Каково это — потерять всё, что было дорого тебе, заполнив жизнь ненавистью? Каково это — быть всегда одному, быть ненавистным всеми?
Он давно потерял настоящего себя, ложно предполагая то, что все его действия — во благо самому себе. Опустошенный, преданный миром. Его предавали трижды, и он дал себе обещание, что больше никогда не доверится простолюдину, Богу. Никто не вызывал доверия у потерявшего себя в жажде мести молодого юноши. Теперь его переполняла до самых краев лишь жадность, лицемерие, ненависть ко всему живому, а Мир для него был не больше, чем пеленой отвратительных, лживых смертных. Биомусор — человечество в понимании Скарамуччи. Сломя голову, нёсся по побережью паренек в огромной, продолговатой шляпе. Промочив ноги, он небрежно остановился, чуть не упав на землю. Кое-как отдышавшись, продолжил шагать уже медленным и размеренным шагом. — Впредь ещё никто не мог поймать меня. Ведь я — Скарамучча, Шестой из Одиннадцати Предвестников Фатуи! Меня невозможно поймать! — он задиристо отдёргивает свою голову назад. На его лице образуется ухмылка. Самолюбие не покидало его ни на минуту, а совести и впрочем не существовало в его понятии. Огромный успех и довольствие в собственных наградах ещё никогда прежде так не выявлялись у Скарамуччи, как сейчас. Гордая, высокая самооценка. Он всегда предпочитал быть в эпицентре внимания, ему приносило глубокое удовольствие быть примером для подражания, может, даже больше — чем-то поистине великим, значащим для этого никчемного мира. Осознание, что его всё равно никто не слушает, заставляет его опустить голову вниз, и тот с озадаченным видом шагает вдоль берега, истомлено перебирая свои ноги. Сказитель устало, резво пнул камень, галька несколько раз ударилась о поверхность воды, после чего медленно начала погружаться на дно. Скарамуш умиротворённо наблюдал за этим процессом, все больше погружаясь в свои мысли. Спокойствие развеялось в его рассудке, напрочь забывая о содеянных действиях. Он пошарился в карманах. Что-то острое, овальной формы с продолговатыми, выцарапанными деталями; яркий фиолетовый свет слегка резал глаза. Искалеченный, но целый вид. Электро Гнозис. Скарамучча достал его из штанов, пристально рассматривая. — Казалось бы, обычная безделушка, не имеющая ничего столь примечательного с виду для простолюдинов, но, тем не менее, эта штука, а точнее ее обладатель, может без всяких проблем разнести весь Тейват… — сузив масштабы об этом, хмыкает, — допустим, не Тейват, — Инадзуму. — он злобно оскалил зубы, оголяя клыки, под воздействием эмоций заливаясь мерзким хохотом. Сердце Бога — прямой подарок Богов Селестии для защиты своего народа и королевства, благополучно оказавшийся в руках у вредителя. — Будет сделано… — отрезал рыжеволосый парень, скрываясь за пределами видимости. Охота только началась. Опасно, это требует немалых усилий, но он сможет. Он единственный предвестник, подходящий на эту роль. Быть точнее, менее значащий для рядов Фатуи. Безусловно, его ожидает верная смерть без помощи союзников; Фатуи нет никакого дела до этого. «Я знаю, кто жаждет мою голову с плеч». Скарамучча вскочил. Ошеломлённый, он ринулся вперед к причалу, и ускорился, не поддаваясь чувствам. Натиск волнения безудержно бьет по вискам, встревая в горле комом. — Дотторе… Доктор, точно. Х-хах… — мельком Скарамучча останавливается. Руки не дрожат, он стоит словно камень, непоколебимый вид. — Он обязан помочь мне. В мыслях пролетает куча воспоминаний, отрывков бывших фантазий, связанных со вторым предвестником Фатуи; никаких чувств это имя не вызвало у Странника — ни теплоты, ни понимания, лишь черствые, взаимовыгодные отношения, основанные лишь на собственном благе. «Скарамучча вступил в их ряды и получил доступ к своей врождённой силе творения Архонта в обмен на то, что стал объектом исследований и экспериментов Дотторе». Странник чувствует; сердце его ноет — ни утешения, ни ласки. Есть ли у него вообще сердце? Куникудзуси скитается, ноги немеют, словно вата, растворяющаяся в воде, когда мысли о Докторе наводят его на то, что никакой помощи он оттуда не получит, но все попытки будут эффективными. Когда последний раз он проявлял добродушие и жалость на виду? Дотторе и есть тот, кто сдаст его. Зачем ждать помощь там, где ее точно не будет? Скарамуш, не привыкший к проявлению какого-либо сопереживающего чувства, заполняет свой разум мыслями; поникший, разгоряченный на голову. Тарталья был близок к своей цели. Он чувствовал прилив энергии в своем теле, как адреналин бушует внутри него. Кровь бурлит, словно разгорячённое в котле масло, жжётся, но приятно. Как же он жаждал этой легендарной битвы! Ощущать кровь нынешнего врага, в прошлом союзника, у себя во рту. Лишь от одной такой мысли Чайльда трясло и сводило с ума от эйфории. Его также может ожидать неудача, о которой он, всё же, не собирается думать. Чувство благородства, ощутимая гордость за свои действия возвышалась в Аяксе. — Вариантов не так уж и много, а времени всё меньше. Когда я последний раз предпочитал выбирать помощь посторонних, а не самому лично справляться с поручением? Какой же позор. Дотторе не часто прикрывает мои деяния, даже не пытается. А впрочем, мне даже кажется, что он сам попытается отобрать мой Гнозис, когда увидит то, что я сам лично пришёл к нему с какой-то просьбой, — молвит он, потирая головной убор — на нём была широкополая, округлённая шляпа, полностью скрывающая лицо, — и прежде, чем добавить, вновь мычит. — По тактике: либо мне, либо никому. Сломаю гнозис, оказавшись в клетке, — он заурядно улыбнулся, опустил головной аксессуар, незаметно прыгая за кучу коробок, довольствуясь непродуманным планом. Но затишье длится недолго: его мысли сразу с течения переходят в бурный водопад, когда осознание того, какую ошибку он собирается сделать, приходят в его разум. — «Сердце Бога может уничтожить только Архонт». — он харкает на землю, пытаясь придумать что-то получше; время поджимает. Посмотрев на корабль и его путь, Скарамуччу ожидал приятный сюрприз: торговый путь соответствовал его планам.Инадзума — Снежная.
На борту стоял дряхлый, старый капитан; во рту была сигара, потускневшая от длительного использования. Скара, не имея ничего при себе, поднимается. Медленным шагом заходит на борт, пытаясь не привлекать чужое внимание к себе. Но со своим эксцентричным видом и огромной шляпой это тщетно. Пройдя дальше, он понимает, что на него обратил взор экипаж судна. Они с презрением смотрели на него, зная, что это точно не кто-то из работников, а какой-то заяц, непонятно как пробравшийся на борт. — Эй, мальчуган! — смуглый мужчина в преклонном возрасте, на одной ноге, с костылем в руках, подошёл к Скарамучче. Он хрипло простонал что-то, сплюнул на палубу и, опустив свою морскую фуражку, язвительно засмеялся. — Тебя мамочка случайно не наругает за то, что ты из дома сбежал? На корабле таким, как ты, не место! — мужчина слегка ударил Скару по шляпе. Весь экипаж судна залился мерзким хохотом, смеясь с подобной картины. — И это всё? Смешно, смертным людишкам поистине трепетно и весело с презирания того, кого вы считаете не таким, так ведь? — эмоции берут вверх. Обескураженный Скарамучча со всей силы врезал старому бедолаге. Не отойдя от удара, тот упал на пол. Окоченев от такого, мужчина в страхе отполз от Скарамуччи. — Да кто ты такой, чтобы так со взрослыми разговаривать! — кричит дед. Никто не помогает старику, вызывая у Скарамуччи сдавленный смешок. — Выгнать этого… этого полуобморока с палубы, живо! Все оживлённо забегали из стороны в сторону, пытаясь взять себя в руки, но паника берёт верх. Более сдержанные и спокойные боцманы вытесняются сквозь зажатую очередь. Из толпы вылезло двое мужчин довольно крупного телосложения, которые вплотную встали к Сказителю, собираясь схватить его, но послышался радостный визг кого-то до потери пульса знакомого. — Убрали руки от него, — знакомый голос, но невозможно вспомнить, не увидев в лицо. — Неудивительно, — пробубнил Скара, не обращая внимание на то, что все уже кипят от злости под тихие усмешки Сказителя. — Я всё объясню, господа, давайте без шума и драки! — снова он. Чья-то рука осторожно легла на плечо Скары. Она сильно сжала его плечо, да с такой силой, что Скарамучча тихо всхлипнул от боли, но продолжил держать непоколебимый вид. Пытаясь повернуться, он заметил силуэт Чайльда. — Ох, Аякс! Этот парнишка… Я уж… — но капитана некстати перебил Тарталья. — Да-да! Этот мальчишка! Это мой друг! Мы с ним хотели бы отправиться в далёкое плавание и решили, что наилучшим решением будет отправиться в Снежную! Моя родина всё-таки! — Чайльд лукаво улыбнулся, всё сильнее сжимая плечо Скары. — Извините его, пожалуйста, он совсем не знает манер и культуры общения! Что уж поделать, но не переживайте, я обязательно научу его каждой манере! Цокает старина, поправляя свою лысину сверху. — Да этот парниша мне такую шишку на подбородке оставил!.. — Капитан устало вздохнул, но, поняв, что они настроены дружелюбно, расслабился. — Уж чьей, но твоей помощи я не ожидал, Аякс. — шепчет Скара, боковым зрением пристально наблюдая за Чайльдом, в ответ надменно, слегка оскалено-злобно глядя на него. — Я из уважения к старшему поколению не осмелюсь растерзать тебя на мелкие куски прямо здесь, Скарамучча. Будь добр, заткни свой рот на несколько минут. — процедил сквозь зубы Тарталья, разжимая плечо Скары. Рык, больше похожий на мычание вперемешку с хмыканьем, издает Шестой предвестник, с ненавистью отбрасывая руку Чайльда: — Я не тактилен. — Аякс, дорогой, тут такое дело. Только мы приехали, вот только якорь откинули, мы лишь желали заскочить сюда за продовольствием! — охнул мужчина, расстроено глядя на рыжеволосого, но улыбка на его лице заместо сконфуженной гримасы вызвала у старины недоумение. — Я заплачу вдвойне больше! — язвительно улыбнулся Тарталья, обрадовав Капитана, и, без лишних вопросов, тот кивает. — Чего ж ты раньше не сказал? Поднять якорь! — Капитан резво свистнул и, подмигнув парочке, двинулся в кабину. Морской экипаж с презрением бросает взгляд на путешественников, что, некстати, льстило Скарамучче, принимая это за некий признак внимания, даже столь грубый. Тарталья изнурённо держит улыбку на лице; ему же такая обстановка не особо по нраву. Дискомфорт и неприязнь оставляют след, что портит ему оставшееся настроение; Несмотря на то, что Чайлд — заурядный оптимист. — Приятная встреча, а еще более приятно то, что, пока я здесь, сбежать у тебя вряд ли получится, только через мой труп. — дразня, шепчется Аякс, запуская свои пальцы, снабженные перчатками, на шею Скары, вызывая рефлекторную дрожь по всему телу. Скара не терпел прикосновений, любая тактильная коммуникация вызывает отвращение, хоть и неосознанное. После полученных травм, оставшихся, может быть, не в сердце, но в душе, в его разуме, Скарамуччу трудно будет переметнуть на сторону любителя соприкосновений. Существенность осознания, что в понимании Тартальи Скарамучча будет казаться отчужденным, маленьким и обозлённым на весь мир парнем, повисло в его мыслях, что неоднократно вызывало у того смешки с долей злой обиды. Впрочем, это не показалось ему столь удручающим. Рука по условному рефлексу бьётся об руку Аякса, неподдельная боль, которую он демонстрирует через глухое шипение и мычание, вырывается из уст. Тотчас Чайлд хватает Сказителя за запястье, сжимая его. — Хватит вести себя так жалко и опозорено. Ты уже и так наполовину в дерьме неприятной репутации, так что угомонись, пока капитан, добрый дядюшка, не вышвырнул тебя отсюда, — сказал ему Тарталья, отпуская руку. — Меня поистине не волнует мнение этих смертных, — развернувшись на пятках, он двинулся в кабину, не выслушивая нотаций Тартальи. Кажется, мысль о том, что пора бы сойти с палубы, была и вправду логичной, но жажда интригующей его фантазии и дальнейших развитий отношений, в том числе будущего, давало о себе знать, и данные сказания были отвергнуты, как, в прочем, и сам Тарталья. — Эй, дружище, куда же ты? Не оставляй меня одного! — съязвил Предвестник, последовав за Скарамуччей. Сказитель не остановился, помалкивая на комментарии чужого ему человека. — Я не буду на это отвечать, — молвит он; дёргает ручку от кабины, и та податливо открывается, впуская вовнутрь Странника. — Дружище, ты слишком близко принимаешь всё к сердцу, — словно нарочно, назло, молвит злобные слова Тарталья: такие слова ранят Скарамуччу. Особого значения он им не придал, то бишь сделал более хладнокровный вид, но всё перевернули с ног до головы. Сказитель отрывает свой взгляд, переводит его на Тарталью, задумчиво и разгневанно глядит на него, молчит, сохраняя спокойствие. Молчание длится, словно мёд, стекающий по ложке; медленно и вязко ощутимая неприязнь повисает в воздухе. Нехотя Аякс демонстрирует на своём лице улыбку. Дверь захлопывается, взгляды мучительно устремлены в очи друг друга. Не подавая никаких признаков волнения, он встаёт в деловую позу, поместив руки на пояс и высоко задрав голову, ждёт, пока враг нарушит тишину. — Не хочешь устроить поединок? — Тарталья щурит глаза, нагнувшись чуть-чуть вперед, чтобы сравняться с ростом Скарамуччи, дабы лучше разглядеть его лицо. Он может заметить, как холодный пот медленно стекает с его лба, а черты лица отчетливо выражают недовольство, каждую сглаженную морщинку на челе, появившуюся от недоумения. — И это всё, что ты хотел мне сказать? — Сказитель удивленно таращился на соперника, но, приняв предложение, встал в боевую позу. Чайльд насмешливо и недоумённо созерцал на бывшего Шестого Предвестника, в глазах отчётливо выражалось мания самовосхищения и хитрости. Любопытное предложение, однако. — Ох, ты всё не так понял! Я имею в виду сразиться со мной не в поединке, а в картах! — Чайльд смущённо засмеялся, видом показывая сконфуженность, но, скорее, не за себя, а за Скарамуша. — Я не умею играть в карты, эти занятия не для меня, а для таких бездельников и лентяев, как ты, — коротко отрезал Скара. Он уселся на койку, но предварительно перед этим поправил простынь, со всем с отвращением и мерзотностью отодвигая грязную, залежавшуюся ткань. — Раз уж мы в одной лодке, то давай уж примем то, что нам придётся проплыть весь этот путь вместе, следовательно, язвить друг другу всю дорогу — действительно глупая и детская идея, — произнес уже опечаленный Аякс, подходя к Скарамучче. — Не подходи ближе. Я бы избавился от тебя, но ты слишком жалкий для того, чтобы я тратил на тебя свои силы, — заявил Куникудзуси, по-актерски закатывая глаза. — Я просто подошел! Сейчас я не собираюсь злодействовать! Честно-честно! — Чайльд позволил улыбке появиться на его лице. — Со зрением у меня проблем нет, тебя я и оттуда вижу, — злобно выдавливает из себя Скарамуш, вздыхая, что было больше похоже на рычание. — Я, вроде, только что попросил тебя кое о чем, но, кажется, ты моих просьб не замечаешь. Печально, что до тебя доходит так туго мои просьбы, даже столь… простые, — улыбка по-прежнему стоит на лице Аякса. Ощущение неискренности и неподлинности не покидает Скарамуччу ни на минуту; с такими фразами Предвестник кажется ещё более агрессивным, скрывая всю злость за маской улыбающегося простолюдина. — Даже если бы у меня были веские причины слушаться твоих мольб, поверь, даже при таком условии я бы вряд ли послушался, — огрызнулся Сказитель, пытаясь как-то едко ответить — и у него это всегда получается. Пусть многие и привыкли, но Тарталья принимать такое отношение не хочет. — Это слишком эгоцентрично, ты так не думаешь? Ты уже перешагиваешь все рамки дозволенного. Я ещё принял тот факт, что ты считаешь меня ненадежным и неумелым Предвестником из всех Фатуи, но оставь своё эго за пределами этой комнаты. Я предпочитаю более спокойные отношения со своими… бывшими союзниками, — язвительно молвит Тарталья. Ресницы устало дрожат, когда тот с поникшим видом косится на него. — Я никогда бы не назвал тебя своим союзником, да и, впрочем, у меня их и вовсе не имеется. А теперь, я больше не собираюсь отвечать на твои вопросы, только, пожалуй, на самые интересные, — улыбается Скара. — Охо-хо, ты меня интригуешь. И что же в действительности для тебя «интересные вопросы», Скара? — искренне заинтересованно спрашивает Тарталья, но, не получая ответа, молчит. — Ты действительно крепкий орешек, раз смеешь бросать мне вызов молчанием. Что ж, давай! Посмотрим, кто первый сдастся! — с усмешкой, полукрича, говорит Аякс. Странник и вовсе не пялится на него: лицом к стенке, отвернувшись, с любопытством осматривает комнату, рассматривая запустевшие полки, на которых давно ничего нет; потрескавшийся пол, между которого торчало куча пыли, обломков и другой охапки ненужного дерьма; потертые в некоторых местах доски, обнаженные деревянные плиты — легко получить занозу, если ходить без обуви. Даже оконная рама, обильно выжженная и полностью поблекшая от старости. Когда-то здесь была приятная обстановка, куча людей, с интересом изучающие каждую книгу, стоящую на той полке, куда обратил свой взор Скара первый раз. Но сейчас же от этого всего осталось лишь никчемное место, даже трудно называемое комнатой: помимо письменного стола, стула, кровати в углу кабины и страшного шкафа, изувеченного от повседневного шторма, здесь ничего не было. Уныло. — Спальное место всего одно. Сегодня, кажись, мы будем спать вместе, — съязвил Аякс, нарушая свой же «контракт». — Я не собираюсь спать с кем-то в одной кровати, в особенности с тобой, — умиротворение нахлынуло на Чайльда. Он знает, как выбесить столь хладнокровного союзника. Одиннадцатый Предвестник вновь позволяет улыбке появиться на его лице, чуть более снисходительной и нежной, чем в прошлые разы. Он тянет свою ладонь, ощущая тепло от плеча Скарамуччи на руке. — Брось ты, нужно выспаться, набраться новых сил для завтрашнего дня. Ты же вялый весь остальной день будешь! — Давно ли тебя волнует моё состояние и здоровье? — тот небрежно скинул его руку со своего плеча, уставившись на злорадствующего Чайлда. — О, Святые Архонты. Если ты хочешь так думать, то пожалуйста. Я лишь хочу, чтобы ты мне не выносил потом мозги о том, что у кого-то слипаются глазки, — лаконично отвечает Тарталья. — Даже не заикнусь, — ухмыльнулся Скара, с диким желанием наблюдая за тем, как Тарталья молниеносно расплывается в хитрой лыбе. — Охо-хо, неужели ты бросаешь мне вызов? — сквозь стиснутые зубы скрежет Аякс, хмурясь и смыкая брови в разозленной гримасе. — Это развлечение для глупых смертных, я же, скорее, просто констатирую факты. Я действую чётко по принципам и не уклоняюсь от них, только в случае неконтролируемых изменений в ситуации, — Скарамучча задиристо посмеялся, с интересом любуясь Аяксом, пока его вуаль на шляпе слабо подергивалась от движений головы. «Этот парень невыносим» — подумал Тарталья. Конечно, он всегда был таким. — Какие принципы? Ты что, по списку всё делаешь? Знаешь, ты больше похоже на роботизированный механизм, нежели на человека. Будто в тебя что-то заложено, как правильно действовать даже в обыденной ситуации, — он молчит, подбирая слова. Скарамучча молчит, пока все слова Тартальи действуют ему на нервы, а кровь начинает бурлить в венах. — Быть импровизатором, видимо, не так уж и легко, как я думал, — с улыбкой говорит Аякс, поднимая свой взор на Скару. — Смотря на тебя, я понимаю, что… — Заткни свой рот, — озлобленно рычит Сказитель. Ветер вокруг них становится чуть буйнее, агрессивнее; хотя это, скорее, всего лишь потому, что ситуация между ними накаляется, словно медный шар, помещенный в печь. — Ох, я не хотел задеть твое эго, — промолвил рыжий, улыбнувшись. — Поверь, даже при всём желании у тебя вряд ли это получится, — хмыкает он. — Какие-то однотипные у нас диалоги, — проронил Тарталья. Его взгляд отрывается от него, и они оба молчат в унисон. — Просто жду, пока ты заткнешься, — синеволосый устало зевнул и, устроившись в более удобную позу, скрестил руки на груди. — Ты же знаешь, — насмешливо говорит он. — Что? — Скара удивленно уставился на Тарталью. — Что я знаю? — То, что тебе вряд ли помогут в Снежной. Да и это прямой путь к Царице, — рыжеволосый трёт свои ладони, заинтересованно глядя на него. Их очи внимательно изучают друг друга, пока атмосфера накаляется. — Если бы не знал, не поехал бы, — отрезал Скарамучча, уклоняясь от более развернутого ответа. — Охо-хо, ты что, камикадзе? — Тарталью сносит от такой идеи, а слабое чувство уважения повисает в нем. — Да ты тоже один из тех, кто любит рисковать ради адреналина! — Я — не ты, — отчеканил он спокойным гласом, но это заставило Сказителя слегка расплыться в улыбке, даже насмешке. — Мне не нравится твоя шляпа. Она феминная, — с улыбкой молвит Тарталья; Чувства Скарамуччи не были задеты, а вот гордость — да. Странник многозначительно промолчал, подождал, немного медля с ответом, но потом, решившись, он произнес: — Твоя маска ничем не лучше. — Да брось, моя маска симпатичнее. Озорной смех был слышен на всю кабину, а недовольство повисло в воздухе. — Сколько нам плыть до Снежной? — с любопытством интересуется Скарамучча, переходя с одной темы на другую, перебирая в руках вуаль со шляпы. — Ровно день, — зевнул Чайльд, облокотившись на стену. Скарамучча нахмурился, слабо открыв рот от удивления. В представлении Сказителя, от Инадзумы до Снежной плыть не дольше, чем несколько часов. Странник прикусывает свою нижнюю губу, мотая головой. Тарталья же с лёгким напряжением наблюдает за Шестым Предвестником, параллельно разглядывая его черты лица, многие скрывающиеся детали на его костюме и шляпе, даже высматривает узоры на головном уборе, напоминающие какие-то национальные иероглифы, символы. — Я думал, меньше, — Скарамучча устало приложил по два пальца по обоим сторонам висков, изображая отвращение и усталость, без какого-либо желания продолжать диалог, но Тарталья довольно заносчивый, да и полезный для него в плане информации, естественно, тот принялся даже сквозь нежелание спрашивать банальные вещи. — Не знаешь, где Дотторе? Доктор. — Дотторе? Царица отправила его в Сумеру, я не смог узнать зачем, — он жмет плечами, озадаченно хлопая ресницами. Скарамучча затихает. Кажется, его последний шанс ушёл прямо перед его глазами, вновь оставив Куникудзуси брошенным и потерянным ребенком. Это всё ему напоминает о тех временах, когда собственный создатель выбрасывает куклу в мир людской, на выживание в непонятном, грязном, жестоком мире. Из красочных пейзажей все это резко переносится в хаос, наполненный человеческими глазами, смотрящими на Скарамуччу исподтишка, но осуждающими за малейшее проявление жалости или миролюбия. Это сделало его таким, чёрствым. Последняя надежда на исправление, когда Кабукимоно встречает ребёнка, такого же оставленного и никому не нужного, исчезает, тает, как лёд, рассыпается в руках, словно пыль. Крах настигает его и тут. С тех пор Скарамучча дал себе обещание о том, что больше никогда не проявит милосердие, не даст шанс и надежду кому-либо, опять боясь быть оставленным. Опустошенный Сказитель тяжело сглатывает под воздействием эмоций. Странник рефлекторно отворачивает лицо, не желая показывать свои настоящие эмоции на людях, когда воспоминания нахлынули на него с новой силой. Взволнованный такой новостью Скарамуш застыл, словно окаменевший, смотря в стену. — Дружище, соблюдай спокойствие! Я могу помочь! Но с условием, что ты отдашь мне сердце бога. Считай, что это равноценный обмен. Ты мне — электро Гнозис, а я тебе — жизнь. Чуть что, я помогу! — почти договорив фразу, рот Чайльда накрыла рука Скарамуччи. — Я не нуждаюсь в помощи. Твои лестные нотации на меня не действуют, — в каждом слове чувствуется презрение, нарастающее с каждым новым выговоренным словом. Он недовольно буркнул что-то про себя, но руку убрал, вытирая её об простынь. — Я просто предложил! — отозвался Аякс, приветливо улыбаясь. — Но Гнозис мне всё равно понадобится. — Тебе эта безделушка явно не понадобится, ты даже не представляешь, какой силой обладает эта шахматная фигурка, — с упокоением молвит Скара, потирая шляпу сверху. Чайльд смотрит на него, видит в каждом движении, взгляде и вздохе негодование, которое он испытывает при разговоре с ним. Конечно, это очень печально, но что поделать, у Скарамуччи такой характер, и вряд ли его что-то изменит. Перестав выпрашивать, Аякс говорит: — Ладно, дружище, спокойной ночи, — Чайльд зевает, беря тонкую простыню. Он ложится на твердую кровать; Тарталья привыкший, он часто путешествует на кораблях; «Бывало и хуже» — думает про себя, накрывшись простынью. — Не боишься, что ночью я убью тебя? — Скарамуш несильно ударил Аякса по плечу, невольно сдвинув брови. — Не боюсь, — Тарталья прекрасно всё понимал: действительно, это была бы неистово несуразная идея спать в одной кабине с врагом. Тем не менее, он решает бросить вызов судьбе, и Скарамучче тоже. Странник молчит, смотрит на него холодно, не проявляя никаких эмоций. Куникудзуси отворачивает лицо, кивая. — Спокойной, — отрезает синеволосый, двигая бёдрами в направление от Тартальи, отодвигаясь. Глаза так Тарталья и не сомкнул, почти не отводя их от Странника, лёжа в бодром состоянии ещё минут десять, пока их разговор вновь не завязался, но уже по инициативе Кабукимоно, что действительно очень странно, смотря на неразговорчивость Странника. — Не можешь заснуть, пока я рядом, да? — Скарамучча первый нарушил тишину, впервые, но не развернулся. Говорил лицом в пол. — Сон как рукой сняло, — шепчет Тарталья. Разворачивается на спину, накрывая свой лоб ладонью, но ответа нет. Повисла гробовая тишина. Слышался звук морского прибоя. Волны бушевали, бились о корабль; иногда судно качало из стороны в сторону, словно карусель. Кажется, была уже темная ночь. Тусклый свет от лампы, висевшей где-то на потолке, слегка освещал комнату, но этого не хватало. В некоторых местах было слишком темно, и разглядеть там что-либо было просто дурной затеей. Скарамучча изнуренно трясёт головой, отгоняя от себя сонливость, пока его руки осторожно сжимали собственные ладони. Чайльд лишь наблюдает за его действиями с каким-то детским, непритворным интересом. — Прекрати пялиться на меня, — молвит Странник, поворачивая голову на Аякса. — Трогать нельзя, смотреть нельзя. Ты и вправду похож на девушку с такими замашками, — сурово изъявляет Тарталья. — У тебя слишком плоские понятия о том, как должен выглядеть мужчина, — говорит Скарамучча. Но Тарталья не обращает на это внимание. Аякс резво хватает простынь, на которой сидел Сказитель, и перетягивая ее к себе, сначала лукаво улыбаясь, прежде чем отпустить одеяло; Странник, не удержав равновесие, грохнулся с койки: — Эй! — Всё равно не отменяет того, что твоя одежда действительно феминная, — трактует Предвестник, поправляя постельное. — Не отменяет того, что у тебя нет мозгов, — он быстро встаёт, отряхивается от пыли, вновь садится на койку, подгибая ногу под другую. Тарталья лишь надменно наблюдает за ним, хмурясь. Аякс молчит. Не дожидаясь ответа, Скарамучча потушил фитиль у фонаря. В комнате повисла полнейшая темнота; лишь успокаивающий бриз волн и стук палубы об воду нарушал покой. Лунный свет будто играл в догонялки с волнами, попутно заползая в кабину, освещая комнатку. — Спокойной, — повторяет Сказитель, укоренив свой взгляд в окошко, молча наблюдая за тем, как волны перебивают друг друга каждый раз. Чайльд промычал, кивая головой. Отворачивается от Скарамуччи, принимая более удобное лежачее положение, а глаза смыкаются в умиротворении. Сколько бы Тарталья ни старался, он всегда был оптимистом, потому и в раздумья впадать не стал. Ночь быстро сменяется ранним утром. Лучи солнца бьются через оконную раму прямиком в кабину, заполняя солнечным светом пространство. Всю ночь Странник провёл в беспамятстве, представляя дальнейшие картины его будущего: от полного краха к идеальной фантазии, преобразованной из мыслей в желанную реальность — но это лишь бурные мечтания, не больше. Он не смыкал глаза ни на минуту: страх перед противником всплыл только ночью. Обескураженный этой новостью, не смел даже отвернуться от Тартальи, мирно и сладко спящего. «Это всего лишь маска»,— В мыслях утверждает себе Скара, ожидая в любой момент получить молниеносный удар в лицо, то ли хуже в другие части тела, от которого он бы вряд ли оправился, будучи в сонном состоянии. Когда время на настенных часах стучит и бьет 6 утра, Куникудзуси встряхивается, заносчиво улыбаясь — приятное понимание того, что этот кошмар миновал. Он вздыхает, чувствуя облегчение. Но до конца он не расслабляется: кто ж знает, чего в голове у Предвестника. Не заметив пробуждения Тартальи, пугается, слыша чужой голос: — Доброе утро, Скарамучча! — Аякс по-прежнему улыбался, а сонная гримаса осталась в памяти Сказителя на некоторое время. Вот он уже карает себя, что проворонил то, как Чайльд отходил ото сна, пытаясь оклематься. В этом молчании чувствовалось неимоверное количество отвращения, которое ему даровал Странник. «Даже не удосужился доброе утро сказать» — думает Аякс. — Ну же! Утро же, а ты уже злой и недовольный! Расслабься! — Скара неоднократно задавался встречным вопросом: «Что не так с этим парнем?». Сказитель кивает, прислушиваясь к звукам, исходящим с палубы. Экипаж корабля уже проснулся, начиная свою тяжкую рутину. Боцманы, капитан, матросы — все они простые люди, работающие, чтобы прокормить свои семьи, а после командировки распивать алкоголь и праздновать схождение с корабля. «Какая же нудотень»— про себя отмечает Скарамучча. — А с чего мне быть довольным, когда рядом со мной ненавистный мне человек? — приподнявшись, Скарамучча вальяжно, пафосно, словно павлин, поправляет вуаль на продолговатой шляпе. Его гламур сочится из каждого слова. Тарталья вновь усмехается, слыша этот пафос. — Охо-хо, Скара! Я знал, что ты всегда был довольно волевым бунтарём! По правде, я отчасти восхищаюсь этим в тебе! Презираешь меня, ненавидишь мою компанию, но всё же, ты здесь, со мной. Любопытно, тебе не кажется? — Чайлд расплывается в надменной улыбке, пожимая плечами, понимая, что, возможно поставит Скарамуччу в неловкое, конфуженное и растерянное положение. — Это не из-за интереса к тебе, — кратко отрезает он, отворачивая лицо, будто прячась от чужого взгляда, — а, скорее, потому, что я хочу бросить вызов судьбе. Знаешь, затея и сам фактор того, что за твоей головой охотятся самые прежде тебе неприступные враги. Это довольно одурманивает и туманит разум. — Хм! Довольно увлекательная точка зрения, Скара. В этом мы и похожи. Я ведь тоже любитель адреналина и буйных действий! Я не могу не согласиться, что погоня и охота — это захватывающе, но… так скоротечно? Прилив адреналина, когда опасность рядом — это даёт такие острые ощущения! — по взгляду Скарамуччи можно было понять то, что Тарталья слишком много болтает. Лить воду — действительно основная черта характера у Аякса, которую, наверняка, Сказитель и ненавидел больше всего в нём. Странник демонстративно громко вздыхает, оттягивая каждый слог в предложении: — Мне льстит твой подлинный интерес ко мне, но, пока не поздно, лучше заткни свой рот, мне надоедает слушать твою брехню, — закатывая глаза, говорит Скарамуш, высокопарно высмеивая томные монологи Аякса. — О, Святые Архонты! Ты такой вспыльчивый! Я понимаю, ты не из тех, кому можно доверять, точнее, исходя из твоего жизненного опыта, ты и не пытаешься понять людей, поэтому ничего и не выходит. Но разве это должно мешать нам ладить? Я просто пытаюсь вести приятную беседу! — с озорной улыбкой отвечает Аякс, пытаясь ловко отойти от темы, на которую сейчас общается темноволосый. — До тебя не доходит? Ты для меня не больше, чем раздражение, не больше, чем еще один смертный, который при удобном ему раскладе отвергнет в меня в самый неподходящий момент, как и всегда! — уже срываясь на полукрик, Скарамучча пятится назад, впечатываясь спиной в стену; шляпа слабо прогибается назад, немного оголяя голову Странника, пока тот с жалостью и злобой пялится в пол, иногда метая взгляд на Тарталью. Эти диалоги вновь напоминают ему те времена, когда он был никому ненужным мальчишкой, обузой. Улыбка Аякса становится натянутой, озадаченной, а раздражение начинает набирать легкие обороты, несмотря на доброжелательность Предвестника. — Ты такой пессимистичный. Охо-хо, как я мог забыть! Ты счел своим долгом никогда полностью не доверять другим, потому что однажды тебя уже выбросили, как никому ненужную куклу, печально, и ты всегда готов к тому, что они вновь предадут тебя! И если ты хочешь видеть меня в их списке, то пожалуйста, считай так… Но, несмотря на все эти грустные сказания, ты, по крайней мере, должен признать свое собственное лицемерие, — отчеканил Чайльд, внимательно наблюдая за тем, как эмоции Скарамуччи постепенно и плавно сменяются от минутного шока к разозленной гримасе с кучей отрицательных эмоций. — Но разве ты лучше? Разве ты не рассчитываешь ударить меня в спину при первой же возможности? Разве это не твой план: убить меня, когда мы скроемся от посторонних глаз? — Я лицемерный? — кулаки сжимаются, но со спокойствием он выдыхает, продолжая. — Ты слишком много хочешь знать обо мне, — он поворачивает голову к окну, держа себя за штанину шорт, слабо теребя их. — Люди поистине мерзкие существа. Люди — это мусор, мирские потехи — это лишь пелена, скрывающая ненависть. Потому что они заберут все, что ты им дашь, а потом швырнут это в мусорку, забыв о твоем существовании! Так что бессмысленно слишком увлекаться людской жизнью и их потехами. Как только все будет сказано и сделано, они отвернутся и возненавидят тебя за это. И я знаю это… потому что это случалось со мной бесчисленное количество раз, — мямлит Скарамучча, когда воспоминания больной волной вновь нахлынывают на него. Не в силах утихомирить боль, корчит лицо, хмурясь. «Быть преданным трижды». — Ты говоришь о человеческом лицемерии так, как будто ты выше этого, но ты такой же, как они. Ты ничем не лучше тех людей, о которых так быстро и бездумно судишь, Скара, — без желания обидеть его, цитирует Тарталья, пожимая плечами. — Ты даже не пытался разобраться в том, почему это происходило, может, ты уже сделаешь вывод из моих слов, что твои жалкие оправдания — действительно жалкие? Ты оправдываешь только себя, не замечая того, что люди совершают это по отношению к тебе осознанно. — Нет, Чайлд! Я хотя бы не притворяюсь святым! Я не говорю, что собираюсь изменить мир к лучшему, я не притворяюсь бескорыстным, я не обещаю людям того, чего не могу им дать, я не использую их, а затем бросаю, когда с ними покончено, и я, конечно, не бросаюсь словами о бесконечной дружбе, а после пропадаю! Наоборот, я всегда жаждал этого! Все, что я когда-либо делал, это помогал людям, пытался стать значимым и нужным для них. Но все тщетно, — он загадочно отводит взгляд в сторону, насмешливо улыбаясь. — То, что я собираюсь сделать, как только приеду в Снежную, тебе еще предстоит лицезреть. Я хочу весь этот мир, я хочу, чтобы люди, смеющие отвергнуть меня, мучались и принимали тот факт, что совершили глупую ошибку! — стойким, не трясущимся голосом твердит Скарамучча. — Так. Ты хочешь причинить боль миру, который причинил боль тебе? Это же чистая месть, корысть, Скарамучча, о которой ты сейчас твердил! Отплатить всем болью, страданиями и мучениями… И ты веришь, что это все исправит? Что изменится? — с хмуростью интересуется Аякс, не совсем понимая его мотивы, хотя в глубине души он ощущает то, что легкая схожесть у них все же имеется. — Мне нечего терять, Аякс. Мир отнял у меня все, и ничего не изменилось. Никто даже не повел рукой, да что уж рукой, никто не подумал об этом! Даже… Даже моя создательница. Моя мать, — мысль об Эи заставляет его поморщиться, отгоняя ненавистную ему персону. — Бросить своё создание на произвол судьбы, прикрываясь красивыми словами: «Я не хотела вмешиваться». Разве это справедливо по отношению ко мне? Она считает меня побочным эффектом, не больше! Но теперь… Я возьму от мира все. Мне будет приятно видеть, как они страдают так же, как страдал я! — Тарталья изнуренно закатывает глаза. Чайлд морально устал от словесной «битвы» против Скарамуччи: кто же знал, что Странник поистине самый красноречивый парень? — Да, мир может быть жестоким, и он причинил тебе очень много боли многими способами. Включая людей. Природу. Даже собственный… Создатель? Но встречный вопрос: что делает тебя лучше этого жестокого мира, если в отместку ты идешь причинять боль другим, многие из которых даже не виноваты? Ты бы совершил те же грехи, за которые хочешь, чтобы страдали другие. Ты не понимаешь? — то, чего добивался Тарталья, медленно срабатывает. Скарамучча молчит, ощущая, как каждое слово Предвестника оседает в нем остатком, втискивается в душу, словно иголки, лезвия, оснащая последние частички внутренней жажды пролития крови затухнуть под воздействием потенциала Аякса. Почему он был так слеп все это время? Но вместо согласия Странник лишь продолжает хранить молчание. Цокот каблуков разносится по комнате, когда Сказитель присаживается на грубый стул, даже не отодвигая его от стола. — Именно эта боль от предательства ослепила и затуманила твои рассуждения о Мире, Скарамучча! Ты потерял себя в своей жажде мести и забыл истинный мотив всего этого. Месть может принести лишь временное удовлетворение, Дружище. Ты не сможешь достичь покоя после, причиняя боль сейчас, — последнее, что говорит Тарталья, прежде чем Скарамуш полноценно затихает, будто проглотив язык. — Заткнись, — обессилено шепчет он, сгорая от своей беспомощности. Его план с идеальным мотивом был разбит в пыль и крах, а последняя надежда утопает на глазах после сказанных слов Тартальи. Сейчас в его разуме нет ничего, кроме пустоты. Но ни о чем не думать невозможно; ни о чем не думает только мертвец. Странник мотает головой, совмещая свои мысли. «Для чего было одному из Фатуи отговаривать меня от переосмыслении мира, который я собираюсь… собирался уничтожить? Разве это его истинный мотив? О, нет. Нет». — Охо-хо, ладно! — Аякс тепло посмеялся, отворачивая свое лицо от него, скрывая неподлинную улыбку. Для Скарамуша этот смех показался умиротворенным, что вызвало у него недоумение, но странности в поведении были слишком отличительными. Несомненно, Тарталья заметил это, и он бы безоговорочно сказал об этом Скаре, но сейчас не лучший момент для таких признаний. Осознание того, что Тарталья — в понимании Скарамуччи самый жалкий и безответственный Предвестник Фатуи — смог переосмыслить у него такую огромно значащую для Странника мысль в голове, застало его врасплох. Злость постепенно то накатывала, то сходила вновь. От таких мыслей Скарамуччу передернуло. Эта мысль была с ним от начала и до конца, она была с ним еще с неосознанного возраста, вплоть до сегодняшних дней, но сейчас от этой затеи остается лишь пепел, сгоревший от слов Аякса. «не смей думать об этом», — единственное, что встряло в голове Скары, но так и не вышло. Мысли навязчиво крутились в рассудке, не давая покоя. Перейдя с темы, Аякс начинает: — Хм! И кстати. Алкоголь может быть полезным и эффективным средством для расслабления! — сморщив лоб, Тарталья с улыбкой уставился в пол, и, шмыгая носом, продолжил. — Охо-хо, Дружище, выпивка — это то, что тебе сейчас нужно! — Тарталья приветливо улыбался, в его глазах блестело веселье. — Я полагаю, несколько стаканчиков могли бы помочь. Чтобы отвлечь тебя от ненужных мыслей, помочь расслабиться. Тебе этого не хватает, — в поддержку молвит он. Скарамучча, смекнув это, усмехается. Он отрицательно качает головой, не собираясь соглашаться с ним, ведь он в курсе, что пьяный враг — это действительно опасно, не стоит даже прикладывать особо усилий, чтобы раздобыть ту информацию или вещь, надобную Аяксу, а то, в чем так нуждается Тарталья, буквально болтается в карманах Сказителя. «Что у трезвого на уме — то у пьяного на языке».. Это помогает разрядить обстановку; пьяный разум раскрепощён и полон энтузиазма, тому и получить Электро Гнозис будет проще. — Меня не интересуют людские развлечения, пища смертных мне противна, — в свое оправдание молвит Странник. Он уже и так находится на краю своих порочных ожиданий; все эти отговорки и вправду ни к чему, но соглашаться на алкоголь — занятие для самоубийц. Даже после переосмысления, некий осадок, остающийся в глубине души от человечества, не дает ему покоя. — Мне не нужно отвлекаться от мыслей. И моему телу не нужно расслабляться. В отличие от тебя, от остальных людей, я не обычный человек, — «у меня есть чувства. Но откуда они?». — Да ладно, я тоже не прочь выпить! — Чайльд радушно ухмыляется, в надеждах уговорить непреклонного Скарамуччу. Жажда разузнать то, что в людском понятии является сокровенным, властвовало над Тартальей, несмотря на то, что за сегодняшний день он и так разузнал довольно личные вещи и информацию, связанные с Странником. — Распивание алкоголя для слабых, тех, кто не может унять свои грехи. В этом ты меня не переубедишь, — часы на стенах тикают, действуя на нервы. Каждую секунду напряжение частицами начинает набирать обороты. — Чай. И крепкий. И не смей добавлять сахар, — добавляет он. Получив кивок, Скарамучча следит за тем, как Тарталья покидает кабину. — Хорошо! Черный, крепкий чай, без сахара. Будет сделано! — дверь захлопывается, и Сказитель остается один. Минута за минутой тянется, словно вечность; долгие, размеренные секунды длятся, будто постепенное извержение вулкана: так же плавно, но утомительно. Когда же произойдет этот «взрыв»? Скарамучча усидчиво ожидает его в комнате, тяжко сглатывая. Аякс возвращается. Дверь широко раскрылась. В руках Тартальи блестят две металлические кружки, наполненные кипятком с ароматом терпкого чая. Пар неровным столбом идет вверх; по диффузии запах чая заполняет кабину. Когда дверь плотно закрывается, Аякс следует вперед, присаживаясь напротив Скарамуччи. Медленным движением он тянет ему чашку, осторожно, чтобы не пролить и не позволить Сказителю обжечься об раскаленный металл. С легким энтузиазмом Странник тянет свои руки к чашке, но Тарталья оттягивает руку назад, не позволяя ему схватить ее таким образом. Перевернув кружку стороной кумочки к Скаре, Предвестник ухмыляется, закатывая глаза. — Ты думаешь, я боюсь обжечься? — спрашивает Скара, не получая ответ. Он берет кружку, сжимая ручку кончиками пальцев. Кружка и вправду была довольно горячей, не послушался бы Аякса — разлил бы. Мотая головой, Скарамучча дует на поверхность чая в попытках остудить. Тарталья же умиротворённо наблюдал за действиями напарника, лишь иногда размешивая сахар в своей чашке, пока спокойствие не наполнило комнату, как будто прошлых разговоров и не было. Странно это: изначально настраиваться враждебно, а после молчать, стесняя ненависть на молчание и смятение. Так продолжалось недолго. Горячий чай обжигал глотку, жжение внутренних сторон щек вызывало некое беспокойство. С каждым глотком чай будто становился менее горячим, видимо, Скарамучча привык, раз принимает такие жгучие удары на себя без сильных эмоций. — Ты как маленький ребенок, который хочет, чтобы его пожалели после осознанно причинённой себе же боли, Дружище, это неправильно! — с треском Тарталья опускает кружку на стол, стоящий в нескольких сантиметров от него. Скарамучча озадаченно хмурится, тихо посмеиваясь с его ответа. — Я позволю тебе перед твоей смертью слегка поразглагольствовать. Чтобы, пока ты лежал и корчился от боли и агонии, у тебя не было слов, которые ты будешь мямлить с просьбой о пощаде, а я — слушать эту мерзкую брехню, — Выражение на лице Аякса сменяется с слабой улыбки на замешательство, плавно перетекающее больше в разочарование и раздражение одновременно. Амбивалентность чувств не позволяет Тарталье так быстро взять себя в руки. Их очи смотрят друг в друга, не отрываясь, даже почти не моргая, его взгляд становится жестким, выражение лица — непроницаемым. — Охо-хо, погоди! Неужели ты даешь мне тонкий намек, что я болтаю лишнее? Ты довольно драматичный, Дружище. Всегда такой театральный, пафосный. Даже когда произносишь пустые угрозы в мой адрес. Это довольно… забавно, знаешь ли, — говорит Тарталья. Скарамучча отстаивает свое, допив чай, смотрит на него с искренней злобой. Взгляд исподлобья, скрывающийся под шляпой, замечает Чайлд. Странник насмешливо смотрит на Чайлда, не удостаивая его слова ответом, сопровождая все это назойливым молчанием. Тарталья поспешно полно вздыхает грудной клеткой. — Ты все же двуличный, Скарамучча, — с истеричным вздохом твердит Аякс. — Ты, из всех людей, смеешь читать мне нотации? Я существую дольше, чем ты, дольше, чем кто-либо другой из всех тут присутствующих, — к чему это было сказано, Тарталье еще придется разобраться, но сейчас тот лишь черство смотрел на него с пронизанными от гнева глазами, с желанием утихомириться. — Это действительно дает тебе право судить всех? Значит ли это, что ты в чем-то лучше меня? Более опытный? Даже если кто-то и живет вечно, этого опыта не будет достаточно, чтобы знать все об этом мире, дружище, и твоя создательница в том числе, — с недовольством спрашивает Тарталья. — Я знаю, что мир полон лжи. Все, что я вижу перед собой, — это мир дураков, совершенно лишенный очарования… Меня больше никогда не одурачат. Ты думаешь, это значит, что я стал высокомерным? Я всего лишь… пробудившийся к истине. Это значит, что я больше не та слабая, глупая марионетка, какой был раньше. — Скарамучча отворачивает свое лицо от него, не позволяя смотреть себе в глаза. Он не стыдился, нет — совесть у него отсутствует, это качество не было присуще ему с появления на белый мир, но чувство отторжения было при нем в любой ситуации. Это как защитная реакция: отворачиваться, когда чувствуешь, что начинаешь пускать слабину. Чайлд молчит. Больше за весь этот час они не разговаривали друг с другом, позволяя словам оседать все глубже и глубже в душе под назойливые мысли. Тарталья, под таким огромным грузом, едва мог опомниться от произошедшего. Оба сидели неподвижно, ожидая, пока корабль прибьется к причалу, чтобы пришвартоваться. Обсессия тревожными мыслями вгоняла рассудок обоих в панику; неконтролируемые приступы нахлынувшего адреналина, сопровождаемые скорой, решающей многие вопросы жизни, битвой сводили с ума от времени ожидания. Саспенс. Тревога хлыщет. Дорога под конец хоть и не показалась обоим Предвестникам столь ужасной, но то, как билось сердце в этот момент, не забудет никто. Воображение и фантазия бушевали, словно океан, в котором они пребывали целые сутки. И вот, они оба сходят с корабля.Ледяной ветер морозит щеки, вперемешку со снежинками хрустит снег под ногами. Снежная стужа заставляет поджать под себя ноги даже тепло одетым людям, что уж говорить о совсем не одетых и не подходящих под «стандарты» Снежной Предвестников.
Чайлд, давно привыкший к холоду, не смеет возражать матушке природе, стойко принимая на себя удары сильного, порывистого ветра, снимая дрожь с тела при помощи постоянных движений, согревающих тело. Они далеко отошли от корабля, скрываясь за бездонными сугробами снегов и метели, прикрывая их толстой пеленой снежинок и бури. Скарамучча невесомо держит собственный катализатор. Он стоял неподвижно, хмурым взглядом смотря на своего врага. Этот парень, Тарталья, смог переубедить Сказителя в довольно тяжелом спектре деятельности, заменяя ненависть и месть скудным прощением и отпущением былых обид. Но теперь это оставляет Скарамуччу без планов на будущее: у него больше нет ни мыслей, ни мечтаний о том, куда подеваться. Скитаться по миру в поисках чего-то неприступного ранее довольно просто для него, и эта мысль начинает сводить с ума под воздействием саспенса. Он знал, что выиграет в этой битве. Он знал, что это бесполезно — сражаться ради никчемного Электро Гнозиса, который унесёт жизнь одного из них. Что-то терзает душу Странника, не даёт покою, словно на душе скребут и требуют чего-то, что не понимает он. Жалость, сомнения, страх перед неизвестным впервые поражают Скарамуччу, обволакивая его с ног до головы негативной эйфорией, от которого у Предвестника сносит разум. Не зная, куда деваться, Сказитель прячет свои чувства. Вновь и вновь он напрочь забывает о своей человечности, которая каплей, но оставалась в нем до последнего решающего момента. Он наносит молниеносный удар силой, сравнимой с Архонтами, утихомиривая Тарталью, теперь покоящегося на холодном снегу. Рана кровоточит; белый снег жадно впитывает в себя бордовую кровь, образуя лужу с тёплой жидкостью, стекающую по груди и бокам Аякса. Волнение начинает брать верх, когда осознание тяжёлым осадком оседает в его разуме, осознавая ту ошибку, которую он совершил. Громкий рев и истеричный крик пронзительно разносятся по всей долине, и уже бегом он рвётся к своей жертве, отхаркивающей кровью от удара. Чайлд морщится; мучения и вправду дикие. Скарамучча со страхом падает перед ним на колени, жалостно хватая его за руку и переплетая пальцы, когда из уголков глаз начинают капать хрустальные слезинки. Столько лет прошло с того момента, когда Странник плакал. Показывал свои настоящие чувства и эмоции, не боясь быть осуждённым. — Ты… Ты обещал, что убьешь меня. Но ты этого не сделал. Как я могу начать доверять людям после ещё одного ложного обещания? — он кричит в истерике, но замолкает, не смея говорить дальше. Тарталья с полуприкрытыми веками пытается смотреть ему в глаза, сжимая в своей ладони хрупкие пальчики Скарамуччи. Всё это ложно, и это вновь повторяется. — Я… Я действительно благодарен тебе за эту честную, хоть и жалкую битву, дружище, — фыркнув, молвит Тарталья. — Я восхищён твоей силой, и мне жаль, что я недооценивал тебя все это время. Мне и вправду нужно рассчитывать свои силы с силами врага, — отшучивается он. Скарамучча, сдерживая слезы, даёт ему пощечину. — Не покидай меня, как и все остальные! — на что Аякс не отвечает, лишь усмехаясь. Молчание. Веки полностью прикрываются. Скара притаил дыхание, с ужасом пялясь на тело Чайлда. Грудная клетка слабо вздымалась кверху. Это заставило его поверить в лучшее. «Святые Архонты, он дышит!». Уже в беспамятстве, Тарталья не помнит ничего, что было после того, как он потерял сознание. Болевой шок был довольно внушительным, и, если бы не боевая подготовка, Аякс бы явно не выдержал такого сильного сотрясения и удара, откинув жизнь. Очнулся он уже на операционном столе, в скудной, заставленной всяческими механизмами и роботизированными машинами, лаборатории. Едкий, стойкий запах медикаментов, не выветривающийся отнюдь с создания всея лаборатории, вперемешку с реактивами, химическими анализами, въедался в ноздри, и Тарталья невольно поморщился, словно от валерьянки. Открыв слипшиеся от обморока очи, зрение его было совсем мутным, настолько, что не мог рассмотреть на расстоянии даже вытянутой руки. Ком встрял в горле, голова была словно чугун — раскалывалась и трещала. Перед глазами по-прежнему картина со Скарамуччей, истошно держащим его за ладонь и молящим какие-то фразы, которые Тарталья уже не слышал. Такие воспоминания заставляют Предвестника поморщиться. «Надо же так позорно уйти с поля боя». Слух потихоньку начинает возвращаться к хозяину. Резкий звук холтера оглушает Тарталью. Повертев головой, поворачивается к аппарату, следящему за его сердцебиением. В углу комнаты стоял Доктор. Дотторе незаинтересованно глядел на Скарамуччу. Все, что осталось от того Странника, вновь исчезает. Теперь перед ним снова стоит черствый и хладнокровный Предвестник, говорящий о своих жесточайших заслугах, как о повседневной жизни, без капли сожаления или сочувствия. Сказитель осознал, что Аякс наврал ему о том, что Доктор уехал в Сумеру. Вот он, стоит перед ним, держит в руках шахматную фигурку с Электро прототипом внутри колбы сливового цвета, которую Скарамучча без раздумий вручил Доктору, как призовую медаль. Дотторе до конца не понимал, что сподвигло Шестого Предвестника так беспрекословно, не применяя насильственных методов, отдать Гнозис, в котором он, кстати, и нуждался. «Возможно, не хочет рисковать своей жизнью». Аякс держит глаза открытыми; слабость пытается брать верх, но он сопротивляется, продолжая смотреть на Скарамуччу. Не Сказитель, но Доктор замечает этот взгляд, поворачивая свою голову в его сторону. Руки сложены на груди, и Дотторе вздыхает, разводя их в сторону. На лице расплывается дотошная улыбка с заостренными, словно у пираньи, зубами. Второй Предвестник медленным, размеренным шагом сокращает между ними дистанцию. — Это лечение обошлось мне многими материалами, мне потребуется вновь запросить денежные средства у Панталоне, чтобы восстановить прежний запас медикаментов, — монотонно отчеканил Доктор. Его глас спокоен, хоть раздраженность и дошла до точки кипения. Но это его должность — помогать больным