Бессонница

Дверь сонно всхлипывает, напуганная неожиданным прикосновением, но отворяется, и Цзин Бэйюань выходит на воздух. Зябко. Влажно. Сладковато-колко, будто пьешь одновременно мёд и дождь, и горло покалывает от невесомого вкуса. Смочить бы водой, но не хочется возвращаться в дом, тревожить У Си лишними шагами и плеском. Проснется ведь, чудо только, что из постели удалось улизнуть. Вокруг размеренно-тихо. В голове раздраженно-ватно, а тело подрагивает от усталости и теперь от прохлады и просится обратно, в пододеяльное тепло. Только даже там Цзин Бэйюаню не спится. Привычное ложе отчего-то неудобно, размеренное дыхание мужа не убаюкивает, а мысли… Мысли толпятся, будто в голове устроили последнюю перед зимой ярмарку. Обрывки своих-чужих слов носятся, шумят, навязчиво орут и торгуются, и был бы для этого повод! Так его нет. Жизнь в Нанцзяне милостиво освобождает от тончайшей ядовитой паутины политических интриг и ожидания удара в спину, по крайней мере, в сравнении со столицей. Спи, сколько влезет, и горя не знай. Впрочем, Цзин Бэйюань устало усмехается, он и в столице хорошо спал. Тихо скрипит порожек, шуршит верхнее ханьфу. Сидеть холодно, стена за спиной разбухшая от влаги, а сквозняк щекочет босые ноги. У Си отругает его, если увидит. Цзин Бэйюань одновременно надеется, что муж будет спать спокойно до утра и что он проснется, поговорит с ним, хотя бы послушает. И обязательно обнимет, согреет своим жаром ладони и ступни. Но совесть зудит и ноет: пусть отдыхает, устал. День Великого Шамана начинается рано, заканчивается поздно, и в отличие от Цзин Бэйюаня У Си не сможет себе позволить отоспаться утром. Но как же тоскливо. Тело скукоживается, пытаясь сохранить тепло. Конечности переплетаются как лозы в руках умелого корзинщика, немеют, но Цзин Бэйюань упрямо сидит, холодом вместо огня и каленого железа выгоняя мысли, оставляя на их место лишь пепелище тишины и клацание зубов. Ещё палочку благовоний, и их не останется вовсе, и тогда, возможно, он сможет вернуться и тихонько пристроиться на их ложе. После холода в тепле спальни должно хорошо спаться. — Бэйюань, — У Си все-таки просыпается и выходит к нему, и его пальцы обжигают. Цзин Бэйюань прижимается к ним щекой, виновато улыбается. — Прости, — шепчет он. — Не спится. — Разве это повод мерзнуть? — У Си недовольно хмурится, тянет его на себя. Цзинь Бэйюань, обычно податливый и мягкий, морщится, неловко стоит на онемевших конечностях, и У Си, цыкнув, подхватывает его на руки. Но, слава богам, молчит: в душе и так буйным цветом разрастается вина, и Цзин Бэйюань не знает, что сказать и как оправдаться. Измотанность делает его слишком восприимчивым, оказывается, не только к раздражению. У Си оставляет его на кровати, разминает ноги и руки, целует коленки и костяшки пальцев, греет в ладонях обжигающе-ледяные ступни, и бесстыжий Цзин Бэйюань краснеет и млеет. В какой-то момент он закрывает глаза, не выдерживая любви и легкой насмешки во взгляде напротив, и У Си с тихим смешком поднимается, чтобы поцеловать его в макушку. — Я принесу тебе настой и поесть. Поможет уснуть. — Спасибо, — Цзин Бэйюань ещё не смотрит, но ловко перехватывает его пальцы, сжимает их и медленно отпускает, будто необходимость расстаться на несколько минут для него слишком тяжела. Отчасти это и правда так. Без У Си будто становится холоднее, и Цзин Бэйюань закутывается в одеяло. Он понимает, что сон подкрался к нему и набросил дрему, как сеть на добычу, лишь тогда, когда муж треплет его за плечо, привлекая внимание. Нагретый ци отвар греет нутро, оставшаяся с ужина лепешка приятной тяжестью падает в желудок, и Цзин Бэйюань наваливается на У Си, капризно ворчит, требуя его под свой бок ещё хотя бы на сяоши или шичэнь, и пусть за окном их дома у кромки горизонта начинает светлеть, У Си устраивается рядом, прижимает к себе, поглаживает по щеке с концентрированной щемящей нежностью. — Люблю тебя, — шепчет Цзин Бэйюань, повторяет, пока сон окончательно не забирает его в свое царство. — Я тебя тоже.