Дерево счастья

      Семилетний Ромка сидел на подоконнике, глядя на двор с высоты четвёртого этажа хрущёвки. Вообще-то мама запрещала ему сидеть на окне — застудится ведь, или не выдержит стекло, наискосок заклеенное пожелтевшей липкой лентой. Но мамы не было, так что Ромка носом вжимался в холодное стекло, стараясь разглядеть тротуар, идущий вдоль дома.              В серых сумерках двора гуляли собачники. Дети — завсегдатаи песочницы, «радуги» и футбольного поля — давно разбрелись по домам. Кого-то позвали с балкона, кто-то встретил возвращающихся с работы родителей и ушел с ними…       Ромкина мама работала допоздна. Ей приходилось отпрашиваться в обед, чтобы забрать Ромку со школы. Не раздеваясь, она грела ему суп и ехала обратно. За обеденный перерыв она не успевала, приходилось отрабатывать вечером, иногда совсем допоздна.              Мама говорила, что ей тяжело.              Ромка хлюпнул носом от холода и утёрся ладонью. Мама говорила, от этого нос станет как пятачок у поросёнка, что надо платком вытираться, но Ромка платки вечно терял, а рукав пижамы ему было жалко.       В пижаму он переоделся только что, когда садился ждать маму. Это была особенная пижама. Синяя, с пингвинами. Мама подарила её Ромке на прошлый новый год. То был чудесный новый год. У мамы на работе объявили длинные праздники. Мама была недовольна, говорила «кто платить за это будет?», а Ромка был счастлив. Целых десять дней он лежал на диване, свернувшись калачиком у мамы в ногах и смотрел вместе с ней телевизор. Особенно Ромке нравилось бегать переключать каналы для мамы.       Под конец долгих выходных они выбрались на горку, но Ромка тут же извалялся в снегу и мама увела его домой, к клетчатому шерстяному одеялу и телевизору.       Чудесный был новый год, и пижама напоминала о нём Ромке, хоть её синий цвет превратился в серовато-голубой, красные шапочки и шарфики, в которые были одеты пингвины, полиняли, а фланель вытерлась, закаталась, и на подоконнике Ромка в ней замерзал.              Темнело.       Собачники расходились по домам.       Ромка хотел собаку. Они могли бы ждать маму вместе. Сейчас кроме него в квартире была всего одна живая душа — цветок в огромной керамической кадке. Этот цветок по-разному называют: толстянка, денежное дерево… Ромкина мама называла его деревом счастья.       Ромка погладил пальцем жирный лист. Мама запрещала — сломает ещё. Но мамы не было.              Возле универмага в углу двора зажёгся фонарь, но Ромке с него не было толку. Возле их с мамой дома фонари не работают с осени, так что он не увидит, когда мама придёт. Если мама придёт.              Ромка надавил на лист. Плотная зелёная шкура не выдержала, треснула под ногтем, брызнул сок.              Что, если маму совсем не отпустят с работы?              Следующий лист хрустнул под ногтем.       Это успокаивало. Немножко.              Отпустят. Конечно, отпустят. Они же знают, что у неё Ромка, что он её ждёт.       Но на улице же опасно. Поэтому она не пускает Ромку гулять одного. Но сама-то она совсем одна! Что, если…              Следующий лист сломался напополам.              Маме тяжело. Что, если ей стало слишком тяжело? Совсем тяжело.       Когда у Ромки портфель становится слишком тяжелым, он выбрасывает из него лишние учебники.       Что, если мама…              Хрусть.              Когда в замочной скважине закопошились ключи, Ромка беззвучно плакал, обхватив себя руками, перепачканными в зеленоватом соке. На дереве счастья не осталось ни одного целого листка.              Услышав заветный звук, Ромка подскочил, бросился к двери, размазывая по лицу слёзы и едкий сок дерева.       — Мама!