Типичная вечеринка

Вечериночка чё-то какая-то очень тухленькая, биты просто ужасные, пошлые и некрасивые, под них не хочется танцевать — а только торчать и убиваться в очередном приходе, ёб твою мать, кто подбирал музыку. Фуго прикрывает глаза, Фуго, блять, усмехается, Фуго ставит бутылку на стол и идёт размашистым и быстрым шагом, что даже думать за ним не успеваешь. Гвидо вскакивает, как голодный пёс, хватает за плечо, Панна оборачивается — в его глазах, ёб твою мать — животный голод и то чувство, которое англичане называют словом lust. Он даже не осознаёт, как близко, блять, как быстро они оказываются в ванной комнате, в блядской ванной комнате, где Гвидо всегда блевал после пьянок, а Фуго, ебись он в рот, кривил губы с зубной щёткой меж них. Не осознаёт, как машинально и с механическим нажимом впивается в чужие губы — или это Фуго, это всё Фуго, бес и дьявол, всё сделал сам, а Гвидо и рад, потому что Гвидо Миста — последний далбаёб на планете Земля и оооочень, блядь, голоден д о в с е г о. До ёбаных пальцев Панны в его волосах, до охуенно горячей кожи на его животе, что ощущается под пальцами, даже до пиздецки отвратительного привкуса пива в чужом рту. Он сознательно выбивает из брюшной полости — ай, ёб твою мать, как же больно — весь воздух, когда животом его прижимают к стиральной машине. У Гвидо охуеть как подкашивает ноги от ощущения чужого языка едва ли не в ухе, под майкой, чужие зубы скребутся о кожу — бес есть бес, а Фуго дьявол, без, блять, единой возможности на спасение, и Миста не то чтобы хочет этим спасителем быть. Он уже и сам не ебёт, где его штаны, где одежда Фуго — только трётся кожей к коже, из всех, блять, сил, что аж волосы на икрах электризуются и больно кусаются электрическими вспышками. У лица — чужая ладонь: — Плюнь, — ему говорят, и Миста плюёт, так, будто ненавидит Панну всем сердцем и тошнит от одной только его рожи. Но нет, ах, блять, больно, совершенно больно, когда твой зад ни с того ни с сего наполняется членом (ахуеть), это нихуя не приятно, легче становится, лишь когда Фуго берёт его член. — Бля-ять… — вырывается тихо, но Фуго слышит, Фуго, мать его, всё слышит, и закладывает меж зубов свой палец, а Гвидо и рад бы. Задница пиздецки горит, член тоже, честно говоря, но совсем по-другому, доводя до исступления и спазматических мурашек. Миста вырывается, впечатываясь в чужой рот, и так же быстро встаёт на колени. «Ха, — думается. — Чёрта с два он Паннакотта». От Фуго во рту солоно, в ушах сладко (о-ох, мать честная, слышишь, как он стонет?), в голове пусто, и в яйцах, сука, — уже почти тоже. Он кончает себе в руку — как привычно, ебать тя в рот, Гвидо — заляпав пол и ботинки Фуго. — Хуй с ними, — говорит Панна и доканчивает дело сам, заливая чужие ключицы. — Ахуеть, — говорит Миста. — Ахуеть, — соглашается Фуго. Гвидо смотрит на часы. Не прошло и пяти минут.