Сказка

Сны - всего лишь игра сознания, и Лукас не обращал на это внимание, засыпая под знакомую мелодию, не переживая за огромные наушники и собственный слух. На утро пальцы пахли воском, зудели и тянулись к гитаре, что должна быть выброшена во благо. Но гитара оставалась на месте, в углу комнаты, около кровати, не давая покоя. Режим и сны никогда не доставляли беспокойства, впрочем, бессонница тоже была ему незнакома, подстраивая организм под определённый распорядок, как такого хотел Лукас. Но почему пальцы пахнут свечами? Почему звон колоколов так беспокоит и не дает пройти мимо, замирая на месте. Лукас не верил в бога, не верил ни в какие сущности, что управляют судьбой и распоряжаются его жизнью, как марионеткой. Но перед церковью сердце колотилось, как сумасшедшее, не давая пройти мимо. - Лукас. Звонкий, мелодичный голос, так не похожий ни на один из его окружения. Он скрывался за музыкой, за громкими нотами и бешеной мелодией, что не давала услышать лишний шум, но Лукас всегда слышал и не мог не обернуться. Источника не было, но голос звучал словно с неба, в которое он готов глядеть часами, не замечая, как быстро облака уплывают вдаль, а небо окрашивается темными и красными красками, погружаясь в ночь. Крыша уже запомнила его фигуру, а черепица стала ужасно холодной и жесткой, но Лукас не мог ничего поделать. Чистое небо всегда манило взгляд, и он не мог противится этому, погружаясь в мелодии и беспрерывный поток мыслей. Такие глаза он однажды увидел во сне. И этот взгляд не желал забываться на утро, а Лукас не мог выбросить его из головы, как оглушенный, глядел в потолок. Глаза, настолько живые, яркие, горящие и… Смотреть на небо невыносимо больно, а Лукас не мог бороться с плохим настроением, что не исправляла даже музыка. Друзья недоумевали, не решались спрашивать, а пальцы, желая успокоить хозяина, перебирали струны бессознательно. Лукас закрывал глаза и видел горящие топазы, переливающимися всеми красками неба. И ничего не мог сделать. — Лукас… Кто ты? Впервые у него были такие проблемы со сном. На утро, он еле узнавал себя в зеркале и отбрасывал полотенце, проклиная все на свете. Голос, созвучный с колоколами, бил в виски и не отпускал, пока музыка не увеличилась на максимум, а руки не хватали гитару. Небо было также далеко, как и голубые глаза, в которых с каждым сном вспыхивали новые чувства. Никогда Лукас не видел таких глаз, никогда кожей не ощущал желание, что появлялось на утро, не давая покоя. Никогда он не заставлял себя так отматывать будильник… Ни один сайт, ни одно логическое объяснение не могло сбавить игры разума. Сон не подходил ни под одно описание. Лукас скидывал это на стресс, на учебу, на непривычку ложится рано и вставать поздно, желая не беспокоить отца и мать, а также друзей, что обеспокоенно глядели на него и пытались взбодрить. И когда сны прекратились, Лукас взбесился еще больше, пораженный, пытаясь вспомнить те ничтожные обрывки, что пустотой рвали душу. Пальцы не могли взять гитару, а костяшки покраснели от ударов. Почему? Лукас сам не понимал, почему так раздражался. Воспоминания угасали, протекали сквозь пальцы, не желая больше беспокоить уставший разум. Ничего не оставалось как отпустить их, забыть навсегда и больше не вспоминать, настраивая режим и желая погрузится в глубокий сон без сновидений. На небо было больно смотреть, а церкви и колокола обходились стороной, насколько это возможно. Раны зажили, все возвращалось на круги своя, но не давала желанного покоя. Пока… — Лукас. Образ. Мимолетный, легкий, словно призрак, прошмыгнул во сне, цепляясь за пальцы. Лукас проснулся сразу же, пытаясь ухватить протянутую, хрупкую ладонь. Но комната была пуста, на часах почти 5 утра, а сердце колотилось, словно он бежал марафон. Сон повторился, а фигура была четче. Волнистые, золотые локоны скользили сквозь пальцы, фон терялся, ограничиваясь одной фигурой, чьи глаза закрывала челка. Очертание, лицо, линия губ и улыбка игрались с ним. — Лукас. Хотелось поймать эти губы, что с таким трепетом произносили его имя. Руки были невероятно теплые и маленькие ладошки с легкостью помещались в руке, а на утро чувство оставалось. Запах воска свербел в носу, преследуя его весь день. Взгляд цеплялся за светлые волосы, но сердце молчало, а Лукас злился, разглядывая прохожих и еле отдёргивая себя от этого, не понимая, кого так жаждет найти. Во снах она пела, танцевала также легко, как и убегала, скрываясь за массивными дверьми, которые не запоминались на утро. Впрочем, ничто не запоминалось, кроме смеха и губ, что звали его. Дотронуться руками, поймать, прижать на миг, этого было бы достаточно, но невозможно, но Лукасу было плевать. Сон не оставлял следов, но образ слишком ярко отпечатался где-то на стороне сердца. Она горела, как солнце, грела, как огонь, обжигая пальцы. А на утро невозможно было оставаться спокойным, когда кожей чувствовались прикосновения, что слабли с каждой минутой. Но даже этих минут было достаточно, чтобы зажечь неимоверное желание, которое сбрасывал лишь ледяной душ. Она касалась его так робко, нежно и любяще, что не оставалось выбора, как смириться, отдаться этому и терять все на утро. Наверное, я схожу с ума. Спятил. Потому что давно не было девушки… И снова ни одна догадка не успокаивала душу, а Лукас тер глаза и виски, борясь с глупым желанием ускорить время, читая книги про осознанный сон, где он – властелин своих действий и образов. Но она не подавалась. Никогда. Убегала, терялась в поворотах незнакомых зданий, среди толпы и кажется преследовала его в реальности, не давая покоя. Днем ничего не оставалось, как, почти насильно, выбрасывать это из головы, завтракая с родителями, сидеть на парах в академии, и шуточно играть с друзьями. Перебирать струны, что слишком часто расстраивались, портя всю мелодию. Возможно, Лукасу стоило реже брать ее дома, давая родителям и себе отдохнуть от музыки. Росла. Она словно росла в его снах, а он до сих пор не знал ее имени, когда его звучало вместо признаний, вместо шуток и издевок. Слушать это было настоящим сладким ядом, чарующим ароматом маков, цепями, которые он был не готов сбросить. Безымянный призрак, что не мог показывать глаза. Лукас боялся, что случится с ним, если увидит их. Если она покажет всю себя сдержаться будет невозможно. Страстное желание боролось с разумом, что держался из последних сил, когда голова касалась подушки… «Ати». — Ати… Ати. Ати. Ати… Узнал. Подушка не могла скрыть глупую улыбку, что была на утро. Лукас медленно, вдумчиво повторял это, пытаясь запомнить каждую букву, выучить каждый слог, что звучал, как нота. — Ати… Бессмысленно, глупо, необъяснимо. Звучит как кличка у собаки, а не настоящее имя. Лукас без интереса листал ленту сети, пока друг рядом не мог остановить нескончаемый поток слов, который был ему совершенно не интересен. Впрочем, собеседнику и не нужен был внимательный слушатель, когда Лукас был не один. Бессовестный, он потерял нить беседы, раздраженный, что убрал наушники, вынужденный слушать звуки толпы. — Атанасия! Быстрее, опаздываем. Струна души дернулась, а Лукас вздрогнул всем телом, но людей было слишком много. Запах лаванды на секунду въелся в легкие, и тут же пропал. Впрочем, голоса тоже утонули, а друзья поймали его внимание, настраивая на нужную тему. Во сне Лукас украшал макушку цветами, касался длинных волос и теперь сам произносил ее «имя», на которое она отвечала улыбкой. Пшеница щекотала щеки, а яблочный сок застывал на языке. Лукас против воли купил ароматическую свечку c запахом шоколада (единственная, что осталась в 12 часов ночи ближайшего магазина). На удивление отторжения он не вызвал, лишь усилив влияние сна, где она, впервые, крепко сжала его руки и припросила о целой ночи. Сон растаял так быстро, что он сам не понял, когда проснулся. Волнение. Сердце билось совсем не от желания, не от предвкушения, а от глупого страха, который не давал мыслить трезво. В тот день он впервые зашел в церковь, всей сущностью противясь этого. Но иконы, святые и люди совсем не интересовали его. Мелодия хора, запах свечей и воска… И лики ангелов, что словно с осуждением смотрели на него. Лукас читал в их лицах презрение и скорбь по ушедшим, что против воли его руки сжались в кулак. Он вынужден был спрятать их в карманы, выдерживая все взгляды, которые раздражали сильнее с каждой минутой. Хотелось быстрее покинуть это место, оставить ангелов с их немым осуждением, но Лукас стоял. Запах свеч не дал ему двинуться с места, а перед глазами рябили золотые волосы. Этой ночью его сон почти слился с реальностью, перенося в другой мир. Ее горячие руки касались его так смело и так отчаянно, что он терял рассудок и лишь сжимал их в ответ. Впервые, в своих снах, он так ярко видел ее глаза, которым завидовало само небо. Но это было настолько естественно, что Лукас не обратил внимание, поправляя ее волосы и легко заводя в танец, который он помнил лишь одним телом. «Мой… Ты мой» Шепот, хриплый, горящий в огне, и тело, что само словно пылает. Так близко, что он чувствует ее солоноватый привкус, отдающий воском, который почти плавится на коже. Поцелуи, прерывистые, нежные и страстные, кружат голову, а руки с телом соприкасаются так тесно, ошеломляюще приятно. Словно все на своих местах и теперь она наконец-то, полностью, безвозвратно его. На утро резко обрывается, опустошая саму душу, не оставляя и шанса насладится тем блаженством, что могло остаться в сне. Лукас с удивлением стирает слезы с уголков глаз, растерянный, разбитый, не в силах поймать остатки того счастья. После этого сны окончательно покинули его… Словно боясь потерять что-то, Лукас исписал целую страницу одним именем, делая странные, слишком рифмованные заметки со словами. Словами, что описывали ее, пока блекнул образ, который стал родным. Свеча медленно горела, наполняя комнату приторным запахом, от которого хотелось вывернуть желудок наизнанку, но Лукас не двигался, боясь спугнуть остатки воспоминания, в которых желал разобраться. Ничего. — Ати… Невыносимо горько и сладко резалось на языке, а пальцы краснели, прикасаясь к струнам, почти до крови. Струна треснула, разрываясь вместе с терпением. Слезы покатились по щекам, а Лукас желал быстрее избавиться от гитары. Тишина утра нещадно давила на душу, зажимая в стальные тиски, давая волю тоске. — Черт. С музыкой было покончено, а наушники разбиты. Родители не могли понять, успокаивая подростка, а друзья решились скинуться на новую, самую крутую гитару, подарив ее на день рождения. Но таких подарков Лукас не желал, злясь на выдуманный мозгом мир, в котором он чувствовал себя свободным и… Дурак, это лишь сон. Сердце успокоилось и будто замерло, когда дни текли сами собой, унося такие далекие воспоминания и обрывки сна. Насильно, Лукас сидел до утра в играх первые месяцы, пока глаза сами не закрывались. И когда родители уже хотели звать врачей и обращаться к психологам, Лукас понял, что так проблемы не решаются. Но сил касаться гитары он не нашел. А все свечи были выброшены на помойку. Друзья не звали его в группу, опасаясь замкнутости Лукаса, и мыслей, что скрывались в черной-"светлой" головушке. Лукас не жаловался, подавляя любые чувства и воспоминания. Больше глаза не гуляли по толпе, а лист с именем убран глубоко в стол. Лукас не нашел в себе силы разорвать его в клочья и выбросить. Фестивали в Академии всегда были размашистыми. Насколько, что приходили даже отпетые прогульщики, желая вдоволь наесться и насладиться атмосферой единства. Лукас не сразу понял, как ноги, вместе с друзьями, сами привели его сюда. Толпа, шумная, заведенная, двигалась по течению, отдавая ритмом. Легкая музыка играла на фоне, пока слух не резанул неприятный, почти завывающий стон гитары. Какой-то парнишка, который видно и обращаться с ней не умел, стучал пальцами, что Лукасу стало невыносимо на него смотреть. И слушать, как стонет расстроенный музыкальный инструмент под грубыми, почти небрежными движениями. Лукас, поддавшись боли толпы и гитары, двинулся вперед, почти не контролируя тело. — Могу помочь. Даже не вопрос, но парню было и не нужно, когда он легко протянул инструмент в умелые руки. И хоть старался убрать музыку из своей жизни, но пальцы сами льнули к древесине и струнам, что словно молили вылечить их. Пару ловкий движений руками, и мелодия коснулась замершей толпы. — Хей, может ты еще и сыграешь? Одобрение и подбадривающие крики толпы не оставили выбора, а Лукас никуда не спешил. Так что мелодия, что раздалась по округе, легко утихомирила толпу, что достала телефоны и направила на парня. Первые ноты дались легко, напоминая остывшему телу и направляя в нужное русло. И хоть Лукас не любил петь, слова сами сорвались с губ песней, что так давно играла в сознании.

Not tryna be indie

Not tryna be cool

Just tryna be in this

Tell me, are you too?

В толпе блеснул яркий свет, а голубые глаза поймали его. Лукас, на секунду растерявшись, чуть не сбил мотив, комом застрявший в горле вместе со словами. Никто этого не заметил, а девушка, так неуловимо знакомая, смотрела прямо на него и улыбалась, наслаждаясь мелодией. Лукас почти потерял опору под ногами, радуясь, что сидит на земле.

'Cause I wanna touch you baby

And I wanna feel you too

I wanna see the sunrise

On your sins just me and you…

Они оба не могли оторвать друг от друга взглядов. Лукас видел осознание в ее глазах, когда девушка поняла, что он не сводит с нее взгляд. Смутившись, незнакомка, очарованная им также, как и он ей, не решилась отводить взгляд, принимая его. Ее локоны были собраны в высокий хвост, а руки сжимали папку, которую она сильнее прижимала к груди. «Ати?» Имя так и вертелось на языке, желая сорваться. Хотелось быстрее отбросить гитару и поймать ее. Лукас стал сомневаться, сон ли это, но легкое жжение щек и горящие легкие доказывали, что это реальность. Что он видит тот самый образ, что на протяжении всего года мучил его. Лукас старательно пытался отвести взгляд, но хватило его совсем не на долго. Душа ликовала, а сердце с силой билось в ребра, словно желая подробить кости и вырваться наружу.

But you'll never be alone

I'll be with you from dusk till dawn

I'll be with you from dusk till dawn

Baby, I am right here

Слезы. Ее глаза наполнились слезами, которые она ошеломляюще стерла рукавом кофты. Сердце почти оборвалось на месте и стало невыносимо горько от того, что он не может оборвать песню, и бросится к ней. Невыносимо, он впервые видит ее, а душа вопит, требуя немедленно подойти и услышать ее голос, стереть слезы с щек и наконец почувствовать тепло кожи не через обрывки снов, которые почти растаяли в памяти. Девушка вслушивалась в текст, пытаясь разобраться, а Лукас старался сделать голос увереннее, удивленный, столько сил вкладывает в песню. Глаза разгорелись, когда она снова посмотрела на него. Сколько бы Лукас не пытался, он не смог забыть их окончательно, и когда она легко улыбнулась, душа успокоилась. Плечи расслабились и Лукас сам не заметил, как тоска сменилась странным удовлетворением. Теперь, почти без труда, на лице показалась улыбка, которая ввела девушку в ступор.

I'll hold you when things go wrong

I'll be with you from dusk till dawn

I'll be with you from dusk till dawn

Baby, I am right here

Обещание, которое он желал сдержать и которые прятал в себе, подавляя оправданием снов и мечтаний. Но теперь, здесь, реальная и живая, из плоти и крови, Лукас был уверен в своем сознании и уме. И хоть это долго казаться странным, парню было плевать. Мелодия текла, подходя к концу. Когда руки наконец-то выпустили гитару, толпа взревела и захлопала, даря самые щедрые аплодисменты. Девушка сморгнула слезы, словно очнувшись от наваждения, и смущенно соприкоснулась ладошками в легком хлопке. Никогда еще Лукас не был так окрылен, слишком поспешно отдавая гитару. Словно испугавшись, девушка прячется за спины и пытается исчезнуть в толпе. Сердце на секунду замирает, но Лукас переисполнен решимостью. Шаг обращается в бег, а золотые волосы, как маяк. Он с легкостью догоняет девушку, что замирает, стоит ему появится перед носом. И теперь, когда ее лицо так близко, в горле пересыхает. Лукас смотрит в знакомые черты, контуры и изгибы словно в первый раз. «Ати» также ошеломлена, и не может выговорить ни слова, ни двинуться с места, практически не моргая. — Лукас. Девушка словно вспоминает как дышать и смотрит на прятаную руку, делая глубокий вздох. Нерешительность испаряется, а губы легко превращаются в ту самую улыбку, что столько месяцев мучила его. Лукас сглатывает, когда ее ладонь медленно касается его, а в голове все взрывается от реальности прикосновения. В груди все горит от сладкого запаха и нежной кожи. — Атанасия.