***
Новогоднее чудо приближалось, время летело всё быстрее и быстрее. Последнее утро года выдалось очень уютным и по-своему интересным, хотя бы потому, что проснулся Самойлов один. Место, где лежал вчера Костя, пустовало. Только смятая простынь и откинутое в сторону одеяло напоминали о том, что рядом кто-то лежал. Мужчина поморщился, несколько раз закрыл и открыл глаза, избавляясь от сонного наваждения, и прислушался к происходящему, вернулся в реальность полностью. На кухне слышались звуки: нож аккуратно ударяет по разделочной доске, свистит чайник, наполненный кипящей водой, ложечка, которой размешивают сахар в чае, звонко ударяется о стенки кружки, к готовым бутербродам на доску ставится кружка. Бекрев аккуратно берет поднос и несет его, чашка дрожит, тихонько звенит. Шаги приближаются, и вот Константин заходит в комнату, аккуратно перемещаясь к кровати. Самойлов обратил внимание: клавишник взял его футболку, но, скорее всего, сам он не заметил этого, даже если сделать это было весьма сложно. Мешковатая одежда чаще всего фигурировала именно на Глебе, и Бекрев об этом определенно знал. Да и коротка она. Но Косте пошло бы всё, даже, может быть, чёрный Самойловский анорак. Фронтмен привстал. — Доброе утро. — тут же нежной фразой встретил его Бекрев, ставящий поднос на столик рядом с кроватью, улыбнулся и сел на кровать у ног Глеба. — Я сделал тебе чай и бутерброды. — Доброе! — мужчина зевает в ответ. — Спасибо, Костя. Его заманило в объятья клавишника, снова захотелось спать, но не менее теплый чай и аппетитные бутерброды привлекали внимание, живот урчал, стоило только Самойлову представить их вкус. — Я уже поел, так что это твои. Полностью! — добавил Константин, как только увидел некоторое замешательство мужчины. Бутерброды пропали, кажется, за считанные секунды, как и чай. Глеб довольно прислонился к Косте, приобняв за плечи. Потом он опустил руки пониже и обвил ими тело клавишника. Бекрев всё ещё казался большим, от чего на Костю в прямом смысле всегда можно опереться или положиться. Мужчина размеренно дышал, так успокаивающе и мило. От объятий чуть быстрее билось сердце Бекрева, он положил ладони на руки Самойлова. — И всё-таки год очень быстро прошел, да, Глебка? — Возможно… — улыбчиво протянул фронтмен, крепче обнимая его. — Что насчёт подарков? — Константин почувствовал тепло тела Глеба. Тут уже сердце Самойлова забилось быстрее. У него нет подарка! Как же так… И пустыми руками он разве отблагодарит клавишника за всю его внезапную заботу? — Ты не обидишься, если я скажу, что не успел… Бекрев нежился в объятьях. — А как же сувенир из Эстонии? Ты говорил, что купил. — напомнил он, потягиваясь. — Да, да, это я купил! — фронтмен расслаблено выдохнул. «Но хватит ли одного только брелка?». Тяжелый вздох привлек внимание Константина, а по шее прошлись мурашки. Он поманил Глеба к себе пальцем и, когда тот прижался, с пониманием оглядел его усталое от жизни, печальное лицо, нежно погладил по плечам, перевел руку на пушистые кудрявые волосы с легкой сединой. — Мне любой твой подарок понравится! — прошептал клавишник ободряюще. Чтобы понять чувства и переживания Самойлова, клавишнику не нужны слова. Достаточно посмотреть на его погрустневший и погаснувший взгляд или нервные, неловкие движения рук, он словно пытается спрятаться от волнующей его проблемы и окружающих людей, которые так и норовят что-то выпытать. Константин любил любые подарки, от фанатов, от Глеба, от кого-либо еще. Ведь это не «просто брелок», а брелок от определенного человека, с которым связаны те или иные воспоминания. Самойлов смотрел на него задумчиво и с надеждой. Вот оно, то счастье, которое он искал так долго! Оно возвращается! Только бы не потерялось. Самойлов чувственно целует его в губы, ощущая каждой клеткой своего тела ту самую эйфорию. Глеб так же внезапно отстраняется. — Ну всё, хватит с тебя нежностей! — смеется он и убирает руки с пояса Константина. Новогодняя гирлянда мерцала на нарядной ёлке. Рыжая кошка пристально наблюдала за огоньками и вот уже готова была прыгнуть, разгромить дерево и рассыпать все игрушки. Но на неё смотрела Муха, и Ложка, словно ребенок под надзором, оставалась на месте и ждала, пока строгая «мама» отведет взгляд, чтобы наконец-то исполнить свой коварный план. Но обеих привлекло шуршание пакета с кормом. Рыжая пошевелила ушами и сразу же повернула голову в сторону звука, синхронно с другой кошкой. Глеб выглянул на балкон. Там было ещё холоднее, чем раньше. Он поправил черную и неожиданно длинную ему футболку, трусы-шорты и вышел, ощущая на ногах колючий морозный воздух. Поёжился. В руках снова оказалась пачка сигарет и зажигалка, которая в этот раз нашлась быстрее: она лежала на маленьком подоконнике. Видимо, её сюда положил Костя. Он каждый вечер выходит и, наблюдая за людьми свысока, в прямом смысле этого слова, курит. А Самойлов лежит на кровати, смотрит. Смотрит на его волосы, смотрит за движениями рук. Мало что удается разглядеть без очков, но хорошо заметен силуэт задумчивого клавишника, слышен запах табака. Мужчина улыбнулся. Бекрев курил всё те же, «бабские». Сейчас же Глеб стоял ровно на месте Константина, курил «Марлборо». Даже не верилось ему, что Новый год вот-вот наступит. Последние недели уходящего приносить начали куда больше радости, чем все прошлые. Жить с Костей под одной крышей оказалось не во всех смыслах легко, или Глеб не привык ещё. «Он действительно, блин, ёршиком не пользуется иногда! А я думал, это шутка такая…». Но, исключая все нюансы, милых и приятных событий, безусловно, больше. Весь день наполнился нежным ожиданием. Главное, так всю жизнь не прожить, все время думая только о будущем. А как не думать? Если ждет, наверняка, хорошее. Позади слышен легкий милый смех и звуки ударов кошачьих лап о пол. Бекрев играется с кошками. Его, как казалось с виду, ничего не беспокоило, клавишник витал в своих мыслях, но они, вот так сюрприз, по параноидальности, тревожности и ужасам, там порой творящимся, могли спокойно соревноваться с происходящим в уме фронтмена. Иначе бы он не курил. Самойлов задумчиво смотрел в окно. Блаженное спокойствие, оказывается, довольно приятное чувство. Не волнуют ничьи судьбы, ничего. Можно назвать эту позицию эгоистичной и неправильной, и, вероятно, так и окажется, однако, после всего вечного стресса, в минуты покоя уже абсолютно не думаешь об этом. Все хорошо. На плечи легли руки с мягким пледом. Они укутали уже озябшего, но совершенно этого не ощущающего, Глеба в тепло. — Глеб, угостишь? — раздался игривый голос Константина над ухом справа. — У тебя свои есть, Костик! — манерно заигрывал с ним в ответ Самойлов. Костя опустил левую руку на пояс мужчины, правой потянулся к его рту и ловко вынул сигарету из расслабленных губ, после чего сразу же взял её в свои. Глеб развернулся к нему. Неужели Бекрев всё еще помнит о том случае на одном из первых концертов, когда Самойлов таким же наглым образом забрал у клавишника сигарету? — Нечестно! — смутился Глеб, шутливо толкая Константина телом. Тот лишь промычал согласное протяжное «угу» и заключил мужчину в объятья. Они так простояли некоторое время: Костя, довольно курящий сигарету, и Самойлов, укрытый пледом и прижатый к его груди. Через время Бекрев докурил и выбросил бычок в пепельницу. — Тебе всё еще не холодно? Вдруг заболеешь! — заботливо спросил Костя. От него пахло табачным дымом. — Я не заболею, у меня форма такая, что слои тела защитят! — уверенно с самоиронией отвечал Глеб. — Да ладно тебе! — Константин спустил руку на ту часть ноги, что была не укрыта одеждой. — Кожа и кости! — клавишник прильнул к уху Самойлова и рукой любовно гладил бедро. Глеб заулыбался, отвел взгляд на ноги Кости. — Какие планы на сегодня? — вновь поинтересовался Бекрев, укрыв тело Глеба пледом полностью. Фронтмен чувствовал его дыхание на своем затылке. И стало очень тепло. — Да никаких, так то… Самойлов мечтательно выдохнул. — Тогда я нашёл нам дело! Пойдем! — Костя обнял его снова крепче. — Иду, товарищ майор! — пошутил Глеб. Самойлов, укутанный пледом, при поддержке Константина вернулся обратно в комнату, минуя порожек, разделяющий балкон и комнату. Место на кровати заняли кошки, они вылизывали друг друга. Бекрев аккуратно убрал плед с плеч фронтмена, нежно проводя руками по ним и массируя. Он вел мужчину к синтезаторам. — Играть будешь? — Из меня пианист, как из твоей Мухи сфинкс! — отмахивался Глеб. Он действительно очень слабо и смутно помнил, как играть на клавишных инструментах. Гитара — ладно, а пианино — увольте! — Ну, во-первых. — с умным видом начал Константин, — Муха теперь и твоя. А во-вторых, — он подошел к Самойлову позади, со спины и накрыл его руки своими, прижимаясь, — я буду тебе помогать… — раздался, как фронтмену казалось, томный шепот очень рядом. Глеб осторожно надавил пальцем на клавишу, потом другим на соседнюю, чем вызвал смех от пианиста, который уже не раз обращал внимание на то, как фронтмен играет, на его аппликатуру, вечно восхищаясь им, ведь Константин помнил, что сам ходил в музыкальную школу, чтобы достичь того уровня, который имеет сейчас, но не без самостоятельной игры, конечно; а Самойлов, насколько ему было известно, — самоучка, и играет весьма хорошо, даже здорово, достойно восхищения, но как же ему забавно наблюдать за рок-легендой, неуверенно нажимающей указательным пальцем на каждую черно-белую полосочку синтезатора, когда сам Бекрев мастерски быстро бегал пальцами по ним, и казалось, что не оставлял возможности партнеру как-либо освоиться на поле игры или опомниться, вот такое вот Константин торнадо, Глебу к нему ещё, оказалось, привыкать и привыкать, но как только фронтмен возьмет инициативу в свои руки, одеяло главенствования на клавишах перетянется именно ему, только вот сейчас до такой развязки ещё плыть и плыть, но не стоит забывать о Самойловской непредсказуемости, что может проявиться в любой момент, особенно когда так называемый соперник этого абсолютно не ждет! Но не сейчас, близость с Костей была куда важнее «ненужных сейчас», по мнению Глеба, «заигрываний», кроме того играть-то он уже умел, когда все эти годы почетное место клавишника занимал именно Бекрев, а Глеб порой и подходил к нему, нажимал на полоски расчески, но делал это только развлечения ради, не претендуя на мастерскую игру вместе с Костей, или же это был легкий флирт, такое заигрывание на сцене, которое понятно лишь двоим, от чего более интимно. — Глеб… — вдруг снова начинает Константин таким же тоном. Самойлов замирает и ждёт, но не боится. Клавишник берет его за руку, нежно и соблазнительно поглаживая ладонь и пальцы своим, опускает её на синтезатор так, что Глеб касается черно-белых клавиш всеми пятью пальцами. Самойлов поддается движениям Кости, нажимая на полоски под его безмолвным командованием, и получается шёлковая мелодия, совмещающаяся с завороженным тяжелым дыханием Констнатина позади. — И зачем же столько сложностей? — негодующе пробубнил фронтмен, что всё пытался успеть за партнером или предугадать, каким пальцем нужно будет нажать следующим. — Чтобы играть было проще. — отвечал ему Бекрев задумчиво, а его улыбка сияла удовольствием от игры. — Сложности, чтобы было проще. — риторически подытожил он, уже намного больше успевая за Костей, или же тот решил ему поддаваться? Как бы то ни было, Самойлов, в сравнении с собой всего несколько ничтожных минут, которые уже нельзя было таковыми назвать, раз они были проведены с пользой, назад, хозяйничал на клавишах, как рыба в воде, только не хищная, такой можно всё ещё назвать Константина, который виртуозно резвился, овладевал синтезатором полностью, а спокойная, только вступившая на свой «престол», еще пока не раскрывшая свой потенциал. — Костя! — вдруг возник Глеб, поднявший хитрый взгляд на Бекрева. Все его мысли вызывали заговорщицкий смешок самого мыслителя. — А? — Бекрев не отвлекался от игры, он сосредоточенно нажимал на клавиши, все ещё удерживая руки остановившегося и только поддающегося ему Глеба в своих. — Не упирайся в меня членом! Было ли это правдой, никому неизвестно, но Константин замер, перед этим заметно схалтурив в игре от столь неожиданного и смущающего заявления, ведь это могло бы быть правдой с учетом положения двоих и близости их тел. Он сбился и потерял лидерство в игре, но на самом деле Самойлов к нему даже не стремился: что оно даст, если с клавишами не на ты? — Ладно, я тебе поддамся! — смущенно открестился Константин, смеясь. Он убрал руки с инструмента и, проведя ими по плечам, груди и животу Глеба, остановился на его боках, обнял фронтмена, положил подбородок ему на плечо, нагнувшись. Игра закончилась из-за Глебова желания пообниматься. Сегодня их ждал свободный день вместе, однако идти никто никуда не хотел, за окном снег манил своей красотой, но останавливал скрывавшийся под ним гололёд и притаившийся в воздухе мороз, что начнёт щипать лицо, особенно нос, до боли, как только выйдешь из дома. От одной только мысли об этом холоде хотелось съежиться, остаться под одеялом и залезть в объятья любимого человека, чтобы не ощущать озноб и неприятную прохладу. Самойлов спал, окруженный приятно и успокаивающе урчащими кошками, одна из которых спала прямо на нём, рыжая, урча прямо в ухо, а другая в объятьях у сопящего мужчины, заснувшего совершенно неожиданно в процессе веселого разговора, переходившего в дружеский спор, с Константином о музыке и будущем творчестве, и как раз сейчас фронтмен смог спокойно задуматься и поймать вдохновение, страх пропал, вместо него появилось осознание собственного могущества, в том плане, что Самойлов ощутил свою способность записать новую композицию когда угодно, пусть даже в два часа ночи, причем так, как он сам хотел, без надобности что-то выдумывать или иначе выкручиваться, потому что тот, с чьей помощью можно покорить синтезатор и работать над текстом и другими звуками одновременно, спит рядом, но порой Глебу жалко его будить, особенно если день выдался тяжелый или тревожный по каким-либо обстоятельствам, потому что Костя «такой милашка», и прерывать его сон просто не позволяла совесть, так что в такие моменты Глеб вставал, шёл на кухню или в любую другую комнату, где можно включить свет, и начинал записывать пришедшие в голову идеи, а на утро их будет очень сложно разобрать, но в оба в любом случае попытаются, да и фронтмен, может быть, что происходит чаще всего, вспомнит и ещё лучше, понятнее опишет свои задумки, и их можно начинать хоть сейчас записывать, а если Бекрева придётся, пересилив себя, ведь он «устал, бедный», разбудить, то клавишник удивительно быстро выслушает Самойлова и сыграет ему всё, что его душе угодно, как будто прочитав его мысли, после чего оба довольные лягут снова спать, но за окном к этому времени чаще всего уже светло, и мужчин удивляло странное наблюдение: за уже достаточно продолжительное время их ночных посиделок у ноутбука и клавиш соседи ни разу не возмутились, поэтому у Глеба было несколько вариантом, первый из которых — людям нравится такая музыка, второй — они давно съехали, и на этаже теперь, кроме музыкантов, никто не живет, третий — стены всё же не пропускают звук, никто ничего не слышит, и можно хоть каждый день по двадцать четыре часа подряд играть. Пока Глеб спал, Константин ничем не занимался таким важным, просто листал ленту в социальных сетях, скучал немного, мечтал и больше всего боялся заходить в рабочую почту, «отвлекать же будут! а у меня отпуск! отстаньте!». Его в глубине души беспокоило: а как же он снова уедет на гастроли, что будет делать Самойлов, успевающий привязаться всего за пару дней, перспектива разлуки спустя долгое время давила клавишнику на сердце. Сам он не так сильно переживал, но нарастала тревога за Глеба. Он же такой ранимый и чувствительный человек, на самом деле, и в этом большая проблема, оставлять его одного совсем не хочется: «мало ли что он с собой сотворит в моё отсутствие!». Бекрев отвел взгляд от экрана телефона и посмотрел на спящего рядом мужчину. Охраняемый кошками Самойлов очаровательно спал, да настолько, что его хотелось сфотографировать, чем Костя и занялся. А что? Он знал, что у Глеба есть фотографии спящего клавишника, причем ещё и с нарисованными сердечками. «А у меня такой нет!». Пришло время сделать и поставить на заставку в телефоне, соблюдая лучшие традиции романтических комедий и мелодрам. Нет, Бекрев действительно так сделает! Он убрал телефон и продолжил смотреть на Глеба, протянул к нему руку, чтобы погладить по растрепанным мягким кудрям, причесать их пальцами, смотрится Самойлов жутко мило. Кошки также реагировали на прикосновения к их спящему владельцу: Муха выгнулась, потянулась лапками вверх, как это делают пушистые, стоит их разбудить после крепкого хорошего сна, а Ложка только лишь шевельнула ушами. До Нового Года оставалось меньше десяти часов, и Константин уже почти задремал вместе с любимым. Он вспоминал о том, как обычно люди проводят этот праздник, как они всей «Матрицей» раньше собирались где-то в баре, немного выпивали и закусывали, а потом разъезжались по домам, к семье или родителям. Бекрев относился именно ко второму типу людей, но перед этим всё же провожал Глеба до его дома, сам бы фронтмен вряд ли дошёл. А в этом году Константин решил никуда не ездить. Ну, почти. Его ещё один сюрприз для Самойлова приходится не на праздничное время, и клавишнику придется каким-то образом «уломать» Снейка дать солисту Матрицы недельку отпуска летом. «Даст, куда денется!» — без злобы, ежели его фраза произвела подобный эффект, произнёс про себя мужчина и улыбнулся так, словно уже всё продумал наперёд. У Кости действительно было много планов, многие из них касались того, как же улучшить жизнь Глеба или хотя бы попытаться. Новый год — новая жизнь, готовься, Самойлов! И, как бы тяжело это ни было, Бекрев точно решил, что пойдёт на это, несмотря ни на что, причин на это было две. Первая: мужчина привык доводить начатые дела до конца, и, раз уж у них всё началось с момента прощального тура небезызвестной, а порой даже превышающей свою младшую сестру Матрицу в известности, Агаты, то клавишник хоть до самой смерти будет продолжать. Вторая: он любит Глеба. Безмерно и безумно, в хорошем, романтичном смысле этого слова. Все хотят видеть любимых счастливыми, вот и Бекрев — не исключение. Осталось лишь дождаться праздника, всё вручить и рассказать. Этот Новый Год действительно интриговал появившимся до праздника чувством, что всё изменится в лучшую сторону, ждать останется не долго. Самойлов, вопреки его обычному состоянию, тоже это ощущал. Сон сняло рукой, и Константин начал скучать, его захлестнуло приятное волнение, ожидание. Он задумался над новогодним столом. Утром ситуация была идентичной: Глеб спал, кошки спали, заняться нечем, поэтому сейчас Бекрев уже приготовил привычные и даже необходимые для создания той самой атмосферы салаты. Их нельзя назвать произведениями искусства внешне, но Костя уверен, что есть приготовленное можно. Бекрев, конечно, на всякий случай купил заранее готовой еды, например пряников, но не обычных, коричневых с белой посыпкой, а в форме ёлочек, где из зеленой глазури выведен силуэт дерева, а красными точками обозначены шарики. Такие редко можно было встретить в основном потому, что их быстро раскупали из-за подходящего под праздник дизайна, однако в этот раз получилось их раздобыть. Эти и похожие пряники часто манили Константина, когда тот видел их в магазине, но всё откладывал их покупку на потом, а это загадочное «потом» всё не наступало и не наступало… Клавишник почувствовал, что его обняли. Очень нежно, но сонно, как плюшевую игрушку. Это был Глеб, наконец-то проснувшийся. Он смотрел на Костю умиротворенным взглядом голубых глаз, которые словно сверкали на попадавшем в комнату через окна свету. — Доброе утро! — пошутил клавишник и ласково потрепал мужчину по волосам на голове, поглаживая. Самойлов зевнул. — А что, Новый год я ещё не проспал? — спросил он иронично, улыбаясь. — Неа! Но я бы тебя разбудил! Так что не отвертишься! — усмехнулся Бекрев. Костя всё ещё думал о пряниках. Они представлялись очень вкусными, сладкими, аппетитными, так хотелось съесть хотя бы один. А что мешает? — Хочешь пряников с чаем? — спросил клавишник. — Лучше с молоком. — Согласен. Бекрев привстал с дивана, но всё ещё находился в объятьях. — Пойдём пряники есть! — Костя попытался выбраться, поворочался. Через лень, «не хочу» и «принеси сюда» Самойлов встал и поплелся за клавишником. Ему хотелось поесть, но дневной сон, как обычно, взял свое. Подпирая щеку рукой, фронтмен сидел за столом. Он наблюдал за Костей, который ставил на стол стаканы, ловко наливал в них молоко, а в глаза бросались лежавшие рядом в светлой-светлой, снежно-белой тарелке съедобные ёлочки. — Держи! — легким движением Бекрев поставил перед мужчиной стакан с теплым разогретым молоком. Константин уселся, оба начали есть. Пряники оказались мягкими и приятно-сладкими на вкус, то есть такими, какими Костя с Глебом их себе представляли. Самойлов ел и думал, как ему всё это нравится: Костина компания, вкусная еда и даже обычно вызывающий дискомфорт, уныние, заставляющий озябнуть падающий снег за окном. После такого «комбо» уже ничего не собьет позитивный настрой о празднике. Всё же Костя выполнил свой план раньше ожидаемого! И как ему это удается? Такой позитивный, жизнерадостный человек, не без причуд, но они делают его даже интереснее. Много-много раз Глеб готов говорить, что Костя может всё. И не соврёт же! — Глеб! — мечтательно произнёс Бекрев и смотрел тем влюблённо-отрешённым взглядом, каким раньше сопровождал Самойлова на сцене, ещё задолго до всего, что происходит сейчас. — Вот я тут понял, что ты — пряник! Глеб обескуражен. И каким же местом он похож на пряничного человечка? Или что клавишник вообще имеет в виду? — Почему это? — мужчина положил на место ёлочку, которую только хотел поднести ко рту. И Костя ему рассказал о том, как по-английски «пряник», из каких других двух слов оно состоим, как они переводятся и напомнил, что «Глеб» и «Хлеб» созвучны. Фронтмену потребовалось подумать, чтобы понять эту очередную шутку, потому что его знания английского держатся на уровне «крутых и рокерских» восклицаний, которые есть в приложении для создания разного рода мелодий. — Ну, сейчас-то я уже не рыжий! — Но ведь был! — Был… — спокойно ответил Самойлов с улыбкой. Ему льстило хотя бы то, что клавишник каким-то образом помнит его рыжим, хотя в те времена об их совместной работе, чего уж там, знакомстве не могло быть и речи. «Да, фотки в интернете нашёл, наверное». Обычно время до праздника тянется до-о-о-олго, кто-то каждые пять минут проверяет часы в надежде, что долгожданный момент наконец-таки наступил, и все до праздника находятся в, казалось бы, вечном ожидании. Для Глеба время летело незаметно, ведь часто засыпал, кажется, от скуки. В очередной раз задремав, он увидел, что Костя встает с дивана, где до этого мирно сидел, что-то читал. Константин никуда не уходил, он только подошёл к своему черному чемодану, стоявшему в углу комнаты у стены, и открыл молнию кармана в спинке. Там лежал красивый праздничный коверт, который обычно использую, чтобы подарить деньги или сертификаты, однако Бекрев положил туда нечто интереснее и, в случае Глеба, практичнее. Он не желал портить сюрприз, поэтому просто удостоверился, что не забыл этот подарок, и снова закрыл кармашек на молнию. Нет необходимости описывать, как проходило их время до вечера тридцать первого, всё было как обычно: игры с кошками, еда, личные дела и попытки Самойлова записать какую-нибудь психоделическую мелодию с телефона. Костя уже засуетился, как только часы пробили одиннадцать вечера. Глеб, вопреки своим опасениям, даже не хотел спать, чего не было уже довольно давно, если не с детства. Клавишник убирал различные бумаги, кружку, наушники и внезапно запрыгнувшую Ложку со стола, чтобы поставить туда новогодние вкусности. — Глеб, принеси, пожалуйста, оливье и селедку! — попросил он, как только всё было готово. Фронтмен сразу же отвлекся от игр с программой для создания битов и пошёл на кухню, по пути всё ещё напевая в нос придуманную им мелодию, которую всё же удалось передать с помощью звуков и, конечно, Костиных клавиш. Описать звучание можно было не столько «депрессивное и меланхоличное» сколько «великое, ужасное и торжественное». Возможно, именно так Самойлов и ощущал приближающееся событие. Тарелка с салатом оказалась тяжелее, чем он предполагал, а внешний вид не отпугивал: это была стандартная белая глубокая тарелка с салатом из различных овощей, в том числе моркови, кусочков колбасы, и всё это залито майонезом. Для безопасности приготовленных блюд он носил их по очереди: сначала на столе оказалось оливье — главное блюдо торжества, потом — селёдка под шубой — тоже не менее важно, и далее Константин уже вместе с Глебом носил оставшуюся еду, те же пряники и разогретые готовые котлеты быстрого приготовления. Вишенкой на торте стало шампанское. Помня о горьком опыте с новогодними игрушками, клавишник решил достать бокалы для него и другую посуду самостоятельно, пока Самойлов был послан найти игристый напиток, поскольку его сожитель до сих пор не знал, где это находится. Стол наконец украшен. Всё такое аппетитное, что, честное слово, хочется уже забить на все оставшиеся новогодние ритуалы, вроде ожидания полуночи, и спокойно поесть. Но нельзя, потому что Новый год он на то и праздник со своими традициями, чтобы создать и распространить нужную атмосферу тепла и любви. — Мы ничье новогоднее обращение смотреть не будем? — поинтересовался Костя. — Не надо настроение портить! — артистично отказался Глеб, смеясь. — Ну хотя бы бой курантов послушаем! — настаивал Бекрев. — Хорошо, бой курантов послушаем. — улыбнулся Самойлов. Он понимал, почему клавишник не мог обойтись без звука этих огромных часов. Они, пускай и записаны один раз когда-то, всё равно создают особое настроение, как раз то самое величие и торжественность праздника. Константин взял ноутбук и поставил его перед кроватью, где оба раньше сидели, а потом взял бокалы, налил туда шампанское, отдал один Глебу. — Глеб! — торжественно произнёс он, присаживаясь рядом с мужчиной. На экране ноутбука открыто видео, но не с трансляцией всем известного канала, а с обычным отсчетом, в конце которого будут желанные куранты. Самойлов с ожидающей улыбкой посмотрел в его сторону. — Думаю, первый тост в уходящем году я посвящу тебе! Глеб отвел смущенный взгляд в сторону. — Кхм! — кашлянул Бекрев, собираясь с мыслями и довольно поглядывая на фронтмена. — Уходящий год, как и все предыдущие, определенно для тебя были не из лучших. Но уже даже сейчас ты можешь наблюдать, как всё может измениться в лучшую сторону за неделю, а у тебя впереди не 7 дней, а целых 365. Я надеюсь, что смогу радовать тебя в следующем году ещё больше! Костя продолжил делать комплименты фронтмену, всё время добавляя учтивое «Глеб!» и наблюдая за тем, как менялось выражение лица собеседника. Вдруг снова раздалось уже знакомое шипение, но в этот раз вслед за ним послышался грохот тарелок, падающей еды. — Что там?! — воскликнул Константин, больше негодовавший из-за того, что ему не дали закончить своё искреннее любовное поздравление. — Ложка! Ситуация повторяется. Рыжая кошка, совершенно никак не объясняя свой поступок, запрыгнула на стол с едой, но всё пошло не по плану: она приземлилась на край тарелки с пряниками и, конечно, завалила её на пол. Посуда не разбилась, но сейчас есть из неё оставшиеся пряники не желательно. — И вот ты говорил, что она похожа на меня… — вздохнул Глеб и с пониманием поглядел на Ложку. «Скучно тебе, котёнок?» — Ну, может, не во всех аспектах. Ты менее неуклюжий! — Костя убирал с пола еду, ложил её на тарелку. Рыжая виновато терлась рядом, и мужчина просто не мог не обратить на неёё внимания. — Да я понимаю, что ты случайно… — ласково говорил он, поглаживая кошку по голове, туловищу. Она забралась на колени к клавишнику. Муха, как обычно, наблюдала со стороны. Кто знает, может быть именно от неё Ложка набралась бунтарского духа, а та просто злорадствует, наблюдая за тем, как подруга попадает во всяческие неприятности? На этом закончились неприятности уходящего года. — Костя, вообще, давай просто выпьем за тебя? — предложил Глеб, когда оба сидели на кровати. На коленях Бекрева всё ещё лежала Рыжая, а Самойлов гладил муху. — Да-а-авай! — протянул Константин довольно. На экране, если верить отсчету, оставалась минута до боя курантов. — А представь, отсчет неверный! — пошутил фронтмен — Так мы с тобой живём в другой галактике, так что как-то без разницы. — улыбнулся в ответ мужчина. Они смотрели на то, как остается всё меньше и меньше секунд. 30…20…10… — За нас! — одновременно, но не планировав такого, воскликнули двое. Их бокалы с приятным звоном коснулись друг-друга, после чего Бекрев почти сразу полностью выпил имеющуюся половину алкоголя в бокале. Глеб пил чуть медленнее. — Пока не забыл! — клавишник быстро встал и, погладив кошку, вновь пошёл к своему чемодану. Почему он хранил подарок именно там? Потому что Самойлов бы ни при каких обстоятельствах туда не полез и не испортил бы себе сюрприз. Так же резво мужчина вернулся на место с подарочным конвертом в руках. — Держи! С Новым годом тебя! Самойлов в нетерпении взял подарок и раскрыл. Он ожидал увидеть денежную купюру, но, когда показалась надпись «посадочный талон…», сердце забилось сильнее, а руки быстрее стали доставать подарок. «Посадочный талон… Куда: Испания, Барселона Откуда: Россия, Москва…» — Костенька! Ты вот сейчас не шутишь?! — протараторил быстрее обычного Глеб. Его глаза удивленно раскрылись и засияли блеском радости. С другой стороны, он быстро вспомнил о том, какой подарок припас в ответ. Стало неловко. Бекрев отрицательно качнул головой и радовался счастью фронтмена. — Спасибочки! — в этот раз Бекрев получил свою порцию крепких объятий. И его не планировали отпускать в ближайшие минуты. Самойлов тихо сидел, обнимал, слушал бой курантов. — Даже как-то неловко… — прошептал он. — Чего? — ласково спросил клавишник. — Да мой подарок… — вздохнул мужчина, — …он не соразмерен с твоим в цене и всё такое… — Глеб позволил себе уныть опять. — А какая разница? Может, именно он мне и был нужен! — Костя положил руки ему на щёки и улыбнулся. — Не печалься! Для меня будет самый желанный подарок — видеть тебя счастливым! Уголки губ Самойлова невольно поднялись. Константин спас ситуацию! Фронтмен принёс маленький пакетик с красивым новогодним пейзажем и отдал его Бекреву, в душе всё ещё чувствуя дискомфорт. — А красивый! — искренне восхитился тот. — Я буду его носить на сумке, как напоминание о тебе! — удивительно, но мужчине действительно понравился подарок. Клавишник разглядывал пейзаж столицы Эстонии. — Я даже жалею, что с вами не поехал туда. Посмотрел бы на это всё вживую… — мечтательно вздохнул он. — Там было много снега, так что ты ничего не упустил. — расслаблено прижался к нему фронтмен. За окном мерцал фейерверк, кто-то запускал петарды, от этого срабатывали сигнализации на машинах, но в новогоднюю ночь никто не обращает на это внимания, особенно Глеб, сидящий в объятьях горячо любимого Кости.Его очень любят кошки
28 декабря 2022 г. в 14:58
Примечания:
Всех с Новым Годом! Вызывает дежавю, я уже, кажется, писал в одной из предыдущих глав что-то подобное.
Ну а меня с финалом первой в жизни масштабной работы!
А, и да, присутствует НЦ момент!
Просыпаться от поцелуев в планы Глеба не входило, но где-то глубоко в душе он этого хотел. Открыл глаза, а к нему ластится Костя. «Доброе утро!». Самойлов улыбнулся и обнял мужчину. Константин, прижав его к себе, снова целовал. В щеку, в ухо, в плечи, в шею — куда вздумается. Глеб смущён, но в этот раз не настолько, чтобы останавливаться. Вернее, даже наоборот, раз уж на то пошло…
— Глебушка… — шепчет игриво Бекрев. Самойлов чувствует его руки на теле, поглаживания и неожиданное тепло, ведь буквально мгновение назад под одеяло проник прохладный утренний воздух. «Отключили отопление что ли?»
— Аушки? — томно интересуется Глеб, незаметно приобнимая клавишника. «Никуда не уйдёшь теперь, Костя!» — легко и даже соблазнительно прошептал Самойлов с улыбкой. Константин заметно вздрогнул. У него в голове творилось много всего. Командующий Глеб, поцелуи и ласки — только малая часть этого. «Да я никуда и не собирался!» — ухмыляется Бекрев, но тем не менее услужливо прекращает как-либо двигаться, будто бы чего-то ждёт, смотря на фронтмена сонным, но заведённым, таким игривым взглядом. Самойлов обнял его за шею. От лёгких, несмелых касаний пальцев Глеба клавишник выгнул шею. Он был готов терпеть, вернее даже наслаждаться этим хоть всю жизнь. Константин заметил, что мужчина открывает в нём новые, более чем приятные ощущения, как будто знает о его теле и «болевых точках» куда больше, чем сам Костя, который такого себе даже не представлял. Бекрев довольно улыбнулся и стал поглаживать тело мужчины. Плечи, грудь, живот — всё это клавишник, как художник, обводил кистями, только в его случае рук. И Глеб начинает чувствовать себя самым прекрасным, любимым, горячим… Или это от того, что Костя нашептывал ему такие комплименты. Из этой битвы соблазнов Самойлов с радостью бы вышел проигравшим, но только не сегодня, или не сейчас. Притянул Бекрева к себе, нагло и грубо, начал целовать, кусать, вымещая страсть на нежной, но привыкшей к любви, шее Кости. В планах «не зайти слишком далеко», но что если этим пренебречь? Кому сейчас нужны эти двое, занятые друг другом после разлуки? «Мм… Глеб…!» — раздалось почти над ухом. Точка невозврата. Отступать нельзя. Сердце трепетало, дыхание сбивалось. Как давно они этого не ощущали? Давно. Очень. Настолько, что Бекрев уже успел тысячу раз соскучиться. Пальцами он начал гладить Глеба по волосам, трогать растрепанные кудри, зарываться в них, невольно откидывая свою голову. Резкий стон вырвался когда Самойлов снова настойчиво начал кусаться. Больно, но Константин только этого и ждал, такого мазохистского экстаза. Зажмурившись, он сжал пальцами попавшиеся под руку волосы Глеба.
— Костя, дурак ты мой, аккуратнее! — манящий и сексуально-строгий шёпот мужчины вогнал клавишника в краску окончательно. Не столько слово «Дурак», сколько «Мой» пробудило в нем ещё больше жажды любви. «Твой дурак, твой…» — Костя про себя уже не просил, а умолял и требовал больше укусов, больше сладкой боли, которая пронзит тело и волной разольется по нему чуть позже. Самойлов мысли читать не умел, но такой взгляд узнает из тысячи. Снова ласки, поцелуи, укусы и стоны.
Кто-то лизнул Глеба в ухо. Нет, это не Бекрев, он сейчас сбивчиво дышит и с чего-то смеётся. А засыпали они точно только вдвоём. Обнюхивание уха и урчание прямо в него прояснило ситуацию. Это кошка. Большая и пушистая.
— Муха! Уйди, пожалуйста… — Глеб махнул в сторону кошки, но та, разыгравшись, кинулась на руку и начала кусать, — Да не обижаю я твоего Костю! Ему нравится! — в попытках спасти свою конечность проговорил Самойлов и посмотрел на клавишника, — Смотри, какой довольный! — заигрывающе посмеялся Глеб.
Константин рассмеялся и взял кошку к себе, обнимая её и Самойлова заодно.
— Не хочешь больше? — фронтмен вновь повернулся к нему и уткнулся носом в шею.
— Давай вечером продолжим? — предложил Бекрев, поглаживая мужчину по животу, поддразнивая, словно вот-вот опустит руку ниже. Его улыбка не давала покоя.
— Да я ж сегодня весь день думать буду об этом! — возмутился Глеб, а потом смущённо улыбнулся: «Дурак!»
— Ничего страшного, зато, может, чего-нибудь интересное придумаешь. — Костя улыбнулся и, как нарочно, подмигнул, намекая на продолжение, которое должно быть куда горячее.
— А если я уже придумал? — Самойлов посмотрел на Костю с вызовом и неожиданно поцеловал шею снова. Константин с удовольствием бы отдался ему и его задумкам, уж слишком они были хороши, чтобы отказываться на пустом месте. Но сейчас была причина.
— Глебыч, у нас сегодня творческий вечер… — Костя чаще задышал и остановил рукой Глеба, или он сам замер от этой информации, — Но мы можем узнать, что ты там напридумывал, когда будем сидеть в гримёрке, как тебе такое, а? — заигрывающий шёпот клавишника заставил фронтмена вздрогнуть. Бекрев смотрел на него так, словно ждал именно такой реакции, он все ещё заигрывал и дразнил Самойлова.
— Костя, боже мой! — Глеб быстро повертел головой в разные стороны, — Ты у меня получишь в этой гримёрке за такие шутки! — теперь заигрывал уже он сам.
— Жду. Очень жду. — смеялся Костя.
Тем не менее утренние ласки пришлось отложить. Виной всему разбушевавшиеся кошки. Если муха ещё кое-как лежала и наблюдала за музыкантами, то Рыжая, наоборот, игнорируя всех и вся носилась по квартире, ловя тени, пылинки или каких-нибудь маленьких мошек. Её цель вечно ускользала, но кошка искала её взглядом и уверенно бежала туда. Рыжая поглядела на Костин синтезатор, умещённый в углу комнаты. Кажется, её невидимая жертва как раз там. Ловко запрыгнула на стул, а потом и на инструмент. Но тут охоте суждено было закончится: под весом животного клавиши издали громкий звук, даже пугающий. Рыжая резко спрыгнула, сопровождая свой страх громким мяуканьем, и по её ещё сильнее, чем обычно, вздыбленной шерсти понятно: больше она к этой шайтан-машине ни на шаг не подойдёт. Муха, поглядев на свою маленькую сожительницу со стороны, поднялась, вылезла из объятий хозяина и, ловко спрыгнув с кровати, подбежала к Рыжей, начала её вылизывать, как будто бы желая успокоить, хотя та уже заинтересовалась чем-то другим, что было на шкафу в коридоре.
— Пора вставать. — подытожил это все Бекрев, вылезая из-под одеяла. На его шее остались небольшие, почти незаметные следы поцелуев, но Косте это даже нравилось, — И нет, — он сразу повернулся на Глеба, который явно хотел что-то сказать, — Я не забыл. Конечно же я приготовлю тебе бутерброды с чаем! — улыбнулся Константин.
— А сюда принесёшь? — спросил Самойлов, пока потягивался в тёплой постели.
— Ну уж нет, иначе ты не встанешь вплоть до вечера! — нотки строгости прозвучали в мягком голосе Бекрева. Да, у них на сегодня много планов, начиная с простых, вроде «покормить котов», заканчивая важным выступлением вдвоём, — А ещё я хотел ёлку нарядить уже! Что тот угол пустует? — Костя посмотрел в противоположную от себя сторону. Туда, где стояли коробки. Пустые. Это место, конечно, очень нравилось котам, но стоит навести небольшой порядок перед праздниками. Клавишник взял инициативу на себя, а Глеб не мог не присоединиться после уговоров.
— Встану, не переживай, куда я от тебя денусь… — мужчина зевнул и приподнялся, — Только давай сначала бутерброды, а потом все остальное? — лениво попросил он, а Костя ласково вздохнул. «Каждый раз одно и то же.»
Кошки и люди накормлены. Пустые миски стоят на полу, а тарелки — в мойке. Глеб довольно поглядывал на все вокруг. Он понял, что уже не переживает насчёт вечера. Наоборот, настроение весьма благодатное, волноваться не о чем. И все-таки был вопрос, который не давал покоя. «А когда у тебя следующий тур?». Однако, ответ на него был один единственный. «Глебка, милый, давай не будем сейчас говорить о плохом.».
Константин действительно прав: лучше даже и не думать о том, что когда-то им снова придётся разойтись. «Хорошо, а когда нет выступлений?» — на это отвечал охотнее. «Прямо сейчас и до десятого января!» — Бекрев говорил с улыбкой.
— Глеб, пошли ёлку ставить? — весело на ухо прошептал Костя, держа мужчину за плечи. Он прижался к нему телом и не планировал отпускать, пока не услышит положительный ответ. Самойлов положил свою руку на его.
— Пошли, пошли. Какой ты настойчивый! — шутливо возмущался Глеб, пытаясь встать. Константин держал его, довольно улыбаясь. Его губы коснулись лба Самойлова, — Ну! Костя! — смущённо проговорил музыкант, выбираясь из плена Бекрева, — Идём уже ёлку собирать, дурачок! — и с бормотанием «Я ж ведь уже согласился!» все-таки встал. Константин сначала промолчал, но выглядел весьма гордым.
— А это чтобы ты сам в итоге мне это предложил!
Глеб хмыкнул понимающе. Да, порой он, может, ведёт себя местами пассивно с Костей, только соглашаясь или возражая, но сам мало что предлагал. Самойлова это заставило задуматься, немного приуныть. Лицо мигом посерьезнело. Костя посмотрел на него сразу же. Он, почти как опытный детектив, мог заметить и понять любое изменение в мимике мужчины. «Не переживай, все хорошо. Ты никому ничего не должен.» — в пару поглаживаний по спине и ласковом взгляде вместил эту фразу. Глеб взял его за руку, молча, но не выпуская. «Спасибо.»
— А куда мы её дели? Ёлку эту. — решился наконец сказать Самойлов, ища взглядом коробки с новогодними декорациями, купленные не так уж давно.
— Все покупки я в шкаф сложил тогда. — с уверенностью заявил Бекрев и, подойдя вместе с Глебом к большому деревянному шкафу в прихожей, открыл одну дверцу свободной рукой. Вот она, коробка, вся в конфетти, гирляндах, снегу и других тематических рисунках, а внутри — детали к пушистой зелёной ёлочке. Рядом была ещё одна, в этот раз поменьше и с прозрачной крышкой, почти как у торта. Тут лежали шары. Клавишник, нехотя отпустив руку Самойлова, достал сначала последнюю и вручил её мужчине.
— Держи, а то вдруг упадут.
И после он достал оставшуюся коробку. Глеб рассматривал украшения. В этом наборе было почти всё: шары, мишура и пара гирлянд, в том числе одна какая-то старая, о которой Самойлов помнил, но понятия не имел, где искать. «Как он её нашёл?». Кое что отсутствует. Заезда или, хотя бы, конус, что обычно крепят на самую верхушку новогоднего дерева.
— Кость, а мы без звезды на макушке будем?
Бекрев обернулся на него.
— У нас есть ты! Ну, или Снейк. — Костя хихикнул.
— Ни я, ни он, наверняка, не будем рады, если нас посадят сверху на ёлку!
Константин рассмеялся, пусть на самом деле всё понял. «Придумаем что-нибудь, не на всех ёлках есть звезды. Это же не голубой огонёк у нас тут!». Он присел на корточки и раскрыл коробки с деталями. Темно-зелёная подставка и четыре ряда веток светлее, каждый меньше предыдущего. Пластиковые иголочки неприятно касались рук, но, на удивление, пахли, как настоящие. Приятно. Самойлов отставил на пол украшения и сел рядом с Костей. Клавишник соединял ряды. По его трясущимся от напряжения рукам было понятно, что занятие это не такое уж и легкое, как могло показаться на первый взгляд. Рыжая мордочка показалась за ветками. Котенок заинтересованно обнюхивал новую вещь и лез Константину под руки.
— Глеб, забери свою копию рыженькую, она мне немного мешает… — попросил сосредоточенный на работе клавишник. Кажется, ему даже не была нужна помощь, поэтому Самойлов только сидел и наблюдал, а теперь ещё и держал кошку на руках. Рыжая кусалась, лизала руки и игралась.
— Пора бы нам придумать ей имя. — произнес Глеб, смотря на то, как к нему приближается, заползая по футболке, рыжая мордочка с белыми щечками и совсем розовым носом. Самойлов увернулся от лапы любопытной кошки и аккуратно снял животное с себя, начал гладить.
— Мм…например? — Бекрев отстранился от ёлки и повернулся в сторону Глеба, после чего сразу улыбнулся, — Не могу, вы с ней такие милые! — промурлыкал Костя, любуясь котёнком и Самойловым.
— У меня идей нет особо. — признался Глеб, улыбнувшись, — А как ты Мухе имя придумал?
Константин задумался ненадолго.
— По моему, его даже не я придумал. — ответил он, задумчиво поправляя очки, — Кошка, хм, кошка-а-а… — мужчина рассуждал над именем вслух серьёзно. «Кошка-картошка, кошка-сапожка, кошка-матрёшка, кошка…» — тысячи подобных глупостей помогали придумать что-то подходящее, — Кошка-ложка! — размышления натолкнули на выкрик, словно «Эврика!».
— Ты хочешь назвать её Ложкой? — Глеб очень удивился, ожидавший чего угодно, начиная с банального «Мурка», заканчивая ещё чем-то подобным. «Но никак не Ложка!» — Самойлов посмеялся.
— А почему бы и нет? Креативно, забавно, не как у всех!
Наблюдая за тем, как Бекрев с шутливым упорством доказывает, насколько придуманная им кличка идеально подходит кошке, Самойлов вдруг начал сомневаться в существовании такой радости наяву. «Тут и дураку понятно, что я не сплю!» — стыдно говорить такое самому себе. То счастье, которого Глеб ждал, наконец-то пришло. «Но с другой стороны ничего не изменилось…». Самойлов прищурился и отвел взгляд, чтобы справиться с позором от такого рассуждения. Уже не раз ему приходится повторять «Почему ты всё еще не рад?» своему внутреннему эго. Что ж, ответ, как мужчина сам знал, ждет на страницах медицинской книжки. Будь ты рок-звездой или взаимно влюбленным, даже если всё и сразу, счастья пока что не будет.
— Ёлка готова! Давай украшать?
Костя так горд, что встал. Его глаза сияли, а голос подобен торжественной мелодии. Ради сохранения всего этого, лишь бы тут не появилось беспокойство, Глеб поставил Рыжую на пол и поднялся, взяв коробку с ёлочными игрушками. Всё тело как-то всё хотело замереть, и руки, чувствовалось, физически опускались. Что-то упало на пол с противным грохотом. Что-то разбилось. Что-то треснуло. Что-то катится. Но Самойлов смотрел в одну точку, всё ещё думал, хотя мог бы прекратить. «Может, это разбился я?». Ноги на месте, руки беспомощно опущены. Вокруг шары и осколки от них. «Блять.». Ложка с интересом играла с одним из них. Муха пришла посмотреть, испугавшись или заинтересовавшись звуком. «Что это было?». Глеб медленно поднимает голову на Костю. Что было в самойловском взгляде, сам он не знал, но Бекрев вместо того, чтобы броситься сразу собирать уроненное, смотрел на него в ответ, и пусть его взгляд изначально был недовольным, даже разозлившимся, но сразу же стал обеспокоенным, недоумевающим и…сочувствующим? Клавишник подошёл ближе.
— Глеб, ты чего?
«Действительно, чего это я? Всё ж замечательно!» — нет, не сарказм. Истина. Всё хорошо. «Настолько хорошо, что мне плохо.». Костя обнял его. Нежно. Сердце защемило, оно опять плавится или тает, кому как удобнее. Глеб прижался. Говорить нечего, во всяком случае так думал он сам. Сейчас они вместе смотрят на украшения и то, что от них осталось. Молчание походило на траурное. Бекрев его нарушал ласковым, уверенным шёпотом. «Глеб… Я с тобой.».Самойлов опустил голову ему на грудь, как на подушку. Стук сердца, его голос, внезапные прикосновения к волосам и голове. Константин как будто извинялся за все происходящее.
— Давай уберём это всё? — проговорил клавишник Глебу на ухо через некоторое время, коснувшись лбом его головы. Мужчина подбадривающе гладил Самойлова по плечам. «Ну, Костя, не надо со мной нянчиться…» — невольно улыбнулся и уткнулся в футболку Бекрева. Что бы он без него делал?
— Давай… — неловко произнёс фронтмен, хотя ему совершенно не хотелось разрывать объятья, да и этот небольшой беспорядок, вроде, никому не мешает. Однако он сам первый наклонился, чтобы убрать уцелевшие игрушки. Их оказалось не так уж и много, да и те, что повреждены, подлежат восстановлению или дефекты незаметны, если смотреть издалека, как обычно делают с ёлкой. Только вот были такие, которые повредились довольно сильно или даже разбились.
Например, этот: белый, покрытый красными блестками, сделан из материала, который похож на стекло и пластик одновременно. Осколки от него Глеб не хотел убирать руками, а Константин, подхватив инициативу, был уже тут как тут с веником и совком. Эта красота досталась ему, а Самойлов продолжил искать целые. На удивление, их хватило, чтобы почти заполнить коробку так, будто никакие другие и не разбивались вовсе. «На ещё один!» — раздался рядом голос Кости. Глеб обернулся. На него смотрел Бекрев чуть сверху и протягивал шарик белого цвета с красными полосками, как праздничный леденец.
— Спасибо. — он всё ещё говорил тихо и кротко. Вся эта эпопея с ёлочными игрушками не давала ему покоя и даже заставила стыдиться своих подобных выходок. Но это как-то забывалось, когда Самойлов видел улыбающегося Константина рядом. «Это все» такое мрачное, пустое, даже пугающее, а «он» — лучик света, пусть даже сам часто отрицал это. Глеб забрал у Бекрева шар, но клавишник взял его за руку и накрыл сверху своей ладонью
— Глебушка, — его тон оставался нежным, но приобрёл серьёзность и какую-то строгость, — если ты себя плохо чувствуешь, — Костя взглянул фронтмену прямо в глаза и сам покраснел, восхищаясь их ярким, чистым, кристальным голубым цветом, — мы можем перенести наше выступление, творческий вечер, на завтра или позднее, я обо всем позабочусь! — мужчина продолжал беспокойно глядеть на Глеба, — И особенно о тебе! — добавил сразу же, переплетая, насколько это возможно, пальцы Самойлова со своими. Глеб слушал Костю и, на самом деле, очень хотел заплакать. Забота льстила, пускай он и понимал, что она абсолютно нормальна и ожидаема после случившегося, да и в принципе для Бекрева.
— Не надо ничего переносить, Костя. — произнёс Самойлов, чувствуя, что его глаза совсем немного слезятся. Несмотря на это, говорил он уверенно. К фразе явно планировалось продолжение, однако Глеб замолк и отвёл взгляд. К ним подбежала Ложка и принюхалась, а потом положила свою лапу поверх руки клавишника.
— А почему именно Ложка? — Глеб перевёл тему. Внутри боролись два чувства: «Я не хочу обременять Костю» и «Мне нравится его забота». Каждое из них могло пересилить в абсолютно любой момент, порождая за собой новые эмоции и переживания, восхищение или грусть.
— Так я же говорил: прикольно звучит! Кошка-ложка! — он улыбнулся в ответ. Собранные шарики сами себя не развесят, Бекрев поднялся первым и оглядел пол. «Чистота и порядок!». На глаза попался все ещё сидящий Самойлов. Он поднял голову на клавишника и ожидающе смотрел. «Порой я тебя не понимаю, Глеб!» — Константин побеждённо вздохнул и уже собрался наклониться, чтобы поднять Глеба. «А, может, ему опять грустно!». Но, к счастью, делать этого не пришлось: фронтмен сам встал и заодно захватил с собой коробку шариков.
Елка постепенно приобретает сказочный вид. Шары, гирлянды и мишура. Пока Глеб разбирался со вторым, распределяя украшение по веткам, по задумке оно как будто небрежно лежало на них, Костя развешивал оставшиеся шары на ветви, располагавшиеся выше, до них Самойлов достать не смог. Глеб отошел и оглядел результат, посматривая на Бекрева. Давно он так основательно не готовился с кем-то к Новому Году. В последний раз наряженную ёлку Глеб видел чуть ли не в детстве, лет сорок назад. Наряжал еще так же давно. Необъяснимая тоска, грусть и ностальгия сжали грудь в тиски. Самойлов выдохнул и поглядел на зеленую пластмассовую подставку, корни искусственной ели. Скоро рядом с ними будут, как мужчина вдруг предположил, стоять подарки. Обычно до них ему не было дела, но сейчас все в мгновение ока поменялось.
— Слушай, Кость! — Глеб позвал закончившего наряжать дерево и любовавшегося вместе результатом Константина. «Да?» — спросил тот учтиво и повернулся. В его взгляде читалась радость за проделанную работу. А получилось ведь и правда красиво!
— А ты случаем не находил там же, где и все эти новогодние побрякушки лежали, коробку с бумажными кульками?
Бекрев задумался. Его лицо неожиданно помрачнело, взгляд пусто уставился в пол, как будто тот, кто управлял телом, ушел искать в подсознании воспоминания об этой загадочной коробке, если таковые присутствовали.
— Я видел там несколько коробок. — вскоре Костя пожал плечами. — Если хочешь, можем глянуть. — клавишник метнул взгляд в сторону шкафа. — Кстати, что там, в коробке этой? Новогодний коньяк тринадцатилетней выдержки? — уголки губ мужчины задорно приподнялись.
— Нет, там, — Самойлов запнулся, — там еще украшения. — он, волнуясь, погладил свои кудри, убирая их с шеи, — Достань, пожалуйста.
— Хорошо!
Глеб прошел к шкафу, откуда они доставали раннее украшения. В нем, на полке высоко вверху, стояли разные коробки без крышек, о содержимом половины которых Самойлов уже и забыл. Константин, слегка приподнявшись на носочки, старался заглянуть в каждую из них, изучить наполнение и найти ту заветную. Через минуту пара обыкновенных картонных коробок из-под обуви уже стояла на полу рядом со шкафом. В них ничего интересного: старая или неподходящая по сезону обувь. Вообще не то, что Глеб искал. Ботинки, безусловно, красивые, о непригодности некоторых мужчина даже пожалел, но сейчас его «роцкерские» сапоги стояли в коридоре и замены не требовали, что радовало. На очереди другая коробка из-под какой-то мебели: тумбочки, которой у Глеба в этой квартире даже и нет. На Костин вопрос о появлении такой коробки Самойлов пожал плечами. Она оказалась пустой. Раньше в ней наверняка что-то было, не просто же так Глеб собирает коробки, но сейчас ничего. Костя легко откинул её в сторону и полез за следующей.
— У тебя есть электрочайник? — риторический вопрос от Бекрева, прозвучавший в тишине, удивил Глеба. Кажется, это опять одна из тех коробок неизвестного происхождения. Она вся запылилась, рисунок логотипа какой-то фирмы по производству бытовой техники уже выцвел, края заметно помялись. Внутри лежало что-то, обмотанное бумагой для сохранности. Коробок больше не было.
— Кажется, нашел…
Константин внезапно чихнул, как только собрался поставить находку на пол.
— Будь здоров! — Самойлов сразу же подхватил. Сломать те раритетные украшения было бы уже слишком. Их и так всего два.
— Ну и пыльно тут! — виновато улыбнулся Костя. — Давай, — шмыгнул носом он, — показывай, что у тебя за украшения тут лежат. — Бекрев аккуратно положил свои руки на бортики коробки, словно это плечи дорогого человека, и с интересом оглядывал содержимое: пожелтевшая со временем бумага скрывала статуэтки. Не фарфор или стекло: они абсолютно легкие, имеют очень мягкие детали. Самойлов взял один из кульков и бережно развернул бумагу. Показалось румяное кукольное лицо молодой девушки в белой шубе и шапке из папье-маше. Глеб провел рукой по фигурке, материал одежды шуршал под пальцами мужчины. «Вот она, Снегурочка-дурочка…». Самойлов с грустью улыбнулся, и поднял взгляд на Костю, он более радостно осматривал Деда Мороза. Столько воспоминаний на одну тему, но таких разных.
— У меня были похожие. — прокомментировал Константин, а глазами что-то искал, заглядывал в коробку и просто осматривался вокруг, но поиски оказались тщетными, — Вроде бы, у таких еще мешок в руке должен находиться. — На такое наивное, невинное замечание Глеб умиленно и еще печальнее усмехнулся.
— Должен! — кротко кивнул мужчина, — Но мы с Вадиком тогда посчитали, что без него будет лучше! — в каждой шутке есть доля правды. «Даже несмотря на воспоминания о тех конфетах, что в мешок складывали?». Тема, ради которой затевались все эти поиски игрушек, пришла к музыкантам намного раньше ожидаемого. Самойлов нерешительно начал говорить, ловя Костин взгляд, как кошка мышку.
— Костя, а попробуй, ну, обмануть время и остаться таким, какой ты есть сейчас, навсегда.
Клавишник сочувственно смотрел на него. В его голове было несколько тысяч гигабайтов слов, которые сейчас можно было излить Глебу в качестве поддержки, но они все застряли в горле. Очень не вовремя.
— Я понимаю, что это невозможно, но… — Бекрев отставил фигурку Мороза в сторону и протянул мужчине руку. Самойлов покорно положил свою ладонь на его, и чувствовал, как Константин медленно подносит её к своим губам, — я просто не хочу терять еще и тебя, понимаешь? — Глеб спрятал взгляд, он ощутил поцелуи, такие воздушные, трепетные и ласковые.
— Не волнуйся, не потеряешь. — улыбчиво говорил Бекрев. Его пальцы поглаживали ладонь музыканта, стараясь успокоить. — Ради тебя могу и время обыграть, всего пара пустяков. — добрая усмешка соскочила с губ клавишника. Сейчас, рядом с Глебом, ему и правда думалось: нет ничего невозможного. Хороший позитивный настрой быстро распространяется, как считал Бекрев, на всех вокруг. Самойлов, такой хорошенький, лучший, его Костя любит больше, чем пианино, — не исключение. Бекрев вновь прильнул губами к его руке.
— Костя, блин, — заулыбался смущенно Глеб, — такую философскую тему убил своей романтикой! — тихо рассмеялся. Объятья не заставили себя долго ждать.
Время летело незаметно за простыми беседами и насущными делами. Маленькая стрелка часов указала на шестерку. По всей квартире разлился звук будильника на костином телефоне: стандартное пение птиц с умиротворяющей музыкой на фоне. Заиграй такое утром, как иногда было, Бекрев бы возненавидел и щебетание, и мелодию. Константин подскочил с кухонного стула, чем вызвал недоумение играющего с кошками Самойлова, сидящего напротив. «Мартовский заяц, вечно следит за временем и считает, что куда-то опаздывает…» — пробубнил он задумчиво, гладя по пузу Ложку, что мирно устроилась на его коленях. — «Костя, ты ли это?» — Глеб отстраненно ухмыльнулся и продолжил наблюдать за кошкой. Она засыпала и урчала, прикрывала глаза, всем видом показывала свое доверие. Рыжая шерстка так и осталась кудрявой, и Самойлов понимал, с чего вдруг Костя говорил о схожести. На белом кошачьем животике виднелись светлые рыжие полоски, которых раньше Глеб не замечал. «Милый котенок. Кошечка, точнее.» Рядом раздалось заинтересованное «Мря». Муха запрыгнула на тумбочку, где хранились крупы, мука, и спустилась на коленки мужчины, после чего сразу же пробралась к Ложке, чтобы вылизать. Ее мало волновало, чем занята подруга, всякий раз кошка лезла к ней и вылизывала. Видимо, пыталась сгладить шерсть, которая всегда выглядела неряшливо и запутанно. Рыжая встала, как только Муха подошла к ней и была готова немного подождать. Кошка старательно вылизывала другой голову и уши. Самойлов убрал руки и беспомощно сидел, озираясь по сторонам. «А зачем Костя поставил будильник на такое время?»
— — Здрасьте приехали, Глеб! Ты почему не идешь одеваться?.. — возмущающийся Бекрев показался в дверном проеме, но его лицо сразу украсила улыбка, — Божечки…
Константин подошел к Глебу, попавшему в ловушку кошек, и приобнял за шею.
— Это они надолго! — вздохнул мужчина, — Милые дамы, — он обратился к питомцам, — позвольте мне украсть у вас Глеб-Рудольфча на время нашего с ним Творческого вечера? — Бекрев поднял кошек под животы и опустил на пол рядом, — Благодарю!
Глеб хотел уже спокойно выдохнуть, но его словно током ударило от упоминания Вечера. Он уже сегодня! Спустя долгое время он дождался возможности сыграть акустику вдвоем: Глеб и Костя. И зрители, куда же без них.
— Глебушка, пошли собираться. — руки нежно обвились вокруг шеи, нежный поцелуй в щеку обратил на себя внимание щекоткой от Костиной щетины.
— А я уже и забыл… — виновато улыбнулся Самойлов и встал.
— Не наступи на кошек! — предупредил его Бекрев.
Когда это было в последний раз? Давно, достаточно, чтобы забыть. Но сейчас Глеб сидит опять перед чистым, ничем не заляпанным зеркалом с черной помадой в руке и шляпой на голове. Кофта с «пальцами» — удобная, практичная вещь, чтобы не мучаться с вечно длинными рукавами черных рубашек. Конечно, его нынешний образ вряд ли сравнится с чем-то из прошлого, но поэтому он особенно уникален. Можно даже не расчесываться — все выглядит так, как должно. Самойлов сосредоточенно глядел в зеркало и дрожащей рукой наносил помаду на губы. Обычно это делали гримеры, но сейчас Глеб смотрел на то, как постепенно окрашивается его рот. Что-то в этом есть, будоражащее и ностальгичное. Как будто прошлое все-таки можно вернуть. Этим чудесным вечером оно действительно должно вернуться почти на 10 лет назад.
— Гле-е-еб! — позади в отражении показался Константин в полурасстегнутой рубашке.
— Ась? — медленно переводя взгляд со своих губ на Бекрева, отвечал мужчина.
— Помнишь мои утренние шутки? — Костя подходил с заигрывающей улыбкой, — Ты еще говорил, что я за них «получу»…
События прошедшего утра восстановились в памяти быстро: костины заигрывания, поцелуи. Ну как такое забыть? «Конечно, получишь!». Самойлов протяжно выдохнул и отодвинулся от зеркала. Бекрев уже совсем рядом, стоит, облокотившись рукой на стол и слегка нагнувшись, чтобы быть почти на уровне с Глебом, который поднялся с кресла. Он смотрел на Костю снизу все равно.
— Ты бы хоть галстук надел! — усмехается Самойлов, останавливая взгляд на видневшейся из-под белой рубашки груди. «Мне сейчас было бы куда проще!». Музыкант хозяйски положил свою ладонь на руку Константина и легкими поглаживаниями приглашал его быть ближе к себе. Костина покорность снова проявила себя: клавишник любвеобильно прижался и сразу же почувствовал объятья достаточно крепкой руки Глеба, что до этого соблазнительно легкими касаниями прошлась вниз по пальцам. Бекрев, в надежде успокоить игривое сердце, приподнял голову партнера и, как только он заглянул в космически-голубые глаза мужчины, томно поцеловал, приобнимая в ответ. Легкий румянец вспыхнул на щеках, когда Самойлов начал настойчиво кусать губы Константина. Он отвлекал. Отвлекал от своих рук, приближающихся к вставшему под облегающими брюками члену, от их чувственных медленных поглаживаний, которые постепенно превращались в массирующие движения. Бекрев отстранился, часто дышал. Член стал тверже, сильнее упирался в прилегающие штаны. Тихое, совсем неслышное даже Глебу, постанывание сорвалось с губ Кости, но оно сразу же было дополнено целой серией сладострастных стонов, ведь Самойлов совершенно не планировал жалеть изнемождённого и млеющего клавишника настойчивыми пылкими поцелуями, снова срывающимися в бодрящие соблазнительные укусы, и приятными до дрожи засосами. Бекрев тает от этих болезненных ласк. Прерывая мазохистский кайф, и слегка разозлив Константина, Самойлов остановился. Костя смотрел на него, во взгляде играло что-то между «И это всё?» и «Ты меня так оставишь?». Его пальцы медленно зарывались в волосы, расслабляющими, заигрывающими движениями гладили голову Глеба, не давая ему отстраниться сильнее и уйти куда-то. А мужчина и не собирался отдаляться, он втянул Бекрева в долгожданный поцелуй, пускай сейчас они все такие.
— Идём! — шепнул Самойлов в перерыве, вызвав у Кости умиленный смешок. Клавишник абсолютно не спорил и, продолжая целовать, поддавался манящему его за собой музыканту. Они шли к дивану — самому обычному, хоть и присутствующему не во всех гримерках, что удивляло и раздражало одновременно. А Глеб будто бы танцевал с Константином, кружился по комнате, целуя его или отстраняясь ненадолго.
— Аккуратнее… — выдохнул Бекрев, прижимая Самойлова, что даже не смотрел под ноги.
— Я всё вижу, Костя. — Глеб вновь прильнул к его губам и посчитал, что рубашка Кости сейчас только мешает в нынешнем виде. Пуговица за пуговицей, мужчина старался как можно быстрее расстегнуть ее до конца. Обнимать полуобнаженное тело клавишника намного приятнее, легкие вздрагивания от прикосновений только больше заводили обоих: раскрепощенного Константина и забывшегося Самойлова.
Бекрев после очередного дурманящего поцелуя почувствовал мягкое, бархатное диванное покрытие под спиной. Наконец-то он лег, и можно насладиться Глебом полностью, отдаться ему, потерять счет времени.
— Кость, мне кажется, я с тобой с ума сойду. — ухмыляясь, шепчет, обжигая шею дыханием и возбуждая тело поглаживаниями вниз, Самойлов.
— Сходи! — просит Бекрев, обнимая его за шею, — Я тоже сойду тогда!
Снова поцелуй, серия поцелуев. Страстные, пылкие, так и провоцирующие на нечто большее. Терпеть прикосновения губ к шее Костя мог меньше всего: тело начало сводить, стоны громче и громче, всё вокруг уже не имело значения. У Глеба явно были планы, но он по-своему наслаждался Константином, уже откровенно кусая его и снимая мешающие вставшему члену брюки. Шаги за дверью, гул пришедших на концерт зрителей за стеной и прочие звуки — все они заглушались возбужденными стонами.
— Костенька, милый, давай потише… — томно просит Самойлов, глядя на Бекрева и тяжело дыша. Его руки властно держат бедра клавишника.
— Ну не могу уже! — с похотливой улыбкой и абсолютно таким же взглядом признается Костя и сладко стонет, когда Глеб с особой, свойственной только ему, дерзкой нежностью, вошел.
— Не всё ты, Костя, оказывается, можешь! — будоражащая надменность в голосе музыканта уже сводила Константина с ума, а поднимающаяся скорость его движений только увеличивала эффект вдвое, а то и втрое. Пальцы сжимали готический пиджак Глеба. Самойлов, незаметно для наслаждающегося Константина, взял его напряженный член, обхватил рукой. Тело Бекрева сводило от долгожданных ласк и не менее желанного секса. Все кажущиеся бесконечными гастроли его утомляли, даже мысли о них отдавались болью в ногах от поездок в поезде и вечной спешки. Только сейчас с Глебом томное «Быстрее!» не вызвало тревоги: спешить некуда, просто сам Константин желал более резких и частых действий в свою сторону.
И он их получил. Самойлов двигался дерзко, сжимал член в руке, но сам при этом нежно, расслаблено стонал. На бедрах Бекрева оставались следы от пальцев. Ничего не стоило сейчас просто взять и довести Константина до оргазма, слушая томные манерные стоны. Но Глеб вдруг стал плавно двигаться, становясь чувственнее, будто бы задевая самые чувствительные внутренние эрогенные зоны. Костя прищурился, его очки сползли к кончику носа. Румянец на щеках дополнял разнеженный похотливый образ. Из приоткрытого рта слышались обрывки фраз, имя, ставшее значимым еще давно, и, конечно, стоны. Громкие, страстные, срывающиеся на восклицания. Костя уже не мог держаться, все его тело, от сосков до кончиков пальцев, напряглось в готовности кончить, излиться в проворную руку музыканта, отдаться кайфу полностью и потом на пару секунд пожалеть, что все закончилось. Глеб сам не хотел останавливаться, он медленными но резкими движениями, уже с дрожью в теле, входил и выходил. Стало так жарко.
Страстное, неожиданное, быстрое движение вперед. Самойлов грубо прижался к Константину сам и отрывисто простонал, опускаясь на него, но так и не прекращая трогать, ласкать член клавишника. Это уже не нужно. Бекрев выгнулся и, прижимаясь к мужчине, сладко-сладко, нежно простонал. Сердце билось часто, вот-вот готовое выпрыгнуть из груди.
— Глебушка… — Костя наконец жадно целует, желая насытиться полностью.
— Костенька, ну всё, всё… — Глеб тяжело дышит и улыбается, поглаживает Бекрева.
Время на часах в гримерке говорило об одном: они задержались. Пускай и ненадолго, потратили несколько минут, чтобы привести себя в порядок. Константин прямо перед выходом глянул в зеркало: губы окрасились черной помадой, на шее такие же, местами смазанные, «автографы» Глеба и красные засосы. «Глеб, постой!» — окликнул собравшегося выходить Самойлова. «Чего?» — спросил он и обернулся. Бекрев подошел ближе, ловя на себе ожидающий и смущенный взгляд Глеба. Клавишник ласковыми движениями погладил его по щеке и коснулся пальцами губ. Большим он провел по контуру.
— У тебя тут помада смазалась! — улыбнулся он. В выражении лица Самойлова виднелось только одно: «Дурак ты, Костя!», щеки покрылись румянцем.
— Ну спасибо… — вздохнул он, уголки губ приподнялись, — Я пошел! — оповестил мужчина, обернувшись к выходу.
— Да, иди, я тебя догоню. — Константин кивнул и посмотрел в зеркало.
Многочисленные следы на шее выделялись весьма отчетливо. Костя не предпринял попытки их закрасить. На столе лежала открытая помада Глеба. Она испачкала светлую деревянную поверхность. Колпачок, очевидно, куда-то укатился: Бекрев, подняв помаду, не обнаружил его нигде рядом. Клавишник поднес ее к черным следам губ на своей шее и аккуратными движениями обводил их. Маслянистая текстура косметики необычно чувствовалась на коже. Константин слегка покраснел — в его мысли ворвался Глеб, которого он видел всего пятнадцать минут назад. «Он целовал почти так же!». Бекрев замер, приблизился к зеркалу, отклоняя голову. Были бы это обычные следы, нанесенные по трафарету или гримерами, кстати, где они, от руки, Костя не придал бы значения их форме, яркости следов, что различалась в зависимости от силы. Самые страстные сопровождались укусами, цвет помады у них темнее, насыщеннее. На мгновение клавишник пожалел, что убрал помаду с уголков губ Глеба. «У нас тогда был бы парный грим!».
Пока Бекрев наносил последние штрихи в своей неожиданный образ, Глеб под гул аплодисментов медленно, вальяжно шел по сцене. В центре стоял обыкновенный черный стул со спинкой, какие можно встретить в актовых залах. Перед ним микрофон. Рядом столик с бутылкой воды и, к удивлению Самойлова, виски. «Вот значит как,» — ухмыльнулся Глеб, — «доверишь Косте организацию Вечера, а он тебя напоить попытается!». Стул Бекрева не отличался. Перед ним стоял местный синтезатор. Или Костя купил себе новый? Музыкант не припоминал, чтобы у мужчины был такой инструмент раннее. Глеб получил свою акустическую гитару от вовремя подскочившего к нему техника Володи и сел на стул. Поёрзал и, устремив взгляд на публику, произнёс заветное: «Здравствуйте, привет всем!». Люди тут же захлопали, и в одобрительных возгласах Самойлов слышал свое имя. Он, привстав, задумчиво разлил воду по стаканам и уселся обратно. Гитара в руках и ожидающая толпа в замкнутом полутемном концертном зале. Глеб вспомнил сон. Тоже творческий вечер, даже сцена похожая. В стаканах вода. Сейчас можно чего-то покрепче.
— Она спросила поутру…!
Самойлова накрыло волной одобрительных аплодисментов и свистов.
— Как сочиняю, как пою…
Играть непривычно. Руки слушались, но, казалось, что вот-вот сорвутся или язык заплетётся, подражая бегающим по грифу гитары пальцам. В зале под музыку люди выпивали и подпевали, а некоторые, в основном это были компании друзей, обсуждали неожиданное возвращение ставшего даже легендарным в кругах фанов дуэта. «С чего это такой формат вернули? Надолго ли? Будут ли еще такие концерты?». Популярным в зале среди тех, кто заметил синтезатор, а это все непьющие, вопросом оказался ожидаемый. «Где Костя?». Глеб всегда удивлялся и умилялся тому, как поклонники переживают за артистов и сразу подмечают, кого нет на сцене, кто будет вместо него и так далее, шутят о причинах отсутствия. На самом деле вопрос отсутствия Бекрева на сцене волновал ближе к концу первой песни. «Он уже скоро должен выйти.». Самойлов боковым зрением глянул в сторону выхода на сцену, за кулисы. Там стояли техники, оператор и другой персонал, Глеб точно не смог бы назвать каждого хотя бы потому, что видит некоторых из них впервые. Константин выходил на сцену по приглашению. Вот об этом-то Глеб и забыл! Но как клавишник должен услышать, если даже не стоит за занавесом?
Песня кончилась. Первая. Она далась удивительно просто.
— А сейчас… — Самойлов на всякий случай еще раз глянул за сцену. Все те же лица. — На сцену приглашается… — он растягивал приглашение специально, чтобы точно быть услышанным, — Константин Бекрев! — Глеб незаметно привстал и с беспокойным надрывом в голосе крикнул в сторону, куда раньше смотрел. Но там все ещё никого. «Что такое?» — Самойлов взволнованно осматривал зал. И если с теми, кто сидит у бара и даже не смотрит на сцену, ему было все понятно, то улыбающиеся или изо всех сил старавшиеся скрыть улыбку и сделать пускай не серьезное, для концерта это не совсем подходит, но хотя бы не смеющееся просто так выражение лица люди из первых нескольких рядов танцевального партера вызвали панику. «Да не смейтесь вы! Он сейчас придет!».
— Всё это время у нас с вами были коллективные галлюцинации! — усмехнулся в микрофон Глеб, чтобы разрядить обстановку. Некоторые зрители с подозрительной улыбкой и хитростью во взгляде смотрели ему за спину.
Смотреть было на что. Позади стоял виновник самойловских переживаний. Он жестом просил зрителей вести себя тихо и не смотреть на него, но грим в виде поцелуев на шее невольно привлекал к себе внимание всех. Костина рука легла на плечо мужчины: Бекрев хотел поиграть в ниндзя ещё некоторое время, но его остановило осознание того, что Глеб по-настоящему расстроен, а огорчить его и поссориться под самый Новый год Константин не желал. Сердце пропускало несколько ударов, бросало в холод, когда клавишник только лишь вспоминал об их конфликтах. Самойлов не так страшен в гневе, чтобы Костя его боялся. Пугало Бекрева осознание, что такими темпами можно потерять Глеба как такового. Он заметил странную деталь за почти пятнадцать лет их дружбы: Самойлова надо приручать. Если когда-то Глеб и был наивным парнем, с удовольствием или как-либо ещё без негатива встречал новых людей, то со временем пришло нечто, из-за которого подпускать к себе кого-либо он совершенно не хотел. Результат это ли жизненных обстоятельств или внутренних переживаний Самойлова, совершенно не зависящих от происходящего вокруг, знает наверняка только сам музыкант и соответствующие люди, уж точно разбирающиеся в этом. А вот одно Костя знал наверняка: если Глеб ему доверился настолько, насколько это есть сейчас, то клавишник обязан сохранить это, насколько может сам. Необдуманный поступок нельзя предугадать, пускай он тоже служит причиной обид, но подобными розыгрышами, как и, в прочем, всем тем, что Константин в силах контролировать, разбрасываться не стоит. Бекрев из стольких тысяч кусочков склеил сердце Самойлова, даже когда сам и разбивал, что в очередной раз боялся вновь все разрушить. Мало ли, на сколько оно распадется в этот раз, а то и вовсе превратиться в пыль. И неизвестно, что тогда будет. Костя обнял Глеба за шею и прильнул к ней сам.
— Я тут, не переживай… — извиняющийся шепот клавишника вызвал мурашки. Музыкант вздрогнул. — Прости, что напугал.
В этот раз, кажется, уже Константин воспринял всё слишком близко к сердцу. Он остановился и виновато склонил голову, продолжая объятья. Никто из зрителей не слышал, что говорил Бекрев, они радостно хлопали его присутствию и нежностям к Самойлову.
Глеб же ощущал всё наоборот. Для него не существовало никаких других звуков, кроме голоса клавишника. Мужчина даже не хотел его винить ни в чем. Виноват или не виноват — сейчас неважно, не такое это и серьезное дело, чтобы устраивать сцены. Да и главное, что Костя просто рядом. Кудри Самойлова щекотали ему щёку.
— Да ты чего, все в порядке! — произнёс мужчина ободрительным шепотом и нежно положил руку, выпустив из неё гитару, на голову клавишника. Его короткие, но заметные черные волосы ощущались мягким новым ковром или только подстриженным газоном. Только вот Самойлов найдет и лично разберется с каждым, кто будет вытирать о него ноги. Глеб легонько гладит Бекрева по голове. — Ты ж ведь пришел! — усмехнулся, намекая: «не пришел бы, я б обиделся!». Костя давно не зависит от мнения других, но Глеб — это не «другие». И именно поэтому он сразу же выпрямился…нет, не сразу. Легкий мимолетный поцелуй в шею для Самойлов.
— Я тебя люблю!
Теперь он спокойно отошел и с улыбкой глянул в зал. Концерты с Глебом всегда были необычно атмосферны для Кости. Все таки он скучал и глубоко в душе хотел побыть в центре внимания, а не где-то за занавесом хотя бы ненадолго. Константин сел на свое место и осмотрел синтезатор, провел пальцами по клавишам и умиротворенно вздохнул. Далее он отрегулировал микрофон под свой рост и улыбнулся снова. Положил руки на колени, выжидающе глянул на Самойлова. Тот незаметно кивнул.
— Так, — начал Бекрев, осматривая зрительный зал, — если кто-то здесь впервые, объясняю: записки с вопросами передавайте вот этому человечку! — клавишник указал на одного из техников, стоящего у сцены слева. — Или он сам будет собирать, не знаю. — мужчина шутливо пожал плечами. Люди начали перешептываться с просьбами одолжить у рядом стоящих бумагу и ручку, а кто-то уже активно строчил свой вопрос.
— Но только не заявки на песни! — добавил от себя Глеб, приблизившись к микрофону.
Оба давно не говорили этих фраз. Костя пробовал слова на вкус, еще долго проговаривал их в уме, только двигая губами в задумчивости, пока мужчина рядом играл новую, а потом подключился к нему, подыгрывал на клавишах. Самойлов с неверием глядел в пустоту. Осознание — запоздалый гость, что никогда не приходит в назначенное время, даже если очень нужно. Оно может настичь в самый веселый момент жизни и заставить разрыдаться, или же избавить от грусти внезапным проявлением мыслей о радостном событии. Глеб, наверное, только через пару дней и ночей после Творческого Вечера, налетит на клавишника с восхищениями о том, что это было.
Обычно, как Бекрев помнил, ему всегда приходилось отыгрывать как минимум три или даже четыре песни после объявления о записках, чтобы набралось достаточно для перерыва на ответы. Сейчас же, очевидно, люди за более чем десяток лет напридумывали новых вопросов, бумажек накопилось много. Их только успевали собирать, как сразу появлялись новые.
— В зал точно никто не пронес генератор вопросов? Может, на телефоне у кого открыт? — глядя на уставшего помощника, пошутил Константин, когда закончил играть. — Надеюсь, там не куча заказов?
Самойлов улыбчиво наблюдал за этим всем: как техник передает мужчине записку, как сам клавишник разбирает стопку бумажек и укладывает её на кнопки инструмента.
— Что, начнём? — с нетерпением спросил Самойлов.
— Давай! — Костя легко пожал плечами. «Почему бы и нет?»
Ответы на записки — своего рода игра, пускай ею и не объявлялась, где нужно вытащить листок, и никогда не угадаешь, что тебе попадётся. Почти как сны. Бекрев взял один листок и прочитал.
— «Костя, классный грим!» и подмигивающий смайлик! — улыбнулся он. — Спасибо!
— Вечер только начался, а ты уже сам себе записки пишешь! — возмущался Глеб, шутил.
Константин указал на него пальцем.
— Провокация! Надо же! С кем связался! — игриво отчитывал. — Нет, на самом деле правда приятно прочитать было! — клавишник повернулся к партнеру, — А ты мне, вообще-то, помогал его делать! Так что не надо тут!
Самойлов покраснел и посмеялся. Он был счастлив, что почти все присутствующие в этом здании ещё давно считают подобное шутками. «Иначе бы скандалов было не избежать!».
— Окей, следующее… — продолжил Костя и стал разглядывать записки. — О! Глебка, а вот это тебе! — оповестил он довольно, — «Очень нравится ваша музыка, Глеб! Люблю ваше творчество!»
Глеб посмотрел на него.
— Костя, ты зачитай что-нибудь от зрителей уже! — несмотря ни на что, Костя заметил радость от приятных фанатских слов, замелькавшую в голубых глазах музыканта.
— Хорошо! — хитро произнёс Бекрев, — «Когда новый альбом Матрицы?» спрашивает кто-то в записке.
— Давай следующий.
Зрители залились смехом, а кто-то даже громко возмутился. Костины пальцы легли на клавиши весьма резко. Раздалась громкая требовательная мелодия, которую зрители, даже те, кто впервые тут, восприняли просьбой, вернее даже указом: «Тишина в зале!». Костя умел разговаривать с помощью клавиш как никто другой.
— Глеб, — обратился Константин, — ещё несколько записок читанём, или ты хочешь поиграть?
Глеб допивал воду из стакана и, выдохнув после, приблизился к микрофону. Он оказался весь испачкан помадой ещё после первых двух песен. Именно этого Самойлов и боялся: он уже не раз пачкал аппаратуру какой-либо косметикой. И стыднее всего за это перед её владельцами.
— Давай ещё парочку. А то записок было всего ничего.
Бекрев перебирал стопку с записками, как карты, перетасовывал их, некоторые сразу выкидывал на пол. «Не будем мы играть тайгу!». В этот раз за программу отвечал клавишник, что несказанно радовало Глеба: он доверял его выбору, пускай предпочтения в музыке в целом у них разнились.
— Как мы с тобой, Костя, — неожиданно начал фронтмен, — вообще уживаемся?
Костя перевел на него взгляд с бумажек.
— Ты о чем? — его пальцы быстро пробежались по клавишам, что издали тревожную и напряженную мелодию.
Самойлов слегка отодвинулся от микрофона, но все равно оставался достаточно близко, чтобы его слышал не только Константин.
— У нас настолько разные взгляды даже на музыку! Но тем не менее мы всё еще общаемся.
Бекрев смущенно поерзал на своем стуле. Чего это вдруг Глеб решил перейти на откровения? Да ещё и перед зрителями… Костя замялся.
— Противоположности притягиваются? — выдал он с продолжительными паузами между словами, собирался с мыслями. Клавишник догадывался, что такой ответ не подойдёт, ведь его компаньон далеко не из тех, кто со всеми легко и просто находит общий язык. Его можно назвать противоположностью и противоположностям, и сходствам, если угодно. Этакое исключение из правил, подчиняющееся только своей логике, своему пути и убеждениям. И только единицам удавалось найти с таким человеком общий язык.
— В таком случае, мне и многим людям уже давно пора слиться воедино. — добрая ирония украсила слова Глеба, подкрепляя впечатление от улыбки. Раньше Бекрев характеризовал её как «сочувственная», как будто бы мужчина жалел собеседника за наивность, но в этот раз он ничего подобного не увидел даже в очках. Сейчас Самойлов ухмылялся просто. От радости? Или его веселили Костины рассуждения? На самом деле своя же шутка, абсурдность представившейся ситуации подняли настроение. Ни с кем, кроме одного, из тех, кто вспомнился, «сливаться» ни воедино, ни как либо иначе не хотелось.
— Ты, кстати, в их числе. — добавил мужчина после короткой паузы.
— И что же ты, Глебсон, хочешь со мной воедино слиться? — флиртовал Бекрев.
Зрители рассмеялись, и это оказалось весьма неожиданно для Глеба: он вздрогнул, будто бы совсем забыл о присутствующих здесь людях.
Самойлов хмыкнул. «Тебе перед концертом было мало?» — хотелось сказать, но это было бы уже слишком. Горький опыт прошлого подсказывал, что свою любовь на всеобщее обозрение выносить чревато последствиями. Только Константин, и то не всегда, мог даже прилюдно проявлять всякого рода нежность, тем самым словно заявляя «это — моё!», но при этом приглашая посмотреть или хвастаясь.
— Я это запомню… — загадочно произнёс с игривой улыбкой Костя, — А пока что, такой вот вопрос… — Бекрев, нахмурив брови в задумчивости, посмотрел в записки. — Скажи-ка, Глеб, как тебе Москва?
Глеб приблизился к микрофону и начал говорить, придерживая его за ручку.
— Я знаю, что есть такой торт. Вкусный. — невинно произнёс мужчина. — А про город даже не представляю, никогда там не был! — шутил. Про Москву Самойлов много чего думал: красиво, близкие люди рядом, привычно, удобно.
— Люблю я его… — полушепотом добавил он.
— Меня? — резко спросил Константин.
— Я про город. — смиренно вздохнул Глеб.
Клавишник сыграл печальную мелодию и сопроводил фронтмена таким же взглядом.
— Уже больше десяти лет безответная любовь! — Костя манерно надул губки и отвернулся. — Жестоко! — мужчина горделиво-обиженно поднял голову, но то и дело бросал в сторону Самойлова взгляды ожидания продолжения спектакля.
— А вот добейся!
— Ах! Как же? — Бекрев театрально возмутился, надавив на клавиши инструмента.
Глеб задумался, молчал, устремив взгляд в пустоту. На деле же он смотрел, прищурившись, на слепящий его прожектор. На сцене воцарилась тишина. Бекрев выжидающе смотрел.
— Налей мне водички мне, Костя, это невыносимо!
И оба рассмеялись в унисон, но Костя послушно потянул руку к бутылке с водой. Легким движением руки он снял крышку и вылил воду в стакан, стоящий по правую руку от Самойлова, который сопровождал эти действия взглядом. Налив, Константин посмотрел на партнера в ответ. «К вашим услугам, Глеб Рудольфович!».
— Спасибо! — куда же без благодарности?
Снова песня, за ней ещё несколько. Потом записки, абсолютно разные. Порой Глеб разговаривался на тему одной из них и даже не следил за временем, только болтал и болтал, почти не умолкая. Клавишник даже не останавливал его, потому что не хотел. Зачем? Ему только в радость наблюдать за счастливым музыкантом, слушать его рассказы… Некоторые Бекрев уже знает чуть ли не наизусть, но ему любой рассказ от Самойлова нравился. А наблюдать, как меняется выражение лица Глеба, как блестят его глаза — это очень мило!
Для себя Константин подвёл своеобразный итог: только пары дней вместе, всего лишь пары, хватило, чтобы Глеб начал чувствовать себя и, чего таить, выглядеть куда лучше, чем пока оба находились черт знает в скольки километрах друг от друга. Это льстило клавишнику, но гордость ни за что бы не заставила его стать самовлюбленным эгоистом. Теперь Костя в ответе за того, кого «приручил». Теоретически, фронтмен — действительно брат меньший, только не в общепринятом значении и не для клавишника, но об этом в другой раз. Бекрев незаметно заулыбался. Стать причиной изменения в лучшую сторону для дорогого человека, быть его смыслом, ухаживать за ним. Костя считал, что именно об и мечтал. За семь дней пропала даже тревога. Или, во всяком случае, она тревожит Константина куда реже, чем обычно.
— Глеб! — торжественно начал он после проигранного «Нуара». Самойлов начал слушать, навострив уши. — Мне вот однажды сказал один человек, что ты на меня плохо влияешь!
— А ты ему что? — мужчина улыбнулся
— А я считаю, что мы друг на друга в целом положительно влияем. Каждый по-своему, знаешь.
Константин был прав как никогда раньше, и его тянуло на душевные разговоры, бутылка текилы подходила к концу, как и, отчасти, выступление. Но осталось ещё несколько песен и неотвеченных вопросов. Последних весьма много, но Костя уже выбрал всего один, чтобы успеть дать ответ и сыграть завершающую композицию трек-листа.
— Тут есть один вопрос… — внезапно Бекрев начал говорить неуверенно, выжидая и наблюдая за реакцией, как в заинтересованно-расслабленной улыбке расплываются губы Глеба, поднимаются его брови. «Надеюсь, я не пробужу в тебе давно забытую панику, милый…». Он ведь прекрасно помнил о «людях в погонах» и том, какую реакцию вызывало одно лишь их упоминание. На протяжении, кажется, нескольких лет Самойлов был уверен, что за ним есть кому присмотреть, и присмотр этот не давал спать по ночам. Когда Костя приезжал на пару дней для совместного выступления, он однажды проснулся от весьма странных звуков. Глеба рядом не оказалось, но с кухни доносилось странное бормотание. Войдя, Константин увидел ещё более необъяснимую картину: Самойлов и разбросанная вокруг куча листов бумаги, смятых и исписанных, и один из них был у него в руках, два других приклеены на стену.
— Они не достанут меня здесь, не достанут… — в панике оглядывая бумагу, читая её текст, говорил мужчина, освещая комнату планшетом с заклеенной фронтальной и основной камерой. Бекрев в недоумении сразу включил свет.
— Стоять! Вам не посадить меня! И штрафы я платить не буду! — закричал Глеб и резко поднял пневматический пистолет, лежавший на столе всё это время.
— Глеб, это я, Костя. Не бойся! — Константин всё ещё не до конца понимал, что случилось с его любимым человеком, но предположения у него уже имелись. Осталось только подтверждение догадок и, конечно, объяснение самого виновника торжества.
— Костя? — скептично уточнил, нахмурив брови, паникёр. — Откуда мне знать, что это правда ты? Может, тебя уже завербовали, и ты здесь для того, чтобы сдать меня им? — Костя чувствовал от него сильный страх, даже в голосе Самойлова, в дрожащем голосе не было какой-либо злобы, только паранойя. Руки мужчины тоже тряслись.
— Как ты хочешь, чтобы я доказал, что тебе меня не стоит бояться, и к ним я отношения не имею? — Бекрев подходил ближе к нему с уверенным видом.
— Нет. Никак. Ты явно из тех, кому выгодно, чтобы меня отдали в желтый дом!
Константин ускорил шаг, а Глеб совершенно не мог двинуться с места.
— Я не могу начать от тебя бегать, потому что тут везде камеры! И именно в этой точке (между столом и холодильником) слепая зона! Поэтому остановись сам!
Костя продолжил идти в его сторону в полном молчании. Как успокоить Самойлова, когда он до него дойдет, клавишник знал, но что-то произошло. Глеб сам бросился к нему с объятьями и только одной, милой и какой-то детской, но очень важной просьбой:
— Спрячь меня!
Почему Самойлов вдруг изменил своё решение? Тогда Константин абсолютно не понял причины, но сейчас она совсем близко и так проста. Они успокаивают друг друга, и это умеет только клавишник. «Так и отличил…». Сейчас мужчина сидел и молча принимал спустившееся на него озарение.
— Вопрос такой… — всё ещё мялся Бекрев. — Те люди… — он старался избегать прямой подачи, — всё ещё с нами?
— Какие? — непонимающе сдвинул брови Глеб.
— Которых ты боялся.
Глупо выглядит? Да. Волнует ли это Костю? Нет.
— Ну, если не считать стриптизершу-полицейскую, которую ты заказал перед выступлением, то нет! — усмехнулся Самойлов абсолютно спокойно. Всех снова рассмешило.
Бекрев расслабился и опустил руки на клавиши. Пришло время сыграть финальную песню. И она оказалась не той, что обычно в конце не слышали зрители на других концертах, даже не акустических.
— Мы будем стоять вдвоем, — Самойлов глянул на Костю, — Гордо стоять одни…
«…сиять на вершине вдвоем,
Вершине пищевой цепи!
Герои последних дней,
Затертые до дыр…»
Произнеся свое привычное «спасибо!», Глеб стал собираться, как и Костя. Они не устали, было так здорово, что сил только прибавилось. Фронтмен проследовал за Константином на выход со сцены. Он радостно заключил клавишника в объятья, когда дверь гримерки закрылась, и никто не помешает. Мужчина обнял его в ответ.
— Видишь, всё было здорово! И играть ты не разучился!
Бекрев в восхищении смотрел на Самойлова. Надолго оставаться здесь после концерта не хотелось, мероприятие прошло куда лучше, чем Глеб ожидал, так что сейчас он желал только одного: наконец-то прийти домой и отдыхать.
Примечания:
Вообще, основной сюжет заканчивается именно здесь, однако я хотел бы написать небольшой эпилог, в котором будет продолжение некоторое время спустя. Не зря же Костя билеты ему подарил!