Can’t Deal With That

Гильермо силён. Среди затхлости старого дома, среди комнат, укрытых тяжёлыми шторами, в пустой пасти камина, между корешков древних книг, за завесой дневной тишины, ступая по скрипучим половицам, всегда на периферии, всегда за спиной, о, он чувствует их затылком, темные и мягкие, словно туман, словно кошачьи сны. Стоит расслабиться, как они забираются, впиваясь когтями, в голову. Гильермо собран и сосредоточен — маленький мальчик на полуденной мессе прилежно ловит каждое слово пастора. Свет льется сквозь витражи, на скамьи, на лица прихожан, на черную ткань рясы и слезы ангелов источают запах воска, и в этом маленьком мире из чистоты и праведности ничего плохого не может произойти. Но даже сквозь крепчайшую броню пробиваются мысли. Главная опасность в доме, полном вампиров — это собственная тень. Иногда он встречает свою тень неожиданно — например, как сейчас, — думая над следующим ходом в бесконечной шахматной партии. Они сидят с Нандором в окутанной тишиной комнате и делят одно дыхание на двоих; за окном дремлет скрытая тучами луна, и лишь пламя свечи греет желтым их лица: спокойное и сосредоточенное. Из глубины щерится тьма, протяни руку — и та пропадет в черноте. Гильермо представляет, что остального мира не существует. Есть только он и его Мастер. Может, не вместе, но абсолютно точно рядом. Увлечённые одним и тем же — происходящим на шахматной доске. Кость нагревается под пальцами, он ведёт слона вперед, и черная тень — как тень от копья на раскалённом песке. В такие моменты Гильермо беззащитен. Его собственная тень склоняется к уху, и шепот её, будто помехи в эфире. Он не хочет этого слушать, он не хочет встречаться со своей тенью глазами, он не хочет знать, как сейчас выглядит: напряженно? ошарашенно? И больше всего он боится не остаться с ней в одиночестве, но выпустить наружу и поставить под угрозу других. Тех, кто ему дорог. Может, иногда думает Гильермо, я могу назвать их семьей. Он видит смерть в темных, угольно-черных глазах Нандора. На мягкой линии рта выделяются две белые точки — кончики клыков. На лице — отпечаток скуки. Он молчит больше минуты и, может поэтому, кажется умнее, чем есть на самом деле. Словно древний правитель, вершащий суд. Словно знает все обо всех, и ничего не укроется от его взгляда, и безграничная власть его используется лишь во благо и по справедливости. Я хочу стать тобою. Я хочу убить тебя. Я хочу взять твое лицо в ладони и, словив ошеломлённый взгляд, сделать, наконец, хоть что-то, думает он, но, конечно же, ничего не говорит. Запретное и недосягаемое. Сладкое, как грязный секрет под языком. Это не любовь, думает Гильермо. Ведь любовь должна быть хрустальной, как воскресное утро, чистой, как звон колокола вдалеке, как свежие простыни, как мамино «молодец» и поцелуй в кучерявую макушку. Это временное помутнение. Это тучи над Городом N, которые вот-вот унесет ветер. Нандор улыбается своим мыслям, не замечая ничего, и кажется таким живым. Может, иногда думает Гильермо, я должен называть монстром себя. Ожидается штормовое предупреждение. Гильермо сильнее, чем он думает. Он добровольно сложил на алтарь свою человечность, и после смерти его ждет ад. Этого недостаточно? Он предложил бы больше, но карманы пусты. Он держится за самодельную иллюзию того, что остального мира не существует. Здесь и сейчас. Жизнь в моменте, как крюки, вытаскивающие за лопатки из глубины. Он двигает фигуру за фигурой, не смея нарушать тишину сцены голосом. Тень за спиной произносит: однажды ты схватишь кол и пронзишь его мертвое сердце. И в этот момент боль от так и неслучившегося укуса становится поперек горла