Свое Собственное Солнце

Предрассветные сумерки плотным туманом окутывают плечи, холодят ноги только зачинающимся днем. Фушигуро зевает в свой высокий воротник и внутренне вздрагивает. Черт бы побрал эти утренние миссии. Он никогда бы не подумал, что доживет до того момента, когда Годжо-сенсей будет будить его ни свет, ни заря. Несмотря на бесконечное детство и ветер в голове сенсей спокоен, стоит прислонившись к входу в общежитие и ждет вместе с ним. В нем ни капли усталости, ни намека на недосып; действительно сильнейший, даже ранние подъемы его не берут. А вот Кугисаки очевидно вставать рано по утрам не любит, Фушигуро с ней полностью солидарен в этом вопросе, но только скрывается чуть-чуть лучше. Нобара пинком открывает дверь, злясь на весь мир и проклиная пресловутые проклятья, вот только силы в ее ударе немного, под глазами синяки, которые она не успела замазать, а в глазах непробудная дрема. Единственная ранняя пташка среди них — это Итадори. Он, кажется, проснулся еще до того, как сенсей вырвал первогодок из объятий Морфея, и собирался не то на пробежку, не то на раннюю тренировку. И если в рамках его общей физической подготовки такое рвение к нагрузкам было вполне понятно, то подъем еще до первых петухов — вовсе нет. Свою пробежку он сегодня, конечно же, пропустил, поэтому и собрался на миссию быстрее всех и больше всех был готов этим утром к истреблению проклятий (только не говорите Годжо, а то он тоже начнет бахвальствовать). Пока они втроем ждали Кугисаки, Итадори решил все-таки немного размяться и пробежать пару кругов вокруг здания. — Зови Юджи обратно, — говорит сенсей Фушигуро. Рваные тени нервно подрагивают, Мегуми с неохотой достает руки из теплых карманов и складывает знакомые жесты теневого театра. Чернота под ногами рябит, принимает знакомые очертания, но не успевает воплотиться в жизнь. Фушигуро видит за углом Итадори, подбегающего к ним ленивой трусцой, и не отдавая себе отчета зовет: — Иди сюда, солнце. Предрассветные сумерки, уже не такие плотные, солнце потягивается после сна, нехотя вылазит из-за горизонта, и первые лучи нового дня озаряют картину мягким желтым свечением. Годжо-сенсей оторвался от стенки и приоткрыл в удивлении рот. Более чем за 10 лет его воспитания Фушигуро, тот в первый раз услышал из уст черноволосого что-то… ласковое? Сатору ведь точно не ослышался? Он переводит взгляд на Кугисаки и пытается понять не было ли у него сейчас слуховых галлюцинаций. Нобара же наоборот, кажется, наконец проснулась. Ее глаза чуть округлились, сдвинутые брови расправились, а на губах заиграла улыбка. Она вытянула вперед палец, показала сначала на Мегуми, затем на Юджи, и, не сумев себя сдержать, начала заливисто хохотать от выражения лиц своих двух лучших друзей. Фушигуро сразу понял, что из его рта вырвались вовсе не те слова, которые он хотел произнести вслух. Внутренне он яростно корил себя за недосып и за слабость перед ним. В душе наконец хвалил себя за то, что мог сказать кому-то хоть что-то приятное. Но еще глубже его сердце пропустило удар и с новой бешенной скоростью погнало кровь по венам. Краска прилила к щекам, в груди стало жарко и все, что он мог делать — это только как рыба открывать рот и переводить взгляд с сенсея на Кугисаки. Туда-обратно, открыть рот, закрыть. И только затем он смог перевести взгляд на Юджи. Тот определенно стеснялся. Под глазами розовым оттенком волос горело смущение. В глазах как всегда разливалось непреодолимое тепло. Его дыхание чуть сбилось от непродолжительного бега, воздух набирался в легкие маленькими порциями, вдох-выдох, но Фушигуро почему-то казалось, что дело совсем не в пробежке. Он смотрел на Итадори, пытаясь придумать себе оправдание. Тот смотрел на него в ответ, не злясь, не издеваясь и даже не смеясь, только лишь мягко улыбаясь. — А ты оказывается тот еще ловелас, Фушигуро Мегуми, — обливает его ледяной водой Сукуна. Его рот на щеке Юджи кривится в усмешке, приоткрытые глаза наблюдают с ехидством и неподдельной заинтересованностью. Итадори резко хлопает себя по лицу и с него будто выкачивают тепло. Взгляд тускнеет, уголки губ опускаются, пальцы вцепляются в щеку чуть сильнее положенного. — Я… в общем, я… гончей, да, гончей это говорить собирался, — добивает Фушигуро. Он надеется, что это объяснение покажется не только всем разумным, но и сразу же прояснит сложившуюся ситуацию, но он еще никогда в своей жизни так сильно не ошибался. *** — Мегуми, давай со мной в пекарню в Сибуя. Их сегодняшняя миссия завершилась чрезвычайно быстро. Видимо, битвы с проклятиями особого ранга обеспечили его выносливостью и некоторым неоспоримым боевым навыком, помогающим быстро избавляться от даже первоклассной мелочи. Если сейчас вернуться в колледж, пусть и даже на метро, они все равно успеют к концу учебного расписания и смогут позаниматься. Фушигуро уже прикидывает, что следует повторить из учебного материала, когда Годжо-сенсей (как всегда не планирующий работать) пытается оттянуть время возвращения. — Давай, Мегуми-чан, я же знаю, что ты любишь побаловаться иногда сладеньким, пойдем со мной в пекарню. Фушигуро недовольно хмыкает на такое обвинение в свой адрес, но тем не менее мерно шагает вслед за Сатору. Пекарня же на деле оказывается не пекарней, а каким-то Сладким Королевством. Три разных витрины: одна пекарня, одна кондитерская и кажется еще одна со всеми возможными сладостями мира. Годжо радуется как ребенок, Мегуми прикидывает вернется ли до заката сегодня домой, а двери уже принимают их в свои теплые коричные объятия. Спустя час Фушигуро с помощью лягушек притягивает сенсея обратно: — Нам давно уже пора быть дома. Если поедем сейчас, то даже самым быстрым способом все равно не успеем позаниматься. Так что хватит уже, пойдем, — говорит он Сатору, но тот не думает так легко сдаваться. — Ну что ты, Фушигуро, разве ты не любишь сладкое? Разве не хочешь побаловать свое Солнце чем-нибудь вкусненьким? И пока Мегуми вновь густо краснеет от смущения пополам с яростью, сенсей успевает окунуться в пучины сладостного рая. Он, конечно, не верил, что кто-то забудет ему его промах, но несколько дней тишины от Годжо все же дали ему ложную надежду. Напрасно. Как решил сенсей, Мегуми теперь обзавелся своим личным Солнцем, и Годжо с этого дня больше никак иначе не называл Юджи в его присутствии. *** Если бы это был только Годжо-сенсей, то Фушигуро спокойно бы перешел в игнор и навсегда бы забыл (читай внешне не подавал бы признаков) своей оплошности. Однако, через несколько дней после начала Сатору-террора, небезызвестное прозвище подхватила и Кугисаки. По кухне разливалось позднее утро долгожданного выходного. Мегуми сидел за столом и допивал свой утренний кофе за чтением новостей в интернете. Посуда была вымыта, мокрое полотенце сушилось на спинке стула Итадори, который сейчас скорее всего где-то бегал или дрался с проклятыми трупами директора. В приоткрытое окно залетал шорох листвы и своя, чисто уличная тишина. Фушигуро наслаждался очередной передышкой и готовился отдохнуть. Ну, или стать сильнее, смотря что каждый считает за отдых. Кугисаки молча вторгается в его утреннюю негу, широко зевает и взъерошивает черные волосы. — А Солнце твое где? Мегуми чуть не давится очередным глотком бодрящего напитка и закашливается. Нобара снова ерошит его волосы и негромко хихикает. Гремит посуда, что-то падает и через несколько мгновений она садится напротив с понимающей улыбкой на губах. — Ну, не надо так на меня смотреть, — говорит она озорным голосом, запивая слова кофеином, — это же не я дала ему прозвище. Фушигуро в который раз ругает про себя Годжо, но внутри почему-то совсем не та злость, которая должна быть. Внутри у него обида. Не на сенсея, не на Кугисаки, на себя. За то, что как взрослый человек не смог сразу справиться с этой глупой ситуацией. За то, что не смог сразу признать свою оговорку. Или за то, что не смог признаться? Пусть даже самому себе, что всегда хотел назвать Итадори солнцем. — Долго ты еще рефлексировать у себя в голове будешь? — иногда Кугисаки читала его слишком легко, хотя может Фушигуро все же не зря считал ее своим другом. — Ничего ведь страшного не произошло. Оговорился и ладно, с кем не бывает, — она снова делает глоток, тяжело вздыхает, — мы, конечно, никогда не поверим, что ты так свою гончую называешь, но ведь все нормально. Сказал-забыл. Или ты хочешь повторить? И вот снова ее слова бьют в самое-самое. Мегуми задумывается, серьезно задумывается, а хочет ли? Итадори — он ведь действительно солнце. Ослепляющее своим неповторимым светом и согревающее необъяснимым теплом. Ласково раскрашивающее серые будни розовым оттенком взлохмаченных волос. Без остатка наполняющее тишину своим смехом, криками и болтовней. Солнце, вокруг которого крутятся планеты, неспособные уже сойти со своей орбиты. — Фушигуро, — Нобара зовет его тихо, нежно, — если хочешь, нужно лишь только попросить. *** И Фушигуро, кажется, действительно хочет. Хочет, чтобы его Солнце светило только ему, каждый день озаряло теплом и лаской. Грело под боком тихими вечерами. Забирало усталость после долгого дня. Он, конечно, не может не заметить, как становится ближе к Итадори. Не выворачивается из объятий, которыми Юджи всегда его душит в хорошем настроении. Не вырывает руки, когда чужие ладони хватаются за него в толпе или в пустом коридоре. Не отстраняется от горячего шепота на ухо во время просмотра очередного фильма (хотя тут не помешало бы прекратить вздрагивать). Фушигуро никогда не видел ничего приятного в контактах с другими людьми, но и грубо никого не отталкивал. Просто неуютно ускользал из тянущихся рук и в них не возвращался. Казалось бы, с появлением Годжо, а потом и Кугисаки с Итадори, его терпение перешло на новый уровень, но он все равно никогда не искал контакта сам. А теперь с Юджи по-другому. Его хочется крепче сжимать в плотном кольце рук (только чтобы не упал, да). Переплетать пальцы, ведь тогда никакая толпа в колледже не разомкнет их ладони. Хочется самому шептать Итадори какие-то глупые слова или комментарии к тем же фильмам, но только не на ухо, а прямо в губы. Чтобы, возможно, не услышал, но уж точно почувствовал. Фушигуро никогда не считал себя романтичным героем, никогда не влюблялся в людей с первого, да даже со второго взгляда. Но те чувства, которые он начал испытывать к Юджи, он прекрасно осознавал. — Итадори, — в ответ на его зов розовая макушка поднимается с подлокотника, — можно ты будешь моим Солнцем? Его взгляд переливается теплым медом, губы растягиваются в мягкой улыбке, руки тянут сидящего рядом Мегуми на себя. Фушигуро не сопротивляется, наваливается сверху и даже не краснеет теперь уже от такого близкого взаимодействия. Он отмечает тепло рук Итадори на своем лице, грубые пальцы очерчивают скулы и согревают несгорающим огнем. Мегуми краем глаза замечает мелькнувшее ехидство в шрамах на чужих щеках, но сейчас оно его совсем не волнует, он ждет ответ. — Только если гончую ты теперь будешь звать по-другому. Чувствовать чужие губы вдруг необычайно приятно. Улыбаться в поцелуй, потому что счастлив — приятно вдвойне. Голова слегка кружится от недостатка кислорода, но это не важно. Ведь сам он теперь вращается вокруг своего собственного Солнца.