Кинцуги

Наверное, они могли бы стать друзьями, встреться в других обстоятельствах. Возможно, из них бы получились хорошие напарники, окажись по одну сторону баррикад плечом к плечу. Но Хэ Сюань никогда не считал себя тем, кто существует хотя бы в одной плоскости с Му Цином, а сам Му Цин вряд ли готов прощать другим некоторые недостатки, что необходимо порой для крепкого союза. Однако не оглядываться друг на друга вовсе, игнорируя чужое существование, они не могли тоже — слишком похоже порой кололись острыми гранями своих же характеров. Потому и выходило то, что выходило. — Опрометчиво не выгонять меня, — лениво замечает Хэ Сюань и получает немногим более сосредоточенный ответ: — Опрометчиво думать, что я не сделаю этого при необходимости. Не сделает. Конечно же, не сделает. Потому что компания нужна порой каждому, и чем меньше эта компания будет лезть в твои дела, тем лучше. Они вот в дела друг друга нос если и суют, то по возможности незаметно. На том и держатся. Хэ Сюань, временно оставляя приросшую к лицу личность за дверями, с вялым интересом листает книги, вроде как создавая иллюзию чужого не одиночества, перебрасывается фразами — не только колкими, ведь на самом деле, если копнуть поглубже, им есть, о чём поговорить — и в целом бродит по оговоренной заранее части дворца как у себя дома. С фальшью или без он временами касается чужих волос несвойственно бережно — вопрос открытый, учитывая, что иногда с явно не меньшей искренностью звучат замечания, после которых на некоторые время случайные встречи прекращаются. Му Цин не прочь порой рассказать другим об их недостатках, однако принципиально не хочет слышать про свои. Хэ Сюань весьма противоречив, довольно быстро сменяя спокойствие едва сдерживаемым раздражением, и небожитель мог бы посмеяться над этим, но порой ловит себя на том же. Всё же, они удивительно похожи — как пара разбитых зеркал или две треснувшие чашки, которые тщетно пытаются выдавать за целые. Притворство так или иначе выходит у обоих, но Му Цину для этого хотя бы не нужно примерять чужую личность, и демон мог бы позавидовать, однако не видит смысла. Каждому своё. И всё же дело совсем не в том, у кого углы острее. Дело, может, в том, что все осколки принято сметать в одну кучу, вот и они каким-то образом оказываются рядом, периодически делясь частью мыслей, о которых другим не расскажешь. Более близкие углядят лишний подтекст, более далёким всё равно; кто-то, похожий на тебя же, поймёт лучше. И мысли бывают... Разными. Как и чувства. Иногда настолько, что прикосновения к волосам сменяют прикосновения к губам и кажется, будто вот-вот станет легче, настолько, что до боли — однако в конце концов становится просто спокойнее, достаточно, чтобы не сговариваясь молчать о приступе собственной слабости. Хэ Сюань смотрит поверх случайной книги на чужой профиль, выражающий некое раздумие над чайником чая, и не понимает, каким образом так и не растраченная на семью нежность, которая должна была с этой семьёй погибнуть в нём навсегда, даёт о себе знать порой, словно робкие новые побеги на полуобгоревшем дереве. Их бы сломать, но это настолько чудно́, что жалко, и он просто позволяет вещам течь своим чередом, потому что буря мыслей, обид и неуместных сомнений успокаивается лишь в подобные минуты. Му Цин смотрит прямо перед собой и больше почти не задаётся вопросом, почему вновь подпустил кого-то достаточно близко, если так и не прояснил отношения даже с прежними товарищами. Мысли упорядочены, всё, что было разбито, давно скреплено скобами, и аромат улуна в воздухе помогает немного расслабиться после множества дел. — Как тебе книга? — звучит вопрос почти ровно. — В следующий раз лучше про западных тварей дочитаю, — откликается Хэ Сюань, впрочем, не спеша откладывать эту. То, что следующий раз непременно наступит, не подлежит сомнению. Как и тот, что будет за ним, и потом, и ещё через десять лет. Чаще или реже, в том или другом месте, с нынешним обличьем или иным, но тем не менее. Это почему-то вызывает удовлетворение. Чаша ещё пуста, чай не так давно заварился, и рука небожителя приподнимается, вроде бы собираясь взять чайник, но перед этим зачем-то мимолётно скользит по светлокожей кисти сидящего рядом. Это едва ли можно назвать хотя бы мимолётной лаской, всего лишь вольность, но воздухом, наполненным рассеянным солнечным светом, становится немного легче дышать, и блик на лакированном боку чаши напоминает золотой шов кинцуги. Хэ Сюань, вначале даже глаз не поднявший, видимо, дочитывает главу до конца и наконец откладывает книгу, косясь в, для разнообразия, налитый и ему чай. Всё же ничего не говорит — и хорошо. Пожалуй, иногда даже разбитое можно починить. Или сделать ещё лучше прежнего. Просто на это нужно время.