***
Мозг пульсирует и бьется о стенки, раздаваясь во всем теле ноющей тревогой, он не помнит, как добирается до двери, которую вышибает плечом, не помнит, как приказывает оказать помощь, не помнит, сосредоточившись лишь на угасающем дыхании. Он укладывает ее на операционный стол, над которым горит режущая глаза лампа, и его снова сводит спазмом. Каждая клетка его тела, кажется, разрывается от желания забрать все эти раны, грязь, боль себе, только себе, он переживет, перестрадает за нее что угодно, лишь бы с ней все было хорошо. -Раны очень серьезные-, тянет доктор; -Думаешь, я сам не вижу?!- скалится Силко, подавляя в себе желание ударить его за то, что так грубо привязывает ее тело, за то, что намекает о ее слабости. -Я смогу спасти ее. Но исцеление будет не легким-, тот заканчивает с привязью и отходит, пока из груди второго мужчины вырывается только клокочущее рычание. Он сжимает до побелевших костяшек кулаки, собирая остатки здравомыслия. -Порой смерть — это милосердие -Она выдержит-, быстрый ответ, взгляд задерживается на спине доктор. -Перед началом операции, я должен задать вопрос-, пауза, -Ты готов ее потерять? Ответ рвет остатки самообладания, но его, словно резко дергая за поводок, Джинкс тянет к себе. Она кашляет, отхаркивая кровь, она мучает его, как никогда раньше — даже не находясь в сознании. Силко нависает над ней, судорожно проклиная Дьявола, готовый вступить с ним в сделку, отдав, если у него вообще что-то от души осталось. Его вырубают. Быстро и бесцеремонно, забирая сознание на несколько ближайших часов. Сквозь глубину мутного, отвратительного сна он слышит ее крики, он тонет в ее крови, и, как в первый раз, цепляется за что-то на поверхности, пытается, заставляет себя всплыть, очнуться, чтобы придти к ней, помочь, спасти, отдать ей все, что у него есть, и к черту этот Заунд, к черту миротворцев, он заберет ее и уедет, оставив войне — дело войны. Пусть смерть обойдет, пусть забирается в самые тайные уголки мира, уничтожает все, что угодно, но только не его Джинкс. Это похоже на отчаянную молитву, которую он кричит, срывая остатки ума. Глаза открываются. Картинка плывет, он не может даже держать голову, словно из него только что все выбили. Медленно моргая, поднимает взгляд со своих рук. Она. Там, на столе, над ней Синджед. Орудует своим благо не ржавым инструментом, который от собственного бессилия он бы хотел вонзить ему в глотку. Отходит, молчаливо оценивая больше состояние скальпеля, чем пациентки, оборачивается спиной, и Силко рывком поднимает свое тело, хватая что-то острое с операционного столика, поворачивая химика одним движением, рычит ему в лицо: «Что ты с ней сделал.», угрозой, а не вопросом, приставляя острие к горлу. Тот изумлен. Глаза округляются и в качестве собственного спасения, он проговаривает: «не стоит благодарностей"-, кидая взгляд в сторону стола. Силко отшатывается от него. Скальпель падает на пол и последнее, что слышат эти пропахшие спиртом и смертью стены — четкое «мы уходим».***
Они уехали. Сейвика могла остаться править балом войны, но оказалась привязана рабской верностью. Действия, разворачивающиеся на территории Пилтовера, контролировались дистанционно, хотя так и сложнее было угрожать своей непоколебимой жестокостью, его разрастающиеся связи делали свое дело. Бессонных ночей прибавилось. Первое время — адаптации, подбором новых людей, махинациям, прикрывающим его сомнительную репутацию — далось тяжело. Он проводил остатки ночи рядом с больничной койкой Джинкс. Целая комната была оборудована под стационар местной больницы. Сам же Силко быстро наловчился врачебным манипуляциям, с недоверием глядя на лекарей военной столицы, расположенной на берегу моря. Но они знали свое дело, справляясь и с ее, и с его приступами. Удивительно, как далеко могло шагнуть равноправное общество: образование, медицина, военная и научные сферы — лживый Пилтовер не долго грелся в лучах прогресса после начавшейся разрухи. Удивительно, как далеко мог шагнуть Он, уверенный в невозможности дальнейшего развития себя, как сгнившей души, уморенной бесконечными страданиями.***
Впервые она открыла глаза, когда до ужасного светлые лучи раннего солнца решили пробежаться по ее лицу. Слипшееся от засохших слез ресницы поддались не сразу. Она было открыла рот, чтобы что-то сказать, но смогла только хрипло закашлять, пробуждая сидевшего в кресле мужчину. Увидела его не сразу, как и пошевелиться сразу не могла. -Джинкс-, отчаянно позвал он ее. Ему казалось, что он спит — столько раз ему снилось, как она просыпается, открывая глаза, улыбается ему. Но все, что он получал — учащавшиеся приступы ночных кошмаров, бившие ее страшными судорогами, заставлявшие кричать, и звать на помощь, призывая мужчину, обессиленно выстанывая его имя, имя проклятой Вай, и этой шавки с голубым, удлиненным каре, на которую та променяла маленькую, несчастную Паудер. Температура, судороги, опасная худоба, неожиданно плохо заживающие раны — все и сразу отыгрывалось на нервах Силко, который, как вечный страж, в первые секунды кашля оказался рядом. Он смотрел ошеломленно, почти дико, сам выглядя как потасканная, заморенная голодом псина. Хотя, он уже лет 15 не выглядел лучше. Рука укладывается девушке на лоб — не горячий, в поглаживающем движении соскальзывает на щеку — теплая, мягкая. Он улыбается и совсем по мальчишески готов был расплакаться, если бы мог. Она раскрывает глаза и, видя его, рефлекторно напрягается всем телом, чтобы прижаться. Дыхание срывается, Джинкс силится поднять руку, но не может, от чего в панике бегает глазами по лицу мужчины. -Я.кгх.Я! -, хрипло, скомкано произносит она, пока он гладит ее плечи и призывает не двигаться, мягко, успокаивающе шепчет ей, улыбается, аккуратно обнимает. Его сердце, готовое было вырваться из груди, подстегивает разум тихим, спокойным тоном рассказать ей о том, что все позади и теперь хорошо, что он с ней и никуда не уйдет. После, когда она окрепнет, он обязательно расскажет, какие чудесные новые маркеры, детали и снаряды он для нее приобрел, расскажет, как та стремительно шла на поправку, их общее дело развивалось и шло на «ура», покажет набережную на рассвете. Целый мир теперь был в их распоряжении. Предательство пережито.