Рассвет нашей нежности

      Внимательно осмотрев яркие разноцветные коробки, выискивая среди них любимые кукурузные хлопья, Джено так и не нашел нужную. Заметив, что на боковых стенках стеллажа тоже есть полки, он немедленно вышел из прохода и, сам того не ожидая, наткнулся на человека, что, вероятно, намеревался сделать прямо противоположное. С губ почти сорвались извинения, когда взгляд наконец прояснился: перед Джено оказался высокий молодой человек с растрепанными волосами, выглядывающими из-под тонкой даже на вид шапки, и черной медицинской повязкой на левом глазу — неожиданное напоминание о дне, который Джено мечтал вычеркнуть из своей жизни. — Ты… — выдавил он, скорее из необходимости что-то сказать, чем из искреннего желания завести разговор. — Я, — собеседник ухмыльнулся, склонив голову для приветствия, и поднял на Джено полный насмешки взгляд темного омута. — Не ожидал встретиться с Вами, господин Ли.       Джено не верил своим глазам. Человек, которого он выгнал из своей жизни, оставшись без его поддержки в самое тяжелое и темное время, вновь стоял перед ним, натянув на лицо омерзительную маску спокойствия. Фальш в его улыбке и голосе была для Джено почти осязаемой, и от этой неискренности моментально вскипела кровь, накатывая разрушительными волнами раздражения. Желание стереть эту ухмылку и надменность собственным кулаком боролось с потребностью сжать чужое тело в крепких объятиях, чтобы душа к душе, сердце к сердцу — чтобы точно знать, что оно еще бьется.       Все это казалось неправильным и сильно выбивалось из привычной рутины его дней. Джено не мог просто уйти, но и продолжать стоять на месте, чувствуя на коже чужой испытующий взгляд, тоже не было сил. Но он стоял, смотрел в ответ и отчаянно пытался понять, в какой же момент все пошло не так. Столько лет было потрачено на то, чтобы собрать себя заново, склеить по кусочкам то, что когда-то было сердцем, и ради чего? Ради того, чтобы теперь рассыпаться вновь под тяжестью темноты чужого глаза, что заглядывал словно в саму душу, вороша воспоминания, которые Джено старался забыть?       Это не должно было случиться: Джено уверен, что сделал все возможное, чтобы пресечь любую возможность этой злосчастной встречи, о которой мог лишь мечтать под сиянием луны, когда никто не смог бы увидеть надежды в текущих по его щекам слезах. Его план работал отлично последние шесть лет, и ничего не должно было вдруг сломаться — не были ни единой предпосылки, ни одного знака свыше. И он упрямо отказывался верить, что это правда, что человек перед ним был именно тем, кого он не хотел видеть, вместе с тем мечтая о скорейшей встрече с ним. Этого просто не могло быть, так почему он должен был верить?       Каждый день на протяжении уже достаточно долгого времени Джено встречал абсолютно одинаково: с головной болью и в холодной, наверняка, как обычно, уже пустой квартире. Каждое такое утро он заставлял себя подниматься с дивана в небольшой гостиной, силой переставлял ноги, добираясь до ванной, где приводил себя в человеческий вид, и завтракал таблетками и пресной кашей с кислыми ягодами, настраивая себя на то, что ему придется пережить этот день, даже если на самом деле нет никакого желания. Теплое пальто и натянутый на пол-лица шарф прятали его от окружающего мира, пока он сидел на заднем сиденье своего дорогого автомобиля, даже не пытаясь сделать вид, что слушает, о чем говорит его водитель.       Желания жить у Джено не было давно — с того рокового дня, когда он потерял дорогого отца и любимого брата и остался совсем один, держа в руках свое истерзанное болью и сожалениями сердце. Тогда ему пришлось раз и навсегда отказаться от мечты и переступить через себя, чтобы не разрушить все то, что отец долгие годы выстраивал упорным трудом. Джено представлял свои восемнадцать совсем иначе, но, к сожалению, судьбе никогда не было до этого никакого дела — она уничтожила его счастье, даже не спрашивая разрешения. И с этим пришлось просто смириться: принять горькую правду, от которой полуживое сердце обливалось кровью, и продолжать жить эту жизнь, о которой Джено никогда не просил.       С годами боль утихла. Воспоминания все еще терзали душу, но Джено мог с этим справляться — научился за те страшные первые месяцы после смерти отца, когда ему одному пришлось нести на себе груз крупнейшего в стране бизнеса, слишком привлекательного для желающих обогатиться на чужой семейной трагедии и его слабости. Только Джено с гордо поднятой головой отстоял свое право унаследовать дело отца и показал всем, что его не так просто сломить. Свои истинные чувства, слабость и горечь потери, он спрятал глубоко внутри, подавил железной волей, доставшейся от отца, и больше никогда не позволял себе отпускать. Спустя шесть лет никто не мог бы сказать, что Джено по-прежнему страдает в грубых когтистых лапах осознания утраты, и он был единственным свидетелем своих мучений.       Для окружающих Джено был средоточием спокойствия и холодной хватки, достойным наследником Ли Минхо, доказавшим, что заслужил носить свою фамилию и продолжать то, что когда-то начал его отец. Он был серьезным руководителем, всегда сохраняющим трезвый рассудок, и надежным деловым партнером, с которым можно заключить бесконечно выгодное сотрудничество при условии взаимного желания работать для достижения общих целей. В нем видели его отца: его сведенные в задумчивости брови, чуть поджатые губы, напряжение в челюсти, ровная осанка, спокойный голос с нотками холода и превосходства. Только сам Джено, глядя в зеркало, видел того восемнадцатилетнего парня, что лежал на холодном полу в темном кабинете отца и давился слезами, пока на плач просто не осталось сил, а потом заставлял себя раз за разом подниматься на ноги и бороться.       Он не знал, за что вообще борется все эти годы, чего добивается, зачем ему это нужно. Он лишь знал, что это то, что он должен делать; что это то, чего хотел его отец. Но чего хотел он сам? Когда-то Джено думал, что знает ответ, но повороты судьбы непредсказуемо сломали все, во что он верил и о чем мечтал. Джено чувствовал себя капитаном большого красивого корабля: он уверенно двигался к четко поставленной цели, зная, что в конце пути его ждет то, чего он желал, — но корабль наткнулся на несокрушимую глыбу льда и отправился ко дну, похоронив под водой все, что было дорого его капитану. Не осталось ни цели, ни пути, ни желаний — все смыло холодными волнами горького одиночества.       Шесть лет Джено болтался в пространстве, делая то, что от него ждали другие, оправдывая чужие надежды, исполняя чужие желания. Он не чувствовал себя человеком — лишь инструментом, промежуточной фазой, необходимой лишь для того, чтобы сохранить тяжелый труд Ли Минхо, прежде чем он будет передан в достойные руки. Чьи это будут руки? Джено понятия не имел. Он утопал в своей боли и не желал даже задумываться о наследниках. По собственному опыту знал, что наследие отца может стать непосильным грузом на хрупких плечах, и не хотел ломать жизнь того, кому он ее и даст, — это было бы слишком жестоко с его стороны.       Джено видел смерть своим освобождением, возможностью выбраться из клетки с толстыми железными прутьями, куда его заперла необходимость соответствовать чужим ожиданиям. Он не стремился к ней, но и не боялся: как только она настигнет его, он встретит ее, как добрую подругу, и доверчиво пойдет вслед за ней, не пытаясь отсрочить свой конец ни на миг. И что бы ни было дальше в мире смертных, его бы это никогда больше не беспокоило — он бы спокойно растворился в вечности, оставшись лишь воспоминанием, что умрет вместе с последним, кто будет желать помнить его имя.       Возможно, кто-то сказал бы ему, что это неправильно, но Джено не было до этого никакого дела: главное, что это удобно. Это нисколько не мотивировало, но странным образом придавало сил просто держаться, продолжать жить в ожидании вечной свободы и покоя, которых ему так не хватает. Это было единственной причиной, по которой Джено до сих пор не бросился в холодные объятия своих эгоистичных желаний, и он считал, что никто не имеет права осуждать его за это. Каждый справляется в силу своих возможностей, и Джено выбрал свой путь, не желая слушать, что другие думают о нем, — это дорога, по которой идет только он сам, никто больше.       А пока его путь не закончен, Джено вынужден выполнять возложенные на него обязанности, о которых он никогда не просил. Ежедневные звонки, встречи, кучи отчетов, заказов и предложений о сотрудничестве, судебные иски, мозговые штурмы для разработки дальнейшей политики компании — все сваливалось на его голову огромным снежным комом, от которого было некуда бежать. Но Джено и не бежал: пока кто-то топил боль и одиночество в алкоголе или беспорядочных связях, он нагружал себя работой, не позволяя никаким другим мыслям хоть на секунду пробраться в его мозг и отвлечь от дел.       Где-то в холодных глубинах его души тот восемнадцатилетний парень, которому еще не пришлось потерять единственных важных людей, все еще верил в счастливое будущее, где ему будет дана возможность повторить судьбу любимой мамы и стать таким же известным и уважаемым хирургом, что будет с гордостью занимать пост главного врача открытой ею когда-то клиники. Но равнодушный разум повзрослевшего Джено раз за разом жестоко разрушал эту веру: никакого счастливого будущего не будет, не для него, не в этот раз. Эту жизнь он оказался вынужден провести на посту владельца и генерального директора крупнейшей в стране компании по производству строительных материалов — это даже на миллиметр не близко к тому, на что он когда-то рассчитывал, и это единственное, что ему позволено иметь.       Когда-то Джено горел — мечтой, стремлениями, верой, любовью. Он был неудержимым пожаром, яркой вспышкой огня, зажигающей все вокруг надеждой. Пока в один момент не сгорел полностью, пока от огня не остался лишь пепел, что, осев в гортани и легких, обжигал с каждым вздохом острой болью и сожалениями о не сказанном и о том, чего говорить никогда не стоило. Улыбка, что грела теплом, сменилась равнодушием поджатых губ, а искорки в глазах обернулись острыми льдинками, что не растопит ни один костер. Джено знал: в тот день, когда сердце его отца перестало биться, он сам превратился в пустую оболочку, которую больше невозможно заполнить.       Но Джено привык. И к пустоте в груди, и к ночным кошмарам, терзающим больную душу. И к косым взглядам, выражающим не то сочувствие, не то жалость — он ненавидел и то, и другое в равной степени. И к вечному желанию сбежать на край света, спрятаться там, где никто не найдет, и к разочарованию от невозможности получить желаемое. И к этим глупым мыслям о глупых чувствах, что не отпускали его ни на мгновение даже спустя годы, он тоже, к собственному удивлению, привык. Привыкнуть было легко — это только кажется невозможным, но, когда выбора не остается, оказывается невообразимо просто принять то, что тебе дали, забрав у тебя все, что когда-то было дорого.       У Джено не было причин бороться, ему не за что было держаться, но он не позволял себе сдаваться. Всякий раз, когда он был готов опустить руки, в голове звучал голос отца — ровный, спокойный, с нотками холодной нежности: «Ты носишь мою фамилию, сын. Будь достоин ее, не подводи меня». И Джено никогда не подводил: ни в детстве, когда приносил отцу грамоты с соревнований; ни в юношестве, когда с гордостью делился отличными оценками и дипломами с научных конференций; ни в этой ужасной взрослой жизни, когда, оставшись один, собственными усилиями удерживал от разрушения результат его многолетних трудов. Но если тогда с ним всегда была удовлетворительная улыбка отца и его ободряющее похлопывание по плечу, то теперь не было ничего — и от этого становилось так паршиво, что скрыться хотелось сильнее обычного.       В конце концов, Джено просто продолжал жить. Просыпался утром, шел на работу, возвращался домой, ложился спать — и так изо дня в день, повторяя один и тот же сценарий, не отклоняясь от привычного маршрута ни на миллиметр. И только лишь встречи с Пак Хэюн, его подругой детства и, вроде как, девушкой, разбавляли скуку однообразных дней. Конечно, назвать их возлюбленными было сложно, если вообще возможно: они жили в одной квартире, но спали в разных местах; между ними не было места романтике и близости — ни поцелуев, ни объятий с намеком на что-то большее, чем дружба, ни, тем более, чего-то более интимного. Они начали встречаться через два года после личной трагедии Джено, но их статус изменился лишь на словах — на деле же они продолжали вести себя в точности, как и раньше, когда были просто друзьями.       Хэюн на самом деле замечательная, добрая и отзывчивая. Хэюн изо всех сил поддерживала его, когда он остался один, и терпеливо ждала подходящего момента для признания. И это только лишь вина Джено и его эгоизма, что она все эти годы продолжает держаться за него и эти чувства, на которые ей не суждено дождаться взаимности. Он должен был отказать ей тогда, объяснить, что его сердце отдано другому, что он никогда не видел в ней кого-то больше, чем подругу, но вместо этого он убедил себя, что со временем его многолетняя любовь потухнет, как он сам когда-то, и он сможет полюбить ее — или хотя бы смириться, как со всем остальным.       Джено корил себя за это каждый день. Он несколько раз хотел поговорить, объясниться, прекратить наконец то, что между ними было. Но каждый раз спотыкался об уставший вид Хэюн, ее синяки под глазами и слабую улыбку: «Я так рада, что прихожу не в пустую квартиру». Он не хотел даже думать о том, что будет с ней, если он оставит ее одну, если не будет рядом, когда он в очередной раз вернется домой после ночного дежурства или тяжелой операции. Хэюн спасала чужие жизни, но никогда не заботилась о своей: нагружала себя работой, которую не могла выполнить, забывала поесть и отказывалась ото сна ради… чего? Она никогда не могла объяснить, а Джено не мог осуждать — сам такой же.       Со стороны никто не мог сказать, что что-то не так. Хэюн, как и Джено, была из небедной семьи с громким именем и заслуженным уважением, и для окружающих их союз выглядел очень правильным — им с самого детства говорили, как хорошо они друг другу подходят и как здорово им будет пожениться. Тогда Джено недовольно морщил лицо и отмахивался: «Вы что, она моя лучшая подруга! Я никогда не женюсь на ней!» — и Хэюн согласно кивала, полностью разделяя его мнение. Теперь Джено лишь сдержанно кивал и отводил взгляд, не желая поддерживать разговоры на эту тему, но для себя он давно решил — никогда не женится, не позволит себе навсегда запереть Хэюн в клетку невзаимных чувств.       Но пока их обоих, казалось, устраивало то, что у них было, и ни один из них не спешил исправлять ситуацию. Джено продолжал жить в ее квартире, занимая на ночь диван; готовил для нее ужин, когда она возвращалась поздно с дежурства; подкидывал в ее рабочую сумку контейнеры с едой и слал сообщения с напоминанием поесть. Хэюн продолжала делать вид, что не хочет от него большего: Джено видел это в ее взгляде, читал в редких неловких прикосновениях, но ничего не менял — ему нечем ответить на ее чувства, и он не сомневался, что она это знает.       Когда очередной день подошел к концу, все повторилось: Джено вышел из своего кабинета с пальто и сумкой наперевес, написал Хэюн, чтобы узнать, вернется ли она сегодня, и спустился на подземную парковку, где его уже ждал водитель. Он сел в машину, бросил взгляд на загоревшийся экран телефона с лаконичным ответом — «Сегодня ночное дежурство, ужинай без меня» — и велел водителю по пути остановиться у супермаркета рядом с домом. Дорога, как обычно, проходила под звуки проезжающих мимо машин и ненавязчивой музыки — Джено понятия не имел, что обычно играло, позволяя водителю выбрать на его вкус. И не то чтобы он не верил, что тридцатилетний мужчина может увлекаться классической музыкой, но некоторые сомнения в его голову все же закрадывались: скорее всего, тяга к классике объяснялась нежеланием раздражать работодателя его потенциально нелюбимой музыкой.       Но Джено это все мало волновало. За шесть лет он уяснил для себя одну важную вещь: если работник добросовестно исполняет служебные обязательства, этого достаточно, чтобы продолжать с ним работать, а все остальное его никоим образом не должно касаться. Ему пришлось столкнуться с множеством разных людей, с большинством из которых он разошелся лишь на почве несоответствия вкусов и мировоззрения, и лишь с опытом понял, что в рабочем сотрудничестве значение для него должны иметь только профессиональные качества — и это значительно упростило его не самую простую жизнь.       Автомобиль остановился на парковке перед супермаркетом. Джено поблагодарил за работу, пожелал хорошего вечера и отпустил водителя — до квартиры Хэюн совсем ничего, он и сам в состоянии дойти. Холодный ноябрьский ветер моментально пробрался под пальто, стоило Джено выйти из машины, и он недовольно вздохнул, заматывая плотный шарф вокруг шеи, пряча замерзающее лицо от маленьких снежинок, витающих в воздухе. Даже не оборачиваясь, он знал, что Го Санхо, его водитель, уехал лишь тогда, когда высокая фигура Джено скрылась за раздвижными дверьми, где его ожидало желанное тепло. Они работали вместе не очень долго, но мужчина, как и все в этом городе, был хорошо осведомлен о прошлом своего работодателя и на правах старшего иногда позволял себе немного нарушать субординацию, чтобы позаботиться о нем. Джено ненавидел, когда его жалели, и прямо заявил об этом после первой же попытки Санхо помочь, но тот настоял, что это не имеет ничего общего с жалостью, а Джено просто сдался — главное ведь профессиональные качества, верно?       Людей вокруг было немного, несмотря на то что обычно в послерабочее время магазины кишат покупателями. Но Джено был только рад: ему представилась чудесная возможность подольше походить между рядами, рассмотреть все как следует, может, даже найти что-нибудь особенно вкусное. Взяв корзину, он начал со стандартного набора покупок: спагетти для любимой пасты Хэюн, мясо к ней же, немного овощей, которые они оба любят, и любимый черничный пирог к чаю, который им редко удается отведать вместе, за одним столом. Имея возможность скупить хоть весь магазин разом, ни Джено, ни Хэюн никогда не отходят от того, к чему привыкли — и, к сожалению или к счастью, для них обоих это характерно во всех аспектах жизни.       Набрав все необходимое, Джено наконец позволил себе отпустить вечную сосредоточенность и принялся бесцельно осматривать полки с продуктами, ожидая, когда что-нибудь привлечет его внимание, но не необходимостью, а обычным желанием. Он так редко разрешал себе удовлетворять свои маленькие прихоти, считая, что не должен отвлекаться на мелочи, но, в конце концов, это привело к тому, что никаких прихотей не осталось — только необходимое, важное и нужное, никаких бесполезных вложений. С этим можно было жить, но иногда, совсем редко, ребенок внутри напоминал о себе и требовал внимания, и иногда, еще реже, было совершенно невозможно ему отказать.       Именно так Джено оказался у стеллажа с кукурузными хлопьями. В детстве это было его любимое лакомство — оно заменяло ему и завтрак, и обед, и даже, бывало, ужин. Он нередко тайком таскал коробки c хлопьями в свою комнату, чтобы съесть их прямо так, сухими, на что взрослые только качали головами и просили больше так не делать, прекрасно зная, что он сделает это снова. Даже строгие наставления отца, что просил его не портить здоровье «всякими глупостями», нисколько не помогли отвадить маленького Джено от хлопьев. Он всякий раз думал об этом с обреченной улыбкой: строгие наставления не помогли, но после смерти отца Джено и думать забыл о своем когда-то любимом источнике радости.       А теперь он стоял перед человеком, которого почти двадцать лет назад назвал своим братом, и не желал верить, что это действительно был он. От яркой белозубой улыбки и блеска во всегда веселых глазах не осталось и следа, и каждая его эмоция оказалась пропитана едким притворством. Боль в груди смешалась с сожалением: как только Джено позволил самому близкому человеку превратиться в это? Почему он не остался рядом, чтобы справиться вдвоем, вместе, плечом к плечу, как справлялись всегда? — Прошло столько лет, а ты все еще лжешь, глядя мне в глаза, — тихо произнес он, словно в забытьи, сосредоточенно выискивая изменения на когда-то хорошо знакомом лице и отголоски настоящих эмоций. — Однажды я решил быть честным, но куда привела эта честность? — Джемин вновь усмехнулся, и в голос его пробрались стальные нотки, что холодными льдинками вонзились в сердце Джено.       Возразить было нечего, Джемин был полностью прав: в тот единственный раз, когда он поделился своей искренностью, Джено, поглощенный горем и болью, прогнал его на улицу, велев никогда не появляться в его жизни. Джемин имел полное право обижаться на него, скрываться от него, прятать свои чувства, опасаясь, что эгоизм Джено вновь разорвет их в клочья своим безразличием. Он мог бы просто развернуться и уйти, не удостоив Джено даже тенью своего взгляда, мог не отвечать ему, мог действительно исчезнуть, как Джено и просил его когда-то, — и он был бы прав, он бы дал Джено именно то, что тот заслужил. Но Джемин, несмотря на собственную боль, встретил его с улыбкой, ни единым движением, ни взмахом ресниц, ни судорожным вздохом не выдавая волнения или желания вернуть Джено всю ту боль, что тот причинил своему брату тем холодным дождливым вечером, разделившим их души на долгие годы. — Хлопья, — Джено кивнул на коробку в чужих руках. — Такие еще остались?       Джемин сначала тихо прыснул от смеха, ожидая явно другого ответа, а вскоре громко засмеялся, прикрыв рот тыльной стороной руки. Немногочисленные посетители бросали на них недовольные взгляды, но Джено не было до них никакого дела: он полностью отдался тревожной нежности, что разливалась теплом где-то под ребрами, и отчаянно сдерживал порыв все же ворваться в объятия человека, которого когда-то имел право обнять в любое время дня и ночи, не спрашивая разрешения и не объясняя причин — просто потому, что хотел. Возможно, за недолгие минуты их встречи это был первый раз, когда Джемин позволил себе снять маску с лица. И возможно, он также был последним. — Таких больше нет, — отсмеявшись, он покачал головой, вновь заглядывая Джено в глаза. — Но если господин Ли хочет именно эти, я с радостью ему уступлю. — Ни к чему, — смущенно буркнул Джено, отводя взгляд в сторону. — Возьму другие. — Но эти твои любимые, — Джемин вдруг склонился к его лицу, вновь нацепив эту раздражающую ухмылку, и Джено тут же отклонился, недовольно взглянув на бывшего брата.       Любые намеки на что-то теплое вновь снесли волны злости: после стольких лет разлуки Джемин решил вывести его из себя своими пропитанными насквозь фальшью эмоциями и ударить виной по самому больному, не дав и шанса объясниться. Джено больше и не хотел объясняться — пусть эти недомолвки продолжают висеть над ними тяжелой грозовой тучей. В конце концов, ни один из них больше не боялся грозы и не искал укрытия от ливня в безопасных объятиях.       Ничего не говоря, Джено окинул чужое лицо полным разочарования и сожаления взглядом и поспешил уйти. Задерживаться больше не было смысла: Джемин не настроен на честность, а Джено не приемлет лжи — они вновь оказались по разным сторонам, не имея даже хрупкой канатной дороги, что могла бы позволить сойтись. Возможно, так было только лучше и сходиться было вовсе ни к чему. То, что они разрушили своими руками той ночью, никогда не получится собрать снова, так к чему тогда вообще пытаться что-то исправить?