Одолжи мне своих солдатиков

Руки отчётливо пахли железом. Для наёмника этот запах был привычным настолько, что должен был успокаивать. Но вместо этого он отзывался в голове скрипом старых качелей, откуда-то из детства. Олег никак не мог поймать это воспоминание. Оно было про драку, про мерзкую и бесполезную вату со свинцовой примочкой и почему-то про обиду на Разумовского. Всё вместе изрядно действовало на нервы, которых, по всему, не должно было быть – в венах плескалась доза неизвестного наркотика. Командир наёмников смутно помнил какой-то разговор, непонятный и неприятный, а потом что-то пошло не так – и сознание ненадолго отъехало. А теперь вот вернулось вместе с навязчивым металлическим запахом и тяжёлой мутью в голове. Волков всегда завидовал людям, на которых препараты действуют так, как написано в инструкции. Сожрал анальгин – перестало болеть, закинулся снотворным – спишь как приличный – без кошмаров, дунул «травы» – дунул «травы»: весело и легко…. Вот и сейчас весь его личный состав в реальности отсутствовал – ребятам, как видно, тоже досталось по уколу – и они мирно лежали там, где их положили. Им совершенно не было дела до командира, который путался в полуреальности и никак не мог достичь хоть какого-то стабильного «агрегатного состояния». Многолетняя, почти звериная привычка выживать категорически отрицала вариант лежать и ждать, пока дурь отпустит, а в голове посветлеет. В воздухе пахло водой и опасностью, руки пахли железом. Реальность упрямо плыла, не позволяя даже пошевелиться. В памяти мутно всплывала история, как на первом году «сверхсрока» что-то отмечали. С размахом, водкой и «корабликами». А через час после отключки подразделение подняли по тревоге. Старший прапор что-то говорил, командовал, раздавал задачи. А до Волкова – с его непростыми отношениями с лекарствами и прочей химией – наконец доехал выкуренный пару часов назад «план». Оттого ничего, кроме желания ржать над каждым сказанным словом, в голове не задерживалось. Чудом, чудом удалось сохранить «сложные щи». Выручил дурацкий детский стишок про «рельсы-рельсы, шпалы-шпалы», из которого Олег никак не мог вспомнить ничего, кроме этой первой строчки… Сейчас он тоже попробовал зацепиться за знакомые слова. Они тоже пахли железом. Впрочем, ему тут же подумалось, что шпалы не пахнут железом, шпалы пахнут разогретым гудроном, особенно летом, особенно – на заброшенных железнодорожных тупиках. Дурацкое это дело – тупик. Вот прямо как сейчас – идёшь-идёшь… а дальше нельзя. И непонятно – почему… Стоп. Понятно – почему. Потому что клетка. И тень от решётки – параллельные прутья. Прутья решётки пахнут железом. Задачка сошлась – и в муть в голове почти исчезла. Вопрос, как и почему он оказался в этой клетке вместе со своими людьми, оставался открытым, но вряд ли стоило искать на него ответ. Гораздо важнее было понять, как теперь выбраться отсюда. Мир напоминал учебник геометрии и был неприятен. Прямые углы, параллельные прямые – и полное непонимание, кому всё это, такое квадратное, нужно. Пол за решёткой напоминал шахматные клетки, в воспоминаниях смутно угадывались обрывки разговора с Разумовским, но, видимо, наркотик всё ещё мутил сознание: смысла этой беседы вспомнить не удавалось. Шахматы, Серёжа, Серёжа, шахматы…. Олег плохо играл в эту игру. Однажды в детстве его друг откуда-то притащил замызганный кулёк, в котором лежали фигуры вперемешку с шашками. Доску пришлось рисовать самостоятельно на клетчатом листе – и тут же выяснилось, что шахмат не хватает. Наверное, их потому и выбросили, что играть ими уже было нельзя. Серый расстроился почти до слёз, начал думать, где можно было взять недостающие фигуры. Смотреть на расстроенного друга у Волкова никогда не хватало нервов. Олег тогда придумал поставить на пустые места солдатиков. Их как раз у него было ровно три, все от разных наборов, но они отлично заменили двух пешек и офицера. Разумовский тут же обрадовался и начал учиться играть в шахматы. Солдатики, пешки, пустые клетки… Стоп. Разговор как раз был про шахматную партию. Игра, партия, фигуры. На этом месте Олег тихо выругался: он снова нашёл своему другу недостающих солдатиков на роли пешек и офицера. Только на этот раз всё было серьёзно и «по-взрослому» – живые люди вместо фигур. Конечно, когда ты вытаскиваешь своего друга детства из камеры-одиночки, где он сидит «по психушке», нужно сразу быть готовым к тому, что ничего хорошего из этого не выйдет. Но как отказать, когда ты ему друг и предан, как собака? Никак… И людей для этого дела он подбирал очень тщательно – с кем попало на такие операции не ходят… И вот пожалуйста – по всему выходило, что он их здорово подвёл. Одно дело – боевая операция, стрельба и драка... Вот ты, вот враг – кто быстрее думает, ловчее бегает и точнее стреляет – тот и выжил, тот молодец. А тут – спятивший босс, наркота и клетка. Солдатики для заигравшегося психа. И совершенно непонятно, как выбираться из этой передряги – время шло медленно и бессмысленно. Ребята тихо лежали в отключке – и даже обсудить сложившуюся ситуацию было не с кем. Олег пошевелился, выругался и обнаружил на себе ошейник. Стало понятно, что так раздражало все это время и мешало дышать. Он попробовал снять это неудобное «украшение». Но из этого ничего не вышло – хитрая конструкция неведомо как закрывалась – и быстро стало понятно, что грубой силой тут никак не справиться. Всё вокруг напоминало кошмар: когда ты всё понимаешь, но ничего не можешь сделать, попутно понимая, что впереди ничего хорошего не ждёт. Правда, от кошмара можно проснуться… а тут всё было вполне в реальности, разве что наркотик по-прежнему мешал, добавляя всему ощущение затянувшегося неприятного сна. Разумовский пришёл в компании того самого типа, которого показывал Олегу в качестве «первого задания». Рядом с ним Серёга казался каким-то хрупким и напоминал птицу. В сумерках клетки казалось, что друга окутывала клочковатая тень. Проходя мимо, Разумовский мельком оглянулся, и глаза у него полыхнули жёлтым. Волков в который раз проклял неизвестную наркоту – глюки начинали напрягать. Но вскоре он пожалел, что всё, что происходит вокруг – самая что ни на есть «реальная реальность», а не наркотический глюк. Стали понятны клетки на полу и ошейники на всех, кто оказался в клетках. Разумовский и Гром орали друг на друга. Ярость против какого-то болезненного куража – так травят зверя, прижатого в углу. А потом раздался короткий и резкий хлопок, захлебнувшийся в крике. А потом ещё один, и ещё… Минно-подрывное дело в учебке вёл контуженный на всю голову сапёр-ветеран. При желании его можно было держать за экспонат с надписью «многократная жертва сапёрной ошибки». Но дело он знал и любил – и, несмотря на насмешки за спиной, был способен обучить работе со взрывчаткой даже самого тупого курсанта, за что, очевидно, его ценили и берегли. Позже Волков был ему не раз благодарен за полученные на запредельных децибелах знания. И работать со взрывчаткой умел. Но не любил. К тому же – ни на одном курсе не учат, что делать, если точечный заряд вделан в ошейник, который снять с себя не представляется возможным. Наверное, нужно было начинать паниковать, но паника плавала под толстым слоем фармацевтического покоя – и никак не хотела всплывать на поверхность. К этому моменту ребята уже вышли из отключки, но до боевой формы им было ещё очень далеко. Сейчас они, несомненно, украсили бы собой какой-нибудь фильм про дурдом и образцовых тихих психов. Препарат «утюжил» их много сильнее, чем командира, и было понятно, что никакие слова и даже взрывы сейчас смысла иметь не будут. В целом – в самый раз фигуры – ничего не понимают, самостоятельно не передвигаются. Волков попробовал разозлиться, получилось неубедительно. Инстинкт самосохранения тоскливо скулил где-то на дне души, что ничем хорошим вся эта история не кончится. И надо бить или бежать. Но бить было некого, а бежать некуда. Словно соглашаясь с ним, Разумовский неприятно рассмеялся и объявил игру. В детдоме они часто играли в шахматы. Просто от скуки... или – чтобы не играть в карты, потому что в карты играли все. А Серёга не любил делать – «как все». Потому они сначала играли «просто так» – переставляли фигуры «от балды», стараясь соблюдать разве только то, как эти фигуры ходят. Никаких тебе хитростей, планов и эндшпилей. Пока его друг не откопал где-то в недрах библиотеки учебник по игре в шахматы. Погрузившись в книгу, Разумовский принялся делиться с другом разными премудростями, но Олегу быстро стало скучно. Он очень старался, внимательно слушал, но играл из рук вон плохо. Серёга злился, но больше ему было играть не с кем. Вот и сейчас выходило, что нужно опять играть. Потому что больше некого было его другу поставить на доску. Всё это отзывалось тяжёлой тоской. И можно было сколько угодно уговаривать себя, что жизнь наёмнику на то и даётся, чтобы рисковать ею. В конце концов – ему за это платят. Но на самом деле такие «утешения» нифига не работают. Потому что они – из кухонных разговоров обывателей, которые уверены, что жизнь можно поменять на равноценные деньги. Вот здесь уже можно смеяться. Потому что нет таких денег, ради которых можно без сожаления расстаться с возможностью жить на этом свете. Тем более – когда ты молодой и здоровый парень, который от постоянного риска любит эту самую жизнь ещё сильнее. Пожалуй, идея с наркотиком была единственно правильным выходом – иначе ребята не сидели бы такими тихими и не позволили бы просто так загнать себя за решётку. Олег смотрел на них – и ему было мрачно. И ровно на этом моменте в памяти неожиданно всплыл фрагмент его последнего разговора с Разумовским. Вспомнилось, как тот смотрел на своего друга и с наигранной беспечностью убеждал его, что ничего страшного не случится, что это просто игра и что – если повезёт – трупов не будет! Волков чуял неладное, нервничал, а после он не помнил ничего. Впрочем, теперь это не имело значения: было глупо надеяться, что Серёжа ограничится несколькими «неигровыми» жертвами. Игра набирала ход, оставалось только гадать, чей труп будет следующим. Говорят, что смерть не может быть глупой, потому что никто не видел «умную» смерть. Но есть ли что-нибудь глупее, чем сидеть в клетке и ждать, пока тебя грохнут, умея постоять за себя? Руки пахли железом, воздух – безумием и смертью. В клетке хлопнуло. Точно рассчитанный взрыв положил одного из наёмников почти аккуратно. Никто, кроме «чёрного коня», не пострадал. Наверное, хорошо, когда в голове не люди, а шахматы. Фигуры – они как раз для игры. Но для Олега это были его люди. Он знал про каждого столько, сколько положено знать командиру наёмников – и ещё немного. То, что рассказывают за попойками, за посиделками у костра. Или то, что обязательно проступает в людях, когда они оказываются в жёстком экстриме. Он выбирал их потому, что точно знал, что с ними можно на дело. Но не предполагал, что дело закончится вот так. Когда раздался второй хлопок, Волков выматерился коротко и зло, а потом услышал собственный крик, обращенный к Серёге. Он отлично понимал, что с его другом сейчас что-то очень не так – человек в здравом рассудке не может насовать в клетку людей и убивать их только потому, что они теперь шахматы, а ему захотелось поиграть со своим врагом. Но Разумовский был весь в себе и, видимо, сам с собой – он никак не отреагировал, даже голову в сторону Олега не повернул… А когда это, наконец, случилось, Волков понял всё и сразу. Однажды в учебке у одного из курсантов потекла крыша. Причём совершенно неожиданно – парень был нормальный, всё у него нормально получалось, не хуже, не лучше… Всё штатно и как положено. А потом у него на стрельбище что-то в мозгу прищемило – и он начал стрелять по людям. Олег до сих пор до каждой чёрточки помнил лицо парня, когда тот прицелился в него. Помнил звук звякнувшего бойка… и своё понимание, что именно на Волкове у стрелка кончились патроны в пистолете. А между холостым щелчком и следующим вдохом – бесконечная секунда. Вот и сейчас: между тем как Разумовский повернулся к Олегу, а потом оба поняли, что ошейник не сработал, прошла вечность. Стукнуло и остановилось сердце. А потом лязгнул боёк…