***
В ноябре начал схватываться лёд, небо застыло, стало похоже на перевёрнутую чашку с кобальтовой глазурью. Аркадий с каким-то странным и неясным внутренним волнением наблюдал, как на каналах разрасталась ярмарка, и с нехорошим предчувствием ждал чего-то неминуемого. Ему казалось, что даже лёд был мутный и совсем не дышал. Последние три-четыре года ледовая ярмарка гудела особо пышно и ярко – голоса гудели не только радостью и весельем, но и недовольством и злостью. Как главе отделения, Аркадию было поручено тщательно наблюдать и искать на ярмарке тех, кто нарушал общественный порядок. Наблюдал Трубецкой издалека, не ступая на лёд: читал и разбирал заявления – их писали особенно бойкие, – наводил справки, являлся на тренировки групп патрулей, и даже вёл собственную, неофициальную, конечно же, статистику всего краденого – не совсем по уставу, но было любопытно, что же любо банде воришек. За эти несколько лет в отделении забот только прибавилось. В том, что на каналах в центре города орудует банда, Трубецкой уже не сомневался. Воришки, эти отпетые наглецы, решительно отравляли ему жизнь. Аркадий едва ли мог сдержать сладко-яростную досаду, камнем тянущую его вниз, под лёд Невы, и когда ему на стол клали очередные бумаги – у госпожи такой-то украли кошелёк, у господина такого-то вытащили часы и не постеснялись умыкнуть трость, – Трубецкой говорил себе, что не успокоится, пока не устранит причину своих волнений. Кроме обирающей честной народ банды, у него была ещё одна проблема, которая требовала разрешения; продумывать сие предприятие надо было заранее, чтобы впоследствии не возникло никаких неожиданностей. Сама же проблема заключалась в том, что на необходимое содержание дома и la maman требовались деньги, которые, понимал Аркадий, однажды кончатся. Тех сбережений, которые были у его семьи, и его собственного жалования вполне хватало, чтобы им с матерью жить достойно и свободно – и даже иметь кое-что на чёрный день, – но со временем и этого будет не хватать. Прислуги они держали немного, по минимуму, не нуждаясь во множестве людей; вечеров и приёмов («Какой размах и пошлость у этих фон Шлезенберг-Вяземских», говаривала, бывало, княгиня, и качала головой) не устраивали, а если и устраивали, то редко и исключительно для близкого круга; особых пышностей не любили и не показывали, потому как оба, и мать и сын, предпочитали роскошь умеренную, а не показную. На балах и приемах Аркадий нет-нет и поглядывал на юную красавицу Алису, дочь Николая Николаевича, обдумывая, как можно устроить с ней знакомство. Случай никак не представлялся – девушку всё время сопровождала чопорная гувернантка, суховатого вида женщина, лет сорока, с тонким длинным лицом и быстрыми, умными глазами; Аркадий, следуя этикету, не навязывал своё внимание и, поприветствовав и откланявшись, тотчас же покидал их общество, впрочем, всегда находя, чем заняться или с кем завести беседу. Алиса Аркадию нравилась: девушка была недурна собой, даже красива, и имела успех и внимание в обществе, была весьма умна и хорошо образована, перспективна, но её немаленькое приданое, которое ей наверняка собирали с детства, нравилось ему много больше. Партией она была очень выгодной. В один из тех дней, когда на улице стояла на редкость приятная и благостная морозная погода, Трубецкой, по направлению вышестоящего начальства, отправился на каналы, потому как кражи участились, и с этим надо было что-то немедленно делать. Аркадий скользил в потоке людей, всматриваясь в лица, наблюдая, силясь высмотреть их. Они никак не хотели попадаться на глаза и чем бы то ни было выдавать себя. Засыпанный снегом лёд приятно поскрипывал под лезвиями коньков, Аркадий чуть щурился под слепящим, но, впрочем, холодным солнцем, и мысленно пытался разработать себе план. Взгляд его скользил по лицам, а мысли, всей своею массой, неумолимо возвращались к тому, что дело это решить будет непросто. Трубецкой объезжал каналы весь день, но так и не заметил ничего и никого подозрительного. Вечером его сменил офицер из его отделения, а сам Аркадий с тяжёлой душой и смурными думами отправился домой. А наутро ему на стол легли новые бумаги.***
В кабинете было душно. Окон не распахивали с самого утра, и к полудню приятное поначалу тепло свернулось до удушающей духоты. Аркадий откинулся на спинку стула и слегка оттянул ворот мундира – он уже несколько часов ждал прихода одного человека с важными бумагами и никак не мог отлучиться, поэтому приходилось терпеть духоту. Позволить себе вольность – расстегнуть хоть пуговицу на мундире, чтобы дышалось легче, – он не мог. Трубецкой разложил бумаги по стопкам, просмотрел заявления за вчерашнее число – с печально известной ледовой ярмарки, – принял нескольких офицеров из отделения. Ближе к двум пополудни в дверь постучали и вошли двое: низенький, приятного вида старичок, который заведовал отделением картографии, и сопровождающий его офицер. – Аркадий Михайлович, – проскрипел старичок, когда Аркадий поднялся со своего места, чтобы поприветствовать его. – Рад Вас видеть, премного рад! Жаль встречаться с Вами в такой печальной обстановке, но обстоятельства, обстоятельства! – Здравствуйте, Пётр Сергеевич, – почтенно склонил голову Трубецкой. – Благодарю, что Вы нашли время явиться лично, Ваше вмешательство несомненно продвинет дело. Да уж, времена и обстоятельства нынче такие. – Продвинет, ещё как продвинет, – засуетился Пётр Сергеевич. На его ясном и подвижном лице мелькнула улыбка. Кивком отослав офицера и обменявшись прочими любезностями, они перешли к делу. Пётр Сергеевич кратко обрисовал ситуацию, впрочем, по привычке так и норовя сменить тему, выудил из папки, которую Аркадий ранее у него не приметил, несколько листов и выложил их на стол ровным рядочком. Первые два листа были приказом на формирование охранного отряда и обращением по этому же вопросу к Трубецкому, как к главе отделения, лично; далее шло заявление о пропаже дорогостоящей комбинации из серёжек и кулона (приписка гласила, что некая дама весьма и очень надеется вернуть эту ценность, и прилагает описание утерянного); последние листы были почти пустыми, если не считать угольных линий, в которых Аркадий без труда узнал портретные ориентировки. Пока Трубецкой рассматривал и читал листы, Пётр Сергеевич ходил по кабинету, заложив руки за спину, и долго говорил о том, в каком количестве будут отпечатаны данные бумаги, куда и кому они будут переданы, потом рассуждал о нынешней ситуации на ярмарке, сравнивая её с прошлогодней. Человек он был суетливый и будто постоянно куда-то спешил – задавал нужные и не очень вопросы, не дожидаясь ответов перескакивал с темы на тему, уводил разговор в сторону, при этом всё время умудряясь говорить о деле. – Вы, Аркадий Михайлович, глава отделения, поэтому от нашего разговора и его итога будет зависеть многое. Вы человек учёный, и понимаете, с чем столкнулись. С Вашей стороны мы ждём тщательного расследования, для чего готовы представить дополнительную помощь, если таковая окажется необходимой, – он коротко глянул на Аркадия и продолжил. – Как мне известно, Вы уже несколько лет не можете разрешить ситуацию, третий год, если быть точным. – Пётр Сергеевич, Вы знаете, что мы – и я лично, – делаем всё возможное. Дело в том, что эта банда постоянно умудряется обойти нас, оказаться на шаг впереди. Вы помните случай в прошлом году: одного мы почти поймали, но он каким-то чудом ушёл, буквально испарился. И тем не менее, общие усилия наших отрядов дали результат: мы, вероятно, знаем их в лица. – Верно, Аркадий Михайлович, верно… Трубецкой, силясь разглядеть нарисованные лица, возликовал: вот оно, вот оно! Где-то не уследили, выдали себя, оказались замеченными! Скоро придёт конец этой многолетней истории и горожане смогут безбоязненно ступать на лёд, ведь банду воришек отловят как несмышлёных щенят! Повнимательнее всмотревшись в тонкие линии на листах, Трубецкой нахмурился, ликование испарилось: изображённые люди были… обычными. Частью банды мог быть кто угодно, хоть мелкий торговец, хоть весёлый гуляка, по неосторожности попавший в поле зрения патруля, хоть самый обычный проезжий. Бесспорно, один был чрезвычайно похож на того самого, который в прошлом году ускользнул от них, но он был всего лишь похож – сейчас Аркадий не взялся бы утверждать, что это именно он. – Пётр Сергеевич, – многозначительно начал Трубецкой, постукивая пальцем по ближайшему к нему листу. – Эти господа на ориентировках. Их всего трое? – Что Вы, что Вы! Эти портреты нарисованы по описанию наших засыльных: они долго высматривали, следили за всеми людьми на ярмарке, кто хоть как-то казался им подозрительным. Сегодня ждём ещё несколько, но уже от Ваших людей, – Пётр Сергеевич остановился посреди кабинета и вытащил часы на цепочке. Трубецкой едва сдержал разочарованный вздох. Дело оказалось куда сложнее – у них не было никаких точных данных, у них были лишь примерные описания и это весьма удручало. Чёрт возьми, и это спустя столько-то времени! Возможно, Аркадию стоило самому начать выезжать на патрули, наблюдать и искать: в следственной работе он был хорош, можно было даже сказать, что ему не было равных. Он сам не взялся бы утверждать о себе подобное – это были слова сослуживцев и довольного начальства. Мысли его беспорядочно скакали, наползали одна на другую: надо набрать отряд; выехать сегодня днём на каналы; собрать бумаги по делу; оповестить патрульных. Что делать сначала, Аркадий решить не успел, потому что с небес на землю его вернул голос Петра Сергеевича: – …и Аркадий Михайлович, сегодня с Вами на ледовую ярмарку отправятся двое моих людей – это, конечно, если Вы собираетесь явиться туда. Скажем так, контролировать ситуацию. Тогда же Вам поступят ещё бумаги, прямо, что называется, составленные по горячим следам. – Да, разумеется. Я понял. Премного благодарен, – уже не слушая дальше, ответил Трубецкой. Кое-как распрощавшись, они разошлись: Пётр Сергеевич направился в своё картографическое отделение, а Аркадий – менять мундир. На ледовой ярмарке к нему и вправду подъехали люди в форме: патрульные изучали ещё три нарисованных портрета, исподлобья оглядывая канал. Когда листы, наконец, добрались до Трубецкого, он с мрачной решимостью понял: быстро поймать банду не получится. Откуда им знать, сколько их всего человек, и кто именно из людей на ориентировках состоит в банде? Это было главной проблемой. Почти за три года им мало что было известно о банде, но точно можно было сказать, что в ней состояли более трёх человек, что они редко залегали на дно, и что воруют они до странного профессионально: никто из них не был замечен за делом и за руку пока никого из них так и не поймали. Вдруг Аркадий подумал, что он должен решить эту ситуацию немедленно, будто бы это его личная, а не общественная проблема. Порядок решения был ему, как человеку учёному, понятен и известен от и до. Трубецкой предполагал, что в портретных линиях – но лишь в некоторых! – кроются лица исполнителей, рядовых воришек, а не лидера. Лидер должен быть непомерно глуп и неуклюж, чтобы выдать себя и попасть в поле зрения патрульных. Нет, нет! Отнюдь! Лидера предстояло выследить, высмотреть все его пути, а если не получится – то придётся ловить его припевал. Не было точно известно, выходит ли лидер на каналы, и это был неприятный момент: Аркадий не любил быть не в курсе происходящих событий, но обстоятельства считали иначе. Аркадий объехал все каналы, выдал ориентировки каждому патрулю. Где-то в горле кипело предвкушение, сворачивалось приятной тяжестью под наглухо застёгнутым мундиром. Ему казалось, что предпринятые меры непременно принесут результат, и непременно сегодня же. Надеяться на это было бы наивно, но Аркадий всегда был идеалистом и даже мечтателем. Он даже позволил себе немного помечтать: лёд под коньками скрипит и плавится, он поворачивает голову, видит росчерк профиля с бумаги, догоняет, хватает, он победоносно сжимает свою добычу… Трубецкой огляделся и на развилке свернул вправо. Один раз он было заметил человека, чем-то похожего на одного из нарисованных, только наблюдение ничего не дало: обычный горожанин, пусть и немного диковатого вида и, кажется, низшего сословия; купил у торговца чаю с пряником и укатил к развалу рождественских игрушек. Чуть позже раз Трубецкой заметил ещё одного похожего – изящного и очень высокого молодого человека, в чёрном, похожем на мундир полушубке. Нет, всё не то, все не те. Трубецкой поставил задачу по-другому: смотреть на самых обычных людей, на которых бы ни за что не обратил внимание. Затея не принесла результатов и Аркадий ушёл с ярмарки раздосадованный и уставший – ориентировки, к его прискорбию, были, кажется, совсем бесполезны. На ужин он безбожно опоздал. Мать, услышав что он вернулся, поспешила было вниз, встретить его, но Аркадий взбежал по лестнице, желая побыстрее затеряться в огромном доме и коря себя за такое невежество по отношению к матери. Та послала поднос с ужином в его спальню и только; женщина знала, что иногда её сыну необходимо отдохнуть от общества, от людей и от всей этой суеты. Аркадий, хоть и был по природе раздражителен и резок, с матерью был нежен и чуток, в обществе и на службе держался превосходно, но дни, проведённые в обществе утомляли его. За окнами окончательно стемнело. Ночь была тихая, тёмная и безлунная, схватилась так же плотно, как и мороз этим утром. Трубецкой тронул пальцем принесённый чайник – всё ещё горячий. Так и не притронувшись к чаю, он пересмотрел принесённые бумаги, перебрал все шесть ориентировок, ещё раз внимательно пробежавшись по ним взглядом – авось вспомнит кого, – и сложил всю бумажную стопку на край стола. Иногда он забирал какие-то важные бумаги домой, чтобы пересмотреть их свежим взглядом, отдохнув. Он не забирал лишь единичные экземпляры, потому как понимал, что если с ними, не приведи господь, что-то случится, то потом что-то случится уже с ним самим. Так как к Аркадию в спальню особенно никто не заглядывал и не имел привычки рыться в его личных вещах – ни мать, ни прислуга, – то он спокойно хранил документы на столе, иногда даже не убирая их в ящик. Уже лёжа в постели и засыпая, он думал о том, как хрустят свеженькие розыскные листы и нежно-голубой лёд под лезвиями коньков. Ему снился бескрайний шёлк Невы, смеющиеся лица и чёрный зонт, под которым он кого-то ждёт. Проснулся Трубецкой среди ночи, внезапно. Так просыпаются от кошмаров или от снов, в которых либо опаздывают куда-то, либо спасаются от невидимого нечто и, в конце концов, падают. В комнате кружился холод – балконная дверь была настежь распахнута; Аркадий помнил, что не оставлял её открытой – он не имел привычки проветривать комнату перед сном, в отличие от своей матери, которая на ночь иногда оставляла балконную дверь или окно своей спальни чуть приоткрытым, после ещё пару дней сетуя на лёгкую боль в горле. Медленно повернув голову Аркадий застыл: у его стола маячила фигура и рылась в оставленных им бумагах. Это было похоже на слишком реалистичный сон. Аркадий сонно прищурился и проморгался, но фигура никуда не делась, она лишь деловито вытаскивала листок за листком, не замечая, что хозяин комнаты проснулся. В голову внезапно упала одна догадка, глупая, но такая вкусная, что Трубецкой окончательно проснулся, аж привстав на подушках. – А ну стоять, – приказным тоном рявкнул Аркадий, с удовольствием заметив, как фигура вздрогнула и замерла на секунду. Орать и поднимать на уши весь дом, что барышня, он не собирался, не впервой ему такие неожиданности, пусть раньше к нему в дом и не забирались. Трубецкой вскочил, но не успел ухватить наглеца за руку – тот проворно отпрыгнул, пряча бумаги в отворотах пальто и пытаясь отступить в тень. От взгляда Аркадия не укрылось, как быстро и легко молодой человек сложил несколько листов, и как легко они испарились из его рук. «Ну вот, – злорадно подумал Аркадий, – бес сам в руки идёт», и, как был, в одной ночной рубахе, попытался загнать наглеца в угол. Тот смотрел на него по-звериному распалённо, злым ледяным взглядом. Трубецкой отвечал тем же, и медленно оттеснял незнакомца к стене, прикидывая, как его обезвредить и что с ним делать дальше. «Чёртов наглец! Мальчишка!» – Какой Вы радушный хозяин! Мальчишка – даже в полумраке спальни Аркадий видел, что этот наглец много моложе него, – нагло щерился, разводил руками, будто красовался. Полы его длинного пальто колыхались, точно на ветру, а сам он двигался плавно, гибко и призрачно, как осока, длинные полосатые листья которой он любил разглядывать в детстве. Накатило раздражение. Хоть Трубецкой и следил за широкими движениями чужих рук, но безбожно пропустил момент, когда блёклым смазанным бликом в пальцах промелькнуло лезвие ножа. – Соблюдайте расстояние при вальсе, милейший! У незнакомца был странный, будто колючий, магнетический голос, абсолютно безумная и сумасшедшая улыбка, глаза, цвет которых невозможно было понять и к которым невольно возвращался взгляд – как бы не проглядеть чего, отвлекшись. Трубецкой отвлёкся, засмотревшись, и проглядел-таки. Одно мягкое и будто бы небрежное движение вперёд, мазок ножа у самых ладоней, быстрое касание к ноге: Трубецкой зло попытался ухватить руками воздух, когда его играючи толкнули на его же кровать. Кто бы это ни был, он должен ответить за то, что сделал. – Чёрт! – ругнулся Аркадий, застигнутый врасплох. Хлопнула балконная дверь и за узорчатым стеклом появился мутный, очерченный тусклым чёрным светом силуэт и заметался из стороны в сторону. Что он там делает, Трубецкой поначалу не понял. «Уничтожает бумаги», вдруг ударила неприятная, но очевидная мысль, и Трубецкой вспомнил наконец, что именно лежало у него на столе. Дверь никак не поддавалась – наверняка находчивый наглец подпёр её чем-то, – поэтому, скрепя сердце, Аркадий выбил её плечом. Не с первого раза, отнюдь, но подготовка в Академии была хорошей и не прошла для Аркадия даром. Что-то упало с глухим стуком. На небольшом балконе было скользко, весь пол и даже часть красиво отделанного, широкого парапета были покрыты лёгкой ледяной корочкой. Луны не было видно, небо затянуло мутным маревом, и источники света – ночной тёмный свет и пара фонарей внизу, по правому боку подъездной дорожки, – совсем не помогали разглядеть человека напротив. Была разве что непонятно откуда взявшаяся свеча в руках вора, тонкий огонёк которой припадочно-пожарным облизывал ему пальцы. Факелы на коротких остовах, вделанные в ниши в стенах, давно потухли, из комнаты света тоже не было, и Трубецкой, щурясь на свечу, выбил её из чужих рук, и на ощупь припёр незнакомца к балконному парапету. Где ж умудрился этот наглец выхватить свечу, как успел поджечь? Ловкость рук, не иначе. – Расстояние при вальсе не имеет значения, – отрезал Аркадий, стискивая чужую руку. Пронзило запоздалым, тяжёлым удовлетворением: поймал всё-таки. – Мы ещё не закончили, куда же ты так сбегаешь? Некрасиво. Ах ты, паршивец, так вот что… Трубецкой, осматривая вора на наличие ножа или ещё чего-либо острого в опасной близости от него, проскользил взглядом от его лица вниз, по ломаным отворотам пальто, и заметил обгорелые листы, некрасиво валяющиеся у их ног. Так вот зачем ему нужна была свеча, вот за чем он пришёл и что делал. Жёг. Жёг улики. Обгоревшие и уже ни на что непригодные бумаги было уже не спасти, и Трубецкой дёрнул незнакомца на себя, игнорируя его попытки вырваться, и – пристально уставился ему в глаза. Во тьме ночи, на этом промерзшем балконе они показались ему совершенно чёрными. – Ты думал, что я тебя не поймаю в своём же доме, мелкий воришка? Или же, – Трубецкой всмотрелся пристальнее, хотя очень хотелось отвести взгляд. Какие-то странные, неуютные были глаза напротив. – Кто? Хм-м-м… Неужели член той самой банды с ледовой ярмарки? Или… лидер? Некому больше… – вдруг сказал Аркадий сам себе. Снова накатило раздражение. Трубецкой осознал, что стоит на холоде в одной рубахе. Ему всё никак не удавалось ухватить вора за вторую руку – тот вихлялся и отшатывался, не переставая морозить Трубецкого взяглдом, – в конце концов они оба замерли в одном положении, будто действительно в вальсе: захват на запястье, почти под манжету рукава, другая рука замерла напротив точно такой же, настороженной. На ум Аркадию некстати пришло сравнение со змеёй, которая выжидает удобный момент для удара. Вор взбесил Трубецкого до дрожи: и даже не потому, что тот влез к нему в спальню, выкрал и почти сжёг бумаги по делу ярмарки, нет, хотя, казалось бы. Этот по-наглому наивный наклон головы, мягкий рельеф лица, лацканы пальто, его животная дикость, с которой тот выбивался из его рук, и то, чем веяло от него – всё это раздражало до невозможности. То, как он будто красовался, изображая для самого себя неуловимого и всезнающего, но вот какое невезение – попался. – Что же мне с тобой делать, змеёныш? – вкрадчиво спросил Трубецкой, едва сдерживая раздражение и гнев. Подумав секунду, он силой впихнул упирающегося вора обратно в комнату, отшвырнув его от себя прямо в середину, и захлопнул балконную дверь. – Не денешься никуда. Так что же мне с тобой делать?