Грех

Я возвращался поздно домой с работы. Босс спихнул на меня целую стопку документов, что пришлось провозиться с ними добрых лишних три часа. На улице стоял прекрасный летний вечер. Небеса были темные, почти черные, с россыпью мерцающих звезд и полной луной. В городе, освещенном вечерними огнями, было достаточно свежо и прохладно. Я неспешно брел по аллее домой, пытаясь насладиться ночной прохладой. На улице не было прохожих, что весьма радовало. Никогда не любил скопление людей. Да и вообще людей я не особо любил. Многие из них все время норовили коснуться моих длинных волос, пробовали их на ощупь, а самые смелые и вовсе лезли ко мне с самыми разнообразными вопросами, чем бесили меня до пены изо рта. Я прошел освещенную уличным фонарем лавочку, на которой сидел какой-то странный блондин в костюме. Выглядел он весьма неприглядно и странно, хоть и одет был прилично. Пожав плечами, я продолжил движение вперед по прямой. До дома еще далековато, да и в пустую квартиру я не спешил. Хочется прогуляться перед сном, а затем принять душ и уснуть. Сзади послышался шум, и я обернулся. Странный блондин следовал за мной. Возможно, мне показалось, поэтому я ускорил шаг, и он ускорился вместе со мной. – Врой, чего вам от меня нужно? – резко обернувшись, спросил я. Если это маньяк или какой-либо извращенец, то я смогу дать отпор. Он лишь мрачно улыбнулся. Увидев его лицо в свете очередного уличного фонаря, я, наконец, понял, что же в нем было не так. По не скрытой половине лица было видно, что молодой парень был убит горем. От него буквально разило душевной болью. Он вздернул воротник рубашки, намереваясь что-то сказать, но я его перебил: – Вам плохо? – Мы можем… поговорить, ши-ши-ши? – странно засмеялся незнакомец, и, приосанившись, поправил жакет и указал мне на лавочку под фонарем, окруженную аккуратно выстриженными кустами. Я кивнул. Не то, чтобы я любил помогать людям, но что-то меня зацепило в этом человеке, что-то задело. Мы присели, и я повернулся к нему. В нем было все, присущее человеку из высшего общества, но сейчас он больше походил на сломленного бездомного, которому некуда податься. Или даже на брошенного щенка, которого вышвырнули в громадный мегаполис, где он потерялся среди бесчисленного количество прохожих, норовящих забуцать его ногами. – Меня зовут Бельфегор. Зовите меня Бел, – начал он. – А к вам как обращаться? – Скуало, – быстро выпалил я, внимательно его рассматривая. Нападать он не собирался, поэтому я немного расслабился. – Мне нужно выговориться, Скуало. Готовы ли вы потратить на меня время? – усмехнулся он. Я кивнул. Почему бы и нет? Если я смогу помочь ему, то почему бы не посидеть и не выслушать? – Это будет забавно, ши-ши-ши, но тем не менее… – Рассказывайте, – перебил его я, готовясь слушать. Почему-то, внезапно во мне проклюнулся энтузиазм, и я действительно пожелал его слушать с неподдельным интересом. Что бы он мне сейчас не поведал, я бы выслушал спокойно, без всяких нравоучений и советов. Я был знаком с таким состоянием человека, поэтому это была бы единственная помощь, которую я мог оказать этому незнакомцу, по имени Бельфегор. – Хорошо, – спокойно сказал он. – История не совсем обычная, как и необычны сами отношения. Должен признать, я впервые в жизни полюбил. Знакомо ли вам это чувство? – Да, – не задумываясь ответил я. В груди кольнуло – я уже давно и безответно влюблен в своего босса, который просто имеет меня, как каждый типичный босс свою секретаршу. Только я был его замом, а Занзас не совсем типичным боссом. – Мне тоже. Только вот, я иногда жалею, что узнал, что это. Пожалуй, стоит начать с того, что до того как влюбиться я ни о чем не задумывался, жил на полную катушку и брал от жизни все. Был типичным мажором, пил за рулем, водил домой разных баб и имел их по десять штук в день. Я носился по клубам и был той еще мразью. И вот только после того, как влюбился, я понял, что все мое время было изведено зря. Три года назад я встретил его. Точнее, не встретил, а нечаянно сбил. Не насмерть и без серьезных травм. А еще точнее, мне казалось, что я его сбил. Просто я ехал и пил за рулем, а он валялся на дороге. Я едва его заметил, но вовремя успел свернуть. Затем больница и вся эта знакомая канитель. Врачи сказали, что с ним все в порядке, что он просто упал, и что я спас ему жизнь. Парнишку звали Франом. Он был необычайно красивым. Бывают же такие люди, красивые, будто куклы! Вот и он был таким. Мраморно белая кожа, нежная на ощупь, словно шелк, зеленые волосы, не знаю, красил ли он их, или они и были такими, тонкий стан. Он был худощав, но, тем не менее, достаточно силен и вовсе не хил. Меня все время завораживали его глаза. Большие, выразительные глаза, светящиеся неведомым мне таинственным блеском. Пышные, темные ресницы и идеальные черты лица. Я радовался как дитя, когда он что-то говорил, ибо его голос был до дрожи приятен, и что бы он ни сказал, какую бы чушь не снес, я всегда с радостью ее слушал. Странно, правда? Он посмотрел на меня. – Вполне нормально, когда человек влюбляется, – ответил ему я. – Но тогда я вовсе этого не понимал. Со мной творилось что-то грандиозное. Я то и дело наблюдал за ним, жадно следил за каждым медлительно-изящным жестом, за тем, как шевелятся его губы, когда он что-то говорит, за тем, как он моргает, как опускаются его ресницы… Я понимал, что меня дико влечет к нему. И самое интересное то, что он тоже это понимал, но не противился. Мы были одного пола, но наши отношения нас не пугали. Мы воспринимали их как должное. Изо дня в день мы беспрерывно общались, говоря абсолютно обо всем. Когда же сказать было нечего, мы молчали. Сидели и рассматривали друг друга часами, и я считал эти минуты самыми яркими в моей жизни. Вскоре после его выписки, я забрал его к себе, не спрашивая о его прошлом. Тогда я не думал об этом совершенно, да и он снова не возражал. В итоге, мы не сговариваясь, начали жить вместе. Мы были неразлучны. Мы вместе ели, спали, играли, гуляли, смотрели телевизор, творили всякие непотребности… И знаете, было весело… То чувство, вспыхнувшее между нами, было великолепным. Доселе заполнявшая меня опустошенность сменилась ярким чувством непонятно чего. Оно заполняло меня полностью, не давая чувствовать себя одиноким. Внутри что-то кипело, бурлило, словно закипающая вода. И я был счастлив, ведь нашел того, кто разжигает во мне это невыносимо приятное чувство. Я готов был прыгать от радости, как малое дитя, получившее желаемое… Сейчас, когда я оглядываюсь назад, в прошлое, я вижу, что мое счастье было истинным, подлинным, настоящим. В прошлом же, я считал его подделкой и обманом. А порой, я вообще называю наше счастье дешевой тряпкой, которая садится после стирки. Так и оно, сжимается в голове, в нашей памяти, и мы помним лишь моменты несчастья. Пока память моя свежа, я помню каждую мелочь, связанную с ним. И я боюсь утратить какое-либо мелкое, но по-своему весомое, воспоминание о нем. Я поежился. Бельфегор, рассказывающий мне о своей жизни, был несказанно прав. По крайней мере, у меня было такое же впечатление о жизни. И осознавая это, я часто радовался, что жизнь коротка. Она состоит лишь из больших и мелких несчастий с мизерными вкраплениями частиц счастья. И это милосердие, что нам отмеряно мало, ведь мы бы не вынесли всей той боли. – Я звал его Грехом, – тем временем продолжил Бел. – Нет, он не имел ничего общего со смертными грехами, которые приписали человечеству. Гордыней он не страдал. Он был простым парнем, простым, как самое легкое математическое действие. Алчность тоже не про него. Он не стремился к богатству и часто игнорировал деньги, которые я давал ему. Он никому не завидовал, считая это чувство разъедающим, будто кислота, и не достойным внимания, как и гнев. Он никогда не злился и был спокоен. Обжорой он так же не был. Ел в меру, да и еду не перебирал. Не ленился, предпочитая работать, не унывал, ведь не видел в этом необходимости. Похотливым он так же не был, хотя, пожалуй, я оставлю за нами этот грешок, если вы понимаете, на что я намекаю, – Бел таинственно улыбнулся. – Вы склоняли его к похоти? – усмехнулся я. – Верно. Я заставлял его этим грешить раз за разом. Мне доставляло удовольствие сминать его нежные губки, играть с его языком, ласкать стройное молодое тело прекрасного юноши, от которого я был без ума. Он был просто источником моего безумия, и я покорялся этому сумасшествию, склоняя и его на эту сторону. Фран снова не сопротивлялся. Он позволял мне вести его за ручку по этой кривой дорожке. Он позволял мне прикасаться к нему и делать то, что я хочу сделать с ним. А я, будучи натурой весьма похотливой, извращенной, опытной в этом деле, творил с ним что хотел. Ему нравилось, и, наверное, поэтому он позволял мне все. – Но почему вы звали Франа Грехом? – любопытство взяло верх, и я перебил блондина. – Ох, я отвлекся, ши-ши-ши! – нервно засмеялся он. – Я звал его Грехом только потому, что счел его грешным в других делах. Зачастую, он был безразличным ко всему, ему было на все наплевать. Он был отрешен от мира, будто этого голубого шарика совершенно не существовало в его мировоззрении, но, что удивительно, он осознавал существование мира и считал его прекрасным. Ему было порой неинтересно, и он никогда не смеялся. Лишь изредка я мог видеть на его губах усмешку, а улыбался он еще реже, чем усмехался. Улыбка была красивая, таинственная и прекрасная. Такие улыбки бывают лишь у любимых людей. Они увлекают, утягивая в неведомую бездну, и заставляют твои глаза сиять счастьем. Они пленят и подчиняют своей воле, заставляя заворожено, с обожанием смотреть на этого человека. Он был Грехом. Новым сортом греха, который я вывел лично для себя. Я бы предпочел назвать его святым или чудом, но «Грех» идеально подходило. Он искушал, манил, прельщал, подчинял своей власти просто так, ничего лишнего не делая. Он был рядом, а я велся на него, как малое дитя на вкуснейшую в мире конфету… Он запнулся. Губы рассказчика скривились в горькой усмешке, и я заметил, как по щеке скользнула хрустальная капля. Он плакал. Плакал, как то малое дитя, которое он описывал, хотя его довольная и нежная улыбка, сопровождающая предыдущий рассказ, не предвещала слез. – А потом… – дыхание стало тяжелым, и он тяжело прерывисто задышал. – А потом, его не стало… – голос сошел на нет, поэтому последняя фраза заставила меня поежиться. Выходит, что это смерть любимого человека так его сломала. – Он никогда не говорил, что болен. Он вел себя как обычный человек со своими странностями, которые я, впрочем, и не замечал. Он был действительно странным, но мне было все равно, ведь я принимал его таким, каким он был на самом деле. Его причуды казались мне его изюминками, его тембр голоса был для меня волшебным, его поступки меня удивляли, но они были настолько изумительными и непредсказуемыми, что я влюблялся в него все больше и больше. Меня тянуло к нему, и я бы с радостью стал его цепной собачкой, предложи он мне это. Хотя где я, а где эта цепная псина? – блондин саркастически скривил губы и фыркнул. – В общем, я влюбился без памяти, – продолжил он. – И для меня было ужасным ударом проснуться утром с мертвым ледяным телом в обнимку. Он лежал в моих руках ледяной и мраморный, хотя выглядел, словно восковая фигура. Первое, что я подумал – это то, что он играл, но потом, когда дрожащая рука легла на его пульс, который так красноречиво отсутствовал, я морально скончался в тот же момент, – Бел резко затих. Я безмолвно смотрел на него, представляя эту ситуацию, которая никак не хотела укладываться в голове. Сейчас то и дело хотелось сказать какие-нибудь утешительные слова, но ничего не приходило на ум. Что говорить человеку, который лишился другого, дорогого ему человека? Что говорить тому, для которого другой человек вдруг стал всем миром, и так внезапно скончавшись, унес за собой все, что подарил? Не скажешь же: «Найдешь другого!» или «Пусть катится к чертям!», ведь человек не ушел к другому, и отмотать ничего нельзя. В таких ситуациях я не знал, что нужно говорить. Я всегда старался избегать такого рода разговоров и прочего, что связано с этими розовыми соплями. Рассказанная история была совсем иной. Я понимал сидящего рядом парня, я проникся его историей, и сейчас я даже чувствовал легкую дрожь во всем теле. Не найдя подходящих слов, я даже решился его обнять, хоть и брезговал любыми прикосновениями, кроме тех, что дарил мне босс. – Он умер сегодня утром. Совсем недавно, правда? – задал он риторический вопрос с детской наивностью в голосе. – А сейчас, я сижу здесь, и рассказываю вам эту историю, а там, в моей квартире, в холле стоит его шикарный гроб, в котором он выглядит совсем чужим! – Бельфегор вскрикнул, и эхо разнеслось по пустынной аллее. – Любили ли вы когда-нибудь? Так сильно, что захватывало дух от одного лишь взгляда. Так сильно, что от прикосновений готов был тысячу раз скончаться на месте, от подаренного удовольствия. Так сильно, чтобы ощущалось, как парит приземленная душа, по ошибке заточенная в теле. Любили ли вы так, чтобы отдать всю свою жизнь, чтобы вернуться в ту секунду, когда вновь впиваешься в его губы, зная, что растаешь по прошествии отведенного тебе времени в его руках? – Да… – полушепотом ответил я. Подкативший к горлу ком дал о себе знать, поэтому ответ был сдавленным и тихим. – Значит вы, как и я. И наша любовь, с точки зрения мира – большой грех, глупая оплошность судьбы и самая лучшая в мире бессмысленность, – он широко улыбнулся, скрывая хрустальные капельки слез. – Спасибо, что выслушали, – сказал он, поднимаясь с лавочки, и направился в противоположную сторону, не дожидаясь моего ответа. Он быстро скрылся во тьме ночной аллеи, едва освещенной фонарями. Я поднял что-то, что он обронил. Это было фото. Фото Бельфегора и человека, которого тот прозвал Грехом. Со счастливой фотографии на меня смотрели две пары глаз – одни скрытые челкой, а вторые - изумрудные. Они улыбались, будто были на самом деле счастливыми, хотя нет, они точно были. Заточенный в объятия Фран действительно был прекрасен. Теперь, я еще более понимал горе незнакомца, утратившего свой Грех. Я спрятал фотографию во внутренний карман пиджака, желая навеки в памяти сохранить эту историю и этих людей. На душе было тяжело, а в голове царил хаос. Я развернулся в свою сторону, направляясь к себе домой, во тьму аллеи города, в котором стоял гроб чужого Греха.