северная звезда

кто-то уходит кто-то всегда уходит

Сколько лет Катя здесь не была — столько бы ещё не приезжала. Много лет назад она уехала в Санкт-Петербург и с тех пор ни разу не пожалела. Было от чего уезжать. И не вернулась бы, если б не срочные дела, которым без неё никак не обойтись. Теперь дом, где она когда-то жила с родителями, идёт под расселение — старый фонд, деревянное жильё. Квартира записана на неё, и надо что-то там решать, обращаться к адвокатам, получать деньги у государства за эту несчастную затхлую двушку. Пара миллионов — всё-таки неплохая сумма; дочери точно пригодится. Учёба, путешествия, отдельное жильё — на всё вместе, конечно, не хватит. Но на что-то же должно хватить. Пусть Катя и зарабатывает прилично, но лишние пару миллионов на дороге тоже не валяются. Жаль, что нельзя разобраться с этим дистанционно; вроде бы век технологий, тысячи людей работают на удалёнке — но чтобы решить квартирный вопрос, нужно лететь через хренову тучу километров. Всё для того, чтобы отдать паспорт для ксерокопии и поставить пару подписей в договоре. Двадцать первый век!.. В нём всё ещё не котируются электронные подписи. Так эта страна и погорит — на кипе бумаг, зато вставшая с колен. Аэропорт показывает наглядно — как всё встало с колен, зазеленело и расцвело. Всё та же серая коробка вместо нормального здания. На втором этаже магазин сувениров: деревянные сундучки, козули, куклы-обереги. Наверняка всё те же, что и десять лет назад — или когда она там приезжала сюда в последний раз? Больше магазинов нет. Это вам не Хитроу — это север по-русски. На первом — маленькое кафе. Только вывеска сменилась, потратились всё-таки на неоновую. Ну ничего, хоть где-то же должен быть шик. Здесь он, наверное, и заканчивается: сэндвичи, судя по виду, всё такие же ужасные. Пушкарёва пробовала один перед вылетом, давно — порадовалась, что лететь час, и тошнить всю ночь её будет уже дома. Нет, появилось и что-то новое: белоснежный автомат с цветами. Правда, цены на букеты такие, что все эти букеты так и стоят нетронутые. Нечего и начинать встречать своих любимых девушек с белыми розами. Обойдутся и так; должны быть счастливы тому, что прилетели в город-герой, который становится всё краше и краше день ото дня. Город доказывает это на деле — встречает низким, зимним, хмурым небом. Небо то же, что и много лет назад; оно гостям нисколько не радо, говорит как будто бы — чего припёрлись? Что вы здесь забыли? Катя, если честно, ничего здесь не забыла, и надеется, что после полутора дней, которые ей здесь предстоит пробыть, она больше никогда сюда не вернётся. Она здесь как гость, которого не ждали, и который сам не горел желанием приходить. Всё обоюдно. Встречает её Ромка Малиновский — бывший однокурсник и единственный человек, с которым она поддерживала хоть какое-то общение. В последний раз, когда она приезжала, чтобы похоронить отца, он помогал ей с организацией похорон и с транспортировкой больной матери до Питера. Периодически, раз в несколько лет, и сам наведывался в гости с дочкой. Когда это было в последний раз?.. Лет семь назад? Давно. — Привет, Пушка! — радостно кричит он со стоянки, а когда Катя подходит, заключает подругу в объятия. Затем придирчиво осматривает с ног до головы: — Слушай, ты принципиально решила не стареть? — Малина, — смеётся Катя, — ты просто слишком рад меня видеть. Не льсти. Они садятся в его потрёпанную Киа Рио. Болтают, как ни в чём не бывало — с Ромой это легко, даже если не виделись вечность. Город плывёт мимо убитой дорогой окружного шоссе и серыми лесами. Сам Рома порядком обрюзг и растолстел. Скажешь, что двадцать лет он был первым парнем на деревне, и все девчонки из-за него убивались — никто не поверит. Кто-то даже имитировал беременность, чтобы женить Ромаху на себе; да только не на того напали. Ромаха, как он говорил сам, для того и создана, чтобы цвести в поле, среди множества других прекрасных цветков. Знал бы он, чем это потом закончится. — Прикинь, как Малина попал, — говорит Юлиана Кате, сидя у неё на кухне. — Пьяная драка со смертельным исходом. Это лет восемь, не меньше. Никакой адвокат не поможет. — Господи, — неверяще мотает головой Пушкарёва, — да как он умудрился-то? — Вот так. В баре под «Зарёй» эти дружки Воропаева были — и понеслась. Перепили, подрались, а у этого придурка откуда-то нож взялся. Катя помнит этот нож с позолоченными узорами, Рома сам им неоднократно хвастался — никогда не думала, что этим ножичком можно кого-то прирезать. Он ей вообще казался элементом декора. — Мда. Бутылка водки — и вся жизнь под откос. Ромка, Ромка, что ж ты такой бедовый-то? Юлиана больше ничего не говорит; смотрит в свою кружку чая и грустно вздыхает. Виноградова оказалась точной: дали Роме именно восемь лет. Впрочем, это был бы не Малиновский, если бы он не обернул всё в комедию — в тюрьме все его навещали, как в вип-ложе. Устроил себе там паломничество в камеру с конфетами и печеньем. Освоился, сторожам говорил не впускать посетителей ни под каким предлогом, если они без жратвы. Делился принесённым с сокамерниками. Катя сама неоднократно приходила к нему с полными пакетами колбасы, сыра и любимого Роминого кофе — она в тот период как раз открыла свой продуктовый магазин, могла себе позволить. — Пушка, — говорит ей небритый Рома, так аппетитно поедая бутерброд, как будто ему всё нипочём, и солнце сквозь маленькое окно с решёткой в самом деле светит всем одинаково, — вот ты единственная из нас всех, кто точно не пропадёт. Жаль, что я не женился на тебе. — Вот нисколько не жаль, — хмыкает Катя. — Ждать, пока муженёк с зоны откинется, это прям то, о чём я мечтала. — А ты бы держала меня в ежовых рукавицах, — мечтает Малина, — я бы, может, даже пить перестал! И не было бы никакой драки. — Оно мне, конечно, очень надо. — Да нет, я серьёзно. Тебе бы, Пушка, валить отсюда поскорее. С твоими мозгами надо осваивать большие территории, а не прозябать в нашем гадюшнике. Воропаев тебе со своими налётами покоя не даст. — А я и собираюсь валить, — сообщает Катя, — на днях в Питер лечу к двоюродной сестре. Пока что просто в гости. Помещение под магазин посмотрю. Вроде бы неплохой вариант, и место проходное. Всего лишь на секунду Рома перестаёт жевать. — Жданов знает? — Скажешь сам, если захочешь, — пожимает плечами Катя. — Мы не общаемся уже год, и нарушать эту традицию не хочется. — Ну да, — кивает Малина, — ты его сильно обидела. Чтобы Жданова кто-то бросил — это нонсенс. Обычно он всегда сам уходит. — Ты не хуже меня знаешь, что было за что. И это я ещё долго терпела. — Я-то знаю! А что, этот твой Борщёв лучше, что ли? — Он хотя бы на человека смахивает. Не трахает всё, что движется. — Это что, камень в мой огород? — шутливо обижается Рома. — И в твой, и в весь ваш общий, — смеётся Катя. — Мне уже всё-таки двадцать три, не семнадцать. Надо выбирать не по звёздности, а по надёжности. Миша подходит. — Надеюсь, у вас всё будет в ёлку. Дом с собакой, дети на лужайке. То есть, пардон, дом с детьми, собака на лужайке. Ну, ты поняла. — Будет, куда денется. Я ж уже, — Катя на секунду замолкает, — беременна. Здесь Рома даже откладывает такой вожделенный бутерброд. — Только никому ни слова! — тут же прерывает его возгласы Пушкарёва. — Я надеюсь улететь отсюда до того, как живот станет заметен. А то знаю я все эти приблуды. Что знают двое, то знает весь наш посёлок. Учти, я на тебя полагаюсь! — Да что ты, что ты! — ошалело ухмыляется Ромка, и Катя прекрасно понимает, что полагаться на него бесполезно. После этого Малина читает ей «Рубаи» Хайяма на память — в тюрьме развлечений не так много, и даже сборники стихов идут в ход. Да, планов тогда было много. Катя переехала, как и собиралась, в Питер — беременная и с новым мужем. Открыла новый магазин, родила дочь, успевала совмещать и материнство, и работу, как бы скептически ни были настроены остальные в её окружении. Миша, несмотря на свой ресторанный бизнес, помогал, чем мог. В самом деле, мужа лучше сложно было бы найти. Подруги все обзавидовались. Родители же, которые остались там, в родном городе, смертельно на неё обиделись за то, что не поделилась планами и упорхнула в другой город так неожиданно. Не звонили ей больше года. Потом всё-таки начались скупые, редкие звонки в обвинительном тоне о том, что можно было бы и навестить стариков; они ведь даже внучку ни разу не видели. Кате было всё равно. Всё, что она могла — отправить свою Сашку к ним на несколько дней, не больше. Миша отвозил и тут же приезжал обратно. Сама же она даже не думала появляться в доме, где росла. Знала, к чему это может привести. Катя ходит по дому с большой спортивной сумкой — это Миша ей из Болгарии привёз, — и методично, полка за полкой, собирает свои вещи. Фотоальбомы, компакт-диски, новые джинсы. Сегодня она, наконец, переезжает к Борщёву. Давно пора. — Ты посмотри, — говорит отец матери; они вместе стоят в дверях, — посмотри, Лен! Собралась она! Что, дочур, хорошо с двумя сразу крутить? — Ты прекрасно знаешь, — монотонно отвечает Катя, смахивая с полки в сумку маленькую статуэтку совы, — что я никогда не встречалась с двумя сразу. — Да рассказывай мне, рассказывай! Весь район говорит, что ещё вчера ты спала с Андреем. Он сам говорил!.. А сегодня уже переметнулась? Ты знаешь, кто ты после этого? Слишком сильно несёт перегаром — Кате кажется, что этим запахом пропитана вся квартира, весь дом, весь город. Господи, скорее бы уехать отсюда насовсем!.. Вон, за тысячу километров. Скоро, скоро… Фото, диски, джинсы. Её любимые, вообще-то. Стоят, как вся зарплата. Мама молчит. Она всегда будет молчать — даже если отец решится ударить. — Наша дочь, — пьяно ржёт Валерий Сергеевич, — самая настоящая ша-бол-да! Воспитал! Порол, порол, и всё без толку. Всё равно — дрянь выросла! — Окей, — даже не вслушиваясь, отвечает Катя и продолжает заниматься своим делом. Когда она, наконец, застёгивает сумку и хочет выйти из комнаты, отец ловит её за руку. — Отпусти, — спокойно говорит она. — Чем? — практически орёт он. — Чем тебя Жданов не устроил? Тебе мало мужиков, дырка чешется? — Отпусти. Ты сам знаешь, чем. — Да ни один мужик от хорошей девушки не гуляет! Скажи мне, ты хоть что-нибудь сделала, чтобы удержать его? Ты, может, его дома ждала с ужином? Ребёнка собиралась родить? Не-е-ет, — выплёвывает он ей практически в лицо, — ты же у нас карьеру делаешь! Ну вот и жри теперь. Дома никогда нет, ему тебя сидеть ждать, что ли? — Отпусти. — Могла бы и потерпеть, невелика птица! Ты где теперь ещё такого найдёшь? Думаешь, Миша этот тебя терпеть будет? Да он как только узнает, какая ты… Да он тебя первый вышвырнет! Приползёшь ещё как миленькая. — Хорошо. Отпусти. Руке больно. Катя не спорит — знает, что ни к чему не приведёт. Истина рождается в каком угодно споре, но только не этом. Подростковый возраст с горящими красными щеками — тому свидетельство. В конце концов, хватка ослабевает; налакавшийся отец чуть ли не заливается слезами о том, какая его дочь пропащая. Катя уходит по длинному коридору, чтобы больше сюда не зайти. — Дрянь! — доносится ей в спину. — Сюда можешь больше не приходить! Уличный воздух необыкновенно свеж. Это — воздух свободы. Город будит в ней эти воспоминания. Как же давно это всё было! Будто и не с ней. Дорога сворачивает на старый, ржавый мост. Местная имитация Золотых ворот. Вдалеке яркой игрушкой блещет розовое, свежевыкрашенное здание онкодиспансера. Мда, город всегда отличался большой иронией. Всё остальное, как и прежде, остаётся в бледных тонах. Кое-где виднеются обрывки трамвайных путей. — Трамваи до сих пор жаль, — говорит Рома. — Сколько лет не ходят, а всё равно все вспоминают. Только уродливые пазики и остались. Помнишь, как мы пары прогуливали и ездили туда-сюда? — Да-а, — вспоминает Катя, — от нас и до «Кузницы». А потом пешком в центр. И обратно тем же ходом. — И блины в «У Тёщи» ели! С маслом. Там масла столько было, что всё по майке стекало. — Помню, конечно. Жаль, кафе тоже закрыли. — Ага. Всё, что было хорошее в городе, всё позакрывали. Кафе, магазинчики. Понаставили сетки с гнильём. Так и живём. Всё, что есть красивого — это закат на набережной. — Слава богу, хотя бы к нему люди руку приложить не могут — а не то б и его изговнили. Они едут к Роме домой; в родительской квартире Катя оставаться не хочет — тем более, там и так почти не осталось никаких вещей. Родственники после того, как она увезла мать в Питер, вынесли всё, что могли, а она и не сопротивлялась. Ничем из этих вещей она не дорожила. — Я, кстати, позвал всех наших, — радостно говорит Малина. — Посидим, посмотрим старые фотки. Вспомним, как куролесили. — Наших — это кого? — настораживается Катя. — Ну, всех. Юлианку, Федю, Киру… с Ждановым. Они, кстати, уже у меня. — Рома! — закатывает глаза Катя. Не то чтобы она не могла предположить, что будет именно так. Это же Малина — даже годы тюрьмы не сделали его менее весёлым. Шоу с переодеваниями Рома всегда любил. Сто процентов мечтал столкнуть Пушку и Ждана в одном пространстве, как хомячков в клетке, и наблюдать. Впрочем, прошло столько лет — столько на свете не живут. Кате лишь остаётся надеяться, что Андрей не держит на неё никаких обид, и что он не будет строить из себя царевну Несмеяну, как делал это после их разрыва при случайных встречах. Она на него — точно не обижается. Хоть и видела его фото в соцсетях на странице у Малины, всё равно посмотрит. Даже с интересом. Всё закончилось ещё тогда, двадцать лет назад, когда Катя ушла от Андрея. Жданов снова возвращается под утро. Помятый, нагулявшийся. Ярко-красную помаду, которую скупают почти все девушки, даже не старается стереть. Таких возвращений — десятки, если уже не сотни. Сначала Катя ревела в подушку, не понимая, почему, и что такого она сделала. Наверное, с ней что-то не так. Ведь она такая простушка, а он — звезда школы. То, что он обратил на неё внимание, было подарком судьбы — так она думала, когда ей было семнадцать. Все в один голос твердили: не прозевай. В голове прочно закрепилось отцовское: от хорошей женщины мужик гулять не будет. Может, в самом деле стоит задуматься о семье? Стать домашней, кроткой, услужливой? Так вон, сколько у неё подруг, которые по домам сидят — а всё то же. Им мужья, наоборот, говорят, что с домашними курицами сидеть неинтересно. Так — плохо, по-другому — тоже плохо. Через какое-то время пришло понимание, что дело вовсе не в ней. Никогда Андрей не оценит её по достоинству — для этого ему надо было родиться другим человеком, и желательно не в этом городе и не в этом районе. Там, где есть хоть какое-то понимание о другой жизни. Здесь всё как под копирку — сама виновата, сама виновата, сама виновата. Ты должна то, пятое, десятое. Работаешь — карьеристка, не работаешь — сидишь на шее. Не блещешь внешними данными — страшная, блещешь — шаболда. Глупая — плохо, умная — ещё хуже. И так далее. А он… ОН, какой бы ни был, конечно, всегда хорош. Эту парадигму из человека не вытравить, как ни старайся. Когда Катя однажды заикнулась про «парадигму», Жданов лишь покрутил пальцем у виска. «Опять умничаем. Что ж ты продавцом пошла работать, а не в университет преподавать?». На пороге комнаты стоит его сумка. Просто клетчатая авоська с немногочисленными пожитками. — А это что такое? — непонимающе спрашивает Андрей. — Твои вещи, — отвечает Катя, стоя у окна и не смотря на него. — Чёт я не понял. — Чего ты не понял? Вон пошёл. — Кать, да ты совсем, что ли? Снова бесячка напала? — Он подходит со спины и обнимает её за плечи. — Ну, хочешь, в «Боброфф» с тобой сегодня съездим? Как в старые добрые? Потанцуем. А хочешь, я отель сниму? Побудем вдвоём, без твоих. Кать... Он пытается оставить поцелуй на её шее, думая, что это подействует — как действовало раньше. Но уже не помогает: Катя высвобождается и отходит от него. — Уходи. Андрей смотрит на неё в недоумении; затем начинает посмеиваться; затем — злится. — Нет, ты серьёзно сейчас? — Серьёзнее некуда. Ты мне, — Катя проводит рукой по шее, — во уже где. Можешь к Кире податься. Или кого ты там сейчас потрахиваешь? Вот туда и иди. — А сама-то! — быстро вспыхивает Жданов. — Милая моя, тебе ли об этом говорить? От этого «милая моя» тошнит неимоверно — Андрей всегда так говорит, когда хочет её взбесить. — Ну да, давай, начинай, — равнодушно говорит Катя, — я ещё раз послушаю. Про то, сколько у меня мужиков на работе, и скольким из них я даю в разных позах. — Тут и одного достаточно, — скалится Андрей. — Михуил твой, например. Повар из поликлиники. Самый частый покупатель. Пиздец, это даже звучит смешно! — Он пока что не мой. С этого «пока что» у Жданова совсем срывает крышу. — Да-а?! А что так?! Мишка наш слишком переборчив? Может, поплачем ещё по этому поводу? — Хочешь — плачь, — пожимает плечами Катя, дав себе слово сегодня не заводиться, — дело твоё. Если я ему скажу «да», он тут же заберёт меня к себе и даже женится. Чего не сделал ты за эти пять лет. Только пальцем помани. — Она почти что улыбается, наблюдая, как багровеет Ждановское лицо. — Только я человек порядочный. Не расставшись с одним, не сплю с другим. Хотя могла бы. У нас же, я так понимаю, были свободные отношения? После этих слов она касается воротника футболки Андрея, ещё больше растирая по нему помаду. — Сука! Жданов замахивается кулаком и бьёт в стену. Очень пафосно, и это всё, что ему остаётся. Хотя надо отдать ему должное — Катю он никогда не бил. Да, такова действительность, что это можно считать преимуществом. Жаль, что больше нет никаких преимуществ. — Только не пожалей, — зло говорит он. — Обратно не приду. — Вали уже, — хмыкает Катя. Услышав, как хлопает входная дверь, она с небывалым облегчением падает на свой диван. После расставания, конечно, было много всего. И попытки Андрея вернуть её, и просьбы простить, и разговоры с родителями, которые считали, что она упустила своей единственный шанс. Но Катя оставалась непреклонна. Почувствовав, наконец, долгожданную свободу от отношений, в которых её настолько не ценили, она позволила себе ответить взаимностью Мише. Не было никакой искры и страсти, как когда-то было с Андреем, — но было что-то гораздо большее. Взаимопонимание, нежность, уважение. Стоило всего лишь раз появиться с Мишей под ручку в баре под клубом «Заря», где собирались все — и поползновения Жданова тут же кончились. Обиделся всерьёз. Одно дело — выгнать его; совсем иное — появиться с другим мужчиной у всех на виду. Это ж получается, что Андрей — рогатый, и никого не волнует, что Катя уже его бросила. Тут уже ничего не вернёшь: пацаны не поймут, как можно путаться с шалавой. Да и слава богу. — Как у тебя, кстати, с Борщёвым? — спрашивает Рома. — Никак, — отвечает Катя. — Мы уже года три в разводе. — Да ладно? — Малина чуть не подпрыгивает на сиденье. — А чего молчала? Что мы тут обсуждаем, когда такие новости! — Да ничего особенного. Мы не ссорились, не ругались, просто… Поняли, что отношения изжили себя. Дождались, пока дочь повзрослеет, и развелись. Но живём до сих пор вместе — как соседи по квартире. И Саше так лучше. — Нихрена себе! — А зачем разъезжаться? У нас никаких обид друг на друга. Мы вообще друг друга очень любим — как родственники. — А ты к нему хоть когда-нибудь относилась не как к родственнику? — веселится Малиновский. — Видимо, в тот момент, когда мы занимались сексом? — иронизирует Катя. — Сексом с родственником не займёшься, согласен? — Ну это смотря какие родственники… — Малина, ты всегда был таким извращенцем, а?.. Они смеются. — А Андрей с Кирой до сих пор? — интересуется Катя. Она интересуется не просто так; когда-то они с Воропаевой были лучшими подругами — а потом случился Жданов. Вот и вся дружба. Прозаично и неинтересно. В первый же день своего переезда к Мише Катя идёт в продуктовый возле его дома, чтобы купить чего-нибудь на ужин. Там она сталкивается с Кирой, которая несёт себя как победительница. Наконец-то Андрей перешёл в руки к ней! И столько в ней этой гордости, столько надменности, что Кате даже становится её жалко. — А я тебе говорила, — обращается к ней Кира почти дружелюбно, — что он тебя бросит. — Это я от него ушла, — невозмутимо улыбаясь, уточняет Катя. — Конечно. Потому что знала, что он ночует у меня. Пушкарёва не решается опровергать сказанное; пусть Воропаева поживёт в своих иллюзиях, если так хочет. — Куда ж он денется с подводной лодки, — хмыкает Роман. — Окрутили нашего Ждана на всю жизнь. Нет, он, конечно, себе никогда не изменял. Но в последние годы вроде даже подуспокоился. Не мальчик уже всё-таки. — А сам-то ты — успокоился? — Пушкарёва посмеивается. — Посмотри на меня внимательно, Катюх! Где моя прежняя форма? Где это свежее, чистое лицо? Будь оно всё при мне — конечно не успокоился бы. А так только позориться ходить. — Ну и правильно. Леське хоть краснеть за непутёвого папашу не придётся. Как она, кстати? С дочерью Романа всё вышло тоже в его стиле. Приходила к нему в тюрьму Лариска — одна из поклонниц, которая оказалась самой настойчивой. Ну а Малина, как истинный мужик, пользовался тем, что дают; в тюрьме-то не повыбираешь, говорил он. Вот и допользовался — когда вышел, дочери уже было четыре. Женить его на себе Лариске, однако, так и не удалось. Но от ребёнка не отказался — воспитывал, занимался, гулял. Привозил в Питер к Пушкарёвой. Катя даже удивлялась: вот уж от кого она не ожидала семейственности, пусть и такой однобокой. — Школу заканчивает в этом году. Вот думает в Питер ехать поступать. Приютишь? Шучу, конечно, снимем ей квартиру… — Да можно и ко мне, если надо, — пожимает плечами Катя. — Саша всё равно сейчас отдельно живёт, комната её свободна. — Будешь воспитывать моего ребёнка? — подмигивает Малина. — Это звучит почти по-семейному. Наконец они заворачивают в Ромин двор. Серая девятиэтажная панелька потихоньку начинает загораться огнями. Наледь на потрескавшемся асфальте такая скользкая, что приходится держаться обеими руками за Малиновского — чтобы не грохнуться. Впрочем, помогает мало. — Ну что? Готова встретиться лицом к лицу со своим тёмным прошлым? — Рома почти что сияет. — Заткнись, — вяло огрызается Катя. Но много лет на то и много лет — встречают её чуть ли не овациями. Юлиана и Федя душат её в крепких объятиях и кружат по комнате. Кира обнимает сдержанно, но с улыбкой. Андрей тоже улыбается — и, судя по взгляду, не может поверить, что перед ним та самая Катя Пушкарёва. Буквально пожирает глазами. Катя отдаёт пакеты с продуктами — там и из Финляндии, и из Эстонии, и из Латвии. Рома же любитель хорошо пожрать. Но теперь всё привезённое ей приобщается к застолью, которое без Кати было весьма скромным. Юлиана, которая не изменилась вообще нисколько и выглядит всё так же роскошно, усаживает Пушкарёву рядом с собой и начинает расспрашивать о жизни. Обижается, спрашивая, почему Катя так долго к ним не приезжала. Пушкарёва, если честно, не знает, что ответить, чтобы это звучало внятно. Федя подливает вина в бокал снова и снова — он всегда был самой галантностью и любил посоревноваться в этом с Малиновским. — А мы с моим Лёней, — делится Юлиана, — только пару лет назад поженились, представляешь? Столько лет вместе жили, а тут ему что-то в голову зашло. Я ему говорю — да мы уже такие старпёры, что стыдно свадебное платье надевать, засмеют. А нет, упёрлось ему и все… Даже до венчания дошло! Катя во время этого рассказа с ехидцей смотрит на Малину; при упоминании Юлианиного мужа тот выглядит слегка грустно. Но только слегка. Заливаться слезами от упущенных возможностей — не в его стиле. Да он и сам был не против упустить эту возможность. Они все вместе смотрят старые фотографии, вспоминая времена двадцатилетней давности. Много фоток со свадьбы Андрея и Киры — Жданов женился практически сразу после того, как Катя умотала в Санкт-Петербург. Может, хотел что-то ей доказать. Как говорит Катина дочь, who knows?.. Есть альбом с фотографиями из универа: однокурсниками были Катя, Рома и Юлиана. Андрей и Кира учились с Катей в одной школе, а как к компании прибился Федя, уже вообще никто не помнил. На универских снимках Малина с разными девушками — ни одна девушка на них не повторяется, кроме, разве что, Кати и Юлианы. Смеются и над этим, вспоминая его похождения. Случайно выпадает полароидный снимок, на котором запечатлены обнимающиеся Катя и Андрей. Рома и Юлиана начинают болтать слишком громко, чтобы сгладить неловкость; Катя не может не следить за реакцией Андрея и Киры. Воропаева, если и испытывает какие-то эмоции, то тщательно это скрывает. Лицо Жданова тоже непроницаемо. Слава богу. Тем не менее, когда время уже далеко за полночь, и все расползаются спать, Андрей садится рядом с Катей на диван. Катя смотрит на него изучающе: постарел, подурнел, но глаза всё те же. Сканируют. — Как жизнь? — пьяновато спрашивает он. — Лучше всех, — так же пьяновато отвечает Катя. — Ты такая стала, — он ведёт рукой по воздуху, — внушительная. Ни следа от той девчонки. — Ну так и времени прошло немало, — Пушкарёва покачивает головой. — Как сам? — А что я? У меня всё как обычно. Ничего не происходит. — Жданов едко улыбается. — Семейная жизнь не блещет разнообразием. Дети, школа, дача. Веселуха! — Всё как у всех. Это, Андрей, называется «жизнь». Эти простые слова почему-то приводят Жданова в состояние внезапного, острого отчаяния. Он падает лицом Кате на колени и говорит порывисто, горячо: — Прости! Прости! Прости!.. Я такой дурак. Господи, что я тогда наделал? Катя смотрит на чёрные вихры, основательно затронутые сединой, и даже осторожно их поглаживает. Видимо, такая она жалостливая натура — сейчас Андрея ей тоже жалко. За то, что такой придурок, который, оказывается, всё ещё не отпустил прошлое. Спустя столько лет. — Ты просто был собой, Жданов, — с сочувствием говорит она. Андрей так же резко поднимается; прижимается своим носом к её щеке. Катя давит в себе брезгливый смех и мягко высвобождается. В семнадцать, когда они были юны, горячи и очень красивы, это могло быть эротичным. Сейчас — курам на смех. Сашка, которой она рассказывала всё о своей жизни, стараясь сделать из дочери в первую очередь подругу, точно бы её засмеяла. — Андрей, ты завтра об этом пожалеешь, — мягко говорит она, не позволяя ему приблизиться снова. — Очень-очень. — Катя, — говорит он с какой-то болезненностью, — Катя. Я всё время о тебе вспоминал. Я Рому постоянно спрашивал, где ты живёшь, а он, гад, адрес ни в какую не давал! — И правильно делал. — Я тебя ждал всё это время. Хотел увидеться, поговорить. Извиниться. Может, у нас получилось бы всё вернуть, если б я настоял… Дурак... Пушкарёва усмехается. В этом Андрей не поменялся — её мнение по-прежнему не берётся в расчёт. — Что вернуть, Андрей? — спрашивает она. — Нечего возвращать. — Но ты же всё равно в итоге развелась с этим своим, — Жданов использует контраргумент, размахивая руками. — А я так и знал! Помнишь, я говорил тебе, что у вас ничего не получится? И кто был прав? В итоге Катя не может сдержаться от дикого хохота. Ладно уж, заслуженно довёл! — Ты что? Серьёзно подумал, что это из-за тебя? — Разве нет? — Жданов совершенно не понимает, что не так в его логической цепочке. — Андрей, — уже серьёзнее говорит Катя, вновь смотря ему прямо в глаза, — забудь. Моей дочери в четыре раза больше лет, чем мы с тобой провстречались. Всё ушло ещё тогда. — Почему мне кажется, что ты врёшь? Катя поднимается с дивана. Ей очень хочется смыть макияж, переодеться в домашнее и остаться в одиночестве. И ещё убить Малиновского — который, конечно, всё знал, и завтра будет ржать до колик в животе. Что-нибудь в этой жизни вообще меняется? Она бы и сама, конечно, поржала — если бы приставали не к ней. — Потому что ты всегда был слишком уверен в себе,— говорит она спокойно, но холодно, — хотя далеко не всегда стоило. Спокойной ночи. Хорошо, что Андрей постарел и теперь хотя бы не хватает её за руки, как умалишённый. В ванной оказывается Кира. Она тоже смывает макияж; её лицо — красивое, как и в две тысячи первом, но крайне усталое и по привычке грустное. Самое ужасное, что может быть в этой жизни — грусть по привычке. Катя гадает: слышала она что-то или нет? — Я думала, он хотя бы часов до шести продержится, — сама отвечает на немой вопрос Воропаева. — Ошибалась. — Прости, — говорит Катя. — За что? — Кира смотрит на неё чисто, незамутнённо. — Я сама виновата. Всё знала и все эти годы на что-то надеялась. — Может, отойдёт. Проспится и забудет. Кира качает головой. — Знаешь, что я поняла за эти годы? Жданов не создан для того, чтобы сделать хотя бы одну женщину счастливой. Это вне его компетенции. Жаль только, что я поздно это поняла. Дура, что сказать. И уходит, не пожелав спокойной ночи. *** С утра Катя с Малиновским едут на её старую квартиру — нужно забрать все экземпляры ключей, чтобы сдать их в мэрию. С Андреем на трезвую голову попрощались сухо — он продолжал пожирать её взглядом, но уже молча. Пушкарёва искренне надеется, что после этой встречи его миражи рассеются. А иначе уже как-то совсем несерьёзно. Кира пожала ей руку и улыбнулась с небольшим сожалением. Подарила на память чёрно-белую фотографию, где они вдвоём идут в первый класс, в школьных фартуках и с огромными бантами на голове. Держатся за руки — и никакого Жданова в их жизни ещё нет. Юлиана и Федя как обычно заболтали и сообщили, что скоро тоже прилетят в Питер, и пусть Катя только попробует не выделить им время в своём плотном рабочем графике. Катя, несмотря ни на что, чувствует странную нежность. — Ты бы хоть Киру пожалел, клоун, — без злобы говорит она Роме, когда они сидят в машине. — Обязательно надо было это шапито устроить, да? — Кира за эти годы столько натерпелась, что уже почти как Будда, — беззаботно отвечает Малина. — Мне больше хотелось посмотреть, как будет корёжить Жданова. — За что ж ты его так любишь? — За редкое тугодумство. Обожаю наблюдать за тем, как люди совершают глупые поступки. Это же весело, разве нет? — Рома, Рома, — смеётся Катя, — ты когда-нибудь бываешь другим? — Пушка, я тебя прошу, не будь занудой. Они заезжают на её улицу. Здесь тоже всё как раньше — покосившиеся деревянные бараки, которые ещё в совке строились для рабочих на время, а в итоге остались стоять навсегда. Город во всём его северном блеске, как есть. Только снег, который припорошил крыши и окна, чуть спасает положение. Как там у Слепакова? Снег идёт, говна не видно, За державу не обидно. Жёлтый, красный и вот, наконец, синий дом — её. Облезло-синий, совсем не как небо. Впрочем, небо здесь большую часть времени серое. Старые железные качели во дворе, на которых качалась ещё сама Катя — вот и вся детская площадка. Ничего нового. Сваи стоят в затхлой воде. И крыльцо совсем провалилось. По такому в наледь и ходить опасно. — Неплохо домик поплыл, — присвистывает Малина, помогая Кате взобраться на крыльцо. — Крыша уже вся волнистая. Ещё немного, и совсем упадёт. — Светлое будущее наступило, — усмехается Катя. — Правда, наступило почему-то не на нас. Соседка отдаёт ей тот ключ, что хранился у неё, чтобы Катя могла открыть квартиру. Квартира встречает её полумраком и запахом сырости. Обои из-за того, что деревянные стены меняли свою конфигурацию, во многих местах вздулись. Мебели почти никакой не осталось: только небольшой деревянный стол в родительской комнате и старый диван, который, видимо, настолько неудобный, что оказался никому не нужен. Катя садится на диван и берёт со стола фотографию в рамке. Мама, папа и маленькая Саша, которую отправили к ним на праздники. Со стороны посмотреть — прямо-таки семья с обложки. У неё такой не было. Отец вроде бы перестал тогда пить так сильно — болел. Так что в Сашиной памяти остался неплохим дедом. Ночью звонит мобильный. Все роковые звонки случаются ночью. — Катя, — говорит мать потерянно, — у Валеры инсульт. — Что говорят врачи? — сонно спрашивает Катя. Мама начинает плакать. Катя окончательно просыпается и чувствует себя до одурения виноватой. Отец умирает через два дня. Катя приезжает, забирает маму в Питер и пытается отыскать в себе хоть какие-то признаки сожаления. Винит себя ещё больше, потому что ничего не выходит. Пусто. Слишком много плохих воспоминаний, и даже смерть не может стереть эту обиду. Ну, хоть какая-нибудь слезинка?.. Нет, ничего нет. Мама тоже не задерживается — без Валеры для неё всё становится таким бессмысленным, что она умирает буквально через месяц у Кати на руках. Маму Катя любила чуть больше, но опять-таки ничего. Отсутствие слёз и вина за это. Ну как так?.. Сейчас фото почему-то потихоньку расплывается перед глазами. — Кать, — приобнимает её Малина, сидящий рядом. — Накатило, да? — Совсем, дура, постарела, — утирает слезинку Пушкарёва. — Не из-за чего плакать, а всё равно. — Это на тебя квартира так действует. Воспоминания, все дела. Всё-таки детство у нас одно, и родители одни. С возрастом это всё начинает видеться немного в другом свете. Многое стирается. Вот ты и поплыла. — Знаешь, о чём говоришь? — Да, я об этом читал, — смеётся Рома, — ещё когда сидел. В книжке по психологии. Это называется розовая ретроспекция. Вот когда я только сел, ты знаешь, какая у меня депрессия была? — У тебя — и депрессия? — недоверчиво переспрашивает Катя. — Что-то не припомню. Ты и из ада курорт сделаешь. — Ну а ты попробуй не подепрессуй! Из-за тупой случайности, можно сказать, жизнь под откос. И никто в этом, кроме тебя, не виноват. И работы приличной не видать. А теперь, — Малина разводит руками, — я начал думать, что всё не зря. Если бы не тюрьма, у меня никогда бы Леськи не было. Потому что если бы я был свободен, Лариса бы у меня быстро на аборт почапала. И стихов бы я столько не знал. И я даже по сокамерникам своим иногда скучаю! Хотя казалось бы — какие плюсы? Но у нашего организма очень сильные механизмы самозащиты. Так это и хорошо. К шестидесяти совсем дураками станем. Знаешь, будем теми самыми противными стариками, которые орут, какой дешёвый и вкусный был пломбир в Советском Союзе, и как много всего можно было купить на рубль. Катя хохочет очень громко. Малина, как и всегда, отвлекает её от печали. — Надеюсь, до такого не дойдёт! — Поехали отсюда, — советует Рома, поднимаясь. — Как-то тут мрачновато. Лучше проедемся по нашему старому маршруту, а? — Поехали, — кивает Катя. Она забирает с собой оставшиеся комплекты ключей и фото в рамке. Фото хочется сохранить. Кидает последний взгляд на выцветшие обои, на грязные окна — и уходит, как уходила двадцать с лишним лет назад. Теперь уже точно навсегда. И без обид. Потому что сопровождает её теперь молчание стен. Рома везёт её пообедать в «единственный приличный суши-бар в городе». Затем Катя заезжает в мэрию, чтобы отдать ключи, и к адвокату, чтобы разом подписать все бумаги. Деньги за квартиру должны прийти в течение двух месяцев, но адвокат, виновато улыбаясь, говорит, что процесс может затянуться до полугода. Ничего удивительного — в этом городе всегда всё медленно. Даже гепард, попади он сюда и увидь эти хрустальные, неподвижные снега, перешёл бы на черепашью скорость, а потом и вовсе бы заснул. Освобождаются часа в три — как раз время зимнего заката. Рома ведёт Катю на набережную. Набережная и река раскидываются огромным белым полотном, в котором тонет оранжевое, навсегда печальное солнце. Красиво. В Питере таких закатов нет. И это единственное, чем город действительно может гордиться. Сука, холодно пиздец. — Знаешь, — говорит Катя, — а у меня тоже, наверное, эта… как её там… ретроспекция. Или я в принципе ни о чём не люблю жалеть. Природа всегда тянет на откровения. — Вроде и любви как таковой не было. С Андреем — юношеская тупость. Быстро всё перегорело. С Мишей — от противного, я думала, что теперь никаких страстей, всё должно быть спокойно. Я ни разу в жизни не пожалела, что вышла за него замуж, он такой муж, каких поискать. Только я забыла о том, что в любви нельзя противопоставлять одно другому. Пор амора не вышло. Но я всё равно не жалею. У нас было очень много всего хорошего. И Саша есть — это самое главное. И работа есть, и кофе по утрам вкусный. Есть силы жить, и никто не трахает мозги. В наши годы это охренеть как ценно. Встаёшь и думаешь — боже, как хорошо! Дочь учится и путешествует, Миша здоров и не в обиде на меня. Что ещё нужно для счастья? — Жаль, что тебя сейчас Андрей не слышит, — смеётся Рома. — Он бы с тобой поспорил. — Дурак он. — Полный. Хотя, Пушка, это, наверное, справедливо, что нас с тобой все считали немного того, а? Все вокруг такие серьёзные, а мы всё радуемся непонятно чему. — Такие уж мы, — улыбается Катя, — дефектные. Ром, а ты о Юлиане неужели никогда не жалел? Ты же был в неё влюблён. — Да хрен его знает, — пожимает Малина плечами. — Думаю, что нет. Во-первых, она нашла того, кто ей на самом деле подходит. Во-вторых, лучше я буду изредка сожалеть о том, чего не сделал, чем о том, что угробил жизнь себе и ей. Хотя, может, было бы и наоборот. Может, мы стали бы самой счастливой парой на свете. Но у меня никогда не было достаточно желания, чтобы проверить. А в остальном — всё, как ты говоришь. Дочь умница, мозги не трахают, тело функционирует исправно, хоть и оплыло. Благодать. Катя смотрит на ранний закат, становящийся кроваво-красной рябиной на снегу. Как она не хотела сюда ехать, кто бы знал. Когда-то она бежала из города, чтобы только быть от него подальше. От родителей, от призрака бывшего, от надоевших знакомых, которые приходят, когда им вздумается, и хрен когда уйдут. От ощущения вечной безнадёги. А теперь жизнь снова возвращает её сюда, чтобы она вдохнула морозный воздух полной грудью и поняла — ничего из этого её уже не трогает. Прошло столько времени, что держать на кого-то зло — глупо. Ей сорок с лишним; в таком возрасте пальцем прошлому грозят только бедные люди. Может, ретроспекция. А, может, какое-то подобие мудрости. Жизнь была самой разной — счастливой, несчастной, грустной, весёлой, иногда несправедливой. Разной. Но вспоминать хочется только хорошее. Ведь в этом городе, где не строится ничего нового, и рушится старое, она когда-то была ребёнком. — Мам, пап, — Катя лет пяти тащит облезлого котёнка с улицы. — Я его нашла на помойке. Он будет жить с нами. — Ну-ну, — цокает отец, — мыть его от блох будешь сама. — А как ты его назовёшь? — ласково спрашивает мама. Катя задумчиво хмурится. — Зюзя. Я назову его Зюзя. Ведь в этом городе, где столько лет не ходят трамваи, она когда-то была влюблена и любима. — Катя, — шепчет семнадцатилетней девушке высокий статный брюнет, — я тебя люблю. — И я тебя люблю, Андрей. Катя приподнимается на цыпочках, чтобы подарить любимому робкий поцелуй. Они стоят напротив её подъезда, и после поцелуя девушка, смеясь, прогоняет своего парня — родители могут увидеть в окно. Всё только начинается. Ведь в этом городе, где небо такое низкое, что вот-вот свалится тебе на голову, у неё была лучшая подруга. — Давай напишем на бумажках наши имена? Кира плюс Катя равно дружба навсегда? — И что мы будем с ними делать? — Закопаем в парке под навесом. Потом через много лет вернёмся и откопаем. Представляешь, какая память? — Слушай, а давай! Только пиши ты — у тебя лучше без клякс получается. И пусть это всё закончилось. Но оно когда-то было, осталось в памяти — а, значит, не прошло совсем. — Ром, слушай, — Кате в голову приходит идея, — а переезжай тоже в Питер. Малина смотрит на неё, как на сумасшедшую. — Пушка, вот за что всегда любил тебя, так это за креатив. — Я серьёзно! — загорается Пушкарёва. — Что тебе тут делать? Можно подумать, тебя здесь что-то держит. Леся скоро переезжает, а ты с кем останешься? Один? — Я вообще-то никогда не жаловался. — Это пока. А лет через пять ты начнёшь брюзжать так, что всех друзей достанешь. — Хорошего ты обо мне мнения, — веселится Рома. — И что ты тогда предлагаешь? — А хоть ко мне перебирайся, — дурачится Катя, чувствуя, как её на минуту откатывает обратно в юность. — Будем жить большой и дружной шведской семьёй. Ещё и приводить можно, кого захочешь. Всем места хватит. Хорошо же? — Ты на старости лет решила коммуну для хиппи организовать? Нет, я знал, что ты того, но чтоб настолько… — И кто тут зануда? Нет, блин, — Пушкарёва морщится, — надо всю оставшуюся жизнь просидеть здесь. В сорок три же закат всего! Надо похоронить себя заживо в этой трясине. Нет, Малина, я тебя не тороплю, конечно. Но ты подумай… Катя знает, что это, конечно, не всерьёз. Шутка, фарс. Но если Рома и в самом деле задумается — она будет только рада. Он, когда умерли её родители, не оставил её одну. И теперь она, когда он рискует остаться в полном одиночестве, тоже не хочет оставлять его одного. Это очень быстрая, внезапная мысль — но вместе с тем очень правдивая. — Ну ты только представь. С утра просыпаешься и пьёшь финский кофе. Не эту помойку, которую продают у тебя! Ешь бананы в шоколаде. Отправляешься на прогулку в центр. Ходишь по музеям. По вечерам — в бар или в театр. А работу — работу мы тебе найдём, это не проблема. А потом Леся выйдет замуж и родит. И ты будешь гулять с коляской по Летнему саду и кормить толстых уток. Неужели не заманчиво? Ты будешь самым активным дедом на свете! Рома лишь смеётся. — Ты совсем от холода с ума сошла, Пушка, — говорит он, обнимая её. — Пойдём-ка обратно в машину. Но Пушкарёва уверена, что он почуял перспективу. Ведь это Малина — он всегда был за веселье и праздник. Ведь именно в этом городе, где замирает всё живое, Катя случайно нашла друга на всю жизнь. Пушка и Малина, как их все прозвали, лежат ночью на кровати. Праздновали Новый год дома у Юлианы — все гости уже давным-давно спят. Не спят только дефектные в новогодних шапках. Свистят в длиннющие бумажные свистки. Пьяные вдрабадан. Похрен, всё равно никто не слышит. — Пушка, мы с тобой просто капец какие друзья, — счастливо говорит Рома. — Всем друзьям друзья. — Ага, — радостно икает Катя. — Кодекс друзей: если один друг приводит кого-то, то второй друг за него порадуется! Фью-и-и-ть! — Удобно! — Очень. — Если один друг любит Андрея Жданова, то второй друг тоже обязательно его любит. Фь-ю-ю-иии-и-ть! — Так же сильно любить необязательно. — В меру своих возможностей, конечно. — Если один друг страдает по Виноградовой, то второй обязательно будет доставать его по этому поводу. Фью-ть! — Нечестно! — Очень даже честно! — Стерва. — Бабник. — Фью-ю-и-ть! — Фь-ю-ю-и-ть! — Если один друг уедет в другой город или страну, то второй к нему потом обязательно приедет. Чтобы задолбать до смерти. — Так, — чешет нос Катя и зевает, — надо это всё записать. Чтобы не забыть. — Ага, — ответно зевает Рома. После этого они мгновенно засыпают.