Неожиданная встреча

Подмосковье. Ведомственный санаторий МГБ, 1952 год. В этом году я, несмотря последствия от тяжёлого ранения под самый конец войны, когда наступил отпуск упёрся и не поехал никуда дальше родной Московской области. Врачи, как и год назад, вновь настаивали или на крымском воздухе, или на минеральных водах Кавказа. Единственное, на что меня уговорили — это один из ведомственных санаториев на берегу чудесного озера. Если что — всегда мог сдёрнуть в Москву на день. Да, здешних врачей предупредили и поэтому меня не стали загружать лечением по полной программе, потому что бесполезно. Если мне надо — я всё равно делал по-своему. В этот раз ко мне на двадцать один день вырвался Генрих Шварцкопф, который в ГДР сутками пропадал на своей работе. Должность директора автомобильного завода — это вам не фунт изюму. Впрочем, приезд Генриха можно считать ответным визитом — пару лет назад я на две недели был отправлен на один из термальных курортов ГДР. Пройдя сложную степень согласований, я вновь оказался в Германии и в кои-то веки мог расслабиться, потому что не было войны. Относительно, правда, но её не было. Не хотелось в тот момент думать о «холодной войне». Спустя семь лет после Победы, мне не нужно было постоянно держать лицо, прятать чувства и стараться угодить высшим чинам Третьего рейха. Но оказавшись на улицах Берлина, увидев развалины рейхстага и прокатившись на новом трамвае, я вдруг с грустью вспомнил полковника абвера Штейнглица. По сравнению с жеманным и завистливым капитаном фон Дитрихом, полковник был более прямолинеен и честен. Последнее, насколько позволяла его служба. Штейнглиц в сорок четвёртом поглядывал в сторону Британских островов, но если б не срослось оказаться там, всегда можно было уехать за океан. К сожалению, моё предупреждение о его негласной казни запоздало. Оказывается, группенфюрер Франц послал следом за мной ещё двоих, для контроля — как я выполню задание по убийству Штейнглица. У меня же на тот момент было готово несколько правдоподобных версий, но они не понадобились — Штейнглиц был убит у меня на глазах прямо в трамвае. Поддавшись вспышке гнева, а заодно и, что греха таить, желанию убрать свидетелей нашего с ним долгого разговора, я застрелил тех, кто убил полковника. А сегодня… А что сегодня? После обеда Генрих и я уединились на балконе нашего номера и предавались лени под шелест листвы и пение птиц. Генрих, правда, пытался читать Томаса Манна, но вскоре сдался и отложил книгу. Лениво оглядывая санаторную территорию, что открывалась с балкона, его глаза остановились на центральной аллее, которая вела к воротам. Сначала он был спокоен, потом вдруг нахмурился, привстал, пробормотал: «О, Боже!» — и плюхнулся обратно в кресло. — Что случилось, Генрих? — по-немецки спросил я, хотя он вполне меня понимал и по-русски. — Осторожно посмотри в сторону аллеи и скажи мне, что я ошибаюсь, — тихо ответил Генрих, нервно ломая пальцы. Я отложил взятую в библиотеке санатория книгу и неспешно, вместе с креслом, развернулся в сторону аллеи. Слегка вытянул шею и увидел, что где-то посередине дорожки стояли трое мужчин. Один из них был главврачом санатория. Второй обладал прекрасной военной выправкой, несмотря на гражданский костюм. Мужчина неуловимо напоминал своей внешностью лихого казака времён гражданской войны, только усов не хватало. И ещё, он был мне смутно знаком. А вот третий… От неожиданности мне пришлось открыть-закрыть глаза, чтобы понять, что я не ошибся. Нет, конечно, всё понимаю и знаю, что в нацисткой Германии я работал не один такой единственный и неповторимый. После войны, мы, разведчики-нелегалы, как-то негласно умудрялись друг друга узнавать. Какая-то особая волна исходила от того, кто прожил всю войну либо на территории Германии, либо где-то рядом, ежеминутно рискуя жизнью. После войны, все мы делали вид, что не знаем, кто чем и где занимался. Многие из нас до сих пор находились на нелегальном положении и проходили под грифом «Секретно», но основной цвет внешней разведки друг друга после Победы знал. Но тот, кого я сейчас видел перед собой, не был одним из нелегалов. По-крайне мере, официально. Да и в здании на площади Дзержинского я его не видел. Я смотрел на третьего мужчину, буквально пожирая его глазами. Он стоял в какой-то расслабленной позе, опираясь на довольно удобные костыли. На них не нужно было опираться подмышками, что крайне неудобно. Теперь вся сила приходилась на лучевые кости рук, что гораздо облегчало жизнь. Мужчина тоже был в гражданской одежде, но его пиджак держал «казак». А ещё он был среднего роста, жилистый и светловолосый. Мужчина скучающе изучал окрестность, а потом вдруг словно что-то почувствовав, поднял взор на наш балкон. Сомнений теперь не оставалось — на меня и Генриха в упор смотрел один из личных помощников Кальтенбруннера гауптштурмфюрер Георг Кёнинг, обладатель самых нереально-прозрачных голубых глаз в верхушке Третьего рейха. От неожиданности я с размаху сел обратно в своё кресло, да так, что он скрипнуло, и нахлынувшие воспоминания унесли меня в годы войны. Берлин.1944–1945 гг. Как-то мне, Александру Белову, он же Йоганн Вайс, пришлось побыть в роли извозчика для пьяного Генриха Шварцкопфа (замечу, не первый раз!). В тот день он, Штейнглиц и фон Дитрих оказались на казни офицеров, участвовавших в заговоре против Гитлера. После чего они все втроём заехали в кабак, но Генриха там развезло: он скандалил, шумел и даже разбил пару пивных кружек. Штейнглицу пришлось разыскивать меня через секретариат Кальтенбруннера. Я приехал в штатском и тут же был атакован бывшими «коллегами»: Штейнглицом и фон Дитрихом. — Йоганн, заберите своего друга, а то я не могу предсказать последствий его истерики, — хмыкнул Штейнглиц. — Почему его так развезло? — удивился я. В ответ теперь уже Дитрих разразился целой тирадой о том, что они стали участниками казни офицеров, покушавшихся на фюрера, а Генрих как-то сник потом. — Пусть теперь все знают, что не только СД может казнить, но и мы, абвер, кое-что стоим, — звонкий и надменный голос Дитриха напоследок откровенно сверлил мозг. — Ай, всё гораздо проще! — отмахнулся Штейнглиц и тут же подковырнул Дитриха. — Оскар, а я что-то не заметил, чтобы вы вообще доставали свой пистолет. Я с трудом удержал на лице покер-фейс, как говорят англичане. — Вы мясник, Штейнглиц! — возмутился Дитрих и мне сразу стало понятно, что ни в кого потомственный аристократ Оскар фон Дитрих не стрелял. Штейнглиц, судя по всему, тоже это понял ещё там, на казни, но не выдал аристократического выскочку. — Хе! Не скрою, люблю пострелять, — в ответ на возглас Дитриха пробасил Штейнглиц. Как раз в это время из кабака, с помощью официанта, вышел Генрих. Мне даже не пришлось идти вовнутрь. — А-а, Йоганн — пробормотал вусмерть пьяный Генрих и двинулся мимо меня. Я с трудом перехватил почти безвольное тело и буквально силком затолкал в машину, несмотря на пьяное сопротивление. Едва я сел за руль, а Штейнглиц открыл было рот, чтобы попрощаться, как из кабака, словно дуновение ветра, стремительно вышел стройный, словно ясень, молодой мужчина в форме гаупштурмфюрера СД. Он на ходу надевал перчатки и уже почти прошёл мимо Штейнглица с Дитрихом, но аристократическая язва тихо, но так чтобы всем было слышно, проворчал: — Поговаривают, что без ведома некоторых казни бы не состоялись. Мне хотелось заткнуть Дитриху рот, ибо перед нами стоял личный помощник Эрнста Кальтенбруннера. Один из помощников, точнее. Однако, в кулуарах Третьего рейха говорили, именно он был в тот злосчастный день в бункере фюрера и даже что-то там предотвратил, а потом присутствовал на казни Штауффенберга и других. Не знаю, был на моей «казни». Честное слово, Дитрих со своим языком когда-нибудь попадётся так, что костей не соберёшь. Внезапно, где-то очень глубоко в душе мелькнуло сожаление. Ну, правда, сейчас я почти списал Дитриха со счетов. Личный помощник обергруппенфюрера невозмутимо вперил в Дитриха свои прозрачные глазищи и ничего не сказал. Лишь по губам зазмеилась лёгкая ухмылка. Дитрих невольно отошёл за спину Штейнглица. Кивнув гаупштурмфюреру Кёнингу (мой чин позволял подобные вольности), я тронулся с места. Ехидный взгляд обжёг мне затылок. По дороге я пытался успокоить возбуждённого Генриха, который бормотал о том, что немцы убивают немцев. Эх ты, тютя! Словно из бункера вылез, честное слово! Наконец мешавший мне везти машину Генрих угомонился, отвоевав себе мою правую руку. Он улёгся на неё подбородком и, бубня под нос, так и ехал всю оставшуюся дорогу. У меня же было время кое-что вспомнить. После покушения на фюрера, когда я сначала тоже оказался арестованным, выдержал допросы, приговор и даже что-то наподобие казни, но меня внезапно отпустили. Моральным поощрением за мои страдания был высокий чин в СД и возможность иногда совать нос в разные секретные документы. Так же моё положение позволяло мне спасать пленных, выводить из-под удара нужных мне людей и ещё много чего. В тот день Генрих отличился, ибо уснул прямо на приёме у фюрера, поскольку был пьян (он вообще много пил в последнее время). Фюрер, заметив безмятежно спящего Генриха, постоял рядом, а потом утащил всех в другой зал, чтобы не мешать Шварцкопфу-младшему спать. Я искренне испугался в тот момент за Генриха. Но меня успокоил группенфюрер Франц, сообщив, что фюрер питает необъяснимую нежную привязанность к Генриху. В тот момент у меня похолодело сердце и я немедленно вызвался увезти Генриха прочь. Только нежных привязанностей фюрера к моему другу мне не хватало. Именно тогда я впервые и увидел гаупштурмфюрера Георга Кёнинга. Это было как раз за полчаса до того, как фюрер обнаружил мирно спящего Генриха. Разумеется, служа в одном ведомстве, я слышал в Кёнинге, но мы как-то умудрялись ходить мимо друг друга, хотя работали в одном здании. И после того, как Ламсдорф высокопарно протрещал о том, что у нас теперь один хозяин — это Гиммлер, а фройлян Ангелика с ленцой поздравляла меня с высокой должностью, в метрах трёх от нас вдруг остановился эффектный молодой человек в форме СД, словно сошедший с арийских плакатов. Всезнающая Ангелика своим скучающим хрипловатым тоном сообщила: — Это новый личный помощник Кальтенбруннера — Георг Кёнинг. Говорят, он предпочитает лично присутствовать на казнях предателей и врагов рейха. Например, когда Штауффенберга казнили. А ещё слышала, что он проконтролировал по личной просьбе Кальтенбруннера арест Канариса. Не знаю, что я тот момент больше хотел: придушить собственными руками этого Кёнинга или вовремя увести Генриха домой. Победило второе желание. Кёнинг, словно почувствовав, что Ангелика говорит именно о нём, повернул голову в нашу сторону. Черты лица, словно вырезанные из мрамора, стали в игре теней похожи на острые лезвия ножей. Больше мы с Кёнингом как-то не сталкивались. Я был занят другими делами, мы спасали пленных детей, наконец-то смог раскрыться перед Генрихом и он принял и мой и свой новый образ жизни. К сожалению, у Алексея Зубова погибла Бригитта с нерождённым ребёнком и я упустил момент, когда Зубову стало всё равно на свою жизнь. Ведомственный санаторий МГБ. 1952 год. Из воспоминаний меня выкинул голос Генриха, который спросил: — Что делать будем? — Ничего, — ответил я, убедившись что все трое на дорожке пропали из виду. — Подождём. Но ты сам понимаешь, что судя по всему он такой же, как и я. — Нелегал? — съехидничал Генрих. — Что-то вас очень много было в Третьем рейхе. — Что я могу поделать, раз так случилось. Генрих поморщился. Он не любил вспоминать войну и всё, что с ней связано, но ничего не получалось. Эта война крепко сидела в нас. Внезапно внизу, прям под балконом, чей-то мужской голос буквально прошипел: — Юра, здесь-то кто уже признал? — Какая разница, Валера, — ответил незнакомец глуховатым спокойным голосом. — Идея была полностью твоя. Я собирался исчезнуть с лица земли. — Размечтался! — рассердился тот, кого назвали Валерой. — Иди к себе. Чемодан сейчас принесу. Теперь я понял, откуда мне знаком «казак» — видел его один раз в Берлине после победы, прям в госпитале (он кого-то привёз), а потом в нашем здании на площади Дзержинского. Звали его Валерий Геннадьевич Кузнецов. Но кто ж тогда второй? Неужели его бывший начальник Юрий Данилович Старков? Много слухов о нём ходило, но не сплетни же в самом деле вспоминать?! Генрих же открыл было рот, но я приложил к губам указательный палец и тихо попросил: — Нет, Генрих. Ждём удобного момента. Удобный момент представился сразу после ужина, где этого мужчину мы с Генрихом так и не увидели. Зато нашли его у озера, куда направились прогуляться. Георг-Юрий сидел на скамье, на его плечи был накинут пиджак и, едва заслышав наши шаги, он обернулся, посмотрел на нас и вместо приветствия спросил: — Сколько раз вам хотелось меня удушить, Вайс? — А вам, Кёнинг? — усмехнулся я в ответ.