Мертвый муж, бессмертная жена

      Над пропастью на скалах росли те же деревья, что и сто лет назад. Листья уже давно осыпались с них, и только голые ветви продолжали шуметь в такт ветру. Краски ушли из осеннего мира, но мшистые камни были способны скрасить унылый пейзаж. Мэй цеплялась за их зелень взглядом.       Порывы ветра трепали длинные чёрные волосы. Щеки колол мороз. Превратись она в лисицу, было бы намного проще переносить холод, но отчего-то девушка противилась простому желанию тела, животному порыву лисы. Возможно, хотела снова увидеть это место так — своими глазами. Ноги плотно держались на по-осеннему скользкой скале, и девушка взбиралась вверх, только крепче обхватив себя руками, спрятанными в широких рукавах лисьего кимоно.       Когда впервые она появилась здесь — когда ей было страшно до дрожи и слёз, которые приходилось сдерживать — это место было столь же прекрасно, что и сегодня. Ноги, что и сегодня, стояли у самого края обрыва, но держали её не так крепко. Глаза выискивали в голубом небе надежду. И только руки, что и сегодня, обнимали собственные плечи в попытке согреть и поддержать. За её спиной возвышался Такао, способный показать целый мир. За её спиной, хрупкой и ломкой, возвышался крепкий Кадзу, способный проводить её в этот новый мир. За её плечами не было только уверенности, была лишь надежда. Сегодня все уже было перевернуто.       Уверенность в своих силах была — спина гейши оказалась не такой уж и хрупкой, как всем казалось. Она не надломилась, когда майко пришлось узнать правду о себе, о свое матери; или когда выяснилось, что все, с кем она сближается, умирают слишком скоро; или даже в тот день, когда Кадзу лупили палками впервые на её глазах. И не в любой другой раз. Не ломалась она и тогда, когда девушка сама попадалась, и уже на волоске от смерти, в тюремной камере, в вечер перед смертной казнью приходилось цепляться за жизнь, всеми правдами и неправдами ища выход. Она оказалась сильной. Это признавали все. Азуми, когда впервые доверила ей свою жизнь, соглашаясь идти с ней на заказ. Такао, когда предложил вступить в клан. Масамунэ, когда попросил стать кайсяку во время возвращения своей чести. Хонг, когда предложил ей самой исполнить роль. Но первым был Кадзу. Кадзу, доверивший ей свою жизнь.       Мэй все еще помнила его первый колкий взгляд из клетки, его затекшие в неподвижности руки. Те самые, что стали горячими в объятиях. Девушке пришлось немало вынести на своих хрупких и потому окрепших плечах. Но его плечи, казалось, никогда не были хрупкими. С самого детства и до самой смерти он был ее защитой и ее опорой. Молчаливое согласие было дано в далекой северной деревне уже сто лет назад. И позднее — согласие настоящее, его личный выбор, подтвержденный действиями. Мэй помнила, как он помогал ей идти вперед и нес на руках, если ноги уже не шли. Помнила, как его твердая для убийства рука мягко и нежно прижимала к своему сердцу ребенка. И помнила его застывшие в неподвижности руки, что были горячими в объятиях.       Кадзу — в начале и в конце. В любой исходной — он. Лишь человек. Он знал заранее, по-другому не будет. Он знал, его жена будет стоять здесь на холодном ветру одна, обнимая себя руками. И всматриваясь в пустоту осени, сколько бы хвостов за спиной уже не было, она будет представлять его лицо. И сил прибавится в теле. И в сердце с новой силой вспыхнет надежда. Но не от этого бледного видения.       — Ты не замерзла, мама? — лисичка-дочка подойдет со спины бесшумно, как ее отец, и обнимет теплыми руками, как мама всегда обнимает ее.       — Нет. Скоро уже пойдем домой. Дедушка Сатоши накормил тебя вяленой хурмой?       — Да. Хотя как всегда долго шутил про тофу.       Морико сморщилась как бы от отвращения. Мэй привычно спрятала улыбку в рукав. Воспитанная вдалеке от светских обществ, дочь была более непосредственной. Живые глаза проследили за сонным полетом птицы над пропастью. Глаза отца, никогда не знавшие горя и страданий. В них промелькнула только печаль от понимания:       — Ты здесь папу вспоминала? Сегодня уже …       Мэй кивнула, шагнув чуть в сторону от дочери, для удобства вскинула руки вперед в сложном пассе. Горные хребты перед их глазами вспыхнули зеленым, голые скалы преобразились в летний зеленый лес. Где-то там, в далеком зеленом лесу всегда молодым продолжал жить Кадзу Наито. Мэй последний раз посмотрела вдаль, набрала побольше воздуха и с холодной полуулыбкой произнесла:       — Значит у Сатоши остался тофу. Придется еще раз зайти к нему в гости, что скажешь?