"За горами Энканто"

В счастливом, вечно солнечном Энканто никогда не было заброшенных зданий. Коммуна только расширялась, а не уменьшалась, и каждый дом, даже самый бедный, имел праздничный вид. В нём обязательно кто-нибудь жил, если уж не семья, так хотя бы одинокие холостяки (коих было меньше, чем пальцев на обеих руках). А если здание каким-то неведомым образом освобождалось, в него тут же заселяли разросшуюся семью. Касита стала первым разрушенным домом в Энканто. Иронично: место, которое давало жизнь и было сосредоточением волшебной силы, само распалось на кирпичи, стекло и сломанные брёвна. Как только раж полной ярости сошёл на нет, Мирабель почувствовала испуг, тоску, но и что-то ещё. Оно пока не вербализировалось и толком не осознавалось, но оно сильно приглушало все прочие, естественные чувства, возникшие от утраты родного дома по собственной вине. Хм, а по вине ли? — Это вы виноваты, — еле шевеля губами, пробормотала Мирабель. Её никто не услышал — да и не пытался. За пятнадцать лет своей недолгой жизни Мирабель выучила, как её родственники по-разному выражали страх. Ярче всего это проявлялось у Луизы, самой сильной из их семьи. Раньше Мирабель не понимала, почему, но теперь, когда она знала о сестре немного больше, картинка в голове наконец-то начинала сходиться: естественно, если ты запрещаешь себе бояться, то ты в итоге и не научишься бороться со страхом. То же самое у тёти Пеппы: она выучилась создавать фальшивый смех и улыбки, но не могла бороться со своими яркими, непотопляемыми никакими социальными условностями страстями. Только сейчас она лишилась своей силы, и теперь ни туча, ни ураган не могли взять на себя её страдания: оставалось только рыдать на куче пыльных кирпичей, где когда-то была её комната. Что же Мирабель чувствует? Что это? Но даже бабушка боялась. Она стояла, оглушённая словами Мирабель, и всем произошедшим после этого хаосом. Такое лицо Мирабель никогда у неё не видела, потому что никто никогда прежде не мог ошарашить Альму Мадригаль. А она под впечатлением — о, под каким впечатлением! В голове Мирабель зажурчал обычный ручеек мыслей: мол, «посмотри, что ты наделала, до чего бабушку довела», но вместе с ними существовало ещё что-то… что-то… Что? Что это было? — Мирабель… Это сказала бабушка. Или мама. Или Изабелла. Или папа. Или… кто-то ещё. Может быть, они все вместе. Может быть, вообще никто ничего не сказал, только вот тишина выразила всё то, о чём разом подумали. Они, конечно, знали, к чему всё придёт, но не ожидали, что это произойдёт на самом деле, и бабушка или кто-нибудь ещё не остановит Мирабель. Не выгонит её, не научит уму-разуму, вообще никак не повлияют на финальный исход. «Бруно!» — внезапно подумала Мирабель и завертела головой в разные стороны. Бруно! Он же должен был оставаться в доме! Проклятье, а если его завалило?! Почему никто его не ищет?! Почему все просто стоят ошеломлёнными каменными изваяниями? «Потому что им наплевать». Это не было какое-то великое осознание, полностью перевернувшее душу Мирабель. Она всегда об этом знала, но не думала — боялась, или просто забывала, поскольку тоже совсем ничего не знала о Бруно и перекладывала ответственность за него на других. Мол, взрослые-то должны о нём помнить и заботиться, а она — да кто она вообще такая… Но теперь Мирабель никак не могла пройти мимо этой мысли, потому что она суммировала вообще всё, что девушка пережила за последние несколько дней. Семье Мадригаль, самой дружной, большой и верной было наплевать на одного из членов своего клана. Даже не на одного — на двух. Что Мирабель им сделала? Что им сделал Бруно? Они… о боже. Это страшно понимать, но — все они сейчас думают о потерянных привилегиях, а не о том, что жизнь Мирабель была ими разрушена — и что где-то среди обломков Каситы стонет заваленный камнями и деревом человек. Их брат. Их дядя. Сын Альмы Мадригаль. — Это вы виноваты. На сей раз она произнесла это громче; не настолько, чтобы все услышали, но ровно так, чтобы её поняла хотя бы раздавленная и уничтоженная случившимися переменами бабушка. Камило уже двинулся к ней — вероятно, чтобы кулаками объяснить Мирабель, кто тут на самом деле неправ, но бабушка его остановила, слегка приподняв пальцы. Этого обычно хватало, даже с таким вспыльчивым и неуправляемым родственником, как Камило. А Мирабель поняла, что больше ни секунды не может здесь задержаться. Что если она начнёт поиски Бруно, тогда уже бабушка не спасёт её от гнева семьи. И хотя ей удалось поговорить с Изабеллой и немного смягчить её гнев — что она скажет тёте Пеппе? Дяде Феликсу? Папе? Долорес? Но Бруно… Надо найти Бруно. Его никто не будет искать, кроме Мирабель. Ох, Бруно. — Сеньорита Мадригаль! Мирабель вздрогнула: она совсем забыла, что, кроме их семьи и их дома, в Энканто есть ещё люди, которым совсем не наплевать на происходящее. Они-то и сбежались со всех сторон деревни и теперь боялись вмешаться в семейную драму. Но всё равно понятно, кого они будут считать врагом. И Мирабель ушла. Она молчала, и все вокруг тоже молчали, но не молчали их взгляды. Там были сотни разных эмоций, фонящих в тишине бескрайнего тропического леса: от гнева до жалости, от растерянности до осуждения, от шока до прощания. Да, с ней, с Мирабель, прощались; далеко не все и даже не многие, но всё же кому-то, оказывается, было не всё равно, что с ней произойдёт. Какие же они хорошие, добрые, славные люди. Никто из семьи Мадригаль не пошёл за ней. Хотели мать, Антонио и Изабелла, но их остановили: теперь Мирабель уж точно не может считаться членом клана. От этого становилось обидно и горестно, но то невыразимое чувство, что теплилось вместе с ними, не давало им окутать Мирабель полностью, и она шла через лес в смятении и непонимании того, что же она сейчас ощущает, что думает о произошедшем. Что это за чувство, почему оно возникло у неё? — Эй, п-привет. На берегу реки, в том месте, где бабушка потеряла дедушку, Мирабель увидела Бруно; и радость разлилась у неё по всему телу, зацвела, обнадёжила. У Бруно рассечён лоб и изгваздано в пыли пончо, но он оставался целым: просто сидел у воды и рассеянно смотрел на руку, по которой ползали его верные крысы. Мирабель бросилась к нему. Её наконец проняла истерика, начало которой положила холодная ярость на бабушку — в то самое время, когда дом начал рассыпаться. Она не выхлестнулась разом на всех, наоборот, Мирабель даже приходилось себя сдерживать, чтобы не выть волчьим криком по всему Энканто; а теперь… Теперь ей не от кого скрываться, не от кого прятать чувства свои, душу. Это же Бруно, он поймёт. Только потом, когда кусок времени, проведённый за рыданиями исчез где-то в небытии памяти, Мирабель, ощущая под носом пропахнувшее пылью, запустением и её слезами пончо, поняла, что, скорее всего, Бруно сейчас страшно напуган. Наверное, ей не следовало… Да, не следовало, но теперь уже ничего не поделаешь. Сцену, в которой она, сбиваясь и переходя на поскуливание, рассказала Бруно всё, что произошло, обвиняя себя, бабушку, маму (больше не сестёр), свечку, Деву Марию Гваделупскую, кого угодно в произошедшем. Повторив три сотни раз «почему», и «за что», и «я хочу вернуться обратно». Конечно, она не думала, не осознавала себя в этот момент. Но с Бруно-то всё было в порядке. И теперь он напуган, страшно боится её коснуться. Разумеется. Сколько лет его не обнимали? — Э-э… ну… я бы мог сказать, что всё хорошо… — Не надо. — Мирабель наконец посмотрела на него. Боже, на кого он похож. Тёмные волосы все в извёстке и комьях пыли, ссадина, синяк. Пончо порвалось. Господи боже мой, попрошайки выглядят лучше. — Прости, но я уже наелась лжи за это время… — Да, я так и подумал. Они рухнули на песок. Бруно в полёте сложился вдвое и больно стукнулся костистыми коленками об подбородок, а Мирабель… нет, она не ударилась. Мягкая трава амортизировала её полёт. Зато испачкалась; жаль, это её единственный комплект одежды, больше она не брала. Она посмотрела на дядю: Бруно весь ужался, превратившись в скрученную точку с густой кучерявой шевелюрой, и только со второго взгляда можно было увидеть, что он дрожит. — Бруно… — Мирабель осторожно коснулась его спины. Она тут же напряглась: да, Бруно давно отвык от прикосновений. Вероятно, он начал их бояться; иначе как объяснить его поведение. Он поднял голову. Да, конечно, он плакал. «Странно, — подумала Мирабель, убирая упавшие на лицо локоны Бруно за ухо, где они, конечно, совершенно не хотели лежать. — Не помню, когда плакал кто-нибудь из моих родных. А ведь бабушка даже не запрещала слёзы». — Я, — глухой голос Бруно. — Я должен был… Господи, всё из-за меня… — Это они виноваты. — Сейчас эта фраза звучала не так убедительно. Не было ни злости, ни уверенности. Но Мирабель вцепилась в неё, как в единственное своё спасение, и теперь готова была повторять даже тогда, когда она в ней сомневалась. — Бруно, ты хотел их спасти. Подумать только, ты замазывал все трещины! — Это был не я. Это… — Да, я знаю. Мирабель засмеялась, с нервозностью и потерянностью, и этот смех передался Бруно — он тоже засмеялся. Они были так похожи друг на друга, что ощущение понимания и единения появлялось даже в те моменты, когда они, лишившись разом дома и семьи, не знали, что делать дальше. А ведь они даже ничего не говорили. Просто сидели, смеялись с ощущением паники и напряжённости, и смотрели друг на друга. Так странно. Вода рядом мирно журчала, не обращая внимания на их проблемы и сосредоточенность. Природа, думала Мирабель, настолько мудрее людей, что пока у них происходят войны, и они испытывают искренние страдания, она просто… живёт? Существует? Продолжает те же процессы, что происходили и тысячи, и миллионы лет назад? Она неостановима. Она ничего не требует, но и ничего не даст, даже если ты заслужил. Сначала Мирабель думала, что Природа — это бабушка, но у Природы нет любимчиков, она никого не выделяет и не ставит никаких условий. Они с Бруно точно не выживут в ней. Но… можно попытаться? — Как ты думаешь, что за горами? Бруно перевёл взгляд бесцветных глаз на доминирующий над местностью каменный забор. Буквально забор, это не могло быть горами — слишком странная форма, слишком тесно они стоят вокруг долины, и за ними не высится никаких других вершин. Не непреодолимый — некоторые из членов коммуны ездят во внешний мир работать и привозят его по кусочкам — сувенирами, едой, строительными материалами. Мирабель никогда не задумывалась о том, что же стоит дальше, за ними. Но Бруно… Она вновь посмотрела на него искоса. Красивый. Всё-таки очень красивый — не по человеческим обыкновенным понятиям: как раз наоборот, его поношенность, худоба и жалкая растительность на лице могла оттолкнуть благопристойных сеньоров и сеньорит — как в итоге и произошло. Но… В ней было что-то… Ах, ну почему ей совсем не поддаются слова. — Ты пойдёшь со мной? Бруно взглянул на неё ошалелым, изумлённым взглядом — святая дева, его ещё хватало на удивление! Он бы и отполз, не прислонись Мирабель к его груди. Это не только неудобно, но и тяжело — Мирабель почти уверена в том, что она значительно тяжелее него (и вовсе не из-за лишнего веса). — Ты сошла с ума, — констатировал, а вовсе не спросил — или не осудил — он. — Держу пари, из дома ты никогда не выходила. — Как и ты. — Я был снаружи! — Ага, первые полгода жизни. — Мирабель, это просто опасно! Я не могу позволить… — Бруно. Богоматерь свидетельница, Мирабель не хотела, чтобы это было произнесено с такой нескромной интонацией. Нет, она, конечно, держала себя в руках… в голове… в чём-то… нет, как бы её ни выгнали, но она всё ещё член семьи Мадригаль. У неё есть, в конце концов, честь и достоинство, которыми она не собиралась разбрасываться — по крайней мере, в первые свободные годы своей жизни. Но ей сейчас так хорошо. Горько, обидно и болезно, но — хорошо. Как бывает хорошо только после того, когда наконец лишишься всего. Теперь Мирабель, кажется, знала, что за чувство одолевало её вот уже несколько часов. — Давай. Это не страшно. — Мирабель поднялась и отряхнула запачкавшуюся в земле юбку. — Всё равно ведь дороги назад нет. Так что… почему бы и не попробовать? Её интонации ушли в неловкое хихиканье. Не потому что было смешно, совсем наоборот — хотя определённое веселье во всём происходящем чувствовалось — а потому, что нервы уже совсем ни к чёрту и сдают даже в таком юном возрасте. — Без тебя я не пойду. Шантаж? Ну, да, неловко это, конечно, признавать. Мирабель вообще-то хорошая девочка… старалась такою быть, по мере сил и возможностей. Но, во-первых, она честна хотя бы с собой, во-вторых — она не имела права оставлять Бруно. Его и так бросила вся её семья, которая всегда кичилась своей сплочённостью; это будет просто неправильно и нечестно. Если он решит остаться… Ох, спрашивается, зачем. — Эх, хлебну я с тобой горюшка. — Бруно встал, лицо Мирабель осветилось радостью, делая её немного симпатичнее, чем обычно. Она никогда не узнает, что увидел в её лице Бруно в этот момент. Только схватит его за руку и потащит за собой, даже не справившись, есть ли у реки брод. На их сердцах всё ещё висел тяжёлым грузом полный спектр печали и сожаления, но чувство, которое добавилось к ним, делало их немного легче, воздушнее, разбавило их надеждой и ожиданием будущего. Это было освобождение.