Белый

      Пространство трескается темнотой ветвей. Снег засыпается в глаза, пытаясь упасть на дно зрачков, колет подставленные подушечки пальцев. Свежие следы тонут в белом. Яркость чёрных сапог словно якорь, удерживающий реальность, помогающий ей не рассыпаться. Холод — только отсутствие тепла? Почему-то слишком осязаем.       Дафна резко прислоняется спиной к стволу дерева, и на несколько мгновений пейзаж застилает водопадом снега. Она одета в пальто, лёгкое, не по погоде, выцветше-чёрное, с ржавыми подтёками крови и оторванной пуговицей. Припорошённые снегом волосы кажутся ещё более светлыми. Мелкие кристаллики разбиваются о лицо, растекаясь по нему каплями. Дафна цепляет ладонью ствол дерева, вскидывает голову и выпускает изо рта облачко пара. Если не прислушиваться, если позволить равнодушному безмолвию окутать её, можно на минуту забыть, для чего она здесь.       Холод ласково режет кожу, готовят могильные объятья россыпи снега, в скрипе старой древесины слышатся то ли хрип, то ли шёпот. Дафна сбрасывает с себя снег и направляется к поляне. Несколько поворотов, пять бьющих по лицу веток, и она уже может различить голоса. Девушка дышит на отмерзающие руки и выходит из тени. Разговоры стихают. Несколько десятков глаз смотрят, кто-то насмешливо, кто-то заинтересованно. Перешёптываются, пялятся, будто никогда не видели её до этого. Маленькая светлая Дафна, страж-хранитель самого повелителя — кто знал, что она вызовет на бой одного из лучших бойцов Буслаева?       Все ждали, что она испугается, будет смотреть затравленно, что слёзы будут застывать в глазах жесткостью льда, что с позором откажется, выронит холод оружия из пальцев ещё до сигнала к началу боя. Но Дафна больше не светлая. Она лишь стоит с чуть приподнятым подбородком, смотит вызывающе, дразняще-презрительно, подмигивает своему противнику, который едва ли не скрипит челюстью от такой наглости. Мефодий впивается взглядом внимательно, липко, будто насквозь просвечивает, будто на ней не слои одежды, не мышцы, не кожа, и взгляд этот кости царапает, отмечает, как бьётся сердце.       Дафна старается держаться прямо, у неё даже получается не отвести взгляд, несколько мучительно долгих мгновений глаза в глаза, когда она почти не пугается темноты на дне зрачков, какой-то затаённой опасности. Мефодий наконец отводит взгляд и кривит губы в усмешке, словно давай, развлекай нас, глупая, и садится удобнее на своём троне. Рядом крутится неизменная свита. Мошкин оглядывается по сторонам, широко раскрыв глаза, и будто что-то безмолвно спрашивает, Вихрова строит глазки телохранителю Буслаева, а Чимоданов угрюмо смотрит на зачем-то захваченный с собой боевой топор.       Повелитель мрака протягивает руку, в которую тут же подсовывают бокал вина, оно проливается мимо рта и опускается по подбородку с губ. «‎Это могла бы быть кровь», — отрешённо думает Дафна. Но её суженый ещё не настолько спятил.       Толпе наблюдателей становится скучно, ставки уже сделаны, и все с нетерпением ждут начала. Дафна на миг прикрывает глаза. Раз. Два. Три. Откуда-то со стороны слышится вступительная речь незнакомого стража. Что-то о правилах проведения боя — пока кто-то не упадёт без жизни — девушка почти не слушает и выходит на поле боя. Чей-то — его — взгляд буравит спину. Рука привычно тяжелеет из-за появившегося в ней меча, Дафна позволяет себе любовно коснуться клинка свободной рукой. Звучит тот самый тревожный сигнал. Дафна делает вдох.       Реальность начинает кружиться у неё перед глазами, будто бы кто-то нажал на кнопку воспроизведения. Противник нападает первым, чужой меч проносится опасно близко, девушка набрасывается на молодого стража, со вспыхнувшей яростью отражает удары, упивается ощущением своей силы. Сердце бешено колотится то ли от ритма схватки, то ли от страха, то ли от предвкушения, то ли от всего, что могло в нём смешаться. Лицо застыло пугающей маской, в глазах — ни капли небесного света. Дафна цепляет врага клинком, и первые капли крови падают на снег. Какая-то часть её ещё сопротивляется кровопролитию, ещё вспоминает, что это неправильно. Но Дафна только стискивает зубы, собирает волю в кулак, почти до боли сжимает рукоять.       С каждым движением, с каждой тенью страха на чужом лице она доказывает всем и самой себе, что она не игрушка Буслаева. Именно для этого она всё и затеяла. Учащённое дыхание царапает горло, голова начинает кружиться от свежести воздуха. Резко изменив траекторию движения меча, Дафна вставляет холод металла прямо под рёбра. Противник ахает и неверяще смотрит на расползающуюся по животу кровь, грузно оседая на землю. Он бросает взгляд на своего повелителя, как будто он ему чем-то поможет, и едва ли не плачет. Дафна, не мигая, смотрит на Мефодия: смотри, мол, какая я, и отправляет пронзённого стража в снег, грубо толкая меч ему в грудь.       Под возбуждённые перешёптывания толпы Дафна лениво приближается к Буслаеву и слизывает с клинка кровь, улыбается полубезумно, смотрит с вызовом. Ноздри повелителя раздуваются в с трудом сдерживаемой ярости, побелевшие пальцы впиваются в подлокотники. До последнего он надеялся, что она опозорится, что он снисходительно остановит бой и потребует пощадить его неразумную возлюбленную, что они посмеются и скоро забудут досадное происшествие.       Дафна насмешливо делает реверанс и вопросительно изгибает бровь, ожидая слов, что должны бы сорваться с губ. В толпе кто-то плюётся, кто-то спорит, кто-то кричит одобрительно. Мефодий, как может, быстро берёт себя в руки, натягивает кривоватую улыбку, нервно-небрежно пожимает плечами: бывает, мол, ну, победила. Резко вливает в себя очередную порцию вина, откидываясь на спинку трона, и Дафна давит в себе желание впечатать бокал в его лицо. Вино светлее, чем его кровь.       Безжалостно хрустнув снегом, Дафна разворачивается на каблуках, отбрасывает упавшие на лицо пряди, разгорячённая, распахивает пальто и уходит прочь. В висках пульсирует кровью триумф вперемешку с лёгким неверием, сладким дурманом кружит голову. А на плечи давит, пытается вжать в землю, вырвать с корнем и бросить жаждет чужой взгляд, очерчивает каждую линию. И Дафна давит желание закутаться поплотнее в пальто, шарф, пуховик, детские варежки, которых у неё никогда не было, мантию-невидимку. Да только вырезаны уже её ключицы в чужой памяти, запятнана её собственная воспоминаниями, как по позвоночнику вдоль — чужие пальцы, вниз-вниз по бёдрам.       Жёсткая рука, грубо дёрнув за волосы, прижимает к себе уже по-настоящему, позвоночник напрягается, будто готовый хрустнуть. Дафна дёргается, смазанно ударяя по рёбрам, пытается отдавить чужую ногу. Её припечатывает в дерево, болью горит разбитая скула. Дафна, как может, изворачивается, кинжал длиной в две ладони в поисках плоти мечется. Глухо хрустит — не позвоночник — Дафна теряется, боль сразу в нескольких местах, бесполезный металл летит в сторону, тёмная вслед за ним — в снег, словно поломанная, тяжёлая. Одежда мокнет и липнет к телу. Дафна резко вдыхает ртом холод, перекатывается на спину, вскидывает голову и ломает ветку, потом ещё одну — на голову повелителю.       Буслаев чертыхается, рычит диким зверем, кривит губы. «Ты так быстро ушла, дорогая, — приторно. — Я думал, мы отпразднуем твою победу». Дафна вскакивает на ноги. Мефодий наступает, словно для объятий, вскидывая руки. «Я думал, ты хотя бы поцелуешь меня на прощание». В последний момент Дафна отражает удар чужим мечом, клинки жалобно ноют, скрещивась. Дафна не всхлипывает.       Буслаев размахивает мечом, будто нехотя, он почти позволяет себе пропустить удар, но напряжение в спине, плечах, во всём корпусе выдаёт его. Дафна спотыкается, захлёбывается воздухом, с трудом удерживая равновесие. Страшно блестят глаза повелителя. На волосах — снег, как единственное здесь светлое. Он выбивает из руки её меч, смеётся, вспарывает пальто. Она не смотрит на рану, сжимает губы, застыв. Буслаев оказывается близко, пускает в её лицо облака пара, руками, уже пустыми, впивается в её тело. Мягко ведёт по скуле большим пальцем: где, мол, поранилась?       У Дафны коленки подгибаются, шумит в голове, от страха всё костенеет. Он грубо хватает её ягодицы, ведёт по щеке носом, она отталкивает его предплечья. Буслаев злится, бросает её обратно в снег, засыпает колючий за шиворот, нависая сверху, вдавливает в морозную землю, хватает за горло. Дафна впивается в его руку ногтями, случайно выхватывает взглядом тёмный блеск его глаз, царапает щёку, ломая ноготь.       Повелитель неистовствует, бьёт по лицу наотмашь, наклоняется, будто наслаждаясь запахом крови, которая у Дафны на языке и по щеке вниз — в снег. С болезненным вскриком она целится ему под рёбра, попадает лбом по переносице. Мефодий хватает хрупкие запястья, с силой сжимает над её головой, горячим на лицо капает. Вино светлее, чем его кровь.       Буслаев нашаривает под одеждой её грудь, когда «Вильгельм с Барбароссой не смогли выяснить, кто кому должен эйдосы, и устроили драку. Тебе лучше вмешаться, пока все друг друга не поубивали». Несколько мгновений повелитель напряжённо всматривется во внезапно нарисовавшийся силуэт Наты, сопровождаемой двумя его телохранителями, переводит взгляд на Дафну, в неудовольствии кривится, как ни в чём не бывало встаёт на ноги. Тяжёлым ботинком замахивается, но передумывает. Нарочито спокойно: «Уведите её». Грубо ударив по затылку, Дафну подхватывают под мышками, заламывают руки, встряхивая. Ната бросает короткий взгляд, удаляясь, подмигивает телохранителю.       Жёсткая сталь рассекает запястья, обнимая их. Дафна размазывает по лицу слёзы. Из комнаты без окон не видно Тартара. Зловещей тишиной давит барабанные перепонки, дрожащий свет свечей будто к ней тянется. Она проваливается в прерывистый сон, откидываясь на стену. В голове образы кружатся, сбиваясь комками грязи. Лёгкий напев не сразу приводит в чувство. Усыпанные перстнями пальцы ведут по прутьям темницы, тень расползается по полу. Распахнув слипшиеся ресницы, Дафна давит в груди крик.