Con amore

Вечер, пожалуй, единственное время, когда душа начинает медленно, но верно обращаться в пучину мыслей и уроков, открывая перед глазами самые болезненные воспоминания, навивающие вопросы, ответы на которые лучше не получать никогда. Зачем? Что почему? А не могло ли быть иначе? И, наконец, за что? Свет от уже почти потухшего заката, бледный, угрюмый и тоскливый подло проникает в комнату, сковывая мысли и беспощадно направляя их в единое, отвратительное русло безысходности и печали, которые пожирают душу подобно гиене, ненасытной и отвратительной, поедающей падаль и готовой помереть скорее от переедания, нежели оставить тушу спокойно догнивать в одиночестве. Ее способен отогнать лишь зверь, сильный и жестокий, способный согреть твою душу и превратиться в мурчащую кошку, которая будет с небывалой инициативой подлизываться и тыкать мордочкой в ладонь, соблазняя хозяина на ласки благодаря влажному носику и урчанию, наверное, только отчаянное щебетание маленьких весенних птичек, ожидающих клин своих любимых собратьев из далекого юга, по своей эстетической красоте способно сравнится с этим звуком. Опущенные веки, спокойное, тяжелое дыхание Ривая не выдавало состояние капрала, испытуемое им на данный отрезок времени. Знаете, насколько отвратным кажется ощущение, когда на горло наступает неоправданная, но уже посмертно привинченная в груди, тревога? Чувство, когда случится что-то, но то, на что ты совершенно не можешь повлиять. Быть может, стоит просто позабыть о печали, расслабляя сковывающие сердце сети чем-то более крепким? Взгляд неторопливо опускается на стакан, на дне которого бесстыдно красуется жидкость медового цвета, именуемая почти что самым дорогим и редким напитком, который только можно добыть в пределах Розы. Нет. Сегодня он уже выпил достаточно для того что бы отхватить похмелье от следующей порции. Странно, но четкую линию меры, недоступную большинству людей интуитивного и логичного склада ума была так же четко видна Риваю. Он знал свою норму, и если сейчас он сделает шаг, то рискует напороться на лезвие ножа, по которому ему так взлюбилось ходить на протяжении всех своих лет. Сильнейший воин человечества, мужчина, способный одним ударом распотрошить толпу бесполезных кусков мяса, один вид которых вызывает у людей панику и слезы, затмевающие разум и заставляющие людей стать такими же бесполезными мишенями, только перепуганными, страдает вечерней меланхолией и небывалыми приступами негодования, причины которого были неведомы даже для него самого. Сидеть больше не было сил – и он подрывается, не спеша и осторожно, так как алкоголь уже немного затмил его разум, заставляя страдать от дымки мыслей, которая въелась в душу грубыми и требовательными когтями, требуя от капрала страданий. Больше, больше, больше. Слабый огонек свечки дрожит от, казалось бы, малейшего выдоха. Лампа, а точнее, свет, изливаемый ею за счет масла, становился бледнее, свидетельствуя о том что ее уже давно пора бы поменять. Лезвие, завернутое в полотно темно-серого цвета и отложенное до лучших времен, напоминало Риваю о тяжком бремени, накинутом на его плечи как Дамоклов меч. Все ведь в порядке, верно? И как же быстро это «в порядке» может оборваться, провоцируя других на страдания. Отчаянные, наполненные горем и досадой. Каждый раз солдат провожали сочувственными взглядами, одновременно полными надежд, каждый из них знал, что половина не вернется. И никогда уже они не способны испытать объятия самых дорогих им людей. У Ривая ведь тоже был дорогой ему человек: надежный, сильный и теплый, которому стоило доверять свою душу без какой-либо боязни, что в нее жестоко наплюют или же отвергнут, как это бывает с коварными любовниками, занимающимися непристойностями ради удовлетворения собственных потребностей, а не обретения столь редкой духовной и телесной близости, которую так ценил мужчина и считал непостижимым: ведь она так коротка, так мимолетна. Это чем-то похоже на ощущение свежего, только-только выстиранного постельного белья, которое испытываешь не так часто и так наслаждаешься, казалось бы, вполне повседневной мелочью. Темноволосый решил остановиться у окна, в очередной попытке развеять нахлынувшую тоску. Темно-синие глаза, до ужаса проницательные, порой внушающие страх в человеческие сердца одним лишь своим безразличием, на редкость искренним, а не поддельным, рассматривают уже привычную картину вечно занятых людей за окном. Где-то слышен яркий и громкий смех маленькой девочки, схватившей за руку свою маму. Ее восхищение было вызвано иссиня-черной лошадью, гордой и отважной, которая несла на своей спине члена одного из патрульных групп регулярных войск. Это было понятно по вытянутой ручке и пальцу, восхищению в больших голубых глазах, которое просто не смогло задержаться молчанием в пылающем детском сердце. А ведь знаете, у него никогда не будет детей. Потому что избранник захватил его душу под самые корни, и теперь он не способен противиться чувствам более: плачущие лица, громкие и отчаянные крики страдалиц-матерей, что оплакивают тела погибших сыновей, да, черт побери, ничего не вызывало у него такое негодование как просто грустный взгляд любимых светло-голубых глаз. Искренних и настоящих, а улыбка, так и пропитанная тридцатью швами боли, заставляет почувствовать неистовую боль в груди, будто бы тебя медленно пожирают изнутри. Эти швы могли бы лечь на поганый рот обманщиков и воров, но по воле стервы-судьбы они покоятся на немного пухлых бледных устах… Наверное, нет, с уверенностью можно заявить Ривая бессердечным эгоистом. Он холоден подобно стали, которая была создана только для защиты человечества и слепой борьбы на протяжении всей жизни. Как же дерзко с его стороны нарушить свою функцию и полюбить. На лавке слева расположился немой старик, глаза и взгляд которого раскрывают все пережитые ранее страдания, всю ту мудрость и боль, которой явно не хватает молодому поколению. Молчание, порой, может стать красноречивее высказываний мудрого поэта. Как жаль, что взгляд нельзя запечатлеть на бумаге в письменном виде. Как жаль, что не все в этой жизни можно выразить чертовыми словами, единственным средством для передачи собственных переживаний и мыслей. Почему люди вынуждены общаться только так? И как на зло, молчание, мертвый в плане морали, но верный друг сопровождает капрала и каждую нить его души, не позволяя вырваться наружу стольким словам, способным поразить любого писателя, который гонится и вдохновляется людскими страданиями. Они красивы и прекрасны на бумаге, насколько же ненавистными и ядовито знакомыми они являются в жизни. Тонкая ладонь ложится на ледяное стекло, оставляя маленькие следы от пальцев. Где же ты сейчас? Как чувствуешь себя? От одних только предположений приходится сжимать зубы и рычать от собственной беспомощности и какой-то глупости, когда варианты бывают самыми нелепыми, но кажутся неизбежной правдой. Глаза устали от бледных солнечных бликов, а умирающая оранжевая завеса скоро сменится темной, напоминающей речную, синевой. Лошади, не менее угнетенные и уставшие, напоминали фигуры подчиненных, когда те возвращались с боев. Насколько люди отличаются от животных и, собственно, чем? Желаниями и целями? Бред. Они отличаются, к сожалению, более низким качеством: ложью. Капрал ненавидит ложь. Это одна из причин, по которой он еще смолоду научился держать рот на замке, высказываясь только тогда когда ситуация требует. На душе стало пусто. Пусто до тошноты. Когда он убрал руку от окна, замер, созерцая медленно исчезающий узор ладони. Ожидания медленно вытаскивали из него все живое, терпеть и смотреть в пустые зрачки неизвестности не было сил. Но что ему остается? Наверное, только молчаливо пилить оледеневшим взглядом стены и тихо скулить в душе. Смириться с этим он никогда не захочет и не сможет, по собственной прихоти и нежеланию повиноваться судьбе. Какие бы повороты она ему не готовила, Ривай с железным спокойствием и ровностью, которая украшала его лицо почти всю сознательную жизнь, наступит ей на горло и будет сопротивляться до последнего. Только по-настоящему сильные люди способны выковыривать из острого каменного порога себе дорогу, а капрал считал, что бесспорно является сильным. Взгляд опустился на подоконник, где дотлевала недавно выкуренная сигарета. Что-то бесстыдно нарушает иллюзию, затмившую сознание Ривая и поглотившую его в липкую паутину тоски, которая уже успела обвить горло и начать душить. Теплая, нет, горячая, почти что обжигающая своей теплотой ладонь ложится на плечо, а вторая нагло закрывает рот капрала, заставляя его лишь на секунду прийти в недоумение и просто вылететь из задумчивости на волне беспокойства, вытесняющего остальные чувства. От этого капрал дернулся, а его «гость», явно не ожидающий такой реакции, решает отпустить и заново обвить руками в объятия: крепко, сильно и осторожно. - Здравствуй, Ривай, - до боли знакомый и добрый, располагающий к себе голос тринадцатого командора рассекает останки тетки грусти, оставляя за собой лишь неприятный на душе осадок. Теплое дыхание приятно щекочет шею, а брюнет тем же, невозмутимым и спокойным тоном отвечает на приветствие, вновь обращая взгляд в окно. Ирвин знает, Ирвин понимает, что ему рады. Это было заметно по чуть ли не дрожащим рукам, которые вцепились в его ладонь и скрестили пальцы. Умирающий закат уже полностью сменился темным полотном, когда еще свет от солнца оставляет не черный, а синий цвет. Вечер, пожалуй, единственное время, когда человеческая душа уязвима настолько.