       А пока зелье бездействует, натягиваем на лицо улыбочку и кланяемся, кланяемся…       От стены отступила одна из стоявших там девушек; высокая, но совсем юная, в недешёвом, хотя и простеньком в сравнении с прочими нарядами серебристом платье. Она взяла с подноса бокал вина, нервно улыбнувшись Мартину, и отчего-то проводила его взглядом.       «Неужели поняла что?» — Мартин встревожился. Однако девушка просто осталась стоять у стены, очень грустная, поникшая. Должно быть, не танцуют с ней, вот и скучает…       Зелье сработало быстрее, чем ожидалось. Мужчина начал клевать носом, потом качнулся и вздрогнул, просыпаясь. Снова начал прикрывать глаза.       Мартин тут же нарисовался рядом с ним со стаканом воды.       — Вам нехорошо? Возможно, вы хотели бы выйти на воздух, господин?       — Ах… нет. Я переутомился, видимо. Проводите меня куда-то, где я могу прилечь, — попросил мужчина и глубоко зевнул, прикрывая рот рукой. — Что же это со мной, никак сглаз…       — Прошу вас, — Мартин указал в сторону выхода из зала, и мужчина послушно пошёл с ним. Глаза его были как в тумане, слезились; странно, но он ничего не подозревал. Возможно, уже не было на это сил — сонное зелье на него действовало неожиданно сильно.       Мартин проводил его в смежную с залом комнату, усадил в глубокое кресло. Всё! Дело в шляпе. Следовало лишь дождаться, пока уснёт, да проверить, не пошёл ли кто следом.       Выйдя в коридор, Мартин порадовался, что решил побеспокоиться о безопасности — из зала только что выскользнула девушка и уставилась прямо на него. Застрянь он в комнате — точно вызвал бы подозрения… Он узнал её золотистые локоны — та самая, что обратила на него внимание, когда брала вино с подноса.       — Что вам угодно, леди? — вежливо улыбнулся он.       — …Ничего, — после паузы сказала она. — Проводите меня куда-нибудь на воздух. Этого хватит.       Мартин кивнул и повёл девушку на балкон. Там уже стояли двое говоривших между собой мужчин; едва взглянув на них, девушка направилась в противоположную сторону. Длинный балкон изгибался, и вскоре мужчин уже не было видно. Морозный воздух сразу после натопленного зала заставил Мартина вмиг замёрзнуть, но хрупкая леди даже не поёжилась.       — Позвольте принести вам верхнюю одежду, — сказал он, понимая, что должен это сказать, как «слуга», но и искренне не желая, чтобы девушка мёрзла.       — Не стоит. Я скоро отправлюсь домой. Не стоило сбегать сюда…       Мартин молчал. Девушка явно не была простолюдинкой; странно было, что её не пустили на бал. Из-за возраста? Ей вряд ли было больше пятнадцати.       — Отец был прав — здесь нам делать нечего. Всё это веселье — для знатных людей; а мы совсем обеднели, у нас даже нет денег ему на новый костюм, а нам с матушкой на платье.       «Пожрать есть чё, и ладно», — подумал Мартин, но лишь вежливо кивнул. Здешние слуги едва ли когда-то голодали, да и он в свои двадцать семь уже давно понял, что для богачей может быть настоящей трагедией всякая ерунда.       — Что ж, я вас оставлю, — с поклоном сказал он.       — Да, — рассеянно ответила девушка и оперлась ладонями о низкие перила. Представив, как мёрзнут сейчас её руки в тончайших, почти прозрачных рукавах, Мартин хотел было снова предложить принести ей одежду, но, в конце концов, это было не его дело. А тот, с часами, наверняка уже спит мёртвым сном, пора бы и вернуться к нему…       Он едва успел сделать несколько шагов, как услышал страшный, режущий вопль; метнулся назад, но успел лишь увидеть, как мелькнуло ускользающее за перила платье.       Она лежала на ступенях, странно раскидав ноги и склонив голову набок. Ужасный крик так и звенел у Мартина в ушах, хотя она уже молчала, и от этого казалось, что мир раздвоился.       Послышался грохот каблуков — откуда-то сбоку. Мартин дёргано повернул голову; те двое с другой стороны балкона бежали прямо на него, один уже выхватывал кинжал.       — Стоять! Стой, убийца! — заорал он, и Мартин рванулся в сторону. Он бежал по закруглённому узкому балкону с этими чёртовыми низкими перилами, каждую секунду думая, что вот-вот не впишется в поворот и полетит вниз, или что его догонят и столкнут либо забьют до смерти.       Балконная дверь. Заперта. Стекло. Мартин ударил по ней ногой, отшатнулся в сторону, пока не осыпались крупные осколки, и нырнул в комнату за секунду до того, как его успели бы схватить.       Это был главный зал. Он пробивался сквозь смятенную толпу, задыхаясь, сам едва не крича от ужаса — и люди, не готовые нападать, расступались.       Тёмные, широкие коридоры и укрытые коврами лестницы были все на одно лицо. Он изучал их расположение — но сейчас всё перепутал. Он не знал, где выход, бежал наугад, а за ним мчались уже целой толпой. Со стороны повеяло холодным воздухом, и Мартин кинулся туда. Распахнул показавшуюся лёгкой массивную дверь. Как в кошмарном сне, перед ним оказалась та самая лестница; мёртвая девушка лежала на ней, с жутко приоткрытым чёрным от крови ртом, а внизу стояли стражники и смотрели на него.       Его схватили сзади за плечо и швырнули к стене. Мартин вцепился в ледяные камни ладонями, словно это помогло бы удержаться на ногах; почувствовал боль от мощного удара в челюсть — та отдалась в шее, в затылке, в носу.       — Не трогайте! — заорал он чуть ли не так же безумно, как падающая девушка. — Я… я не буду сопротивляться! Не надо!       Стражники уже подскочили к нему и, оттеснив преследователей, начали связывать ему руки. Мартин вырывал их обратно, не в силах ничего поделать с собой, и в конце концов его ударили под дых так, что он очнулся уже на коленях, с руками, безвольно вытянутыми вперёд. На запястьях с силой заматывали верёвку. Потом его схватили за шиворот и потащили вниз по ступеням, мимо тела, голова которого была вывернута как раз в его сторону.       Мёртвая девушка, чуть приоткрыв глаза, словно бы улыбалась ему.

***

      — Она упала, она просто упала, я её не трогал, — Мартина трясло, как с самого жуткого похмелья, даже колени подпрыгивали; если б он не был привязан к стулу, уже рухнул бы на пол. — Эти их т-треклятые перила. Это они виноваты.       — Ты ведь даже не один из дворцовых слуг, — бледное, худое лицо полицейского нависло прямо над ним. — Похож на обычного крестьянина. Тебя наняли убить эту леди. Кто?       — Да кто бы хотел убить её? За что?! — выкрикнул Мартин. — Она ж бедная! по вашим этим б-богатейским меркам.       — Вот. Что и требовалось доказать — ты её знал.       — Нет! Она… она жаловалась, что у неё нет денег на платье. Я е-ещё подумал, как это глупо, п-переживать из-за платья.       — А вот и мотив. Ты явно не из зажиточных крестьян; богатая леди пожаловалась на отсутствие денег, ты разозлился и толкнул её вниз.       — Нет! — Мартин был в ужасе. Что бы он ни говорил, проклятый полицейский оборачивает любые слова против него. — Я никогда не убивал — с-скотину только резал. Даже когда с голоду подыхал, не убивал. И эта девочка… стал бы я злиться… Она же глупая…       — Давай, поплачь, — сказал полицейский, и Мартин понял, что еле говорит из-за перехватывающих горло сухих рыданий. — Правда, от виселицы тебя это не спасёт, но, может, легче станет.       Мартин представил себя в петле с вываленным языком и шеей, свёрнутой как у этой девушки, и оцепенел. До этого он будто бы не позволял себе думать, чем может кончиться дело — хотя и не мог не знать — но теперь картина стояла перед ним, как наяву.       — Если ты сознаешься, — почти ласково сказал полицейский, — мы скажем палачу, и он сделает так, чтобы ты сломал себе шею. Иначе умирать придётся долго и очень неприятно.       Он подошёл к столу, взял в руки старинную книгу в толстом переплёте и, раскрыв её, начал зачитывать описание казни через повешение. Мартин тупо смотрел на него и вспоминал, как видел похожую книгу дома у Гертрауде, знакомой ведьмы. Как там было тепло и безопасно. Как ему хотелось сейчас туда. Или к Карин, его будущей — или уже нет? — жене, которая ждала его в мирном, родном Акерланде.       — Прошу вас. Я не убивал. Я не думал, что она упадёт.       — Так. Ты толкнул её со зла, но не думал, что она упадёт, — полицейский отложил книгу и взялся за перо. — Очень обидно было, конечно, слышать всякую чушь про бальные платья, когда сам перебиваешься кое-как…       — Я не толкал! — собрав последние силы, завопил Мартин, а потом мучительно разрыдался.       — Ну что тут у тебя? Не сознаётся?       — Да вот… Видать, хочет в пыточную. Дурень, — с каким-то сожалением отозвался полицейский.       Мартин мотал головой, словно пытаясь вытряхнуть из неё осознание, что его запытают до признания и повесят. А может, пытался сделать так, чтобы мир со всей его мерзостью, внезапно повернувшейся к нему новой гранью, перестал казаться настоящим. Он и сам не понимал, что и зачем делает. Хотелось лишь, чтобы всё прекратилось.       Мартина отвязали от стула, снова вывели на улицу, потащили куда-то в ночь. Его трясло всё сильнее, хотя он не понимал, холодно вокруг или просто никак. Голова болела и кружилась; то и дело нападали приступы удушья, как будто на шее уже затянули петлю.       Здание тюрьмы казалось страшным, как никогда. Одно дело — попасться на краденых ложках, да хоть бы и часах, и другое — быть обвиняемым в убийстве.       Узкие, тёмные коридоры с серыми стенами оказались словно начисто лишены воздуха. Вот оно, истинное лицо лицемерно блестящей столицы. Истинное лицо жизни. Душащие стены тюрьмы да мёртвое тело в крови на дворцовых ступенях.       Мартин споткнулся, рухнул на колени и даже не успел подняться; его буквально волокли по полу, пока не притащили к ведущей вниз лестнице.       — Вставай. Смотри, аккуратно. Твоя шея нам нужна — пока что, — сказали ему и рывком поставили на ноги. Потом жёстко зафиксировали руки и повели вниз. Мартин каким-то образом прошёл всю лестницу, не запнувшись.       — Посидишь в камере, а утром пойдёшь на допрос, — говорил тюремщик, ощупывая его карманы. Мартин смотрел мимо него, туда, где масляно блестели в свете чадящих ламп толстые прутья решёток, откуда шёл тяжёлый дух крови, нечищенных туалетов и ещё чего-то вроде испорченной пищи. — Ага, что тут у нас?       Мартин скосил глаза и увидел две изящные серебряные ложки. До него не сразу дошло, откуда те взялись; потом вспомнился азарт, с которым он незаметно прятал ложки в карман, и он истерически расхохотался — таким нелепым было то чувство, так не сходилось со всем, что он чувствовал сейчас.       — Я… я украл их. Видите же, я пришёл просто украсть что-нибудь. Я ведь уже почти хотел уходить!       Его не слушали — этим, казалось, было совершенно всё равно, признается он в чём-то или нет. Они обыскали его, выдернули шнурки из ботинок и костюма, сняли ремень — и ощущение глупости всего происходящего захлестнуло с новой силой. Какой смысл снимать с него то, на чём можно удавиться? Они же хотят его повесить!       Он снова расхохотался и не унимался до тех пор, пока его не ударили в бок. Мартин содрогнулся от боли и страха, что они продолжат, и намертво стиснул зубы.       Пока его вели в мерцающую решётками душную тьму, он молчал. Со всех сторон набегал шёпот, тихие, полупотусторонние голоса; позвякивало что-то — может быть, цепи. Мерзкие запахи усилились, смешались в одну адскую смесь; вокруг стояла чудовищная духота. У Мартина шумело в ушах, он весь дрожал и чувствовал себя так, словно вот-вот должен был упасть в обморок.       — А вот и твой дом.       Они остановились перед решётчатой дверью. Один из тюремщиков медленно подбирал ключ; другой развязывал руки Мартина. В тесной камере что-то шевелилось и шумно, с резким писком бегало туда-сюда — мыши? крысы? Скорее второе.       — Давай, до утра, — дверь открылась, и Мартина пихнули было внутрь, но он вцепился в решётки и замер на пороге. — Эй, не хнычь тут мне! После пыточной ты сюда как в дом к родной матери стремиться будешь.       Его с силой толкнули в спину, и он рухнул на пол. Руки, которые он едва успел выставить вперёд, влепились в ледяную склизскую грязь. В замке со скрежетом дважды провернулся ключ, послышались глухие удаляющиеся шаги; Мартин остался лежать, со всех сторон окружённый нарастающим крысиным писком.

***

      В сотый раз за последние часы проснувшись и открыв глаза, Мартин увидел перед глазами тонкий слой отсыревшей, пахнущей плесенью соломы, и грязный каменный пол. Оказалось, в камере было оконце — высоко под потолком, настолько мутное, что неба не разглядеть, но пропускавшее свет. Значит, уже утро… Стояла тишина; крысы, скакавшие всю ночь и изредка пытавшиеся попробовать ноги Мартина на зуб, угомонились и попрятались.       Мартин сел и растёр замёрзшие руки и ноги, потом начал разминаться, чтобы прогнать холод внутри. Это удалось, но вскоре он вспомнил вчерашнюю девушку, её страшный крик, и мороз скользнул по коже, словно бы и не согревался. Вот вроде не удавка, а легче, что ли, ей было? Куда там. Разве что быстро умерла, да и так-то нельзя сказать; как долго тянутся последние секунды, он не знал.       «Скоро узнаю», — вдруг подумалось ему. В коридоре — далеко-далеко, вероятно, у самой лестницы — послышались шаги.       Мартин бесконечно долго слушал, как приближаются тюремщики, и каким-то образом чувствовал, что идут за ним. Вчерашняя паника поутихла за ночь, но ему всё равно было страшно, сердце колотилось всё резче с каждым новым звуком. Ещё помнился вчерашний допрос, к тому же он понимал, что никто не станет свидетельствовать за него. Проклятье, да его чуть было не закололи прямо на месте!       Решив, что нужно привести себя в приличный вид, он начал приглаживать волосы, но те растрепались и свисали на лоб жирными сосульками; собрать их обратно было невозможно. Челюсть еле шевелилась — должно быть, там синяк на пол-лица. Костюм и ладони все в этой адовой грязище… Всё, что Мартин смог сделать — отряхнуть с себя солому и встать лицом ко входу.       — Вы опросили тех, кто работал во дворе? — выпалил он, как только увидел тюремщиков. — Кто-то ведь должен был это увидеть!..       Те молча открыли камеру, связали ему руки и потащили по коридору. Не в ту сторону, откуда они пришли. Пол уходил вниз всё сильнее, и это пугало.       «Испанский сапог? Дыба? Отрезание пальцев? Что они, чёрт возьми, будут со мной делать?!» — подумал он, когда его впихнули в крохотную комнату, пропитанную металлическим запахом застарелой крови.       — Я не виноват, — пробормотал он, уже ни на что не надеясь. Его быстро развязали, раздели догола и подтащили к деревянной стойке. Мартин делал усилия, чтобы держаться спокойно, но, когда ему вытянули одну руку вверх и начали привязывать к перекладине над головой, инстинктивно рванулся прочь. Тут же прилетел болезненный удар по лбу, и он замер, чтобы не врезали ещё.       Руку привязали так высоко, что он едва мог стоять на одной ноге, упираясь пальцами в пол. Потом они потянули наверх вторую, и Мартин понял, что будет висеть в воздухе.       Ощущать потерю земли под ногами было даже хуже, чем боль в кистях рук. Он чувствовал себя таким же беспомощным, как три года назад, когда корчился на земле под градом ударов — хотя в эту минуту его никто не бил.       — Ну, начнём. Как тебя зовут, откуда ты?       Мартин, не ожидавший такого мирного вопроса, пробормотал своё имя и название графства, откуда был родом. Он было понадеялся, что его всё-таки считают человеком и, возможно, не убьют — но следующий вопрос надежду развеял.       — Синяков на щиколотках жертвы нет. В спину, значит, толкнул, да, Мартин?       — Я её не толкал, — Мартин постарался говорить уверенно, насколько это было возможно, вися в воздухе. — Проверьте синяки на спине.       — Она упала спиной на лестницу с высоты трёх этажей. Там не то что сплошной синяк. Там спина всмятку. Мясо, кровь и кости торчат, — сказал один из тюремщиков, пристально смотря на Мартина. Потом глянул ему за спину и слегка кивнул.       Позади коротко свистнуло, и Мартин вскрикнул от обжёгшего спину удара. Почему-то он не думал, что его начнут избивать так сразу.       — У тебя они тоже будут торчать, если будешь делать из нас дурачков, Мартин из Акерланда.       Мартин оскалил зубы, уставясь в бесчувственное лицо тюремщика:       — Я ж сказал, что не вру, чёрт бы вас драл!       — О, да мы решили покричать. Отлично. Не жалей его, Рич. Пусть кричит.       Следующий удар обжёг сильнее. Мартин уже был готов и молчал. Кнут — это пережить можно. В тот единственный год, когда он ходил в школу, ладони едва успевали заживать после розог.       Он постарался успокоиться. Мысленно вернуться в детство, где ты получал по первое число, а потом был свободен; где никто не считал тебя убийцей. Однако удары кнута палача были куда страшнее учительских розог. Боль нарастала быстро и отвратительно.       — Мы уже знаем, что ты столкнул жертву, — удар. — Тебя видели. Там, снаружи, был садовник, — удар, — он видел, как ты с перекошенным лицом кидаешься к ней и толкаешь в спину.       — Он врёт, — прохрипел Мартин, тщетно пытаясь нащупать пол пальцами. Несмотря на напряжение мышц, его тело качалось под ударами, как маятник. Он опускал голову, чтобы удар не пришёлся по ней, и чувствовал себя чем-то вроде куклы на верёвочках — даже хуже, ведь кукла не ощущала бы раздирающую боль от ударов кнута. — Я побежал назад, когда она уже упала.       Удар.       — Зачем?! — завопил Мартин. — Почему вы не хотите записать, что это случайность?! Как есть?!       Последний выкрик потонул в хохоте за спиной:       — Смотри, он просит представить это как несчастный случай! Может, ещё и золотых нам предложишь?       — Это он и есть! — Мартин снова вытянулся к полу; потом дёрнулся и схватился бешено пульсирующими руками за перекладину, чтобы хоть не висеть на верёвках.       Новый удар пришёлся по руке, и Мартин поспешно разжал пальцы, чтобы их не переломали. Вновь больно стянуло запястья.       — Зачем вам убийца? Это ж… это ж скандал, — простонал он, вспомнив, как важно для знати пускать пыль в глаза.       — А убийцы и не будет, — серьёзно сказал тот, что стоял перед ним и задавал вопросы. — Его же повесят. Так что не волнуйся. Горожане будут спокойны, зная, что убийца прекрасной юной девушки больше никого не прикончит…       Новый удар врезался в нижние ребра с такой силой, что показалось — они сломаны. По спине и бокам скользила щекочущая кровь. Мартин готов был просить пощады, но язык не поворачивался. Он не был здесь человеком. Он был строчкой в обвинительном приговоре, наспех закрытым делом… он не был живым, так как же он мог просить оставить его жить?       Избиение прекратилось, но его не сняли с перекладины. Отошли в другую часть комнатки и начали что-то обсуждать — как сделать больнее, что ли? Мартин обвёл комнату взглядом; увидел сверкающие чёрным железом прутья у маленькой печи, прямоугольный стол с какими-то железными приспособлениями по обе стороны, шипованные изнутри кандалы на стене, и обрадовался, что его оставили здесь.

***

      Спустя время он готов был на любую другую пытку, лишь бы быть спущенным вниз. Дышать становилось всё труднее, голова кружилась, сводило плечи, кисти рук не чувствовались; хоть тюремщики и вышли, он уже не мог взяться за перекладину. Остаться б только в сознании! Так он может продолжать прилагать усилия, чтобы дышать.       Ещё некоторое время он висел, затрачивая неимоверные усилия на каждый выдох; потом закричал. Крик вышел настолько сдавленным и коротким, что Мартин решил — никто не услышит, и так он и сдохнет. Однако за спиной заскрипела дверь.       — Мартин, мы тебя снимем, когда ты честно расскажешь, как всё было, — сказал один из тюремщиков. — Не отрицай. Она не была пьяна, она бы не упала сама.       У Мартина темнело в глазах. Он изо всех сил напряг мышцы груди, чтобы заговорить.       — Ушёл. Оставил… мне… жаль, — надолго прерываясь, выдавливал он слово за словом. — Не… убивал.       Он почувствовал, что теряет сознание, а потом ему в лицо плеснули ледяную воду.       — Всё кончено. Говори. Ты попался.       Мартин уставился мимо них, широко открыв рот. Он хотел спросить — чего ради мне было убивать? — но уже не мог. «Снимите. Снимите. Снимите».       Воздух, недавно втянутый в лёгкие, было никак не вытолкнуть обратно.       — Снимай, а то сдохнет, — послышалось издалека, и Мартин полетел вниз. Его подхватили. Руки опали вдоль тела, в области плечей их скрутило совсем уж дикой болью. Он кое-как выдохнул, зашёлся кашлем, начал оседать на пол.       Его потащили к скамье, усадили и начали вправлять вывихнутые руки. Как только это кончилось, он снова соскользнул на пол. Мышцы и внутренности казались вытянутыми, непоправимо изуродованными. Рук от пальцев до локтей словно не было, ноги кололо иглами. Его затошнило — так мучительно, что он застонал в голос.       — Передохни минутку, Мартин, сейчас опять висеть пойдём.       «Минутку…» — оцепенело подумал Мартин, мелко вдыхая-выдыхая воздух и не желая понимать, чем ему только что пригрозили.       Наконец дышать стало не так больно. Снова начало жечь спину, руки понемногу оживали. Неуклюже сдвинув локоть вперёд, Мартин коснулся живота — вроде бы кистью — и содрогнулся от странного ощущения внутри, не похожего даже на боль. Рука была тяжёлая, обмякшая и совсем чужая, будто его потрогал другой человек — и не сказать, что живой.       — Ну что, Мартин? Зачем девушку-то убил?       Мартин не смог заговорить. В глазах потемнело, он поперхнулся подступившей рвотой и успел лишь повернуть голову набок, прежде чем потерял сознание.

***

      — …хреново выдерживает. Чуть не задохнулся.       — Но не сознался.       — Не я, говорит.       — Мда. Какой уж тут несчастный случай… льда на полу не было. И вообще, подозрительно это всё. Приехал чёрт знает откуда, никто его не знает, слугой прикинулся… Обычно такие по карманам на рынке шарят, а этот целый спектакль устроил.       Мартин, лежавший на боку носом в пол, напряжённо слушал тюремщиков и притворялся, что так и не очнулся — хотя ледяная боль в отходящих от онемения руках была едва переносимой, и не шевелить ими было довольно мучительно. Он не хотел отправляться обратно на верёвки. А ещё смутно надеялся, что услышит нечто, что может ему помочь.       «Может, сказать, что я хотел часы украсть? Ради них-то стоило…»       — Проблема в том, что мотива нет. Не было у этой семьи врагов. Они просто… пустышка.       — Может, он к ней полез, а она начала отбиваться и упала?       — Нет. Это надо совсем идиотом быть. Вот думаю, что враги архитектора могли много заплатить ему, чтобы выставить его балконы как опасные. Помнишь, скандал был насчёт того, что он отказался замок отделывать? Да и вообще не самый приятный тип.       Мартин ужаснулся — столько мотивов для убийства накидали, что не отобьёшься. Молчать он больше не хотел, да и не мог.       — Чтоб сдох этот ваш архитектор, — пробормотал он, открывая глаза.       — Прекрасно! — на него смотрел тот полицейский, который допрашивал его прошлой ночью. — Значит, ты питаешь к нему личную неприязнь…       — Ещё бы, — Мартин не без труда сел и начал понемногу двигать кистями рук, которые всё ещё кололо болью. — Из-за него девчонка умерла! И вы б попробовали!.. бегать по этому чёртовому балкону.       Не стоило так орать. Бешено забилось сердце, перехватило дыхание, и он умолк.       Его тюремщики замолчали и переглянулись. Потом вчерашний полицейский намочил в тазу какую-то тряпку и кинул её Мартину, чтобы тот мог умыться.       — Дай ему робу и какую-нибудь куртку. Допрошу у себя.

***

      По сравнению со вчерашним днём полицейский выглядел совершенно иначе, человечнее. Впрочем, возможно, так казалось после предыдущего допроса — этот хотя бы не пытал. Кроме того, Мартин чувствовал облегчение от того, что его выводят из камеры пыток и даже из подвалов.       А ещё этот тип вроде бы начал сомневаться в вине Мартина. Хотя, судя по вчерашнему, это могло быть лишь попыткой ослабить бдительность.       Пол шёл на подъём, и в конце концов Мартин уже еле полз. Ноги не желали слушаться, болели живот и грудь, про исхлёстанную спину и говорить было нечего — горела, как в огне. А хуже всякой боли было осознание, что его хотят убить.       Полицейский вёл себя до странного доброжелательно. Руки связал не слишком сильно, дал воды, разрешил остановиться, когда Мартину стало плохо на одуряюще свежем воздухе. Не торопил; даже ни разу не врезал. И, чем дольше они шли по неузнаваемой заснеженной улице, тем сильнее Мартину казалось, что вся эта вежливость неспроста.

***

      — Ты ведь сам понимаешь, что не сумеешь доказать то, чего нет, — сказал полицейский, усевшись за стол и забарабанив пальцами по вчерашней книге с описаниями виселицы. В солнечном свете, от которого у Мартина всё ещё слезились глаза, потёртая и одновременно гладкая обложка выглядела красивой, словно у книги сказок.       — Чего? — спросил Мартин. — Это ты себе, что ли, говоришь?       Полицейский холодно улыбнулся в ответ.       — Я говорю о твоей невиновности.       — Судите меня за кражу ложек, — Мартин хотел пожать плечами, но боль не позволила. — Я не отрицаю, что украл.       — Всем плевать на ложки. Ты же их взял для отвода глаз.       Мартин опустил голову и согнулся, отчего живот заболел с новой силой.       — Как ты выманил эту леди из зала, Мартин?       — Она вышла сама, — глухо ответил Мартин. — Попросила отвести на воздух. Я… отвёл. Чёрт бы меня побрал.       — Как это случилось, Мартин? Может быть, Георг прав, и ты… напугал её?       — Я не лез к ней.       — Я тебе верю, Мартин. Ты этого не делал, — пальцы полицейского начали поглаживать зелёный переплёт старинной книги.       Мартин затаил дыхание.       — Тогда на кой вы меня схватили?..       — Тебе её просто заказали — и я даже догадываюсь, кто. А знаешь что, Мартин? Мы не казним тебя; если ты назовёшь имя заказчика — отправишься в тюрьму и выйдешь оттуда живым.       Мартин ощутил, что в нём что-то сломалось — что-то, чему не следовало даже поднимать голову.       — Позовите того мужика с часами, он скажет, что девчонка вышла сама, — хрипло сказал он.       — Какого мужика с часами?       — Он был в комнате возле зала. Я проводил его туда. Может, он ещё не спал, когда она вышла. Он… с такими русыми волосами, как у меня, только короче, и с бородой. Острая борода. Костюм дорогой. Золотые часы на цепочке.       — Значит, ты утверждаешь, что девушка попросила вывести её на воздух, и ты отвёл её на балкон. И зачем-то, — полицейский подчеркнул это слово, сверля Мартина глазами, — пошёл с ней туда, где вас не было видно другим гостям…       Мартин снова выпрямился и потёр связанными кистями сальный от пота и вчерашнего жира лоб.       — Пошёл, потому что не знал, как надо. Я ж не настоящий слуга. И она, — он сглотнул, — была в тонком платье. Я предлагал ей одежду.       — И что она тебе на это сказала?       — Что скоро пойдёт домой.       — Ты стоял рядом?       — Да. Она жаловалась, что зря приехала. Несла чушь про платье. Ну, что денег нет на платье. Я на такое платье, как на ней было, двух лошадей мог бы купить.       — Она тебя раздражала, Мартин?       — Нет. Меня не раздражают женщины.       — Она тебе понравилась?       — Нет, чёрт возьми!       — Что было дальше?       — У неё были тонкие рукава, — начал вспоминать Мартин. — Она положила ладони на перила… Я думал, что ей холодно — и не обратил внимание, как сильно она наклоняется вниз.       — Там не такие уж низкие перила.       — Низкие. И она… была высокой, — вспомнил Мартин, глядя вбок и представляя её стоящей рядом. Пустота, мороз, сверкающие в воздухе снежинки… — Невероятно для женщины — даже выше меня. Могла потерять равновесие.       — Встаньте и выпрямьтесь.       Мартин сделал, как ему сказали.       — М-м. Значит, она — без малого шесть футов.       — Она ещё и недавно выросла. Равновесие могло быть плохим, — пробормотал Мартин, чувствуя, что ему и самому стало тяжело держаться на ногах. И как он не подумал обо всём этом вчера, за секунды до её падения?       — Как она упала?       — Не знаю. Я уходил. Потом она закричала, — Мартин сглотнул и обшарил взглядом углы комнаты. — Я увидел только край платья. И потом — поломанную на лестнице.       — Да, неприятное зрелище, — сказал полицейский и, когда перед лицом Мартина поплыла кроваво-чёрная улыбка, вдруг спросил: — А тебе что-то говорит имя Леонард Майер?       — Нет. Это кто? …её отец?       Полицейский резко качнул головой.       — Всё-то у тебя сходится. Падения не видел, на имени заказчика невинные глазки делать научился. Только мы и не таких раскалывали, Мартин из Акерланда! Сколько тебе обещал Майер?!       — Какой, к чёрту, Майер?!       — Тот, от кого ты ждёшь алиби, подлец!       Мартину снова стало страшно; ему было не за что ухватиться, не в кого верить, мнимой заботой его лишь пытались расколоть. Да ещё и чувствовал он себя ужасно. Что и говорить, камера с крысами действительно стала одним из самых желанных мест на земле.       Он шагнул было назад, но полицейский железным тоном велел ему сесть. Мартин неуклюже опустился на стул.       — Сейчас я тебе устрою очную ставочку с твоим Майером. Посмотрим, что он скажет, узнав, что ты решил его сдать.       Мартин не нашёл сил ответить. Он уставился на книгу и начал вспоминать, как листал однажды подобную. Что-то там было? Какие-то магические ритуалы…       «Может быть, Гертрауде могла бы что-то придумать», — подумал он о своей знакомой. Пожалуй, в этом городе она была единственной, кто мог бы как-то помочь. Она хорошо относилась к Мартину. А люди хорошо относились к ней; доверяли её искусству и умениям.       Впрочем, как может ведьма помочь снять несправедливое обвинение? Скорее всего, он просто слишком хорошо помнит, как однажды она спасла его. Но там было заклятие, а теперь…       Он отвёл взгляд от умиротворяюще зелёного переплёта и низко опустил голову.

***

      Пока Майер добирался до места, Мартин весь извёлся. Сил не было даже сидеть, ныли мышцы, рёбра, противно липла к окровавленной спине одежда. Полицейский изредка посматривал на него и что-то писал — поди, сотни тысяч мотивов для убийства Мартином вчерашней беглянки.       Мартин сгибал и разгибал пальцы, подозревая, что после нахождения здесь его снова подвесят на перекладину, и пытаясь «надышаться перед смертью». Не стоило загадывать, с чем придёт Майер. Может, скажет, что ничего не слышал, да ещё и начнёт обличать как отравителя… Что бы у него ни было с этим архитектором, рассчитывать на его сочувствие не следовало.       Дверь резко открылась, и он вошёл. Такой же, как вчера — простой с лица, но красиво и богато одетый. Взглянул на Мартина и поспешно отвёл взгляд.       — Вы хотите, чтобы я рассказал о вчерашнем вечере? — спросил он, подойдя к полицейскому и усевшись прямо напротив него. — Боюсь, я проспал случившееся.       — Расскажите, когда вы в последний раз видели леди Патрицию, — вежливо попросил тот.       — В зале, — ответил тот, и Мартин почувствовал, что остатки надежды рухнули. — А ещё я слышал, как она шла мимо комнаты, в которую я пришёл отдохнуть.       Мартин оцепенел. Неужели случится чудо?       — Слышали? Она говорила?       — Просила слугу, которого теперь, как мне сказали, задержали как убийцу, проводить её на воздух. Я… запомнил это, так как до этого он предлагал проводить на воздух меня. Такое вот… совпадение. А потом я заснул.       — Что ж, я не сомневался, что ваши показания совпадут…       — Я не лгу. К тому же от моих показаний нет проку, ведь меня не было на балконе.       Слово «балкон» в его речи прозвучало как нечто неприятное, да и вообще он теперь держался куда строже.       — Вы давно в плохих отношениях с господином Штальбергом. И давно пытаетесь доказать нецелесообразность тех или иных деталей его сооружений. Между тем у него значительно больше заказчиков. Деловая хватка, скажем так. При том, что вы — архитектор ничуть не хуже.       — Штальберг вообще не архитектор, — неожиданно резко сказал Майер. — Его постройки не прослужат и столетия. Я уже не говорю об этом несчастном случае с бедняжкой Патрицией. Я изначально знал, что этот балкон ужасен. И не пытайтесь выставить это как мою зависть.       — Архитектор он или нет, по-вашему — мне всё равно. Беспорядки на открытии его зданий вы устраивали. Выступление на выставке скульпторов сорвали. И уж не ваших ли рук дело тот нашумевший несчастный случай на стройке? Не отвечайте, я знаю вашу версию. Вы на многое пошли, чтобы доказать, что строения господина Штальберга опасны.       — Не на убийство.       — Конечно, сами вы его не убивали. Как вы познакомились с этим человеком? — полицейский кивнул на Мартина.       — Я с ним не… — Майер сначала глянул мельком, а потом его небольшие светлые глаза чуть расширились. — Господи, это что же, тот слуга?       — Не слуга. Притворявшийся слугой исполнитель заказанного вами убийства.       — Не мелите чушь!       — Ну, вам-то нечего бояться. Вы же понимаете, что мы не сможем привлечь к настоящей ответственности вас — так же, как и всегда. Можете честно рассказать, как всё было, это вам не повредит.       — Допросите Штальберга. Спросите его, как он за завышенный гонорар исправил свои первоначальные наработки, сделав перила непомерно низкими, — Майер говорил всё громче и быстрее. — Это он — настоящий убийца. Он, да владелец замка. Но их вы тоже не сможете заставить отвечать! А людям нужно ощущение справедливого возмездия — именно поэтому вы копаете под меня. Чтобы было кого вздёрнуть — моего якобы соучастника. Вот и всё.       Лицо полицейского было как камень. Пару секунд Майер молча смотрел на него, а потом, слегка дрожа, развернулся к выходу.       Мартин отчаянно уставился на него. Проклятый полицейский сейчас, небось, решит, что это признак сговора! но он не смог ничего с собой поделать. Ему было жизненно важно почувствовать, что кто-то есть на его стороне.       Майер отвёл взгляд и быстро вышел из помещения.

***

      Когда допрос закончился, за окнами кабинета давно сгустилась тьма. Одни и те же вопросы, одни и те же предположения. Полицейский вытряс из него всё — когда приехал, где остановился, где нашёл костюм, как попал в замок, что и у кого хотел украсть. Всё, кроме того, что так хотел услышать — признания вины.       Мартин знал, что не должен признаваться. И не потому, что не был виноват, но потому, что признание означало смерть. Он держался, держался как мог, говорил спокойно, несмотря на желание то ли заорать на издевающегося над ним человека, то ли закрыть глаза и отказаться произнести ещё хотя бы слово. И теперь, видя сложенные возле книги бумаги, Мартин уже надеялся, что мучения на сегодня кончены, что он спокойно вернётся в камеру, но полицейский внезапно посмотрел на него в упор и сказал:       — Что ж, ты лишился шанса на сломанную шею. Завтра тебя повесят — по-настоящему.       Внутри у Мартина всё заледенело. Завтра?       — Ясно, что Майер нанял тебя. Ты не просто так просил о встрече с ним. А думаешь, я не видел, как ты взглядом умоляешь его о помощи? Так не смотрят на незнакомцев.       Мартин лишь открыл рот, но так и не смог ничего ответить. Осознание своей непоправимой ошибки раздавило его на месте. Чудовищное совпадение, что именно этот человек с часами оказался в числе подозреваемых. Чудовищной глупостью было надеяться, что он захочет и сможет встать на сторону обвиняемого.       И не было ничего невыносимее понимания — завтра Мартин умрёт.       — Утром судья вынесет обвинительный приговор, а после полудня тебя повесят. Я делал всё, что мог, чтобы ты получил лёгкую смерть.       Мартин не отвечал, не дышал, не двигался. Просто смотрел на книгу, пока она не расплылась в мутное зелёное пятно.

***

      По пути обратно в здание тюрьмы Мартин собрал все силы и попытался сбежать. Дрался так, как только было возможно со связанными руками и болью во всём теле — терять-то всё равно было нечего. Орал: «Меня хотят убить! Убивают!!! Помогите!» Все прохожие просто скользили мимо, ускоряли шаг. Только одна женщина остановилась и пристально всмотрелась в него, даже шаг вперёд сделала.       — Я не виноват!!! — завопил на всю улицу Мартин.       …И тут же получил сильный удар по голове.

***

      Гертрауде кинулась к полицейским, волокшим в тюрьму только что сопротивлявшегося, а теперь потерявшего сознание человека. Чутьё ведьмы говорило ей, что этому человеку нужна помощь — в его воплях ей отчётливо слышались страх смерти, переживаемая им несправедливость, боль.       — Стойте, стойте! — закричала она, но они стремительно шли вперёд, таща обмякшего пленника под руки по снегу. — Этот человек не виноват в том, в чём его обвинили!       — Будто бы ты знаешь, в чём, — грубо отозвался один из полицейских.       Гертрауде побежала ещё стремительнее. У неё не было никаких особенных умений по части скорости передвижения, и магия её была не из тех, что применяются в сражениях, но, к счастью, ворота были заперты, и она успела подбежать прежде, чем их открыли.       — Я хочу знать, кто ведёт его дело, — выкрикнула она, встав перед воротами. Оба полицейских промолчали, и Гертрауде посмотрела на того, кто выглядел менее уверенно. — Отвечай.       — Хуберт Штайн, — сказал тот, словно бы сам удивляясь тому, что отвечает ей. Гертрауде кивнула и, встав на колени, подняла голову пленника обеими руками, чтобы взглянуть ему в лицо.       Мартин. Его глаза были закрыты, лицо опухло от ударов, и намазанные чем-то волосы частично слиплись, частично топорщились в разные стороны — но она не могла не узнать его. Она лично снимала с него древнее заклятие, превратившее его в собаку. Он приходил к ней и позже — приводил парня, на которого навели сглаз, и спрашивал совета касательно лошади, подцепившей хворь магической природы. Она не раз сидела с ним за одним столом, показывала свои книги, делилась лечебными травами…       «Держись».       — Я могу пойти с вами и подлечить его раны? — спросила она, водя ладонями поверх его тела. Наспех, сквозь одежду, она могла сделать не так много.       — Зачем? Его ж повесят завтра, — нервно хмыкнул один из полицейских.       — Не можешь, — перебил другой. — Отойди, пока не арестовали и тебя.       Гертрауде поднялась и отступила в сторону. Проводив их взглядом, она развернулась и бросилась бежать в полицейский участок.

***

      — Вы-то меня знаете, Хуберт. Я не путаю невиновных людей с убийцами.       — При всём уважении, леди Гертрауде, это дело уже закрыто. Есть мотив, есть свидетели. Весь высший свет — нет, весь народ — желает скорейшей казни убийцы.       — Но вы должны желать справедливости.       — Именно этого я и желаю. — Лицо Штайна казалось сухим и жёлтым, под глазами лежали тени. — Именно поэтому снисхождения не будет. Кем бы вам ни приходился этот Мартин…       — Кем бы вы его ни считали, он не убивал ту леди. Я могу это доказать.       — Как? Вы что же, сидели в кустах перед дворцом? — насмешливо сказал Штайн, помахивая перед лицом тяжёлой книгой в старинном переплёте.       Почти в таком же у Гертрауде была книга по изучению спиритизма.       — Мы вызовем дух этой девушки и спросим, как она умерла.       Хуберт Штайн смотрел на неё с явным сомнением. Как полицейский, он должен был воспротивиться подобным методам выяснения правды. Но как человек… Он был одним из тех, кто приходил к Гертрауде за исцелением для больных детей. Он видел, как его дочери, только что задыхавшиеся — и истекавшие кровью, как больные гемофилией — на его глазах восстановили дыхание, порозовели и заговорили с ним. Он не мог сказать ей, что не верит в её ритуалы.

***

      Двое помощников Хуберта смотрели на него, как на сумасшедшего, а на Гертрауде — с подозрением, но тем не менее не решились воспротивиться его требованию и приняли участие в сеансе спиритизма. И теперь все четверо сидели за столом, образовав круг, и держались за руки, глядя на дрожащую стрелку на простенькой спиритической доске. Руки у всех леденели — комнату выхолодило за несколько секунд, сильнее, чем если бы здесь было открыто окно. Воздух казался дрожащим и словно бы затуманенным.       — Дух Патриции, ты здесь? — спросила Гертрауде, ощущая чужое, тревожное присутствие.       Стрелка качнулась и поползла к слову «Да». Остановилась.       — Благодарю тебя за появление. — Гертрауде собрала все внутренние силы, чтобы не спугнуть духа. Она должна была задать ему тот самый вопрос, который мог разгневать его или даже прогнать. — Ты помнишь слугу, который проводил тебя на балкон и предлагал принести тебе одежду?       «Да».       — Он толкнул тебя?       Стрелка задёргалась и поползла по кругу. «Нет».       — Ты смотрела вниз с балкона?       «Да».       — У тебя кружилась голова?       «Нет».       — Ты потеряла равновесие?       «Да».       Стрелка дрожала, пока перемещалась по доске. Дрожала сильнее с каждым новым вопросом. Гертрауде заклинала Патрицию не уходить.       — Слуга стоял рядом?       «Нет».       Гертрауде ощутила прилив безумной благодарности к духу. Она искренне поблагодарила его и завершила сеанс по всем правилам. И подняла взгляд на Штайна.       — Я не понимаю. Ведь всё было так очевидно. Подозреваемый пытался обеспечить себе алиби именно при помощи Штальберговского заклятого врага; а главное, он пытался бежать с места пре… с этого балкона, — Штайн покачал головой. — Идите, леди Гетрауде. Я обдумаю результат нашего… эксперимента.       — Вы должны отпустить его.       — Послушайте, да где это видано, чтобы вызов духа… — возмутился было один из помощников Хуберта, но тот лишь махнул рукой.       — Попрошу вас всех оставить меня.

***

      Очнувшись, Мартин почувствовал движение и открыл глаза. Под ним мелькали ступени лестницы; его несли, перекинув через плечо. Очевидно, в тюрьму. Или снова в камеру пыток. Помня об обещании полицейского, он даже почти не ощутил разницы.       — Если вы дадите мне сбежать, я… я заплачу вам, — пробормотал он, как только идущий позади тюремщик заметил, что он очнулся.       Тот взорвался хохотом:       — Ну насмешил! Да ты за всю жизнь столько денег не накопишь.       Мартина поставили на ноги и повели по уже привычному мрачному коридору. Он чувствовал себя… необычно. Всё время после подвешивания у него ныли плечи, живот, грудь — теперь ощущались лишь боль в местах ударов кнута и в голове. Словно бы он и не висел столько времени привязанным за руки, или словно с момента пыток прошло несколько суток.       Он пытался придумать, что можно сделать. Ещё в прошлую ночь стало ясно, что замок не вскрыть. Ему даже не удалось свистнуть нигде ничего похожего на отмычку. Эти типы знали своё дело. Оконце — до него не добраться, а даже если б и мог кто спустить снаружи верёвку, из такого крохотного не вылезти. По всему выходило, что ему конец.       — Послушайте, — он вспомнил версию Майера, — они просто схватили кого попало, чтобы успокоить горожан. Я не хочу подыхать из-за того, что этому упырю нужно быстро раскрыть дело!       Тюремщики молча ускорили шаг. Мартин нехотя переставлял ноги, но после тычка в бок пришлось пойти быстрее. В голове крутилось, что это — практически последний раз, когда он идёт куда-то. Следующей будет прогулка до виселицы.       Ему оставили свет — зажгли лампу, висевшую на стене напротив камеры. Хотели забрать куртку, но потом один из них слегка поёжился и пробормотал: «Оставь ему». Потом даже еду принесли. А потом наконец оставили в покое.       Мартин сел на лежанку, сунул подбородок в ворот куртки, хотя это и было немного больно из-за опухшей челюсти. Кожа на кистях рук всё ещё ощущалась местами онемевшей, особенно по ребру ладони; но он мог двигать руками, мог ходить, дышать, есть.       Завтра не сможет.       Он вспомнил Карин, которой обещал вернуться через пару дней после праздника. Так и не успели пожениться, собирались этой весной. Бедная Карин. Надо было расстаться ещё давно, но он не мог. Они как будто были семьёй. Даже пару лет назад, когда они ещё ничего не обещали друг другу, когда не строили планов вместе, он уже тогда чувствовал себя, будучи у неё — дома, уже видел, как озаряет его собственный дом её присутствие. Да, они уже давно ничего не могли изменить.       Мартин даже представить не мог, что она почувствует, узнав о его смерти. Да ещё какой. Это тебе не несчастный случай по пьянке.       «Я постараюсь тебе не сниться», — подумал он. И начал представлять, что отсвет лампы на стене — на самом деле от очага. Что она рядом, тёплая, живая, и её русые волосы в свете огня горят золотом. Что она вот-вот обернётся и улыбнётся ему.       Потом воображаемая Карин исчезла. Какое-то время были только холод, страх и крысиный писк, от которого почти что звенело в ушах. Одна из крыс показала нос из угла и шмыгнула к миске.       — Э, нет, — Мартин забрал еду у неё из-под носа и взялся за ложку. Было невкусно, но сытно и совершенно не противно. «И чего все говорят, что в тюрьмах хреново кормят?»       После еды внезапно захотелось спать. Это не была обычная усталость, его буквально сваливало с ног, глаза неуклонно и крепко закрывались. Вероятно, удар по голове давал о себе знать, а может быть, просто нервы. Он тряхнул головой.       — Я не хочу, — произнёс он с неожиданным страхом. Если теперь заснуть — день кончится. А завтра… завтра смерть.       Он встал с лежанки и принялся быстро ходить по камере. Крысы притихли.       — Здесь кто-то есть? — спросил он, но, как и ожидалось из-за царившей вокруг тишины, в соседних камерах никто не отозвался. — Вот чёрт, подыхать завтра, и даже поговорить не с кем… я не хочу подыхать, чёрт возьми!       Он ещё раз, как и вчера ночью, попробовал на ощупь все прутья — ни один не гнулся и не был перебит. Обшарил пол и все стены в камере — никакого намёка на потайной ход. Сон всё ещё склеивал ему глаза, свет лампы казался призрачным, в налитой тяжестью голове слегка звенело.       «Если я не засну, завтра у меня не будет сил. Даже если… представится шанс, я его упущу. Надо лечь», — с этими мыслями он рухнул на лежанку и начал было засыпать, но тут его что-то с силой схватило за ногу и рвануло вниз, во тьму. Он моментально проснулся. Примерещилось…       Неожиданно Мартин понял, что хотел бы всю ночь видеть кошмары. Да, в них его будут избивать, преследовать, в них может прийти черноротый призрак Патриции, но в них он будет жить. Хуже будет, если он просто провалится во тьму и очнётся уже от скрежета замка.       Испуганный этой мыслью, он попытался поднять голову, но она тяжело опустилась обратно, и Мартин заснул.       Без сновидений.

***

      Не спавший всю ночь Хуберт Штайн сидел за столом, на котором буквально вчера проводился спиритический сеанс, и думал. Леонард Майер ухитрился достать его за все годы его службы. Если теперь казнить его подельника, он, возможно, успокоится. Ох уж эта проклятая война между ним и Штальбергом…       А ещё горожане как-то узнали, что дело об убийстве на празднике молоденькой девушки ведёт именно он, и с утра стояли на улице, вопреки холоду, крича: «Повесить убийцу! Наши дочери должны быть в безопасности!»       Вот только Хуберт уже сомневался, что убийство было.       Когда позавчера вечером к нему притащили подозреваемого, всё выглядело кристально ясно. Был пойман при попытке побега, выглядел совершенно безумно, причину своего нахождения на балу выдал просто никакую. Это потом он уже начал говорить о Майере, о том, что подлил тому сонного зелья и хотел украсть часы, на выручку с которых можно купить целый дом. Ну так у него было время придумывать — целая ночь.       И, опять же, не о ком-то — о Майере. О единственном, кто, как он думал, может за него вступиться. Хуберт невесело засмеялся, вспомнив, как стремительно Майер уходил вчера из его кабинета, почти не взглянув на подозреваемого. «Что, не вышло, Мартин из Акерланда?»       Но его упорство в нежелании сознаваться, и этот спиритический сеанс… Кто-кто, а леди Гертрауде шарлатанкой не была.       Тут в кабинет заглянул один из помощников Хуберта.       — К вам… — начал было он, и тут же его оттеснил с дороги Леонард Майер. Он держал в руках завёрнутое в покрывало нечто, подозрительно напоминавшее вытянувшийся женский труп.       — Какого дьявола? Кто это? Что вы творите?! — Хуберт вскочил.       — Это — модель. Я делал её эти два дня, — теперь было видно, что Майер не спал ночью — его белки покраснели до самых краёв радужек. — Она полностью соответствует по весу, размеру и пропорциям телу девушки, подобной Патриции. Сейчас мы с вами едем в замок. Проведём с ней несколько экспериментов.       Хуберту хотелось послать Майера ко всем чертям, сказав, что сравнение хоть и бы и хорошо сделанной куклы и живой девушки невозможно по объективным причинам, но…       «Слуга стоял рядом?»       «Нет».       — Хорошо, господин Майер. Я согласен.

***

      Мартин ничего не почувствовал, когда понял, что его последняя ночь кончена, и всю её он проспал. Он молча сел на лежанке, уставился в лица тюремщиков, не разбирая их черт. В голове был туман.       — Пять минут тебе поесть и собраться. Суд через пятнадцать минут.       — Это не суд, — хрипло сказал Мартин. Судья просто озвучит ему полученное ещё в минуту смерти Патриции обвинение — «убийца», — подпишет приговор, и его отправят к палачу.       Тюремщики скучающе пожали плечами и ушли.       На этот раз Мартин не пытался согреться. Было неважно, холодно ему или тепло. Он пару раз провёл окоченевшими ладонями по волосам, помочился в стоящее в углу камеры ведро, даже не вздрогнув от прикосновения ледяных как у трупа пальцев к горячей коже; потом попробовал поесть, но его вырвало, как только первая ложка оказалась во рту. Раньше Мартина никогда не тошнило от нервов; тело словно сказало ему, что принимать пищу больше нет смысла.       Всю питьевую воду он извёл на умывание.       Тюремщики не шли за ним, и он почему-то догадался — хотят дать время. Только время было уже не нужно.       «Неужели я так и умру, не сопротивляясь, как старая лошадь на бойне?» — подумал он, но ничего не почувствовал по этому поводу.

***

      Всю дорогу до здания суда их сопровождали крики: «Убийца! Убийца! По-ве-сить! По-ве-сить! Мы хотим возмездия!» Близко толпу не подпускали, но какой-то частью сознания Мартин ощутил страх — что, если вся эта тёмная масса рванётся к ним, растерзает его в куски? Он вдруг снова почувствовал своё тело живым, ощутил, как колотится сердце, как хочется пить, как ноют вчерашние раны от кнута.       «А вдруг мне удастся убедить судью. Может, я не умру сегодня?»       Здание суда было роскошным, как какой-нибудь замок. Так с виду и не скажешь, что отсюда людей выводят умирать или гнить в камере с крысами.       Внутри не было буйствующих толп. Была тишина. Лишь шаги отдавались эхом, разносились далеко. На Мартине была тюремная роба и куртка кого-то из тюремщиков, но ботинки ему оставили те же — часть униформы слуги, — и жёсткие каблуки стучали точно как на балу. Он попытался вспомнить того себя, надеявшегося получить денег и свалить домой, с азартом игравшего чужую роль — но хотелось думать только о доме.       А дом был так безнадёжно далеко, что мысли о нём не имели ни капли осязаемости.

***

      Мартин не смотрел на расследовавшего смерть Патриции полицейского. Тот начал свою речь со стандартных слов и клятв и теперь говорил таким же ровным неживым тоном, так что его слова временами ускользали от слуха.       — …Несмотря на попытку побега с места… происшествия, я засомневался в причастности обвиняемого. Кроме того, известный архитектор, господин Леонард Майер, предоставил в распоряжение полиции макет натуралистичного женского тела для проведения некоторых экспериментов. В ходе них было установлено, что при падении по причине внешнего воздействия тело падает чуть дальше того места, на котором лежала погибшая. Когда же падение происходит в результате потери телом равновесия, оно оказывается ровно на том месте, где была обнаружена Патриция. Помимо этого, мы выяснили, что перила балконов и впрямь опасно низки. В связи с вышеизложенным прошу переквалифицировать дело об убийстве в расследование обстоятельств несчастного случая, обвиняемого, Мартина из графства Акерланд, допрашивать как свидетеля, и создать комиссию по определению уровня безопасности данного строения.       Мартин не верил своим ушам. Было трудно дышать, словно его снова повесили на перекладину. Этот человек, вчера вечером обещавший ему виселицу, встал на его сторону? Может быть, он, Мартин, отключился и спит?       Так же, как во сне, он выслушал двух свидетелей, которые напирали на то, что он убегал от них — сначала одного, потом другого.       — У них было оружие, — с места прохрипел он. — Я думал, что меня убьют.       — Тишина в зале, — строго сказал судья.       — Где находился подозреваемый, когда вы оказались на месте?       — Стоял, перегнувшись через перила, и смотрел вниз.       — Что вы делали дальше?       — Как он и говорит, я достал кинжал, но я не угрожал ему смертью. Просто потребовал стоять на месте.       — И только тогда он побежал.       — Да. Мы преследовали его; он разбил балконную дверь и попытался уйти по лестнице, но там уже ждала стража.       — А что бы вы сказали о безопасности балкона? Вы стояли на нём и даже бежали по нему.       — Вообще-то… честно говоря, балкон там паршивый. Пока мы преследовали его, я боялся, что он развернётся и, когда начнётся драка, кто-то из нас окажется внизу.       — Вопросов больше нет, ваша честь.       Мартина трясло так, что приходилось до боли сжимать зубы, чтобы не лязгать ими. Он должен был выглядеть спокойно. До конца. Иначе судья решит, что он убил девушку, и его повесят, несмотря ни на что.

***

      Решение суда зачитывалось так долго и началось так издалека, что Мартин пару раз чуть не упал в обморок, пока его слушал. Глаза заволакивало тьмой, кровь отливала от лица, и ему приходилось кусать щёку в кровь, чтобы прийти в относительную норму. Он боялся прослушать главное, боялся, что очнётся в тишине после последнего стука судейского молотка и даже не успеет сказать что-то в свою защиту. Хоть он и сказал всё ещё во время своего выступления, было жизненно важным продолжать воспринимать происходящее.       — …после изучения всех обстоятельств дела и допроса свидетелей суд принимает решение: Мартина из графства Акерланд признать невиновным в убийстве. Открыть дело в отношении Мартина из Акерланда по причине кражи и покушения на кражу в особо крупном размере…       Больше Мартин ничего не услышал. Зал потемнел и закружился, и, как он ни пытался оставаться в сознании, всё окончательно померкло.

***

      Когда он очнулся, то увидел Гертрауде. Та склонялась прямо над ним. Над её головой раскинулось светло-серое, с редкими мельтешащими снежинками, небо. Небо плыло; они куда-то ехали.       — Господин Майер заплатил залог. До суда тебя отпустили, — сказала она и погладила Мартина по голове. — Он даже сказал мне, что будет настаивать на штрафе вместо тюремного срока и оплатит его вместо тебя.       — Это правда? Гертрауде… это правда, меня не повесят? — Мартин попытался приподняться с её колен, но она не позволила.       — Не повесят, Мартин, — сказала она и улыбнулась. — Мы едем домой.       — Но почему Майер… я ж подлил ему зелье, я хотел обокрасть его спящего… — забормотал Мартин, которому казалось, что решение суда ему приснилось.       — Майер хочет, чтобы ты выступил свидетелем в суде над архитектором Штальбергом. Однако я совершенно уверена, что суда не будет. Да и он сам это понимает. Конечно же, балкон они перестроят — но не более того.       — Тогда почему?..       — Я немного знаю его, — Гертрауде задумчиво прищурила тёмные глаза и снова погладила Мартина по голове, бережно расправляя волосы. — Ты для него — одна из жертв непрофессионализма архитектора Штальберга, а Штальберга он презирает и ненавидит. Поэтому он и решил тебе помочь.       Горло Мартина перехватило рыданием.

***

      — Там, на допросе, я вспоминал твой дом, — сидя в кресле у неразожженного камина, в комнате, пахнущей всевозможными травами, Мартин обхватывал руками стакан чая и чувствовал, как тот разгоняет холод в его теле. — Это ведь ты помогла мне. Я… я как знал, что только ты можешь… Полицейский хотел повесить меня…       — Я предложила ему спросить саму Патрицию.       — Она жива? — встрепенулся Мартин, но Гертрауде с сожалением покачала головой и, взяв в руки старинную книгу в зелёном переплёте, показала ему обложку. По обыкновению длинное название начиналось со слов «наука о спиритизме». — Ты говорила с ней… Ей очень плохо? Я до сих пор помню, как она кричала.       — Увы, я не знаю, — Гертрауде посмотрела, как он ёжится, словно от холода, и, пройдя к камину, начала складывать поленья для розжига. — Я ничего не спросила о ней самой — лишь то, что касалось обстоятельств падения. Но чудом стало уже то, что она не ушла. Духи не любят отвечать на вопросы о своей смерти.       Она помолчала немного. Разожгла огонь.       — Похоже, что леди Патриция тоже очень хотела помочь тебе. И я понимаю её. Ты… будь осторожен, Мартин. Ты не должен оказаться на виселице. Никогда в жизни.       Гертрауде обернулась — с глазами, блестящими от слёз, с настолько заботливой улыбкой, что Мартин не вспомнил бы подобной даже на лице родной матери — а затем, наклонившись, крепко-крепко обняла его. И Мартин необычайно остро ощутил, что жизнь повернулась к нему одной из своих светлых граней.