Deja entendu

Я весь хотел бы клавишами стать, Чтоб только пальцы легкие твои Прошлись по мне, заставив трепетать, Когда ты струн коснешься в забытьи. Но если счастье выпало струне, Отдай ты руки ей, а губы - мне! Уильям Шекспир, 128 сонет Когда Сальери вошел в музыкальную комнату, Моцарт был уже там. Он играл, не замечая присутствия Антонио. Услышав музыку, Сальери инстинктивно замер, как будто звуки мелодии не подпускали его ближе. Как будто музыка могла ускользнуть, исчезнуть, как в его сне. Он остановился и слушал. Не мог пошевелиться. Забыл обо всем, осталась только музыка. Антонио казалось, что мелодия звучит для него одного. Эта музыка была создана для него, звучала только для него, он знал это. Только он мог по-настоящему оценить эту музыку, мог почувствовать ее. Сальери не просто слушал эту мелодию, он дышал ею, проживал ее мгновение за мгновением. Он никогда не слышал ничего ближе. Так он простоял несколько минут, забыв даже про присутствие Амадея. Казалось, играл не он, музыка лилась сама собой, рождалась на небесах. Когда Антонио наконец осознал, где он и кто играет эту мелодию, он уже собирался подойти ближе, чтобы Моцарт заметил его, но на пару секунд что-то снова удержало его. Он смотрел на Амадея, и за тем, что он играет, не сразу разглядел, как он играет. Моцарт играл то страстно, увлеченно, сильнее наклоняясь к инструменту, словно стремясь быть ближе к нему, то едва касался клавиш невесомыми, почти нежными движениями. Он играл так, как мог бы любить. Совсем по-другому, не так, как перед слушателями. Это был настоящий Моцарт. Тот, каким он мог быть только в одиночестве. Тот, каким его еще никто не видел. Он играл, лаская клавиши, мягко подчиняя их себе. Мог делать с ними все что хотел, добиться любого звучания, знал наизусть все прикосновения и те звуки, которые появятся, стоит ему пожелать. Инструмент, клавиш которого касались его пальцы, казался живым существом. Да, он был живым, чувствующим, тоскующим и нежным, льющим слезы и смеющимся переливчатым смехом. Он был продолжением самого Моцарта, его частью. Сливался с ним в одно целое и отзывался на каждое его прикосновение. Это было волшебно. Сальери не мог и представить подобного. Он был поражен. Все еще не двигался с места. Был очарован и убит. Он наблюдал нечто мистическое, почти невероятное, то, чему нельзя было научиться и чего нельзя было понять. Мелодия затихла. Моцарт закончил играть. Он не спешил вставать, даже головы не повернул в сторону Сальери. -Что вы думаете, герр Сальери? – услышал Антонио голос Амадея. -Это… невероятно, - ответил Сальери. Он чувствовал, что у него сбилось дыхание, и не мог найти этому объяснения. -Вам нравится? – Амадей наконец посмотрел на него, и этот взгляд был непривычно серьезен. Нравится ли ему? Он все еще не мог прийти в себя и поэтому просто кивнул. -Как… как давно вы поняли, что я здесь? – спросил Сальери. На мгновение он почувствовал себя виноватым, как будто увидел святыню, то, что не предназначалось для его глаз, как будто вошел обманом. Амадей улыбнулся, но уже не так, как раньше. Почти незаметно, только слегка приподнял уголки губ. Улыбка получилась неловкой и нежной. Антонио не мог понять этого человека. Сегодня он был совсем не таким, как вчера. Куда исчез этот нелепый смех, эта сияющая улыбка ребенка? И то выражение в глазах… Моцарт встал и подошел к Сальери. Он был так близко, что Антонио услышал его шепот, почти беззвучный и словно обжигающий кожу. -С самого начала. Сам не вполне отдавая себе в этом отчета, Сальери несколько секунд рассматривал Моцарта, черты его лица, линию губ, глаза, которые больше не смеялись. Амадей не отводил взгляда, спокойно, почти бесстрастно смотрел на Антонио в ответ. В этом спокойствии было что-то неестественное и вызывающее одновременно. Спохватившись, Сальери перевел взгляд в сторону. Его снова охватило то странное чувство. То чувство, когда Моцарт был слишком близко. Антонио чувствовал его дыхание. А еще – какой-то тонкий сладковатый запах, смутно знакомый и оттого близкий. От этого запаха кружилась голова. Нужно было отстраниться, сказать что-нибудь, чтобы нарушить эту тишину, вдруг заполнившую собой все. Он хотел нарушить ее и боялся. Это было странно, слишком близко, нереально, как во сне. Взгляд Моцарта скользил по его лицу, в этом взгляде было что-то отстраненное, почти строгое, это совершенно не соответствовало ситуации, это было ни на что не похоже. Все вместе – музыка, взгляд Моцарта, этот запах, тишина, все было особенным. Это притягивало, это пугало. -Это… и есть то, что вы хотели мне показать? – наконец спросил Антонио. Ему показалось, что он услышал голос незнакомого человека. Голос, который он никогда не слышал. Тишина разорвалась, и Амадей отстранился. -Нет, это так, небольшая импровизация, - проговорил он скорее рассеянно, чем притворно небрежно. Небольшая импровизация. Это так. Он снова сел за фортепиано и жестом пригласил Сальери сесть рядом. Антонио сел, стараясь по возможности избегать любого соприкосновения с Моцартом, но тот даже не замечал этого. Словно забыл о нем. Он начал играть. Он играл легко, свободно, казалось, он почти не касался пальцами клавиш, но все же он играл не так, как до этого. Он играл для Сальери так, как обычно играл для слушателей. Не так, как несколько минут назад в этой самой комнате. Но Сальери уже не мог почувствовать эту перемену. Он забыл дышать. Ему казалось, что он сходит с ума. Это была его мелодия. Мелодия из его сна. Он понял это с первой секунды. Мгновенно узнал эту музыку, ставшую его болезнью, его одержимостью, недостижимой мечтой. Это была она. В этой музыке Антонио слышал Бога. И Бог смеялся над ним в каждом звуке. Он не знал, сколько времени просидел вот так, бессчетное количество раз умирая и воскресая под эту музыку. Как выяснилось потом, десять минут. Моцарт закончил. Он не смотрел на Антонио, не видел выражения его лица. -Как давно вы написали ее? Кажется, вы говорили, несколько дней назад? – спросил Сальери. Он изо всех сил старался подчинить себе собственный голос. -Не совсем. Скорее, три месяца назад, - ответил Амадей, не отрывая глаз от клавиш. В задумчивости он легко поглаживал их, едва касаясь кончиками пальцев. Зачем же тогда он говорил про несколько дней? Если это намеренная ложь, то с какой целью? Три месяца. Это сходится, но… Разве не мог тогда Антонио где-нибудь ее слышать? Возможно, он услышал эту мелодию и запомнил ее, а остальное было игрой подсознания? -Вы играли ее для кого-нибудь раньше? Моцарт наконец посмотрел на него. -Я никому ее не показывал. Не знаю, почему. Чувствовал, что не нужно этого делать. А потом я увидел вас и понял… - его голос прервался, он замолчал на пару мгновений. -Понял, что я должен сыграть ее именно сейчас. И именно вам, - добавил он уже тише. Антонио не отвечал. Все это было совершенно невероятно, нереально. Амадей смотрел на него с вызовом, как человек, открывшийся ему, доверивший самое личное. Как будто готов был в любой момент сказать что-нибудь язвительное или выбежать из комнаты. Маска спокойствия слетела с его лица и упала к ногам Сальери. Перед ним снова был Моцарт. -Я понимаю, - произнес Антонио, стараясь успокоить дыхание. Он снова чувствовал, что дрожит. -Это самое прекрасное, что я слышал, - продолжил он. Он смотрел на руки Амадея, поглаживающие клавиши фортепиано, и почему-то ощущал бесконечную близость к этому человеку. В тот момент он внезапно понял, что будет испытывать к нему болезненную привязанность. Моцарт молчал. Он убрал руку с клавиш и остановил в паре сантиметров от руки Сальери. И так замер, не касаясь, но и не отодвигая руку. Потом заглянул в глаза Антонио, словно спрашивая разрешения. Это был сон, такой же странный, как и сам Моцарт. Сальери не двигался. И тогда Моцарт коснулся его запястья кончиками пальцев. И начал играть. Легко, почти неощутимо прикасался к коже, играл на ней - невесомо и нежно. Сальери завороженно наблюдал за движениями его пальцев. Это было удивительно. Он слышал мелодию. Чувствовал прикосновения Амадея к своему запястью. Невольно задержал дыхание, замер, словно боясь помешать чему-то великому и непостижимому, совершавшемуся у него на глазах. Когда Амадей снова поднял взгляд на Сальери, он улыбался. В его улыбке была благодарность. -А теперь вы сыграйте мне что-нибудь, - попросил он, убирая руку с запястья Антонио. Это был тот же Моцарт, с его раздражающим смехом и неуместным поведением. Тот Моцарт, что играл на его запястье совершенную музыку. Сальери кивнул и начал играть. Моцарт слушал с легкой мечтательной улыбкой, прикрыв глаза, явно наслаждаясь каждым звуком. Так они провели несколько часов, играя друг другу и иногда перебрасываясь короткими фразами или замечаниями относительно музыки. Антонио больше не чувствовал той неловкости. Был он, Моцарт, и их музыка. Больше не существовало ничего. Это была свобода, это была жизнь. Когда он пытался заснуть этой ночью, он вдруг вспомнил, что было не так в его сне. Что изменилось, что так поразило его. Человек за фортепиано. Это был Моцарт.