В тёмную ночь перед рассветом

      Первая их встреча была одной из самых незаурядных, что когда-либо выпадали на долю Цзян Чэна. Случилась она во время Аннигиляции Солнца, когда параллельно с нескончаемым потоком переговоров-тренировок-рекрутирования-битв-похорон Цзян Чэн был вынужден искать время на поиски сквозь землю провалившегося Вэй Усяня. Многие смотрели на этот порыв косо, про себя причитая, что он гоняется за дымом, но теперь у Цзян Чэна не было человека, что оттащит за ухо и скажет, что он поступает неразумно, не отдавая всего себя делам восставшего из пепла ордена, поэтому юноша продолжал упорствовать и делать вид, что не слышит приглушённых голосков. Лишь Лань Ванцзи молчаливо поддерживал его в этих неопределённых поисках — хоть какая-то от него польза. Они никогда не общались особо близко, но второй господин Гусу Лань был весьма выгодным союзником, поэтому Цзян Чэн не жаловался и брал, что дают. По крайней мере, теперь он не был одиноким безумцем в своих затеях.       Под покровом ночи ему пришлось проникнуть во вражеский лагерь, чтобы быстро зарезать местного главнокомандующего, тем самым дезориентировав войско на небольшой промежуток времени. Так исторически сложилось, что Цзян Чэн был куда способнее недавно завербованных новичков, пусть те и пылали небывалым энтузиазмом. Белые одежды Лань Ванцзи просто не подходили для таких фокусов, а ленту снимать он гарантировано откажется, вот жребий и выпал на долю молодого главы ордена. Пусть Вэй Усянь был куда лучше в скрытности, но после него Цзян Чэн шёл первым. Он несколько дней провёл в засаде, чтобы убедиться в точном расположении каждого человека и построить свой маршрут.       То ли псы Вэнь были слишком уверены в своих силах, то ли забыли о базовом инстинкте самосохранения, но с продвижением ночи охраны вокруг становилось всё меньше, будто она была лишь формальностью, чем Цзян Чэн и воспользовался. Слившись с тенями, он добрался до нужной палатки, в которой уже погасили лампу. Достав припрятанный кинжал, бесшумно разрезал ткань и проник вовнутрь, решив не мелькать под носом у ночных стражей. И примерно тут всё пошло не так: оказалось, что в темноте военачальник вовсе не спал, и таким образом Цзян Чэн обнаружил себя прижатым к полу внушительным весом, пока цеплялся за сомкнувшиеся на шее руки в попытке ослабить удушающий захват. Мужчина не издал и звука при всём этом, лишь хищно оскалился, будто происходящее приносило ему удовольствие. По крайней мере, ему не хватило мозгов поднять тревогу, так что у Цзян Чэна был шанс. Нащупав упавший рядом злосчастный кинжал, он попытался вонзить его в шею врагу, но оружие было почти небрежно отбито снова, с тяжёлым звуком упав на землю. Цзян Чэн оскалился и попытался воспользоваться ногтями, однако мужчина отклонился. Это ослабило его захват, но Цзян Чэн всё ещё не мог вырваться.       — Давай, поскули. Может, тогда я убью тебя быстро, — прошептал главнокомандующий. Цзян Чэн стиснул зубы ещё крепче, собираясь делать всё, только не подчиняться.       Мысленно он уже попрощался с жизнью и выругал Лань Ванцзи за то, что тот был упёртым бараном, а Вэй Усяня — за то, что пропал, оставив все заботы на Цзян Чэна, хотя сам клялся, что всегда и везде будет рядом.       В тот момент, когда перед глазами заплясали чёрные круги, а пространство начало скручиваться по спирали и размываться по краям, произошло невиданное: из горла мужчины вдруг хлынула кровь, заляпав лицо, шею и грудь юноши. С отвратительным бульканьем он отпустил Цзян Чэна и попытался закрыть рану, тянувшуюся от уха до уха, но было бесполезно. Цзян Чэн схватился за шею и мгновенно отполз до противоположного края палатки ближе к разрезу, чтобы было куда бежать в случае чего. Но он не слишком торопился, предположив, что убивший пса Вэнь человек не может быть врагом. По крайней мере, они преследовали одну цель.       Продолжая хвататься за кровоточащее горло, мужчина пал навзничь, и его добили прицельным ударом в спину, где ещё боролось за свои последние мгновения колотящееся сердце. Хрипы оборвались, и повисла тяжёлая тишина. Прежде, чем Цзян Чэн успел что-либо осознать, его схватили за руку и заставили протиснуться в разрез, после чего поволокли по тем же теням, из которых Цзян Чэн явился. Значит, его заметили с самого начала и позволили проникнуть в палатку? Свободной рукой попытавшись стереть липкую кровь с лица, Цзян Чэн захотел взглянуть на своего спасителя, но узрел лишь пламенные одежды Вэнь и словно сотканные из полотна ночи волосы. Сердце подпрыгнуло в груди, но Цзян Чэн усилием воли заставил себя успокоиться. Вряд ли его спасли для того, чтобы сейчас сдать врагу. А тем временем они всё дальше уходили от центра к близлежащему лесу, где их уже никогда не найдут.       Незнакомец продолжал нещадно тащить Цзян Чэна до тех пор, пока не решил, что они ушли достаточно далеко, чтобы можно было остановиться. К тому времени у юноши снова всё поплыло перед глазами от усталости и пережитого шока, и он мог лишь перебирать заплетающимися ногами, держась на чистом упрямстве. Лишь когда они остановились посреди залитой лунным светом поляны, у него появился шанс рассмотреть своего спасителя, наконец повернувшегося лицом, чтобы осмотреть Цзян Чэна и убедиться, что тот отделался лишь лёгким испугом. На секунду Цзян Чэну показалось, что он видит перед собой не человека: лунный свет заставлял кожу незнакомца сиять, словно фарфор, а его глаза казались бездонными омутами, в которых можно было сгинуть, если засмотреться. Выражение лица было беспристрастным, и, несмотря на грязное убийство, на одежды не попало и капельки крови. Продолжая молчать, он смотрел на Цзян Чэна, словно в ожидании.       — Спасибо, — сказал Цзян Чэн, скривившись от того, как сипло звучал его голос. Это затянется до утра, пока его ядро не восстановит повреждённое горло. А синяки на коже будут сходить несколько дней, не меньше. — Ты спас мне жизнь.       Незнакомец усмехнулся уголком губ и протянул оброненный в суматохе кинжал, каким-то образом оставшийся чистым. Цзян Чэн принял его и спрятал в ножны, где должен был висеть заклинательский меч. Если бы Цзян Чэн не оставил его в целях скрытности, то сейчас мог бы добраться до лагеря за пару десятков минут. А так придётся идти на своих двоих, потому что незнакомец, как оказалось при близком рассмотрении, тоже оружия при себе не имел.       — Могу я спросить, почему ты это сделал? Ты шпион Цинхэ Не? — Обычно Цзян Чэн не отличался учтивостью и вежливостью, если того не требовала ситуация, но сейчас он был несколько выбит из колеи.       Не ответив, незнакомец лишь покачал головой и стянул с себя верхние одежды, брезгливо отбросив в сторону. Оттянув ворот, чтобы оголить плечо, он продемонстрировал переливающийся в серебристых лучах шрам от тавра, изображавший солнце. У Цзян Чэна вдох встал поперёк горла от осознания, что юноша, скорее всего, был пленным, определённым в рабы. Это отвечало на множество вопросов сразу: почему он во вражеских одеждах, но не на их стороне, откуда он знал устройство лагеря и почему не поднял тревогу, заметив покушение на жизнь главнокомандующего. Вот именно из-за таких ситуаций Цзян Чэн предпочитал пленных рядом с собой не держать.       Выведя его из транса, незнакомец поправил одежды, однако верхние надевать не стал. Вместо этого он щёлкнул пальцами, и те обратились в горстку пепла. Значит, золотое ядро всё ещё оставалось при нём. Протрезвев, Цзян Чэн быстро составил цепочку заключений и предпочёл заговорить быстрее, чем незнакомец оставит его, поняв, что на этом его долг выполнен.       — Слушай, как я понимаю, ты не хочешь иметь ничего общего с Цишань Вэнь. — От этих слов тень в уголке рта юноши стала чуть глубже, и он скрестил руки на груди, перенеся вес с ноги на ногу, будто понял, к чему клонит Цзян Чэн, и решил его выслушать. — Я веду войска Юньмэн Цзян и вспомогательные войска Цинхэ Не, поэтому могу помочь тебе свершить свою месть и начать новую жизнь.       На это незнакомец молчаливо поднял бровь. Неужели его сделали немым, чтобы он не выдал никаких секретов?       — Понимаю, в твоих глазах я выгляжу не слишком надёжно после всего этого фиаско, поэтому хочу отплатить за помощь и дать тебе шанс устроить свою жизнь. Если ты против, я не стану уговаривать, если нет — буду рад видеть тебя в своих рядах, — договорил Цзян Чэн и протянул руку, давая юноше шанс на ответ.       Тот задумчиво посмотрел на его ладонь, потом на лицо. Сложно понять, что он там увидел, но явно остался доволен этим, потому что следом ладонь Цзян Чэна крепко сжали грубые пальцы. Несмотря на то, что кисти незнакомца были элегантными, а пальцы будто существовали для музыкальных инструментов, тот явно был не первый день знаком с рукоятью меча.       — Сразу хочу оговорить некоторые моменты, а там по ходу дела разберёмся. Тебе лучше скрыть факт своего происхождения, потому что некоторые бойцы слишком юные и слишком агрессивные в своём стремлении стереть всё, связанное с Цишань Вэнь. Хотя сомневаюсь, что ты будешь много болтать, — хмыкнул Цзян Чэн. — Держись у меня на виду. Если ты попытался обмануть меня, втёршись в доверие под видом благородного спасения, чтобы потом нанести удар в спину, я убью тебя своими руками. Мы друг друга поняли?       Сжав его руку чуть крепче, незнакомец кивнул, и они покинули поляну, скрывшись в ночи.       В лагере новобранца приняли с распростёртыми объятьями, так как лишние руки никогда не мешали, а молодой господин (как прозвал его Цзян Чэн, так и не сумев выведать имя) показал себя как хороший воин. С первых дней на его счету было множество выигранных спаррингов, что вызвало искреннее восхищение, и Цзян Чэн перестал волноваться, позволив новобранцу осваиваться в новом обществе. Молодой господин не был похож на компанейского человека и редко задерживался у общего костра, но Цзян Чэн не собирался заставлять его дружить со всеми и каждым — достаточно было того, что до него не долетали вести о стычках и конфликтах, связанных с новобранцем.       Пусть он выражался фигурально, требуя у молодого господина оставаться на виду, но тот воспринял просьбу донельзя буквально. Во время совместных трапез юноша старался сидеть либо близко к Цзян Чэну, либо напротив него; по вечерам, когда Цзян Чэн работал с картами и корреспонденцией (то, что они закрепились на одной территории, не значило, что он перестал отслеживать продвижение других войск), молодой господин оказывался рядом с ним, молча начищая свой меч или заглядывая через плечо. Цзян Чэн не видел причины скрывать что-либо, поэтому позволял это делать. Молодой господин проявил себя как преданный человек и прекрасный воин, пока что не дав шанса подозревать себя в чём-либо.       Однажды вечером Цзян Чэн ломал голову над планом одного из надзирательных пунктов, находившихся поблизости. Учитывая то, что убийство главнокомандующего прошло успешно, теперь не было смысла медлить дальше, и он хотел провести захват максимально осторожно, однако для таких масштабов действий у него было недостаточно информации. С тяжёлым вздохом Цзян Чэн встал и решил проверить вечерние тренировки, оставив молодого господина за главного. Когда он вернулся в свою палатку, к нарисованному плану добавилось несколько чёрных выходов и коротких пометок. Молодой господин будто бы испарился, но Цзян Чэн без труда догадался, кого стоило благодарить за старания, когда они смогли застать врага врасплох.       Была конкретная причина, почему Цзян Чэн решил остановиться и перевести дух вместо того, чтобы ровным маршем продвигать войска всё дальше и дальше. Во-первых, война быстро ткнула его лицом в суровую реальность, где одной решимости не было достаточно, чтобы одержать победу. Юньмэн Цзян практически стёрли с лица земли во всех смыслах, поэтому на стороне Цзян Чэна было не так уж и много человеческих и материальных ресурсов, так что приходилось распоряжаться ими с умом. У этого были свои плюсы: враг часто недооценивал его, давая шанс ударить исподтишка, да и у самого Цзян Чэна по большей мере были развязаны руки, ведь никто не ждал от него великих свершений. Таким образом между всеми делами он успевал уделять крохи времени поискам Вэй Усяня.       После захвата надзирательного поста у Цзян Чэна появилось немного дополнительного времени, чтобы перевести дух. Он был искренне впечатлён тем, с каким хладнокровием молодой господин вырезал тех, кому когда-то прислуживал. Это было его первое большое боевое крещение, и юноша прошёл его с оглушительным успехом, окончательно влившись в коллектив. Цзян Чэн и не ожидал чего-то меньшего. Воспользовавшись шансом на отдых, ночью он решил спуститься к местному источнику, где вода всегда оставалась тёплой, и искупаться как следует — что сейчас было невиданной роскошью. В одной руке он держал стопку одежд, что собирался постирать, а в другой — сменный комплект. Меч продолжал висеть на поясе, потому что только дурак расстанется с ним посреди войны, когда кругом царит опасность.       Придя к источнику, Цзян Чэн удивился, обнаружив, что не одному ему пришла в голову идея о ночной ванне. Сам он не любил купаться с другими не только с непривычки, но и из-за нежелания показывать шрам от дисциплинарного кнута, так и рассекавший грудь.       Как только Цзян Чэн узнал в сидящей на корточках фигуре молодого господина, вопросы отпали сами по себе. Тот тоже избегал совместных купаний из-за клейма на плече, так что не было ничего удивительного в таком подборе времени. В руках юноша держал одежды, которые полоскал в водном потоке. Заметив Цзян Чэна, он кивнул и вернулся к своему делу. Прежде, чем Цзян Чэн успел сделать лишний шаг, бездонные глаза сосредоточились на нём снова, и молодой господин ткнул пальцем в одежду, молчаливо веля отдать её.       — А, спасибо, я и сам справлюсь, — попытался отказаться Цзян Чэн, не желая перекладывать на другого то, с чем сам был способен справиться.       К его удивлению, молодой господин закатил глаза, будто Цзян Чэн вёл себя глупо, и махнул рукой ещё раз. Не решившись отказать снова, Цзян Чэн отдал ему свои грязные одежды, тихо поблагодарив, пока сам ушёл немного вверх по течению и торопливо разделся, чтобы зайти в воду. Он заметил, как молодой господин скользнул по нему взглядом, не задержавшись на лишний миг. Это был оценивающий взгляд, а не любопытствующий — Цзян Чэн сам регулярно посматривал на своих союзников, отслеживая их развитие. Пусть он не привык смущаться, как юная дева, но под цепким взглядом невольно зарделся и быстро ушёл под воду, стремясь разорвать контакт. Вынырнув, он заметил, что молодой господин продолжал смотреть на него. Тихо хмыкнув себе под нос, юноша вернулся к стирке, оставив Цзян Чэна в покое. У Цзян Чэна не было опыта общения с немыми людьми, но каким-то образом он легко понимал, что творится в голове у молодого господина, стоило тому изогнуть бровь, приподнять уголок рта или прищуриться. Они довольно легко сработались, и порой Цзян Чэн подумывал о том, чтобы предложить молодому господину примкнуть к Юньмэн Цзян, когда закончится война. Что-то подсказывало, что это будет правильным решением, способным облегчить жизнь им обоим. Так молодой господин негласно стал правой рукой Цзян Чэна, тенью сопровождая его везде и всюду.       Устоявшуюся за несколько дней рутину прервало громогласное возвращение Вэй Усяня, выбравшегося из самых недр ада. Сказать, что Цзян Чэн испытал облегчение увидев своего шисюна живым, пусть и изменившимся, — ничего не сказать. Пока Лань Ванцзи приходил в себя, Цзян Чэн не стал медлить и грубо толкнул Вэй Усяня в грудь, после чего сжал в сокрушающих объятьях, громко причитая о том, как волновался и с ног сбился в поисках, пока Вэй Усянь прохлаждался неизвестно где. Как только запал поутих, они наконец оторвались друг от друга и изволили вспомнить о свернувшемся калачиком Вэнь Чао. Ненависть застилала глаза, превращая ещё не достигнувших двадцатилетия юношей в настоящих монстров, ярость которых затушить могла лишь кровь. Когда стих последний вдох Вэнь Чао, далеко в лагере молодой господин, следивший за тренировкой новобранцев (пусть и сам технически таковым являлся) со скрещёнными на груди руками, внезапно схватился за горло, едва проглотив оглушающий кашель, чтобы не привлечь к себе внимания.       Феноменально было то, как быстро Герои Юньмэн Цзян перевоплотились обратно в юношей, принявшись подкалывать друг друга так, будто никогда не расставались. Цзян Чэн привёл Вэй Усяня в лагерь, заново представив всем новобранцам, встретившим надёжного союзника восторженными возгласами. Вэй Усянь легко влился в свою роль, будто никуда и не пропадал на эти месяцы.       Пользуясь шансом Цзян Чэн представил Вэй Усяня и молодого господина друг другу, коротко пересказав историю своей позорной попытки тайного убийства. Вэй Усянь чуть не надорвал живот от смеха и хлопнул молодого господина по плечу, сказав, что тот парень не промах. Судя по прищуренным глазам, молодой господин жест не оценил, однако руку сбрасывать не стал из уважения к Цзян Чэну, лицо которого впервые с момента их знакомства расчертила широкая улыбка.       Тем не менее, молодой господин не слишком приветствовал Вэй Усяня и старался держаться от него подальше, а к Цзян Чэну — поближе, будто стремился защитить его. Подобное поведение можно было понять, учитывая природную безалаберность Вэй Усяня, напрочь забывшего о понятии личных границ в ту же секунду, когда снова вернулся в мир. С его странным и местами страшным методом совершенствования продвижение в захвате земель ускорилось в разы. Вэй Усянь безжалостно призывал мертвецов на поле брани, повелевая ими так, как Цзян Чэн повелевал живыми. Следующий надзирательный пункт они снесли подобно накатившему цунами. Но не этим запомнился Цзян Чэну данный бой. Момент прозрения настиг его в тот миг, когда молодой господин, всегда находящийся где-то рядом, чтобы прикрыть спину, остолбенел, смотря куда-то вдаль. Проследив за линией его взгляда, Цзян Чэн увидел отступавшего мужчину, стремившегося скрыться среди всеобщего хаоса. Прежде, чем молодой господин успел сорваться с места, Цзыдянь сверкнула на пальце Цзян Чэна, превращаясь в сияющий кнут, и мужчина был сбит с ног, став лёгкой добычей для разящего меча.       Пинком заставив его перевернуться, молодой господин склонился над мужчиной, смотря на него широко раскрытыми глазами. Бледные губы растянулись в хищном оскале.       — Помнишь меня? — спросил он едва слышно.       Цзян Чэн лишь увидел мимолётное движение губ, и кровь обернулась льдом в его жилах от осознания происходящего. Молодой господин явно не первый день пребывал в плену Цишань Вэнь, разумеется, с некоторыми людьми из этого ордена его могла связывать определённая история, однако не это поражало воображение, как тот факт, что молодой господин говорил. До Цзян Чэна не долетели сорвавшиеся с губ юноши слова, однако загнанный прямо в горло меч говорил краше любых слов.       Из-за стремительного продвижения в битве не было времени зацикливаться на случившемся, однако Цзян Чэн не собирался спускать это с рук, напомнив себе разобраться, когда появится шанс. Этим он и занялся, стоило избавиться от Вэй Усяня, опьянённого триумфом больше, чем крепчайшим вином. Молодой господин неизменно зашёл в палатку Цзян Чэна, чтобы очистить от крови свой меч. Он выглядел так спокойно, будто ничего не случилось, и Цзян Чэн продолжал сжигать его взглядом до тех пор, пока молодой господин не поднял на него глаза и не изогнул бровь в немом вопросе.       — Значит, ты не немой, — сказал Цзян Чэн, сразу перейдя к делу. Молодой господин кивнул. — Тогда зачем продолжаешь разыгрывать этот спектакль?       — А ты попробуй не говорить годами, я посмотрю, — ответил молодой господин едва слышно, будто боялся напрячь горло. Поняв, что разговора не избежать, он отложил меч в сторону и выровнял спину, снизу смотря на Цзян Чэна так, будто сам возвышался над ним.       — Ты делал это специально или в силу обстоятельств? — На это юноша поднял два пальца. Цзян Чэн кивнул. Всё же неспроста он заговорил даже не через несколько дней, а через столь долгий срок, наверняка на то были свои причины. — Своё имя ты мне не сказал по этой же причине?       Молодой господин покачал головой.       — Не только у тебя был повод сомневаться в чужой лояльности, — лаконично ответил он. Тут стоило признать, что Цзян Чэн сам себе поставил подножку, велев молодому господину скрывать свою истинную личность.       — И что? Я прошёл проверку? — спросил он, на что молодой господин усмехнулся. — Тогда предлагаю сделать всё как следовало изначально. Цзян Ваньинь, — сказал он и протянул руку. Молодой господин пару мгновений рассматривал кольцо на указательном пальце, после чего таки решился протянуть свою руку в ответ.       Подумав, он заставил Цзян Чэна склониться к себе, чтобы почти на ухо тихо сказать:       — Му Цин.       Пусть это было всего лишь имя, но у Цзян Чэна мурашки пробежали по коже от ощущения тёплого дыхания и звука тихого голоса. Пусть Му Цин давно не пользовался голосовыми связками, ему удалось прозвучать внушительно. Цзян Чэну понадобилось несколько мгновений, чтобы опомниться. Отстранившись, он повторил имя про себя, на что юноша кивнул. Подойдя к столу с брошенными канцелярскими принадлежностями и неотвеченными письмами, обмакнул кисть в чернилах и вывел на бумаге два аккуратных иероглифа, продемонстрировав Цзян Чэну, после чего сжёг в руке.       — Теперь, когда ты можешь реально отвечать на мои вопросы, мне бы хотелось узнать несколько вещей о тебе, — сказал Цзян Чэн, скрестив руки на груди. Му Цин приподнял брови, продолжая молчать по привычке. — Не смотри на меня так, по-хорошему я должен был устроить тебе допрос с пристрастием в первые же дни. Если я тогда ничего не сделал, то сейчас и подавно. Просто хочу немного узнать человека, что проводит в моей палатке больше времени, чем в собственной.       На это Му Цин кивнул.       — Справедливо.       Цзян Чэн приподнял уголки губ в тени улыбки.       — Начну с простого. Сколько тебе лет?       — Двадцать пять, — без промедления ответил Му Цин, тем самым заставив Цзян Чэна нахмуриться и окинуть его пристальным взглядом с ног до головы. В ответ Му Цин лишь вскинул изящные брови, будто бросал вызов, позволяя открыто себя рассматривать. Если не считать клейма и рассеянных по телу шрамов, Му Цин выглядел по меньшей мере прекрасно, среди неопрятных солдат всегда выделяясь из-за светлой кожи, чётко очерченного лица и необычной ауры, заставлявшей его возвышаться над другими. Прозвище «молодой господин» было дано ему не просто так, однако Цзян Чэн и предположить не мог, что Му Цин окажется старше его на целых восемь лет.       — Сколько из них ты был в плену? — продолжил допрос.       — Пять, — всё так же быстро ответил Му Цин.       — И сколько лет ты молчал?       — Пять.       У Цзян Чэна мороз пробежал по коже при мысли о том, что из Му Цина фактически сделали сторожевую собаку, отобрав даже право голоса. Страшно было представить, какие унижения ему довелось перенести. Неудивительно, что он с такой яростью бросался на любого под флагом алого солнца. Больше поражало то, как он продолжал держать спину ровной, а взгляд — холодным и беспристрастным, будто возвышался над этим миром. Стоило признать, Цзян Чэн подсознательно стремился достигнуть этого внутреннего баланса и равнялся на Му Цина. За короткое время их знакомства молодой господин успел преподать немало уроков, пусть и не открывал для этого рта.       — Я никому не скажу об этом, если ты захочешь. Но у меня остался один вопрос. — Му Цин кивнул, показывая, что слушает. Цзян Чэн вдохнул, задержал дыхание на долю секунды и провёл языком по губам, собираясь с духом. Мать наверняка отчитала бы его за то, что он выглядит как нервный подросток, а не глава ордена. Её твёрдые принципы и наставления отца, говорившего, что верность подчинённых приходит в ответ на верность главы, заставили Цзян Чэна таки открыть рот: — Желаешь ли ты присоединиться к Юньмэн Цзян и стать одним из моих адептов? Это необязательно, после войны ты волен идти на все четыре стороны, но стоит признать, что мы неплохо сработались и…       — Я согласен.       Цзян Чэн, прерванный на полуслове, забыл закрыть рот и круглыми глазами уставился на Му Цина, вставшего на одно колено и опустившего лицо.       — Вверяю свою жизнь главе Цзян, распоряжайся ею как заблагорассудится, — сказал он.       Понадобилось совсем немного времени, чтобы осознать услышанное, но сразу после Цзян Чэн оскалился не лучше своей матери и за плечо дёрнул Му Цина наверх, чтобы заставить выровняться.       — Идиот! Ты не лучше Вэй Усяня, — процедил он раздражённо. — Я не прошу тебя стать моей вещью — мне нужен человек, которому я смогу доверять. Который понимает меня и пойдёт за мной по своей воле.       Му Цин, вынужденный поднять голову, молчаливо смотрел ему в глаза сверху вниз, и впервые на его лице отразилось нечто вроде удивления. Он с самого начала знал, что преждевременно взошедший на трон глава Юньмэн Цзян являлся всего лишь мальчишкой без опыта, но с большими амбициями. Стоило признать, после истории с неудачным покушением Му Цин не воспринимал его всерьёз и скорее по старой привычке заботился, чтобы занять время. Однако что-то во взгляде Цзян Ваньиня, мелькавшее время от времени (как и сейчас), цепляло его, заставляя поворачивать голову лишний раз. С каждым днём он убеждался в том, что не ошибся в своём решении перевернуть столы и уйти на вражескую сторону, хотя кто знал, чем бы ему это аукнулось.       Смотря на залёгшую меж бровей складку, несвойственную семнадцатилетним юношами, воинственно приподнятые плечи и упрямо поджатые губы, Му Цин осознал, что может позволить этому человеку повести себя в будущее. А умереть он всегда успеет от чужой руки, если не от своей.       Осознав, что держит чужое плечо дольше приличного, Цзян Чэн невольно зарделся и убрал руку, заведя её за спину, будто всё было спланировано.       — Это всё, о чём я хотел поговорить. Можешь быть свободен, — сказал он, не решаясь взглянуть на наверняка усмехавшегося молодого господина.       Не став говорить ничего лишнего (похоже, он не был любителем болтовни даже до того, как попал в плен), Му Цин подобрал свой меч и прошёл мимо, замерев у выхода.       — Доброй ночи, глава Цзян, — бросил он через плечо и скрылся в тенях, оставив Цзян Чэна остывать на следующий десяток минут. На самом деле, он волновался, что Му Цин поднимет его на смех и откажется, потому что он не был обязан присягать в верности желторотому юнцу, самоуверенно идущему в бой день за днём, но Цзян Чэн был рад тому, что его ожидания не оправдались. Чутьё подсказывало, что он принял правильное решение, пусть принял его почти необоснованно, к огорчению родителей. Вэй Усянь был руками и ногами Цзян Чэна, его другом и опорой, но помимо этого никогда не помешает иметь кого-то надёжного рядом. Кого-то, кому уже некуда сбегать.       Ни войско, ни главы других орденов так и не узнали о том, что Му Цин умеет говорить. Так как Вэй Усянь ненавидел политические игры и стратегические обсуждения (потому что никто не желал принимать его безумные идеи, кроме Цзян Чэна), Му Цин стал козлом отпущения, продолжив ходить за Цзян Чэном тенью и холодно взирать на всех, кто решал свысока смотреть на юного главу. Каким-то образом его молчаливое присутствие за спиной успокаивало, и Цзян Чэн чувствовал, как плечи распрямляются сами по себе, добавляя ему в росте.       Му Цин продолжал стирать одежду Цзян Чэна и Вэй Усяня — за компанию, когда они пересекались во время купаний. Пока Цзян Чэн и Вэй Усянь смывали кровь с рук, плескаясь, словно малые дети, Му Цин наблюдал за ними из-под опущенных ресниц, тоскуя по утраченному прошлому. Судьба оказалась милосердна к нему, однако ничто не могло стереть клеймо с кожи (случайно он увидел такое же на груди Вэй Усяня и не мог не задаться вопросом, пусть и не стал его озвучивать) и вернуть былые времена, когда дни не превратились в поток издевательств, прислуживания и убийств. Повезло, что ему не выкололи глаза следом за запечатанным горлом: у одного из его хозяев мелькнула такая идея, когда Му Цин слишком дерзко на него посмотрел. Но кто-то возразил, добавив, что так даже забавнее, когда он может только смотреть и ничего не делать — таким образом Му Цин дожил зрячим до сегодняшних дней, а его хозяева захлебнулись в собственной крови.       Цзян Ваньинь был удивительным человеком в разных аспектах. Му Цина поражало то, как он продолжал держаться наравне со своими подчинёнными, не вознося себя на пьедестал власти. Пусть амбиции его простирались к линии горизонта, юноша каким-то образом знал своё место и не переступал через проведённую им самим же черту. Когда он наберётся опыта и избавится от светлой, присущей детям, наивности, Цзян Ваньинь сможет стать тем великим главой ордена, проблески которого Му Цин наблюдал уже сейчас. Поэтому он не мог понять, почему Цзян Ваньинь продолжает зажиматься перед Вэй Усянем, будто прятался в его тени. Или был спрятан туда кем-то. Кажется, между этими двумя, несмотря на крепкую связь, была непростая история.       Но не это поразило Му Цина больше всего, а тот факт, что Цзян Ваньинь умеет шить.       — Что? — спросил тот, кожей почувствовав на себе чужой взгляд.       — Ты шьёшь? — поинтересовался Му Цин.       — Ты тоже. У нас в ордене… было принято заботиться о себе самостоятельно. У тебя есть руки, чтобы налить чай — не занимай слуг; можешь сам зашить дыру — не трать время портных. По большей части на этом настаивала матушка, и со временем я привык. Как оказалось, не зря, — пояснил Цзян Чэн, догадавшись, что вряд ли в других орденах люди добровольно лишали себя любой роскоши. Он был прав.       Му Цин хмыкнул себе под нос.       — Интересно, — пробормотал он, и на этом разговор закончился. Иногда Цзян Чэн хотел спросить о том, каким Му Цин был человеком до Аннигиляции Солнца, чем он жил, о чём мечтал, что ему нравилось — но все эти вопросы казались слишком личными, и он не решался задать их, позволяя Му Цину самому держать ритм в их общении. Всё-таки они ещё не были друзьями, но в то же время назвать их просто союзниками тоже было нельзя — никто, кроме Вэй Усяня, не имел права проводить время в палатке Цзян Чэна, а Му Цин уже ощущался как неотъемлемая часть интерьера.       Белые полосы сменялись чёрными и наоборот, однако присутствие двух непоколебимых столпов по обе руки Цзян Чэна придавало ему уверенность в том, что он сможет взять верх, восстать из пепла и вскарабкаться обратно на вершину. Хороня своих воинов, он поджимал губы, кланялся и снова обращался в камень, чтобы продолжать идти дальше. Покрытый кровью и грязью, он собирался отплатить за каждую оборванную жизнь. Хотя даже его жажда крови не была такой сильной, как у Вэй Усяня — тот страшно изменился за те три месяца разлуки, что лежали между ними, и порой Цзян Чэн видел лишь тень его прежнего в пустой оболочке восставшего из мёртвых человека. Иногда он позволял Вэй Усяню повиснуть на себе лишь для того, чтобы убедиться, что тот жив и всё ещё дышит. Повезло, что Му Цин — как самый старший среди них — был куда сдержаннее в выражении своей привязанности: ему достаточно было лишь положить руку на плечо Цзян Чэна, чтобы вернуть того к реальности, когда чувств становилось слишком много. Цзян Чэн не знал, что бы он делал, останься совсем один, и не желал знать.       Когда очаг войны был устранён, а Вэнь Жохань пал замертво в собственном тронном зале, Цзян Чэн наконец смог остановиться и осознать, сколько же ему пришлось пережить за всё это время, чтобы наконец вернуться домой.       — Добро пожаловать в твой новый дом, — сказал он Му Цину, когда они оказались на пепелище когда-то заполненных разнообразными прилавками улиц. Глаза жгло, однако слёзы не шли, и он упрямо шмыгнул носом, твёрдым шагом направившись туда, где когда-то поражала своим пейзажем Пристань Лотоса. Му Цин предусмотрительно сделал вид, что ничего не заметил, и пошёл за ним. Вэй Усянь принялся рассказывать о том, где что находилось, и несмотря на полный энтузиазма поделиться своими воспоминаниями голос, глаза его тоже были преисполнены печали. Два Героя Юньмэна понимали друг друга без слов, молчаливо разделяя единую тоску, и Му Цин невольно ощутил себя лишним, но Цзян Ваньинь попросил сопровождать его отныне и впредь, а он не собирался нарушать обещание.       Строить что-то новое оказалось сложнее, чем уничтожение старого, но Цзян Чэн бросился в это дело с головой, подвязав рукава. Они с Вэй Усянем тратили дни и ночи на планировку зданий и распределение ресурсов, а Му Цин сопровождал Цзян Чэна на каждое собрание, призванное прополоскать ему мозг разделением земель и договорами о мире. Порой в Юньмэн Цзян они возвращались на одном мече для скорости передвижения, и Му Цин позволял Цзян Ваньиню дремать у себя на плече, пока следил за дорогой и придерживал своего главу, чтобы вдруг не упал. Под глазами Цзян Ваньиня плотно залегли несвойственные юношам его возраста тени, а прямые брови неустанно хмурились даже во сне, будто он продолжал над чем-то усиленно думать. Му Цин не смел переступать границы дозволенного, но порой ему хотелось попросить Цзян Ваньиня сбросить часть тяжести, что он упрямо стремился унести на собственных плечах, будто доказывал что-то. Но Му Цин успел достаточно близко познакомиться с характером юноши, чтобы понять, что не преуспеет в своём стремлении помочь, поэтому оставалось заниматься тем, что ему давалось лучше всего: быть рядом, защищать из тени, пресекая косые взгляды, и выслушивать, когда Цзян Ваньинь возмущался на то, как ему действует на нервы Цзинь Гуаншань, возомнивший себя центром мира.       Это было интересной чертой Цзян Ваньиня — возмущение. Оно было его способом выпустить пар и в то же время являлось языком симпатии. Му Цин не раз замечал, как Цзян Ваньинь бормотал что-то раздражённое в сторону Вэй Усяня, но тот лишь улыбался на это и хлопал своего шиди по плечу, будто ничего не слышал. Со временем до Му Цина дошло, что это лишь один из видов коммуникации между ними, и он перестал беспокоиться.       В то же время рядом с ним Цзян Ваньинь демонстрировал другую сторону себя, которую, как казалось, никому не доводилось видеть. Му Цин полагал, что это вошло в традицию ещё с проведённых в совместном молчании вечеров посреди военных лагерей. Цзян Ваньинь мог просто сидеть рядом с ним и отвечать на письма или изучать принесённые Вэй Усянем списки, пока Му Цин ждал, чтобы отчитаться о прогрессе строительных работ за последние дни. Он решил не сидеть сложа руки и помогал там, где мог быть полезен: носил вещи во время стройки, помогал тренировать новобранцев (коих было малое количество, но у Цзян Ваньиня не было слишком много свободного времени, как и учителей для того, чтобы вверить им растущее поколение). Порой он сопровождал Цзян Ваньиня на прогулках по Пристани Лотоса, молчаливо слушая разнообразные истории о том, каким должно было быть это место.       Минул лишь год с их первой встречи, а когда-то семнадцатилетний юноша будто бы прибавил к возрасту десяток лет. То, что раньше показалось Му Цину комичным, сейчас он бережно хранил среди воспоминаний, осознав, что должен радоваться шансу узреть хотя бы искру того юноши, каким Цзян Ваньинь был в прошлом. Это напоминало Му Цину о собственном прошлом, погребённым под пеплом. Одиночества притягиваются, — подумал он, краем глаза увидев, как Вэй Усянь поглаживал подрагивающую спину Цзян Ваньиня, спрятавшего лицо в коленях, из-за чего казался ещё меньше, чем всегда. Оставшись в тени, Му Цин проследил за тем, чтобы их никто не побеспокоил. Мысленно он испытал облегчение от того факта, что у Цзян Ваньиня всё ещё остались люди, перед которыми он мог показать свои слабости, потому что время беспощадно забирало у них всё.       Пусть медленно, но Юньмэн Цзян всё же набирал влияние, отказываясь быть смытым потоком истории. Многие продолжали смотреть на молодого главу свысока, натянуто хваля того за успехи, но Цзян Чэн с завидным упорством продирался через невзгоды, что готовила ему судьба, отказываясь сдаваться после того, сколько смог пережить. Во время первой большой охоты, организованной со времени падения Цишань Вэнь, он гордо повёл своих адептов вперёд, сопровождаемый Му Цином и Вэй Усянем. Кто бы что ни говорил об их методах достижения успеха, но пока они продолжали работать, плевать Цзян Чэн хотел на осуждающие взгляды, — как завещала мать. Просыпаясь по утрам, Цзян Чэн надеялся, что сегодня сможет оправдать ожидания своих родителей и не ударит в грязь лицом.       В очередной такой день он покинул свои покои, готовый нырнуть в нескончаемый поток дел, каждое из которых будто бы требовало его непосредственного внимания. Однако на пороге он встретил Му Цина, который, по идее, должен был уйти достраивать приют.       — Что-то случилось? — спросил Цзян Чэн сходу.       Му Цин улыбнулся — он стал делать это чаще в последнее время.       — Ничего плохого, просто хотел быть первым, кто поздравит главу с его днём, — сказал он. — Боюсь, не смогу преподнести Вам подходящий подарок, но надеюсь, что эта скромная вещь порадует ваш глаз.       С этими словами он вручил Цзян Чэну свёрток, который тот принял с круглыми глазами. Когда он поднял глаза обратно, Му Цина и след простыл — лишь мелькнули вдали фиолетовые одежды и чёрные волосы.       Внутри свёртка оказалась серебряная шпилька, украшенная филигранно отлитым лотосом. Му Цин явно вдохновился тем, как Цзян Чэн мог позволить себе не надевать гуань, если знал, что целый день будет работать в кабинете. А сам Цзян Чэн и забыл о своём Дне Рождения! Как Му Цин узнал? Он намеренно спросил у сестры или Вэй Усяня? Цзян Чэн почувствовал, как лицо заливается краской, и бережно спрятал украшение у себя в комнате, чтобы примерить позже.       Дальше на него из-за угла выпрыгнул Вэй Усянь, горланя поздравления во всю мощь своих лёгких, следом подоспела сестра, но всё это вряд ли могло затмить то первое впечатление, оставленное Му Цином. Позже Цзян Чэн нашёл его, чтобы приподняться на носки и на ухо прошептать: «Спасибо». Му Цин улыбнулся в ответ, и уголки его глаз тоже смягчились впервые за столь долгое время. На следующий день Цзян Ваньинь поинтересовался датой его рождения, и Му Цин со смешком сообщил, что они рождены не так уж далеко друг от друга. К счастью, подарок у Цзян Чэна был готов уже давно, теперь как раз появился повод его отдать.       Он точно так же дождался пробуждения Му Цина перед дверями его покоев, чтобы презентовать ему небольшую шкатулку, внутри которой покоился серебряный колокольчик, идентичный тому, что Цзян Чэн, Вэй Усянь и Цзян Яньли носили на своих поясах. Узнав его, Му Цин выглядел искренне поражённым, настолько, что ушёл глубоко в себя и не вымолвил ни слова.       — Носи его с гордостью, — сказал Цзян Чэн, надеясь, что застывшее выражение лица Му Цина можно было трактовать позитивно.       Принимая этот колокольчик, Му Цин окончательно отрывался от своего прошлого, что цепями волоклось за ногами, и признавал себя неотъемлемой частью Юньмэн Цзян. Он был поражён тем, что удостоился подобной чести, привыкнув всю жизнь быть лишь слугой. Цзян Ваньинь никогда не заставлял его чувствовать себя подобным образом. Он позволял Му Цину чувствовать себя кем-то близким и кем-то важным. И сейчас, слегка приподняв голову, чтобы заглянуть в лицо Му Цину, он продолжал волнительно хмуриться, будто боялся, что тот не примет его подарок.       Пальцы Му Цина слегка подрагивали, когда он попытался завязать узел, и Цзян Ваньинь бережно взял колокольчик из его рук.       — Мы делаем это вот так, — пробормотал он, затягивая аккуратный узелок и толкнув колокольчик пальцем, хоть тот не издал и звука. Коротко он пояснил Му Цину свойства этих украшений, являвшихся ещё и ценными оберегами, и грудь Му Цина сдавило от чувств, которые он не мог описать. Каким-то образом Цзян Ваньинь сделал для него больше, чем кто-либо в этой жизни. Лишь оставшись наедине после кроткой благодарности, Му Цин позволил слезам впервые за шесть лет оросить щёки. Едва заметный вес покачивающегося колокольчика сам по себе отрезвлял его разум, напоминая о том, что Му Цину есть куда идти и к кому возвращаться.       Усталость и взросление забрали остатки детской округлости с лица Цзян Ваньиня, позволяя мелькать чертам того мужчины, в которого он превратится. В его ситуации следовало подумывать о выгодном браке, но Цзян Ваньинь будто не беспокоился об этом, отдавшись своему ордену целиком и без остатка. Они с Вэй Усянем без промедления стремились свершить невозможное, поразив весь мир своими амбициями, и это стало рутиной. До тех пор, пока Вэй Усянь не сбежал спасать пленных на тропе Цюнци. Оглядываясь назад, Му Цин мог сказать, что в этот момент всё пошло под откос.       Пока Вэй Усянь сидел на месте ровно в стенах родного ордена и не привлекал к себе внимание слишком сильно, Цзян Ваньинь мог прикрывать его спину и закрывать глаза на намёки на то, что тёмный путь, практикуемый Вэй Усянем, не слишком подходит для их стремившегося отмыться от грязи мира. Своим подвигом Вэй Усянь запустил цепочку событий, стремительно развивавшихся одно за другим.       Цзян Ваньинь ушёл в себя, разрываясь между делами ордена, намечающейся свадьбой старшей сестры и материальной помощью Вэй Усяню. Поднаторевший в бумажных делах, Му Цин помогал ему всем, чем мог, но он не мог дать Цзян Ваньиню самого важного — обещания, что всё будет как прежде. Поэтому он оставался за главного, когда Цзян Ваньинь тайком сбегал в Илин, и следовал за ним на все переговоры, что подготовили другие главы орденов. Если большинство выражало свою позицию довольно сдержанно, то Цзинь Гуаншань переступил все границы, когда обмолвился о бессилии Цзян Ваньиня без поддержки Вэй Усяня. Теперь многое в глазах Му Цина встало на свои места, и он твёрдо шагнул вперёд.       — Смею заметить, что нога господина Вэй ни разу не ступила в зал совещаний. Как бы бесценен ни был его вклад, без главы Цзян он не имел бы никакого значения, — сказал он, и среди заклинателей повисла тишина: это был первый раз, когда цепной пёс главы Юньмэн Цзян подал голос.       Цзян Чэн тоже вытянулся в лице от удивления, уже готовый сцепив зубы принять словесную оплеуху. Он не ожидал, что Му Цин решит вступиться за него, тем самым раскрыв свой многолетний секрет. Цзинь Гуаншань сам не придумал ответа, так же поражённый этим выпадом. Пока он собирался с мыслями, Цзян Ваньинь покинул собрание, пообещав вразумить Вэй Усяня. Он попытался, но не преуспел. А со временем Вэй Усянь сошёл с ума.       Му Цин изначально подозревал, что до хорошего не дойдёт — у него был опыт в отчаянных жизненных ситуациях. И всё равно он помог Цзян Ваньиню и деве Цзян организовать тайный побег, чтобы Вэй Усянь мог увидеть свадебные одежды своей шицзе. И всё равно Му Цин продолжал держать спину прямой, встречая проблемы Цзян Ваньиня как свои собственные. И всё равно он до последнего надеялся, пока не пришли новости о трагичной кончине Цзинь Цзысюаня. Цзян Ваньинь был разбит так, будто это его любовь всей жизни погибла на тропе Цюнци. Отчасти так и было — умерла его вера в то, что Вэй Усянь сможет вернуться.       Смотря на бледное лицо юноши, старавшегося выглядеть стойким там, где сердце раскалывалось за мгновение, Му Цин сам будто бы получил кинжал в грудь. Раньше он думал, что сожалел о своих поступках, но именно в этот момент понял, как ошибался. Он должен был предложить пойти вместо Цзинь Цзысюаня, но тот настоял, что сам должен сделать этот шаг. Му Цин должен был вызваться сопровождать Вэй Усяня, но нельзя было дать Цзинь Гуаншаню даже малейший повод заподозрить, что Юньмэн Цзян прикрывает спину Старейшины Илин. Он понимал, что случившегося не вернуть, и в то же время кулак сам врезался в стену от бессильной злости. Почувствовав боль от содранной кожи, Му Цин выдохнул сквозь стиснутые зубы.       Цзян Ванинь не сказал ему ничего, но ему и не надо было говорить, чтобы Му Цин прочувствовал глубину чужой скорби. Он никогда не сочувствовал слишком сильно, но почему-то страдания Цзян Ваньиня ощущались для него как собственные. Он не мог погладить юношу по спине, как Вэй Усянь, поэтому делал единственное возможное: всегда находился рядом. Взамен Цзян Ваньинь одаривал его мимолётной вымученной улыбкой и продолжал гаснуть на глазах. Фатальным ударом для него стала смерть старшей сестры. Му Цин не слишком близко общался с Цзян Яньли, но не мог быть не тронут её манерами и золотым сердцем. С самого начала она старалась вести себя так, будто они хорошие друзья, а Му Цин умел отвечать добротой на доброту, даже если хмурился, подмечая, как большая часть внимания перепадает Вэй Усяню по той простой причине, что с тем было проще общаться на отвлечённые темы. Но даже так дева Цзян не заслужила смерти, когда в Башне Кои её ждал сын, которому был лишь месяц. По иронии судьбы с ней умерли остатки человечности Вэй Усяня.       В ушах Му Цина не затихали полные отчаяния крики, влажное бульканье хлынувшей горлом крови. Цзян Ваньинь хватал сестру за руки так, будто таким образом мог заставить её не покидать этот мир, но было бесполезно. Глаза застелила красная пелена, и Му Цин поднял глаза на бледного, словно сама смерть, Старейшину Илин.       — Вэй Усянь! — громогласно прокричал он, одним движением обнажив меч, и глаза юноши округлились то ли от удивления, когда он впервые услышал голос молодого господина, то ли от ужаса, принесённого осознанием происходящего.       — Не подходи! — не своим голосом прокричал он и сбежал.       Му Цин хотел направиться за ним, но увидел, как мелькнули белые одежды Ханьгуан-цзюня. Он не хотел покидать Цзян Ваньиня в этот момент из всех возможных. Ему пришлось уговаривать Цзян Ваньиня подняться на ноги, чтобы встать на меч и вернуться в Пристань Лотоса, и всё это время юноша отказывался выпускать из рук тело старшей сестры. Му Цин не видел его слёз на войне, не видел его слёз, когда они вернулись в Юньмэн Цзян, не видел его слёз, когда умер Цзинь Цзысюань, но в этот самый день Цзян Ваньинь плакал навзрыд, не сдерживая всхлипы и беспомощно шепча: «Сестра, сестра… почему именно она, а не я?» Му Цин не знал ответа — сам бы с радостью отдал свою жизнь, чтобы Цзян Ваньинь не утратил последний луч надежды, последнего родного человека, что у него остался.       После случившегося осада Луаньцзан стала неотвратимым событием, и Му Цин держался рядом с Цзян Ваньинем от начала и до самого конца, чтобы тот не сотворил ничего глупого и не прыгнул смерти в объятья первым. Он ожидал, что Цзян Ваньиня будет вести ярость и хорошо знакомая жажда крови, что заставит его первым добраться до Вэй Усяня и потушить огонь жизни в его глазах. Однако почти звериный вопль вырвался из груди Цзян Ваньиня, когда Вэй Усяня разорвало на части, не оставив даже тела для захоронения.       Вокруг рычали лютые мертвецы, и Му Цин отбивал их атаки одну за другой, не давая даже приблизиться к Цзян Ваньиню, с мечом и кнутом ринувшемуся в самый центр хаоса, чтобы выйти оттуда лишь с флейтой, зажатой в руке. Потом он отыскал и меч Вэй Усяня, прижимая его к груди, будто кто-то мог отобрать. Осада закончилась головокружительным успехом, мир потрясли прекрасные новости, а Цзян Ваньинь, ставший героем множества историй, — умер во второй раз. Он во всех смыслах походил на призрак самого себя: бледный, исхудавший, с потерянным загнанным взглядом. Му Цин еле уговорил его отложить флейту и меч, чтобы раздеться и отмыться от крови и грязи. Он видел, как оживали мёртвые, но чтобы ещё живые были как мёртвые — никогда. Состояние Цзян Ваньиня пугало, и он ничего не мог поделать, а никто из благородных «союзников» не стремился помочь юноше, у которого отобрали всё. Му Цину пришлось взять на себя большую часть обязанностей, и он прикладывал все усилия, чтобы хоть чем-то облегчить страдания Цзян Ваньиня.       Цзян Чэн потерял всякую связь с реальностью, будто последние ниточки, что связывали его с миром, были оборваны. Лишь случайное упоминание имени младенца-племянника заставило его прозреть и очнуться в один тёмный вечер. Вырвавшись из транса, Цзян Чэн встал на ноги и засуетился под обеспокоенным взглядом Му Цина, видимо, предположившего, что он совсем выжил из ума. Что же, недалека правда.       — Я должен увидеть его. Прямо сейчас, — пробормотал Цзян Чэн, приводя себя в порядок, чтобы его не выкинули прямо с порога Ланьлин Цзинь.       Когда он взял Саньду, стоявший рядом с Суйбянем, Му Цин мягко накрыл его руку своей, останавливая.       — Я полечу с Вами. В таком состоянии лучше не летать одному, — сказал он. Цзян Чэн оскалился и хотел было вспылить в ответ, но в последний момент остановился, осознав, что Му Цин ему не враг и желает только лучшего. Поджав губы, он кивнул и позволил вывести себя во двор. Ровным тоном Му Цин раздал указания на время их отсутствия, и пара сорвалась в направлении Башни Кои.       Малыш Цзинь Лин даже не осознавал горя, что его постигло. Он спокойно лежал в кроватке, рассматривая мир большими карими глазами, сосредоточившимися на Цзян Чэне, когда тот склонился над мальчиком. Протянув руку, Цзян Чэн пальцем очертил пухлую щёку, будто стремился убедиться, что младенец реален. Что судьба не отобрала у него и это. Когда он взял Цзинь Лина на руки (бережно, аккуратно, как учила сестра), слёзы сами по себе покатились по щекам, и Цзян Чэн тихо плакал, заливая дорогую ткань. Пара слезинок упала Цзинь Лину на руки, и тот засунул кулак в рот, будто хотел распробовать на вкус чужую скорбь.       Тело Цзян Ваньиня дрожало, словно лист на ветру, однако ребёнка он держал так, будто от этого зависела его жизнь. Му Цин обхватил его плечи одной рукой: достаточно, чтобы показать, что он рядом, но не слишком настойчиво, чтобы вызвать раздражение. Постояв ещё немного в глубокой прострации, Цзян Ваньинь всё же повернул голову к нему и упёрся лбом в плечо, как делал, когда хотел подремать во время полёта. Му Цин неловко поглаживал его плечо большим пальцем, не зная, какие слова могут смягчить столь глубокую боль. А на следующий день Цзян Ваньинь снова собрал волю в кулак и пошёл на поклон к Цзинь Гуаншаню ещё раз, чтобы умолять позволить ему участвовать в жизни Цзинь Лина, сохранив последнюю часть семьи, что у него осталась.       Разумеется, Цзинь Гуаншань не согласился с первого раз, предпочтя набивать себе цену. Он согласился лишь тогда, когда Цзян Ваньинь пообещал предоставить помощь в ночных охотах на отдалённых территориях, однако Цзинь Лин мог оставаться в Пристани Лотоса лишь месяц в сезон. Остальные он должен был находиться в Башне Кои, где, по словам главы Цзинь, ему привьют должное воспитание, соответствующее наследнику Ланьлин Цзинь.       Стиснув зубы, Цзян Чэн мог лишь смириться. Когда они вернулись в Юньмэн Цзян, он тут же распорядился о подготовке комнаты для ребёнка, пристально наблюдая за тем, чтобы всё было идеально, и Цзинь Лина у него не отобрали тоже. Несколько дней он потратил на отбор воспитателей и кормилиц. Порой Му Цину приходилось напоминать о том, что пора поесть или отдохнуть, а иногда он чуть ли не силком тащил Цзян Чэна за обеденный стол. Тот упирался до последнего, пока не сознался, что теперь в Главном Зале для него слишком пусто. Обычно там звучали голоса и смех.       Му Цин нашёл простой выход из ситуации: составлял компанию своему главе во время трапез, а потом предложил тому начать есть в компании адептов. Тогда ему не придётся томиться в одиночестве, а ещё это станет неплохим шансом сблизиться с собственными подчинёнными. Удивительно, Цзян Ваньинь не воспринял это в штыки и даже принял предложение. Адепты несказанно удивились присутствию главы ордена, но вскоре атмосфера сгладилась, будто не происходило ничего необычного. Так в Юньмэн Цзян появилась новая традиция. Но даже с этим Цзян Чэн всё ещё не мог спать по ночам и даже не желал подходить к комнатам, принадлежащим уже мёртвым людям. Он сам чувствовал себя призраком среди живых, будто сам мир стремился оттолкнуть его, постепенно отрывая от самого дорогого. Лишь Му Цин каким-то невероятным образом всегда оказывался рядом, всегда чувствуя, что Цзян Чэн начинал рассыпаться на части. Его прикосновения были уверенными и уважительными, напоминая о реальности происходящего. Он не смеялся над Цзян Чэном и не пытался говорить о том, что тот должен «оставить это», «переступить и идти дальше» — и подобную благородную чушь. Вместо этого Му Цин продолжал помогать Цзян Чэну с бытовыми делами, не позволяя забыться в собственном горе. Когда Цзинь Лина доставили в Юньмэн, Цзян Чэн неустанно хлопотал над ним, боясь, что где-то оступится или ошибётся. Стоило мальчику начать плакать, как сердце Цзян Чэна разрывалось, и он едва сдерживал всхлипы сам, считая, что провалился везде, где только мог в этой жизни.       В один из таких вечеров Му Цин осторожно забрал Цзинь Лина из его рук до того, как они начали дрожать слишком сильно от стресса и усталости. Цзян Чэн убил бы любого, попытавшегося это сделать, но Му Цину он доверял, как себе, тем более Цзинь Лин действительно успокоился, увидев новое лицо. Му Цин позволил ему играться со своим колокольчиком, пока мальчик не утомился и не начал засыпать, после чего вернул его Цзян Чэну, чтобы тот положил племянника в кровать.       — Точно. Надо будет заказать колокольчик для него, — пробормотал Цзян Чэн про себя, пальцем поглаживая тёплую щёку, слушая тихое сопение спящего ребёнка. Сам он ещё не хотел спать, поэтому решил пойти туда, где всегда отдыхал душой, когда мир давил слишком сильно, — на пристань.       Му Цин проследовал за ним, однако не стал садиться, смотря куда-то вдаль с заведёнными за спину руками, погрузившись в собственные мысли.       — Когда я попал в плен, я был не один, — внезапно признался он, и Цзян Чэн повернул голову. В лунном свете Му Цин всё ещё был больше похож на божество, чем на человека. Будто не заметив чужого взгляда, он невозмутимо продолжил: — Нас было трое. Наследника ордена, которому я прислуживал, и его телохранителя схватили точно так же.       — Вас разлучили? — осторожно спросил Цзян Чэн. Му Цин никогда не говорил о своём прошлом, лишь упоминал о том, что пытался сам учиться заклинательству, пока его не приняли в ученики ордена.       — Их убили у меня на глазах, — хладнокровно ответил Му Цин, смотря куда-то за горизонт, будто там всё ещё мог увидеть тени этих людей. — Я предал моего господина. Нам дали выбор: подчиниться или продолжать сопротивляться. Я выбрал подчинение, и тогда мне поставили клеймо прямо перед ними. Я носил им еду, стараясь набрать лишнего побольше, но Се Лянь однажды просто кинул в меня чашкой риса, сказав, что в его глазах я умер после того, как предал их орден. Фэн Синь не стал кидаться, однако в его глазах я был не лучше жука, ползущего меж трещин в стенах. Я пытался объяснить им, что это единственный выход, но это было бесполезно. Потом у меня забрали право говорить. А потом их убили за попытку побега. Я до сих пор помню этот миг. Никто из них не кричал и не молил о прощении. Се Ляня пришлось бить, чтобы заставить встать на колени, а Фэн Синю сломали ноги. И они оба смотрели на меня, будто ждали, что я встану рядом с ними и умру. Но я не встал.       Цзян Чэн молчал, не решаясь даже слишком громко вдохнуть. Грудь сжало при мысли о том, что Му Цин всё это время нёс на себе столь тяжкое бремя, позволяя мрачным воспоминаниям волочиться следом изо дня в день.       — В их глазах я до последнего оставался жалким предателем, но в итоге сейчас я стою здесь, а они нет. Все те пять лет я думал, что должен был склонить голову тогда, однако ничего уже не исправишь. Насколько низко я пал в Ваших глазах?       — Ни насколько, — ответил Цзян Чэн без секунды промедления. Му Цин с интересом скосил глаза на него. — Ты принял единственное решение, что гарантировало тебе жизнь. Если бы ты не выжил тогда, меня бы убили ещё несколько лет назад, и всего этого, — повёл рукой в сторону пейзажей Пристани Лотоса, — не было бы.       Выслушав его, Му Цин довольно усмехнулся.       — Вам стоит прислушаться к Вашим же словам, — сказал он и продолжил прежде, чем Цзян Чэн успел задать вопрос: — Именно благодаря тому, что сейчас живы именно Вы, Юньмэн Цзян продолжает укреплять позиции. Пока живы Вы, у молодого господина Цзинь остаётся семья. Ничто не способно восполнить былые утраты, а от ран останутся болящие шрамы, но мы оба можем лишь продолжать идти дальше, цепляясь за настоящее.       Присев на корточки, Му Цин серьёзно посмотрел Цзян Чэну в глаза. В этот самый момент разница в их возрасте ощущалась ярче всего. Цзян Чэн почувствовал себя потерянным ребёнком, которого наставлял взрослый.       — Если бы Вы не пробрались в лагерь в ту ночь, я бы не дожил до сегодняшнего дня. Благодаря Вам я знаю, что в мире останутся люди, что будут помнить меня. А я всегда буду подле Вас, пока Вы будете во мне нуждаться.       Цзян Чэн открыл рот и застыл, не зная что сказать.       — Спасибо, — лишь выдавил из себя он. Сердце всё ещё болело от тоски, однако после услышанного Цзян Чэну было проще не поддаться этому гнетущему чувству. Так чувствовал себя Му Цин, находясь рядом с ним изо дня в день?       Ещё немного они посидели в тишине, пока Му Цин тихо не пробормотал, что пора ложиться спать. Цзян Чэн не стал спорить. Ему предстояло выполнить много работы, чтобы достичь невозможного.       После этого разговора их отношения с Му Цином стали более лёгкими и открытыми. Цзян Чэн мог без проблем доверить Цзинь Лина своему помощнику, пока сам работал над чем-то, а Му Цин стал более смелым в выражении своих мыслей. Однажды он признался, что раньше дети раздражали его, потому что всегда просили гостинцы, коих у Му Цина не было, но Цзинь Лин ему нравился. И это чувство было взаимно, судя по тому, как мальчик мог самозабвенно играться с колокольчиком мужчины или засыпал у него в руках, пачкая слюнями фиолетовые одежды.       Постепенно Цзян Чэн смог взять себя в руки и полноценно вернуться к делам, вопреки ожиданиям остальных. Месяц в сезон он посвящал Цзинь Лину, стараясь дать ему ту заботу, которую не успевал додать за остальные, а в другое время укреплял позиции и занимался дипломатическими вопросами. Они с Му Цином попытались наведаться в Илин снова, убедившись, что после большой зачистки там не осталось ни души. Цзян Чэн хотел попытаться найти маленького мальчика, который раньше бегал по округе, но, похоже, Вэй Усянь либо спрятал его где-то, либо отдал кому-то на попечение. Не обнаружив детских трупов, Цзян Чэн со спокойной душой вернулся домой.       Даже после незавидной кончины у Вэй Усяня появилось множество последователей, ещё более безумных, чем он сам. Пока Вэй Усянь использовал сомнительные методы, изначально он пытался что-то защитить, пока эти люди извратили без того тёмный путь в свою пользу, чтобы сеять настоящий хаос. Цзян Чэн не мог этого допустить и взял проблему в свои руки. Вскоре поползли слухи о том, что он пытает и убивает тёмных заклинателей, и он не говорил и слова поперёк, не видя смысла скрывать правду. Забирая одну жизнь, он спасал множество. Пока в его приютах не увеличивалось количество детей, оставшихся без родителей, потому что кому-то нужен был материал для ритуала, Цзян Чэн не собирался останавливаться. Всё равно уже ничем нельзя смыть кровь с его рук.       Так как человеческих ресурсов для дополнительных ночных охот не хватало, Цзян Чэн справлялся с ними лично, не желая ударить в грязь лицом перед Цзинь Гуаншанем. Му Цин сопровождал его каждый раз, чтобы убедиться, что его глава не выкинет ничего безрассудного — у него была склонность к подобным поступкам. И опасения не оказались напрасны, воздавшись ему, когда во время сражения с волком-яогуаем Му Цин чуть не лишился руки, к счастью, отделавшись лишь глубокими царапинами и пострадавшей одеждой. Зато Цзян Ваньинь перепугался так, будто он потерял конечность.       — Это всего лишь мелочь, не стоит беспокоиться, — настаивал Му Цин.       — Да тебе весь рукав оторвало! — возмутился Цзян Ваньинь.       — Мне подходит, — автоматически фыркнул Му Цин и закаменел в тот же момент, когда осознал, что за слова сорвались с его губ. Цзян Ваньинь тоже замер лишь на долю секунды, но быстро опомнился и продолжил свою речь.       — Если ты будешь вести себя так же безрассудно, то я больше не возьму тебя на ночную охоту.       — Но тогда безрассудно вести себя будет глава Цзян, — парировал Му Цин. Юноша сжал кулаки и злобно засопел, как делал каждый раз, когда его загоняли в тупик. Это настолько отличалось от его тщательно выстроенного образа сурового и непоколебимого главы, что Му Цин невольно улыбнулся.       — Не хочу слышать это от тебя. Сиди смирно и дай мне обработать твою руку, — потребовал Цзян Ваньинь в итоге. Му Цин подчинился, как всегда.       Цзян Чэн зажёг талисман и присел на корточки. Вечная охота научила его носить за собой иголку и нити для таких случаев. А Му Цина жизнь научила молчать стиснув зубы, какой бы ни была боль.       — Так что ты там говорил про рукава?       Это был первый раз, когда Му Цин выглядел действительно потерянным и… смущённым?       — Забудьте об этом, — пробормотал он. Цзян Чэн усмехнулся, предвкушая триумф.       — Смеешь хранить секреты от своего главы?       — Личная жизнь не просто так носит своё название, — парировал Му Цин, словно маленький ребёнок, хотя уже успел переступить порог тридцатилетия.       — Не беспокойся, твой секрет умрёт со мной. Ну же, кто сумел покорить твоё благородное сердце? — налегке спросил Цзян Чэн, ловко бинтуя рану оборот за оборотом. Му Цин напряжённо молчал, и Цзян Чэн поднял глаза на него, собираясь повторить вопрос, однако застыл, когда заметил, что лицо Му Цина порозовело так, будто он слишком много времени провёл на солнце.       Мысли Цзян Чэна развили невероятную скорость, с которой он соединял точки: долгие прикосновения, долгие взгляды, тёплые улыбки. Му Цин всегда был особенно добр к нему, однако эти знаки начали появляться лишь недавно, и Цзян Чэн был слишком погружён в себя, чтобы уделить им должное внимание. И вот сейчас Му Цин смущался, как застуканный за чтением жёлтых книжек юнец, выдавая себя с головой.       — Прошу прощения, я не собирался делать ничего фривольного, чтобы как-либо оскорбить главу Цзян, — торопливо пробормотал Му Цин. — Я приму любое наказан…       — Придурок, какое наказание? Я думал, что мне всё показалось, а ты просто молчал всё это время, — вспылил Цзян Чэн совершенно не по тому поводу, насчёт которого опасался Му Цин.       — Я понимаю, что переступил черту, и просто не хотел доставлять проблемы, — попытался оправдаться Му Цин, чувствуя себя трижды неловко. Он никогда не оправдывался в своей жизни — и вот сейчас делал это перед юношей младше него на восемь лет.       — Какая черта, какие проблемы? Ты сам что-то придумал и поверил в это, хотя сам же говорил мне о важности вербальной коммуникации в донесении своих мыслей. — Правда, говорил это Му Цин насчёт Цзинь Лина, когда Цзян Чэн не знал, как донести до трёхлетнего ребёнка, что гулять на пристани в одиночку слишком опасно, и этим он доведёт дядю до седины и ранней могилы.       Цыкнув, Цзян Чэн грубо завязал узел и обхватил лицо Му Цина ладонями, заставив смотреть себе в глаза.       — Забудь о том, что я глава ордена, забудь о том, кто ты такой. Что ты чувствуешь ко мне? — настойчиво спросил он.       — Я не должен…       — Разве не ты поклялся быть честным со мной? Отвечай, — потребовал Цзян Чэн.       Му Цин беспомощно смотрел на него, чувствуя, как под чужими ладонями предательски пылают щёки. Пусть Цзян Ваньиню было едва за двадцать, он успел перескочить через остатки переходного возраста и превратиться в молодого мужчину. Теперь его острый взгляд внушал уважение, острый подбородок притягивал взгляд, а высокие скулы вызывали желание провести по ним пальцами.       — Хочу защитить, — неловко начал Му Цин, сглотнув. Цзян Ваньинь кивнул, молчаливо веля продолжать. — Хочу обнять. Не только для утешения, но и просто так. Хочу увидеть, как ты выглядишь утром, когда только просыпаешься. Хочу видеть, как ты засыпаешь. Хочу слышать твоё дыхание и знать, что ты всегда рядом. Хочу… дальше чувствовать на себе твои руки.       Явно сказав больше, чем планировал поначалу, Му Цин остановился, упрямо воззрившись на Цзян Чэна, будто ждал удара, а не ответа. На это юноша лишь усмехнулся.       — Это было не так уж трудно, верно? А ты мог бы сказать это и раньше. Я принимаю твои чувства, — сказал он.       — Но я ничего не могу Вам дать, — возразил Му Цин. На это Цзян Чэн лишь фыркнул.       — Ты буквально подарил мне жизнь, идиот, — сказал он и притянул лицо Му Цина к себе, оставив на его губах короткий жаркий поцелуй. Теперь пылали и щёки самого Цзян Ваньиня. — Я не собираюсь признаваться тебе посреди леса рядом с трупом волка, поднимайся. Мы возвращаемся домой.       Пусть они летели на своих мечах и сохраняли приличное расстояние, напряжение ощущалось в воздухе. Оказавшись в Пристани Лотоса, Цзян Чэн первым делом проверил Цзинь Лина, мирно спавшего у себя в комнате, после чего схватил Му Цина за руку и отвёл в свою комнату. Она была обставлена довольно скромно по меркам главы стремительно развивающегося ордена, однако это было настолько в стиле Цзян Ваньиня, что Му Цин даже не удивился, окинув помещение коротким оценивающим взглядом.       Заметив лежащую на прикроватной тумбочке шпильку, когда-то подаренную им на День Рождения, мужчина почувствовал, как что-то в груди разбилось и собралось воедино снова. Это чувство медленно росло в его сердце год за годом, пока он оставался подле юноши, взвалившего на свои плечи жизни множества людей и несущего это бремя с ровной спиной. Му Цин позволял этому чувству пускать корни всё глубже, пока сам стоически смирился с мыслью о том, что проведёт остаток жизни в тени Цзян Ваньиня, наблюдая за его счастьем и делая всё возможное, чтобы оно затянулось подольше. Он не смел надеяться даже на подобие взаимности, однако Цзян Ваньинь снова превзошёл его ожидания.       Встав посреди комнаты, юноша с властным видом, с которым обычно встречал гостей на переговорах, окинул Му Цина пристальным взглядом. Впервые под его взглядом Му Цин почувствовал себя неловко. Обычно Цзян Ваньинь был тем, кто отводил глаза или опускал голову, однако в этот раз всё было иначе.       — Я слушаю тебя, продолжай, — сказал он.       — Я сказал всё, что хотел. Пусть чувства мои выходят за грань дружеских, я не собираюсь ничего требовать взамен, — ответил Му Цин.       Цзян Ваньинь фыркнул.       — Тебе и не надо ничего требовать — я предлагаю, — сказал он с лёгкой ухмылкой. Му Цин невольно нахмурился, не совсем понимая. — Так получается, что не один ты сгорал от недозволенных чувств. Просто я даже не думал, что у меня есть шанс на взаимность, поэтому не слишком уделял этому внимание. Но если ты согласен, мы можем всё изменить.       Пусть Цзян Ваньинь говорил уверенно и твёрдо, в свете ламп без труда можно было рассмотреть его покрасневшие уши. Му Цин хорошо знал его характер и понимал, что юноша предпочитал атаковать первым, чтобы не пришлось защищаться. Вот и в этот раз он поступил так же, стремительно выхватив поводья из чужой хватки, даже если сам наверняка сгорал от волнения.       — Боюсь, я не шутил, когда говорил, что не смогу дать Ва… тебе ничего. У меня нет титула, земли, имущества, чтобы я мог хоть как-то приблизиться к тебе должным образом, — сказал Му Цин, не желая давать ложных надежд.       — Если бы мне нужно было что-то из перечисленного, я бы уже принял одно из свадебных предложений и взял случайную дочь зажиточного заклинателя себе в жёны. Как видишь, имущество это не то, зачем я гонюсь. А вот ты можешь предоставить мне то, в чём я нуждаюсь.       Цзян Ваньинь подошёл к нему вплотную, чуть приподняв подбородок, чтобы смотреть прямо в глаза. Прошло то время, когда ему приходилось запрокидывать голову.       — Что же это? — спросил Му Цин.       — Верность, — легко ответил Цзян Ваньинь. — Заботу, понимание, поддержку. Чувства. Можешь ли ты обещать мне это?       Му Цин даже не задумался перед тем, как кивнуть. Уголки глаз Цзян Ваньиня чуть смягчились, когда он улыбнулся.       — А дети? Ты же глава ордена…       — Я давно решил, что передам орден тому, кто этого достоин, а не рождённому с этим правом. Я не планирую брать наложниц и уж тем более не планирую заводить детей в ближайшее время, но если вдруг когда-нибудь решу это сделать, то только с твоего согласия и по собственному желанию.       Сердце Му Цина сжалось.       — Почему именно я?       — Потому что я не могу представить никого другого, — честно ответил Цзян Ваньинь.       Му Цин поднял руку, желая коснуться в поисках тепла, но в последний момент остановил себя. Без труда разгадав его намерения, Цзян Ваньинь сам взял его запястье и подвёл к своей щеке, прикрыв глаза с лёгким прикосновением, чтобы лучше почувствовать твёрдость мозолей на пальцах и ладони.       — Этого ты хотел? — спросил юноша, приоткрыв глаза, чтобы посмотреть на Му Цина. Тот будто не верил своим глазам, однако заторможено кивнул в ответ. — Так вот я, здесь.       Услышав это, Му Цин сорвался и обнял Цзян Ваньиня так крепко, как хотел все эти годы. Как хотел ещё тогда, когда Цзян Ваньинь лил горячие слёзы над колыбелью своего племянника, — и каждый раз после.       — Цзян Ваньинь, — позвал он, не веря, что осмелился произнести это имя вслух. — Нет для меня большего счастья на свете, чем до конца жизни оставаться рядом с тобой.       На это Цзян Ваньинь тихо рассмеялся и спрятал лицо в изгибе шеи мужчины, расслабившись всем телом, будто растаявшим от живого человеческого тепла.       — С этого и стоило начинать, — довольно пробормотал он. — Можешь звать меня Цзян Чэн.       Му Цин замер, услышав эти слова. Он знал это имя, не раз слышал, как Вэй Усянь и дева Цзян применяли его изо дня в день, но никогда не осмеливался представить, что сам сможет стать тем, кто его произнесёт.       — Цзян Чэн, — тихо сказал он, сжав руки крепче, несмотря на боль в зашитых ранах.       — Му Цин, — так же тихо ответил юноша, произнося имя, словно признание. Весь мир будто бы съежился до одной комнаты, где два переплетённых тела стояли в свете ламп.       Той ночью Цзян Чэн не позволил Му Цину покинуть его комнату, напомнив о высказанном желании видеть, как он засыпает и просыпается. Му Цин, смущённый до корней волос, не стал отказываться, будто боялся, что после его ухода магия развеется, и следующим утром всё будет как прежде. Он помог Цзян Чэну распустить волосы, не упуская шанса очертить изгиб шеи или скулы пальцами, после чего перешёл к одеждам с профессиональной точностью, пока Цзян Чэн наблюдал за ним удовлетворённым взглядом. За руку он подвёл Му Цина к собственной постели и первым нырнул под покрывало, в ожидании воззрившись снизу вверх. С распущенными волосами и в белом ночном одеянии Цзян Чэн выглядел куда моложе, чем обычно, и Му Цин невольно засмотрелся на него, запоминая этот новый непривычный образ.       — Долго будешь смотреть? Ночь не вечная, — нетерпеливо спросил Цзян Чэн, и Му Цин ожил.       — Но она впереди не одна, — парировал он, несколько восстановив самообладание, и быстро сбросил верхние одежды, чтобы присоединиться к Цзян Чэну, как тот и хотел.       Сон долгое время не шёл к ним обоим, но они продолжали держать друг друга в руках до тех пор, пока усталость не нагнала сознание. Проснувшись утром, Му Цин по привычке напрягся, обнаружив себя в чужих покоях, однако быстро сориентировался, осознав, что случившееся не было сном. Да и прижатая к его груди спина ясно намекала на реальность происходящего. Обычно после пробуждения Му Цин сразу начинал готовиться к новому дню, но в этот раз позволил себе задержаться, желая, чтобы Цзян Чэн таки проснулся в его руках и тоже убедился, что Му Цин всё ещё рядом. Всегда будет рядом.       С тех пор Му Цин больше не возвращался в собственные комнаты, постепенно сменив место жительства. Пусть сначала пришлось привыкнуть к присутствию другого человека рядом, однако это было не самое худшее, к чему ему доводилось привыкать. Тем более, рядом с Цзян Чэном было легко находиться в силу того, сколько лет они знали друг друга вдоль и поперёк.       Для посторонних людей их отношения остались неизменными, так как влияние Цзян Чэна было недостаточно прочным для подобного риска. Если измены Цзинь Гуаншаня были открытым секретом, осуждаемым за закрытыми дверями, то Цзян Чэн не мог позволить себе такую роскошь. Му Цин относился к этому с глубоким пониманием и не нуждался в декламации чувств с крыши, чтобы в них поверить. Куда больше он стремился к робким прикосновениям в свете ламп вдали от чужих глаз, когда Цзян Чэн позволял ему снять свой гуань и зарыться пальцами в мягкие волосы. От строгой причёски, державшейся день, голова уставала, и он почти мурчал, пока Му Цин массажировал его скальп, едва заметно улыбаясь, после чего касался губами затылка, отчего мурашки бежали о коже. В одну из таких ночей Цзян Чэн позволил поцеловать себя снова. Лишённый боевого запала, толкавшего его на любые действия, он почти робко скользил руками по плечам Му Цина, неторопливо изучая его фигуру.       Му Цин никуда не торопился и наслаждался каждым моментом, в глубине душе всё ещё неспособный поверить своему счастью, что заставляло его отстраняться и приоткрывать глаза, чтобы обнаружить перед ними окрашенное румянцем лицо и податься вперёд снова. Цзян Чэн легко прогнулся под лёгшей на талию ладонью, упёршись грудью в грудь Му Цина. Оставив одну ладонь на тёплой щеке, второй попытался нащупать пояс верхних одежд, запнувшись о висевший на поясе колокольчик. Его колокольчик. Сердце накрыло волной тепла. Му Цин отстранился достаточно, чтобы Цзян Чэну хватало места для манёвра, но оставался близко, чтобы не убирать рук с чужой талии.       Избавив Му Цина от верхних одежд, юноша толкнул его к кровати, заставив сесть на неё. Покорно смотря снизу вверх, Му Цин выглядел открытым и расслабленным, отчего тепло расползлось дальше по телу Цзян Чэна, а внизу живота затянулся тугой узел. Запустив пальцы в вытрепавшиеся из высокого хвоста волосы мужчины, Цзян Чэн продолжил смотреть ему в глаза.       — Чего ты хочешь? — спросил Му Цин тихо, и ресницы Цзян Чэна дрогнули от того, как необычно низко прозвучал его голос.       — Тебя, — просто ответил он. Уголки губ Му Цина приподнялись.       — Я прямо перед тобой, — сказал он. Фыркнув, Цзян Чэн упёрся коленом в кровать и наклонился, чтобы украсть ещё бесчисленное количество поцелуев, пока Му Цин не потерял бдительность достаточно, чтобы его можно было завалить на спину. Руки сами по себе легли на бёдра Цзян Чэна, довольного своей маленькой победой.       Оседлав одно из бёдер Му Цина, он дёрнул пояс нижних одежд, разводя полы на груди. Му Цин послушно приподнялся, чтобы ткань легко соскользнула с плеч. Завороженный, Цзян Чэн очертил открывшуюся кожу пальцами, заметив, что румянец Му Цина доходил аж до груди, пока у самого Цзян Чэна он по большей части собирался на щеках и кончиках ушей. Очерчивая ключицы, по линии мелких шрамов перешёл к плечу, на котором выделялось выжженное клеймо.       Му Цин повернул бёдра, и Цзян Чэн позволил перевернуть себя на спину, чувствуя, как чужой вес надёжно устраивается меж разведённых ног. Белые одежды собрались в локтях Му Цина, из-за света ламп слегка светясь, словно ореол. Прежде, чем Цзян Чэн успел остановиться на этой мысли, мужчина нетерпеливо скинул рукава и вернул своё внимание к лениво наблюдавшему за ним юноше. Не торопясь приступать сразу к делу, Му Цин не удержался и украл ещё пару поцелуев. Цзян Чэн почувствовал, как начинает потеть под одеждой, и дёрнул плечами, намекая, что пора бы от неё избавиться. Му Цин повиновался с тихим смешком, на что Цзян Чэн оскалился, позволяя ему избавить себя от лишней ткани.       Стоило воздуху коснуться голой кожи, как Цзян Чэн испытал облегчение, но тут же напрягся, понимая, что сейчас Му Цин может беспрепятственно увидеть его самое позорное место. Почувствовав, как напряглись бёдра Цзян Чэна, Му Цин приподнял брови, но не стал задавать вопросов. Вместо этого он коснулся кончиками пальцев места под ключицей, где начиналась гладкая линия шрама. Цзян Чэн мелко вздрогнул и резко вдохнул носом, но не стал возражать. Кожа его шрама потеряла практически всю чувствительность, однако он всё ещё ощущал прикосновение. И сам факт того, что Му Цин был настолько нежен с той частью его, которой Цзян Чэн постоянно стыдился, заставляла пальцы на ногах поджиматься.       Первым, что Цзян Чэн ощутил, было горячее дыхание, а потом тёплые губы коснулись его ключицы, двигаясь вдоль выпуклой линии шрама, заставляя чётко ощущать каждое малейшее движение. Невольно Цзян Чэн зарылся пальцами в волосы Му Цина, но даже не подумал останавливать его. Он ещё никогда не чувствовал себя настолько приятно и настолько живым. С этой мыслью он рукой, лежавшей на затылке, направил Му Цина обратно к себе, заставив практически лечь сверху, и неторопливо поцеловал, чувствуя, как всё ярче разгорается огонь, текущий по жилам. Второй рукой Цзян Чэн надавил на оголённую талию, заставляя Му Цина почти придавить себя всем его весом, после чего тут же двинул ладонь выше, стремясь почувствовать под ней твёрдые мышцы спины, напряжённые от того, как Му Цин старался удержать себя на локтях. Отстранившись первым, Му Цин попытался подняться, и брови Цзян Чэна нахмурились в недоумении.       — Если мы продолжим, я могу переступить черту, — предупредил мужчина. Так как нижние части их тел всё ещё соприкасались, Цзян Чэн без труда уловил смысл и тут же обвил талию Му Цина ногами, удерживая на месте и заставляя прижаться плотнее.       — Именно этого я и хочу, — тихо сказал он, и бездонные глаза Му Цина будто бы стали ещё темнее от этих слов. Его руки сами по себе коснулись бёдер Цзян Чэна, проведя по ним ладонями медленно и спокойно, будто мужчина даже не думал о своих действиях.       — Ты занимался парным совершенствованием раньше? — спросил Му Цин напрямую.       — Нет. Но я не настолько невинный, как ты можешь считать, — сказал Цзян Чэн и двинул бёдрами, подтверждая свои слова. — Я доверяю тебе.       Му Цин пару мгновений смотрел на него, будто стремился увидеть хоть тень сомнения на лице, что дала бы ему право отступить, но Цзян Чэн был абсолютно серьёзен в своих намерениях и отступать не собирался. Кивнув каким-то своим мыслям, Му Цин поднялся на ноги, чтобы найти что-то в тумбочке.       — Разденься полностью, — скомандовал он по дороге, и Цзян Чэн повиновался, чувствуя, как кожа пылает от ожидания. Он едва удержался от того, чтобы не начать трогать себя здесь и сейчас.       Достав какой-то сосуд, удовлетворивший его ожидания, Му Цин тоже ослабил завязки штанов и небрежно вышагнул из них, подойдя к кровати. Цзян Чэн жадно рассматривал каждый изгиб его тела, будто стремился прикоснуться даже взглядом.       — Иди сюда, — велел он и раскрыл руки, чтобы Му Цин тут же оказался между них и позволил утянуть себя в поцелуй. Цзян Чэн был абсолютно расслаблен и позволял неторопливо касаться себя везде и всюду, вздрагивая, когда Му Цин находил особо чувствительные места.       Му Цин был нетороплив и терпелив в своих действиях, давая Цзян Чэну время привыкнуть к непривычным ощущениям, понять, что ему нравится, а что нет. Когда потоки их энергии выровнялись, образуя единое целое, у Цзян Чэна будто звёзды загорелись под веками, и он выгнулся дугой, запрокидывая голову и позволяя Му Цину целовать свою шею. Цзян Чэн никогда не ощущал ничего подобного, ублажая себя самостоятельно, и теперь он частично мог понять, почему люди так усердно пели дифирамбы парному совершенствованию в тех книгах, что так старательно собирал Не Хуайсан. Из минусов были быстро остывающий на коже пот и абсолютное нежелание двигаться. К счастью, на самом совершенствовании порыв Му Цина не закончился, и он занялся ванной, пока Цзян Чэн лежал в кровати и свыкался с новым ощущением. Задумавшись, он провёл рукой по животу до того места, где располагался нижний даньтянь.       — Что-то не так? — обеспокоенно спросил Му Цин, наблюдавший за ним краем глаза. Цзян Чэн улыбнулся.       — Наоборот. Раньше моё золотое ядро ощущалось странно, будто оно находится не на своём месте. Но теперь это чувство почти пропало, — признался он. Вернувшись к кровати, Му Цин поцеловал его в висок и помог подняться, чтобы принять ванную и таки поспать, пока новый день и новые дела не настигли их с невероятной скоростью.       Находясь в кольце тёплых рук, неторопливо скользящих по телу, Цзян Чэн в кои-то веки позволил себе расслабиться и ненадолго забыть о той тьме, что преследовала его днями и ночами. Рядом с Му Цином он чувствовал себя в безопасности, чего не случалось уже давно. Теперь не так страшно было думать о будущем, когда Цзян Чэн знал, что там он будет не один.

Годы спустя

      Ночная охота на горе Дафань должна была стать первой ночной охотой для Цзинь Лина, и Цзян Чэн хотел, чтобы всё прошло идеально. Он не для того дни провёл на аудиенциях у Цзинь Гуанъяо, чтобы с позором провалиться и подвести своего племянника. Цзян Чэн по себе помнил, как важен опыт первой самостоятельной охоты, поэтому бросил все силы на организацию. Му Цин едва уговорил его против развешивания сетей по всему лесу, победив аргументом, что Цзинь Лин будет чувствовать гордость, если сможет провести охоту сам от начала и до конца. Тем более, это станет для него хорошей практикой, где он научится не переоценивать свои способности. Со вздохом Цзян Чэн был вынужден согласиться, однако настоял на своём, и гора была закрыта для посещения другими заклинателями, если те не были лично приглашены. И всё равно каким-то образом всё пошло наперекосяк.       По истинно чудесному стечению обстоятельств Цзинь Лин умудрился напороться на бродячего заклинателя и ввязаться с ним в спор, переросший в скоротечную драку, по итогу которой юноша оказался повален на землю. Цзян Чэн подоспел как раз в тот момент, оставив Му Цина следить за всем остальным. Почувствовав потоки тёмной энергии, он напрягся. Тёмные заклинатели не рисковали совать нос туда, где их мог достать Саньду Шэншоу. Этот был либо слишком смелым, либо совсем безумным. Судя по вытянувшемуся лицу — последнее.       Спустя почти полтора десятка лет Цзян Чэн успокоился достаточно, чтобы не отрубить несчастному голову при первом же намёке на угрозу. А так он даже был готов дать шанс раскаяться и вернуться на путь истинный без лишнего кровопролития. К сожалению, сам заклинатель — которого звали Мо Сюаньюем, если верить Цзинь Лину — задачу не облегчал и вёл себя как полнейший идиот. Давно Цзян Чэн не сталкивался с такого рода слабоумием: можно сказать, почти полтора десятка лет. А он думал, что уже ко всему успел привыкнуть, пока имел дело с высшими мира сего, у которых бывали свои заскоки. Да и вёл себя этот Мо Сюаньюй слишком странно, что заставило Цзян Чэна насторожиться. Говор у юнца был подозрительно знаком, хотя они ни разу не встречались. В сердце Цзян Чэна закралось тёмное подозрение.       Если бы не вмешательство Лань Ванцзи, он бы точно попытался отвести Мо Сюаньюя в сторонку и задать ему пару наводящих вопросов, но пришлось отступить. Раз Ханьгуан-цзюнь так любит собирать проблемы на свою голову, пусть разбирается сам. Отослав Цзинь Лина куда подальше, Цзян Чэн сложил печать призыва, что выглядело странно со стороны, учитывая то, что Саньду был при нём. Но он знал, чего хотел достигнуть. А тем временем решил найти Му Цина и присмотреться поближе к бродячему заклинателю. Тот наверняка не сможет просто взять и залечь на дно.       Поделившись своими догадками с Му Цином, Цзян Чэн почувствовал облегчение, когда тот не забраковал его мысли с первого слова. Вместе они обсудили примерный план действий, пока в небе не взорвался сигнальный фейерверк. Что-то случилось. Сердце Цзян Чэна ухнуло в пятки, и они с Му Цином встали на мечи, чтобы как можно быстрее достигнуть возможного места события. Он как чувствовал, что нельзя спускать с этого бродяги глаз, иначе хорошего ничего не случится.       Когда они прибыли, заклинатели вели ожесточённую борьбу с… ожившей статуей. Выругавшись себе под нос, потому что при осмотре местности не ожидал ничего подобного, Цзян Чэн призвал Цзыдянь и заарканил статую, позволяя Му Цину обрубить ей голову и пару рук. Увы, это мало чем побеспокоило камень, и Цзян Чэна чуть не снесло с ног, когда кнут натянулся до предела. Он был вынужден отступить и срочно придумать более рабочий план. Пока они отвлекали танцующую богиню, Мо Сюаньюй наспех вырезал кривую бамбуковую флейту. Сначала Цзян Чэн решил, что он окончательно умом тронулся, а потом все волосы на теле встали дыбом от осознания. Прежде, чем он успел окликнуть Мо Сюаньюя, тот уже завёл тонкую разрывающую уши трель.       Некоторое время ничего не происходило, и Цзян Чэн невольно испытал облегчение, однако потом через лес пронёсся холодящий душу звон цепей, и на статую, к всеобщему потрясению, прыгнул сам Призрачный Генерал. Му Цин тут же оказался рядом с Цзинь Лином, чтобы прикрыть его в случае опасности.       Как только статуя была повержена, ритм мелодии флейты сменился, и Цзян Чэн мгновенно догадался, что хочет сделать заклинатель. Не медля и секунды, он поймал Вэнь Нина и позволил Цзыдянь плотно обмотать того, сковывая движения.       — Быстро прикажи ему перестать сопротивляться, иначе я остановлю его сам! — крикнул Му Цин, и побледневший на пару тонов Мо Сюаньюй беспрекословно подчинился. Вскоре Вэнь Нин перестал двигаться вовсе, будто умер окончательно. Цзян Чэн не ослабил хватку. Он навидался достаточно таких трюков за свою жизнь.       — А вот это уже интересно, — сказал он, обращаясь к Мо Сюаньюю. Одного взгляда хватило, чтобы адепты разбежались по сторонам, утащив за собой возмущающегося Цзинь Лина, почуявшего нечто интересное. — Как только ты попробуешь сбежать, я поймаю тебя, так что выбирай сам: отправишься с нами добровольно или принудительно.       — З-зачем уважаемому главе Цзян такой жалкий человек, как я? — спросил Мо Сюаньюй, попытавшись прикинуться дурачком. С Цзян Чэном этот приём больше не работал. Он вытянул руку, и в ладонь прилетели чёрные ножны. Широко раскрывшихся глаз Мо Сюаньюя было достаточно, чтобы понять, что он узнал этот меч.       Повернувшись к Му Цину, Цзян Чэн коротко велел:       — Вытащи.       Тот без единого слова возражения дёрнул за рукоять. По ножнам прошлись искры, но оружие не поддалось. Цзян Чэн удовлетворённо усмехнулся.       — Думаю, ты знаешь, кто способен обнажить запечатанный меч. Проверим здесь или наедине? — ехидно спросил Цзян Чэн.       Натянутое глупое выражение сошло с лица юноши, и тот улыбнулся уже печальнее.       — Неужели меня так просто узнать? — спросил он.       — Ты не слишком старался скрываться, — пожал плечами Цзян Чэн. — Так что, поговорим мирно, или тащить тебя силой?       — Не надо силой, мне самому интересно, что тут происходит. Руки по округе бегают, статуи танцуют. В мои времена такого не было.       — Какие руки бегают? — нахмурился в недоумении Цзян Чэн. Он не слышал о подобных случаях.       Только Вэй Усянь собрался ответить, как из деревьев выступил мужчина в траурных одеждах.       — Ханьгуан-цзюнь, — холодно поприветствовал его Цзян Чэн ещё раз.       — Цзян Ваньинь, — в такой же манере ответил Лань Ванцзи и скользнул взглядом к мужчине рядом. — Цзян Сюаньчжэнь.       Глаза Вэй Усяня округлились, когда он глянул на того, к кому обратился Лань Чжань. Мужчина молчаливо кивнул в знак приветствия. Разве у молодого господина было такое имя? Что он пропустил за эти тринадцать лет?       — Странные вещи происходят в округе. Молодой господин Мо сказал, что столкнулся с «бегающей рукой». Думаю, это всё взаимосвязано, поэтому хотел бы попросить Вашего соучастия в расследовании, — обратился к нему Цзян Чэн. — Если требуется, я могу подать официальное прошение на передачу улик Юньмэн Цзян.       Окинув взглядом лежащего ниц Призрачного Генерала, Лань Ванцзи никак не изменился в лице, будто и ожидал того тут увидеть.       — Не стоит беспокоить брата, я понимаю Ваше беспокойство и согласен на сотрудничество. Взамен глава Цзян позволит мне участвовать в расследовании лично, — сказал он, сделав акцент на последнем слове. Цзян Чэн всем своим видом демонстрировал нежелание сотрудничать, однако был вынужден согласиться.       — Тогда нам стоит обсудить этот вопрос наедине, — сказал он, окинув адептов Гусу Лань острым взглядом, ясно намекая, что их присутствие тут явно лишнее. Лань Ванцзи повернулся и коротко кивнул, после чего юноши скрылись в лесу. Выражение лица Цзян Чэна стало в разы проще. — Опущу формальности: ты узнал его? — Ткнул пальцем в «Мо Сюаньюя».       Лань Ванцзи кивнул.       — Вэй Ин, — сказал он, и Вэй Усянь готов был расплакаться от того, как его шикарный план по началу новой жизни пошёл прахом в первые же дни.       — Отлично, меньше придётся объяснять. Не смей даже словом обмолвиться об этом перед Цзинь Лином, иначе мне придётся отправить Вэй Усяня на тот свет ещё раз, если раньше это не сделает мой племянник.       Неясно было, к кому конкретно обращается Цзян Чэн, поэтому Вэй Усянь и Лань Ванцзи кивнули оба.       — Заставь его подняться. Если он хоть как-то попытается атаковать любого из нас, я без сомнения оборву его существование, — приказал сухо, пнув носком сапога Вэнь Нина, после чего обратился к… Цзян Сюаньчжэню? Вэй Усянь всё ещё пытался осмыслить это. Ему стоило задать Цзян Чэну пару-тройку (десятков) вопросов после того, как они все успокоятся. Жизнь двигалась слишком быстро, пока Вэй Усянь выпал из неё во всех смыслах. Пока он осмысливал этот факт, Цзян Чэн смягчил голос и попросил: — Подержишь его, чтобы я присмотрели за остальным?       Цзян Сюаньчжэнь кивнул и принял рукоять Цзыдянь. У Вэй Усяня чуть глаза из орбит не выпали от удивления, и он ощутил, как начинает кружиться голова, из-за чего не заметил, как Цзян Чэн оказался перед ним, протянув Суйбянь.       — Ты его специально с собой принёс? — спросил Вэй Усянь, усмехнувшись, после чего вытянул меч. Тот легко поддался, блеснув лезвием.       — А это ещё одна вещь, о которой я хочу с тобой поговорить, — мрачно сказал Цзян Чэн. Выхватив оружие из рук, он без труда обнажил его вновь, и у Вэй Усяня кровь застыла в жилах, когда он понял намёк.       Оставив его позади, Цзян Чэн прошёл мимо, доверив Вэй Усяня Му Цину, чтобы проследил и за ним. Что-то подсказывало ему, что это будет очень долгая история.