Swallow the sun

** Я ненавижу солнце. Тьма питает меня, и мрак Гьеди Прайм, смешиваясь с вечно густым урбанистическим смогом, обволакивает мою душу, подобно кокону, когда я растворяюсь в извечной ночи. Я ненавижу свет. Удушающая жара, царящая на враждебном Арракисе, всегда ужасно действовала мне на нервы. Я ощущал, как воздуха начинало катастрофически не хватать, а пот струйками стекал по шее и спине… Мерзко. Всё возможное и невозможное предпринималось для того, чтобы изгнать даже намёк на солнечные лучи из моей резиденции в Арракине. Моя кожа не переносит воздействия агрессивного ультрафиолета, и я так никогда и не выходил наружу, дабы увидеть священные финиковые пальмы фрименов собственными глазами. Бесполезная, сентиментальная чушь грубого, неотесанного народа. Фримены… Десятки тысяч примитивных дикарей, которые постоянно доставляли мне множество неудобств. Мои головные боли усиливались пропорционально количеству случаев их партизанских атак. Они сидят по своим песчаным норам, подобно пустынным крысам, и атакуют внезапно и подло, словно трусы, каковыми они и являются. Но мне нужно набраться терпения. Моё время придёт, и я разберусь с этой кучкой оборванцев раз и навсегда. Я не привык делиться; Арракис – мой и только мой. Моя Дюна. У богатства пряный запах корицы. Спайс стоит каждой из миллионов жизней, каждой капли страданий. Это цена за то, чтобы держать Империю в своём кулаке. Гильдия Космогации, Император – все они едят из моей ладони, потому что я контролирую поток самого бесценного вещества в пределах известной вселенной. Миллиарды соляриев на денежных счетах Харконненов не были бы там, если бы не моя способность выжимать всё до последней унции и даже больше; неоспоримое свидетельство моей безграничной власти, приносящее огромный доход. Тяжело вздохнув, напряженно тру переносицу пальцами. Глоссу Раббан. Ему ещё очень многому предстоит научиться. Он слишком недальновиден, вспыльчив, но всегда послушен мне и готов пойти на всё, чтобы заслужить мою похвалу. Уже в ближайшее время я собираюсь в полной мере воспользоваться его жестокостью и врожденной склонностью к садизму. Есть ещё Фейд-Раута – моя главная надежда, будущее Дома Харконненов. Я вижу его в качестве своего главного преемника, но он всё ещё слишком молод и неопытен. Его высокомерие и самоуверенность могут в будущем сыграть с ним злую шутку, но приятно осознавать, что я знаю все его слабые места и в любой момент смогу нанести удар, если понадобится. В некоторых аспектах Фейд напоминает меня в молодости – неутомимая погоня за плотскими утехами, жажда даже самых запретных чувственных удовольствий, стремление брать от жизни всё и непременно хотеть большего. Я завидую жизненной силе текущей в нём, привлекательности его молодого, тренированного тела. Он заставляет меня чувствовать себя старым – древним, и я часто улавливаю в его взгляде проблески страха и отвращения. Это заставляет меня улыбаться уголком рта: мальчишке уже скоро придется осознать, что плоть слаба и часто обманчива, и, что настоящая сила кроется в глубинах разума. Любое тело можно разорвать на части, вспороть от самой глотки до паха и наблюдать, как жизнь утекает прочь, а боль пропитывает собой каждый влажный хрип. Кровь, хлещущая из открытой раны похожа на багровую реку – теплую и тёмную. Как бы там ни было, а это всего лишь жидкость. Она не таит в себе никаких секретов и тайна жизни не сокрыта в ней. Фримены видят в ней средство для выживания, но это ментальность животного, а не Человека. Они и в самом деле не более чем кучка мелких и назойливых зверюшек, пытающихся выжить в пустыне. Моему Питеру хорошо известны подлинные возможности разума. Он довольно полезен, но, увы, слишком одержим одной Бене Гессеритской ведьмой. Я слышал слухи о ней. Говорят, у неё рыжие волосы и что она стройна, словно ива и весьма привлекательна. Я никогда не относил себя к ценителям женской красоты. Их дырки засасывают в себя весь здравый смысл без остатка, и жалкая попавшаяся им жертва становится зависимой и покорной, словно раб. Совсем как этот дурак герцог Лето. Бене Гессеритский яд разъедает ему остатки мозгов. Говорят, что он полностью под каблуком у ведьмы Джессики, хоть так и не женился на ней и именно она на самом деле является настоящей главой дома Атрейдесов. Манипулятивные, хитрые сучки. Они, подобно паукам, плетут сети интриг и обмана, сеют свои опасные верования в головах скудоумных, мастерски промывают мозги, преследуя лишь собственные одним им известные цели. Лето – жалкий идиот. Хотя, конечно же, очень полезно знать, что у твоего заклятого врага есть слабые места: безмерная преданность семье, слепая любовь к близким и даже готовность к самопожертвованию ради них. Всё это и послужит причиной его падения. Я слышал, он любит своего единственного сына больше всего на свете. Что же это просто чудесно... Капкан уже установлен и он непременно захлопнется, когда настанет время. Дом Атрейдесов найдёт своё последнее пристанище среди вечно движущихся песчаных барханов Арракиса. Тот, кто платит, тот и заказывает музыку. Таков порядок вещей. Терпение есть благодетель, как говорят. Положа руку на сердце, я не могу назвать себя благодетельным человеком, но терпения у меня в избытке: необходимо затаить дыхание и терпеливо выжидать, подобно хищнику в засаде, который уже увидел свою ни о чём неподозревающую, но обреченную жертву. Ей не скрыться от его смертоносных клыков и острых, словно бритва когтей. Я умею ждать, Лето. Я умею ждать, но за каждую секунду ты заплатишь новой порцией боли. Темно. В моих личных покоях всегда царит полумрак – обсидиановые полы и высокие своды потолков, от идеально гладкой поверхности, которых отбивается холодный свет плавающего в воздухе светильника. Не отрываясь, смотрюсь в роскошное настенное зеркало, и огромный тёмный силуэт со смутными очертаниями не сводит с меня своих внимательных тускло поблескивающих глаз. Даже во взгляде моего Питера я иногда могу прочитать – «монстр». Но так ли это? По правде говоря, я не знаю… …Разве монстрам могут быть столь желанны человеческие прикосновения? Могут ли монстры испытывать жгучее желание, подобно другим чувствующим и дышащим существам? Мне нравится смотреть на то, как они ползут ко мне на коленях. Их лица смиренно опущены, и взгляды всегда потуплены в пол. Их сотрясает мелкая дрожь, когда мои пальцы изучают их покорные тела снаружи и внутри. Лучшие мальчики-шлюшки умеют славно стонать, но это всего лишь игра, пустое притворство. К слову, я могу быть и нежным, но порой со мной случаются приступы необъяснимого гнева, который затмевает собой все иные чувства – тогда мои пальцы оставляют синяки и зубы с упоением впиваются в светлую плоть, а терпкий вкус меди заполняет собой рот. Их крики звенят в ушах и то, как они извиваются, напоминает мне о некоем особенном, искусном танце, в котором их молодые тела воспевают оду боли и наслаждению. Глаза закатываются от острого наслаждения, пока я не останавливаясь втрахиваю их в смятую постель, вбиваясь всё глубже, и глубже, и глубже… «Нет, пожалуйста, не надо! Хватит!» Тёплая кровь орошает мне лоб, стекает по щекам и носу, окрашивает губы в алый – я пьян от этих ощущений, от той эйфории, которую они дарят. Я чувствую себя как никогда живым и исполненным жизненных сил. Иногда я благодушно позволяю им боготворить меня с помощью их проворных ручек и умелых язычков. Но вот однажды мой Питер показывает мне изображение единственного, драгоценного сына Лето: задумчивые глаза изумрудного цвета и шелковистые каштановые волосы, обрамляющие юное точеное лицо. Именно так я себе всегда и представлял ангелов, о которых повествуется в сказаниях седой древности. Его длинная изящная шея, словно сделана из мрамора. Наверняка на белом атласе его кожи разбросаны созвездия мельчайших родинок. На такой бледной коже очень легко проявляются следы от пальцев и зубов, и я уже могу легко представить себе, какие сладкие звуки может издавать этот порочно-прекрасный ротик – такие отчаянные, но совершенно напрасные мольбы. Ничто не привлекает меня больше, чем уязвимость. Её так прекрасно делать своей. Его соблазнительно хрупкое тело создано для того, чтобы быть оскверненным и поруганным; чудесная маленькая игрушка для взрослых забав с помощью, которой можно утолять самые извращенные потребности, разыгрывать самые смелые фантазии. Я переворачиваю вверх дном все свои Дома Удовольствий, лично осматриваю каждого раба, но никто из них неспособен приблизиться к совершенству мальчика герцога Лето. Это ужасно расстраивает. Я часто рисую в своём воображении лицо моего заклятого врага – его раскрытый в немом ужасе рот, расширенные и полные боли и шока глаза. Лето заставляют смотреть на то, как его горячо любимого прекрасного сына и наследника имеют во все дырки, будто последнюю шлюху, а затем выбрасывают за ненадобностью, словно поломанную, наскучившую куклу. Я клянусь себе в том, что сполна наслажусь долгожданным триумфом моей мести и похоти. …Очередной мальчишка, грубо поставленный на колени протяжно скулит, прикусив кожу на запястье, пока я продолжаю трахать его размеренными размашистыми движениями. Мои глаза закрыты и мысли витают далеко. Я чувствую, как его тело сводит судорога, и он сжимает меня изнутри, от чего по телу пробегает волна наслаждения. Совершив последний глубокий и резкий толчок, я кончаю, сразу же выйдя из бессильно распластанного тела. Будто загипнотизированный, я наблюдаю за тем, как по его бледным, стройным бёдрам стекает моё семя. Хищно облизываю губы быстрым движением языка, внезапно ощутив приступ волчьего голода. Мне кажется, что я способен поглотить всю Гьеди Прайм, весь Арракис с его бескрайними пустынями и даже всю Империю целиком… Но, пожалуй, начну я с Дома Атрейдесов. **