***
Знал ли Се Лянь, что этот самый властный баритон станет для него самым родным голосом? Что именно он будет обращаться не только на игривое «гэгэ», но и большое количество других ласковых прозвищ? Что этот голос произнесёт для Се Ляня столько слов, вызывающих слёзы счастья, утешения, удовольствия, комплиментов, заставляющих сердце трепетать и стучать громче, чем крылья сотен бабочек? Он всё-таки понял, какая нота соединяла голоса юноши Саньлана и демона Хуа Чэна в одну композицию, тронувшую душу божества. Это была нота безграничной любви, вечной преданности и бесконечного обожания с боготворением. Даже в самые лучшие времена, когда в Се Ляня верили все, от бездомных бродяг до богатейших людей страны, никто не поклонялся ему так, как этот человек прямо сейчас. Хуа Чэн не боялся Се Ляня — слишком большое могущество в его руках — но боялся за него. А ещё всегда стоял с ним на одном уровне. Се Лянь никогда не хотел, чтобы перед ним падали на колени, желая показать искреннюю преданность. И Саньлан помнит об этом очень хорошо. Но самое странное, что это работало в обе стороны. Хуа Чэн был Непревзойдённым Князем демонов, градоначальником Призрачного Города, демоном, вознёсшимся на небеса и добровольно сошедшим с них. Лишь услышав его голос, завидев издалека, люди, боги и призраки падали на колени или в страхе убегали. Но Се Лянь не хотел делать что-либо из этого. Услышав его голос, Се Лянь хотел оказаться ближе. И сначала это было любопытством: «Почему он добр со мной? Почему защищает от любой опасности и готов изменить все законы и правила ради меня? Чего хочет Хуа Чэн?» Се Лянь доверял ему полностью, но хотел знать ответ. Затем превратилось в тоску. «Где Саньлан сейчас? Что делает без меня? Всё вокруг заставляет вспоминать о нём…» И в результате это стало чем-то, что называют любовью. «Я не хочу, чтобы он покидал меня. Хочу быть рядом с ним». «Хочу касаться его тела и слышать этот приятный голос, обращённый только ко мне». Собственничество никогда не было чертой божества — в конце-концов, всю жизнь у него не было ничего своего. Но он понимал, что это не совсем собственничество и жадность, потому что тогда он бы не хотел отдать и себя в руки Саньлана. А он хотел. Это было влечение, и Се Ляню было очень трудно признать этот факт.***
Но этот голос! О, Небеса, этот голос вызывал в Се Ляне совершенно неправильные чувства! Это не происходило во всех ситуациях, вовсе нет, но когда Саньлан обращался именно к нему, когда они были наедине… Се Лянь не видел никаких проблем в контроле тела, но сейчас это становилось слегка раздражающим. Почему он задыхался каждый раз, стоило Саньлану произнести что-то шёпотом на ухо? Почему сердце начинало биться так быстро, что будто замирало, когда он просто обращался к нему? Почему жар разливается по телу с новыми силами, стоит демону в бреду страсти начать говорить абсолютно развязные вещи хриплым и задыхающимся голосом? И самое ужасное, что Сань Лан быстро заметил, как принц реагирует на его голос, и оттого не мог не воспользоваться этим.***
Это был небольшой, по словам Се Ляня, урок каллиграфии, длящийся уже час. В кресле сидел демон, а рядом с ним, на небольшом табурете, принц, внимательно следящий за ходом урока (как бы сильно Саньлан не упрашивал поменяться сиденьями, его муж был непреклонен). Свеча, стоящая на изящном подсвечнике, мягко освещала рабочее место. Насколько искусно Хуа Чэн владел кистью для рисования, настолько неправильно смотрелась в его руках кисть для написания иероглифов, и Се Лянь не мог с этим смириться. А оттого тратил их драгоценное время на наблюдение за страданиями Сань Лана (хоть у них и целая вечность впереди, время со своим божеством было крайне ценным, и хотелось проводить его лучшим образом). Но Сань Лан не намерен терпеть это издевательство так долго. Он не пойдёт против воли своего божества, но что если он просто немного схитрит и попробует изменить намерения дорогого сердцу гэгэ? — Гэгэ, этот лист бумаги скоро закончится. — Да, я вижу, — Се Лянь действительно смотрел за действиями Саньлана, поэтому ответил сразу же, не пытаясь убедиться в правдивости слов мужа. Он мог иногда схитрить, поэтому нужно быть внимательнее. — Я сейчас подам тебе следующий. Будучи обученным у лучших мастеров каллиграфии, Се Лянь был крайне придирчив ко всем её аспектам (кроме почерка мужа, конечно же), поэтому кисть, чернила и бумага выбирались только им. И даже зная, что листы перед ним самые прочные и при этом тонкие, он всё равно привык осматривать их со всей внимательностью. — Гэгэ так внимательно осматривает каждый лист бумаги, — произнёс Хуа Чэн. Тонкие губы сформировали кошачью улыбку, глаз был прищурен, а голос — вкрадчив, словно пытался заманить божество в ловушку. Он смотрел на мужа будто бы украдкой, телом обращаясь к письменному столу. — Посмею заявить, что внимательнее он рассматривал только тело своего мужа, — и тогда он развернулся полубоком к Се Ляню, наконец оторванному от листка бумаги. Точнее того, что от него осталось, потому что в какой-то момент Се Лянь сжал края листа так сильно, что полностью его помял. — Пожалуй, — ответило божество, робко потупив взгляд, но тут же встрепенувшись, — пожалуй, я должен найти другой лист! Се Лянь никогда не умел скрывать эмоций, по крайней мере, перед мужем. Поэтому от взгляда Хуа Чэна не ускользнул мягкий румянец и то, как кадык на тонкой шее дёрнулся, как только осознал весь смысл сказанных слов. — Саньлану вовсе не нужна бумага, чтобы писать. Он может делать это где угодно и сколько угодно, стоит его мужу попросить, — фраза звучала крайне неоднозначно, но именно этого Хуа Чэн добивался. — Я могу исписать всё тело Его Высочества, нужно лишь снять одежду. — С-Саньлан, но ведь ты и сам хотел научиться, что же ты делаешь? — прикрывает Се Лянь лицо руками, сгорая от стыда. Он чувствует, что слова мужа как и всегда разливаются теплом по телу, и этому невозможно противостоять. Когда-то повторение Сутры Этики безоговорочно работало в таких случаях, но теперь Се Лянь привык получать удовольствие, как только возникала необходимость, отчего не мог успокоиться так быстро. — Это тоже будет крайне полезным практическим уроком, — урчит Хуа Чэн, притягивая мужа к себе за плечи, заставляя его неосознанно опуститься на колени демона, и шепча в самое ухо низким голосом, доводящим до помутнения в глазах, — я напишу на этом теле все иероглифы, обозначающие красоту. — Н-не надо, чернила запачкают всё вокруг, Саньлан, мы не можем разводить грязь! — Се Лянь паникует, но это не было страхом, это были противоречия, мельтешащие внутри головы. Он всегда начинал говорить бессвязные вещи, когда паниковал, но сейчас сказанное им имело некий смысл, хоть и звучало как отговорка. — Моя любовь всегда перескакивает с темы на тему, когда волнуется, — по-доброму и нежно усмехается Хуа Чэн, смотря в глаза Се Ляню. Как он мог так быстро менять тон с соблазняющего до чуть ли не дружелюбного? — Но Саньлан предпочитает слышать, как его муж не может связать и двух слов, задыхаясь от удовольствия, — и тогда Хуа Чэн кусает мочку уха Се Ляня, давит языком на впадину проколотой мочки. И божество сдаётся. — Саньлан! — вскрикивает на вдохе. А потом отчего-то вскакивает со своего места, пятится назад и натыкается на стул, падая на него. Руки неосознанно прижимаются к собственной груди, сдерживая рвущееся наружу сердце. — Гэгэ? Что-то не так? — и вновь тон Хуа Чэна меняется, становясь беспокойным. Но на этот раз он не делал этого специально, это было искренним волнением. Неужели он был слишком настойчив и напугал божество? — Ах, Саньлан, ты и правда демон, — произносит Се Лянь так, будто только что осознал шокирующую истину. — Я никогда не скрывал от Вашего Высочества того, кем являюсь, — Хуа Чэн поставил локоть на ручку кресла, подпирая голову ладонью и наигранно спокойно смотря на Се Ляня. — Ты мухлюешь! — В чём же, гэгэ? — Твои слова! И голос! Ты же всё понимаешь, а дразнишь, так ведь? — Не могу отрицать твоих слов. — Ты знаешь, на что нужно надавить! — Неужели я заставил гэгэ почувствовать что-то? — улыбается, растягивая уголки губ. И вдруг Се Лянь сбавляет пыл и успокаивается, а точнее тушуется, вновь краснеет, мнёт подол одежд. Обычно он делал это, когда собирался сделать или сказать что-то… неожиданно возбуждающее. — Д-да, ты прав. Но мы всё равно не будем пачкаться! — первая часть сказанных принцем слов зажгла огонёк в глазах демона, а вторая заставила мягко засмеяться. Он прикоснулся к щеке Се Ляня рукой, погладил кончиками пальцев мягкую кожу. Божество неосознанно прильнуло к ладони, трогательно укладываясь на ней, словно мягчайшей подушке. — Всё вокруг в любом случае окажется грязным, гэгэ. И Хуа Чэн тянется к божеству, накрывая его губы в нежном и чувственном поцелуе. Се Лянь вновь перемещается, усаживается на колени мужа, не разрывая прикосновения губ. Теперь его руки лежат на плечах возлюбленного, а тот продолжает держать в руках его лицо, словно алмаз в несколько сотен карат. За несколько секунд поцелуй из осторожного и трепетного касания перешёл в страстный. В тишине комнаты влажные звуки и редкие выдохи звучали особенно остро, заставляя обоих лишь прижиматься друг к другу сильнее, углублять, продолжать соприкосновения. В какой-то момент поцелуи стали слишком мокрыми, бесконтрольными и жадными. Хуа Чэн оторвался от любимых губ, чтобы взглянуть на их обладателя. Красные щёки и даже уши, алые влажные губы, которые крайне проворный язык постоянно облизывал между быстрыми вдохами. Божественная красота в каждой черте лица. Совершенно греховная пленительность тела. — Я совершил ужаснейшую ошибку. Твоё совершенное тело нельзя украшать моим подобием письма. — С-саньлан… — сквозь страсть желал возмутиться бог. — Скорее иероглифы станут чуть лучше, когда лягут на изгибы твоего тела, мой бог, — на этих словах Хуа Чэн нежно поцеловал шею божества, что заставило того издать первый тихий стон за сегодня. А демон тем временем продолжал выцеловывать его шею, руками раскрывая одеяния, пытаясь получить доступ к большему участку кожи. Открыв острые ключицы, он провёл дорожку из поцелуев от шеи прямо к ним, вызывая у Се Ляня смешок, смешанный с мычанием от удовольствия. — Если гэгэ пожелает, я могу расписать всё его тело собственным языком вместо кисти, — и тогда Хуа Чэн почувствовал, как божество резко сжало руки на его плечах до лёгкой боли. — Позволь показать, как я боготворю тебя. Се Лянь не мог и не хотел отвечать что-то, поэтому просто поспешил развязать пояс верхних одежд и снять с себя рубашку. Мышцы спины слегка напряглись в тот момент, когда он скинул рубашку с плеч. Свечка почти растаяла, её слабое свечение проглядывало за силуэтом принца, заставляя будто бы светиться его бледную кожу. Тело Се Ляня обладало удивительной силой и вместе с этим изящностью, сочетая в себе широкие плечи и плавный переход в тонкую талию. Хуа Чэн словно завороженный положил руки на уже обнажённую поясницу принца, а после повёл выше по груди, доходя до плеч и возвращаясь обратно. В какой-то момент тело Се Ляня покрылось гусиной кожей, хотя ему было невыносимо жарко. Он тоже прикасался к мужу, но лишь через одежду, что казалось безумно несправедливым. — Сними, — но Се Лянь не успел договорить, потому что его нахально прервали поцелуем. Хуа Чэн будто изголодался по прикосновениям к своему божеству, и поэтому целовал с животной страстью и желанием. Правда была в том, что насытиться он не сможет никогда. Он не устанет от ощущения этих мягких губ на своих, переплетения языков, от того, как тело под его прикосновениями напрягается, мышцы движутся, не имея возможности сдерживаться, и это нетерпеливое хныканье, тихие стоны, звучащее сейчас лишь для Хуа Чэна, совсем близко к его ушам… Целью демона было найти принца и следить, чтобы тот был в безопасности, мечтой — заговорить с любовью всей жизни, коснуться его. И желанием, о котором было и думать постыдно, было увидеть принца таким, как тогда, в пещере Цветочных Демонов: раскрасневшимся, пылающим, нуждающимся и желающим. Но Хуа Чэн получил даже больше, чем хотел: Се Лянь желал и нуждался лишь в Саньлане, он не испытывал стыда и боли, как тогда, в пещере. Он мог и хотел быть рядом с ним, все его стоны, движения и ответные действия предназначались лишь его мужу. И разве Хуа Чэн мог отказаться от желания, которое всё ещё исполнялось и продолжит это делать на протяжении вечности? Поэтому он вновь отрывается от таких манящих губ и переходит к шее, чувствует, как пульсирует кровь в сонной артерии, как движется кадык, когда принц сглатывает накопившуюся слюну, как дрожат голосовые связки на каждом новом стоне, звучном вдохе и выдохе. А руки блуждают по теперь уже открытому телу, считают рёбра кончиками пальцев, оглаживают бока и обводят по кругу крепкую грудь. Последнее заставляет Се Ляня напрячься каждой клеточкой тела, каждой мышцей. Он несдержанно толкается бёдрами вперёд, надеясь получить хоть немного трения. Хуа Чэн и сам возбуждён, но он хочет продлить их близость. Подарить принцу больше ласки, самому увидеть, как его бог изнывает от одних незатейливых касаний. Невинный, не развращённый, требующий лишь любви и нежности: таким был принц. Но не сейчас. Сейчас принц пытался расстегнуть больше пуговиц на рубашке мужа, лишь бы почувствовать прикосновения кожа к коже. — Что ты делаешь? — спросил с наигранным удивлением Хуа Чэн, — разве мы не собирались продолжить урок? Или гэгэ передумал и решил заняться чем-то более интересным? — Саньлан, пожалуйста, — взмолился Се Лянь. — Всё что угодно, Ваше Высочество. — Сними. — Что снять? — Сними с себя одежду. И тогда Хуа Чэн хитро улыбнулся и начал медленно раздеваться. Снял пояс, верхнюю красную накидку. Всё это время он смотрел в глаза своего мужа, и тот тоже пытался, но в конечном итоге останавливал взгляд на руках демона и каждом движении, избавляющим Хуа Чэна от лишней ткани. Принц очаровательно краснел из-за собственных желаний и того, что он делал, но в какой-то момент он вновь не выдержал ожидания и решил помочь мужу раздеться. Он опять потянулся руками к пуговицам, теперь расстёгивая уже нижние, пытаясь не обращать внимание на видимое возбуждение Хуа Чэна. Закончив обнажать торс, демон приподнялся со спинки кресла, чтобы рубашка наконец спала с плеч вместе с верхним одеянием. Он небрежно взял всю эту кипу вещей, и хотел было оглянуться в поисках того, куда бы её деть, но Се Лянь выхватил всё из рук и бросил на пол к собственной одежде. — Я же говорил, что станет грязно, — посмеиваясь, произнёс Хуа Чэн. Его Высочество часто противоречил самому себе в порыве страсти. — Уберём, — тихо и кратко произнёс Се Лянь, прежде чем припасть руками к обнажённому торсу мужа. Будучи Богом Войны, Се Лянь редко встречал кого-то, кого не мог одолеть. Будучи принцем и богом, он редко встречал кого-то, кто ему не подчинялся и не поклонялся. Несмотря на ужасную жизнь в качестве бездомного странника, мысль о том, что он силён, не покидала его. Оттого Се Лянь испытывал некоторое благоговение перед теми, кого считал сильнее себя. Хуа Чэн победил Безликого. Он определённо был сильным. Се Лянь не знал, кто из них двоих обладает большей мощью, да и не хотел проверять, но из-за этого ощущения обострялись только сильнее. Сила отражается в каждом движении демона, перекате мышц, твёрдом слове. И если перед кем-то Се Лянь испытает благоговение из-за их силы, то тут он испытывает иногда стыдливое возбуждение. И сейчас он обводит руками каждую проступающую мышцу на поджаром теле, не дыша и не моргая. Кожа Хуа Чэна неожиданно обжигает, но Се Лянь не убирает руки, словно желая, чтобы их обожгло до состояния, когда ткани плавятся и прилипают к тому месту, где находились. Се Лянь хотел быть рядом с его Саньланом. — Гэгэ сегодня нетерпелив, — отреагировал Хуа Чэн на брошенные на пол вещи, — а ведь мы пока зашли не так уж и далеко. И это нужно было исправлять. Хуа Чэн наконец спускается ниже, к груди, слегка сжимает её в руках. Се Лянь вскрикивает. Его тело реагирует на такие прикосновения также, как и много-много лет назад: демон соврёт, если скажет, что не думал о том, насколько грудь принца чувствительная после того случая в пещере, до какого состояния можно будет довести его одними лишь ласками сосков и груди. Он всегда доходил до края, но всё равно нуждался в чём-то ещё: они узнали это намного позже, когда начали изучать друг друга. Реальность в итоге затмила все фантазии. Хуа Чэн не хотел оставлять меток на теле принца, думая, что может причинить боль, да и не стоит окончательно пачкать божество (знал бы он, как сильно желал этого сам принц). Но он обожал слышать выкрики удовольствия, которые издавал его муж, стоит языку пройтись по тут же набухающим соскам, а зубам слегка оцарапать чувствительную плоть. Он обожал видеть влагу в уголках глаз принца, как тот прикусывает собственную ладонь, лишь бы чуть приглушить крики и удовольствие, граничащее с болью. — Не стоит причинять себе боль, гэгэ, — Хуа Чэн просит принца, убирая его руку от лица, целуя тыльную сторону ладони и будто бы зализывая следы зубов языком, — ты можешь занять свои руки чем-то намного более приятным, — и тогда он кладёт руку принца на бугорок в его собственных штанах. Се Лянь распахивает глаза и слегка испуганно смотрит на мужа, заливаясь красным: «С-Саньлан?» Боже, это чистое существо. Хуа Чэн не сразу осознаёт, что Се Лянь никогда не касался себя. Первым это сделал его муж, и больше никто не смел и не посмеет. И всё это время до пика доводил Се Ляня именно он. — Гэгэ ведь никогда не касался себя? — После этих слов принц кратко кивает, — хочет ли он попробовать сейчас? Я помогу тебе. Некоторое время Се Лянь сомневается. Но он смотрит на мужа, и в его собственном взгляде виднеется полное доверие. — Попробуй погладить себя через одежду, — Хуа Чэн не убирает своей руки с руки мужа, направляя. Они накрывают член Се Ляня сквозь одежду, мягко оглаживают его очертания через ткань. Принц вновь двигает бёдрами, желая получить больше, и прикусывает губу. Хуа Чэн целует его, противясь порыву Се Ляня причинять себе боль, даже если сквозь страсть. Отстранившись, он произносит лишь одну фразу: «Не желает ли Ваше Высочество раздеться полностью?» И этот властный тон, низкий бархатный тембр, хрипотца возбуждения сводит Се Ляня с ума. — Да! Пожалуйста, Саньлан! — Любовь моя, неужели тебя так сильно заводит мой голос? — произносит Хуа Чэн тем же восхитительным тоном, слегка нажимая на руку Се Ляня, заставляя того втянуть воздух сквозь зубы и выдохнуть со стоном от долгожданного трения, — может быть, мне достаточно сказать несколько грязных фраз, и тогда ты сделаешь себе приятно без моей помощи? Хуа Чэн не часто говорил что-то во время их близости, лишь бормотал бессвязную чепуху, когда терял весь оставшийся контроль, или же в повседневной жизни, желая поддразнить и увидеть смущение на лице принца. Но было ли это смущение? Или, по крайней мере, было ли кроме него что-то ещё? Се Лянь вёл себя действительно непривычно, его нетерпеливость проявилась намного раньше, а стыд начал исчезать не в тот момент, когда он был совсем близко и начинал говорить всё, что мелькало в голове. А будучи близко к оргазму, насколько приличные мысли могут оказаться в голове? Но Се Лянь запротестовал. Свободную руку он вновь сжал на плече Хуа Чэна, а отчаянный взгляд встретился со взглядом мужа. Демон сам не понял, какое выражение собственному лицу он придал, но Се Лянь заскулил особенно нетерпеливо, словно он был в одном шаге от разрядки. — Нет, пожалуйста, направляй меня. Научи меня, как это делать. Я хочу научиться доставлять тебе удовольствие, Саньлан, — эти слова заставили что-то внутри демона сжаться от бесконечной любви и нежности. — В таком случае, — и тогда демон передвигает руку Се Ляня на кромку его штанов, беззвучно прося о чём-то. Божество всё понимает, оттягивает её вместе с бельём: возбуждённый орган обдаёт холодом, Се Лянь ёрзает на коленях Хуа Чэна то ли от неприятных ощущений, то ли стыдного удовольствия. — Такой красивый, — шепчет демон на ухо принца, заставляя того покрыться мурашками, — невинный и никем нетронутый, — из уст Хуа Чэна звучала откровенная ложь, ведь именно он когда-то лишил божества его непорочности и после довёл до исступления и потери рассудка ещё много-много раз. Но сейчас, когда они пробовали что-то новое, да и такое неловкое, где Се Лянь ублажал себя, пока Хуа Чэн смотрел и направлял, принц ощущал себя голым не только в прямом, но и переносном значении: он чувствовал себя совершенно беспомощным и открытым. — Гэгэ, не стесняйся, прикоснись к себе, — Хуа Чэн повёл руку супруга к его покрасневшей головке, накрывая её ладонью. Принц издал удивлённый, нежели стон удовольствия, звук. — Мои руки касались тебя много раз, почему же ты так удивляешься ощущениям? Гэгэ неловко ублажать себя перед моим взором? — С-Саньлан, — это единственное, что мог выдавить Се Лянь сейчас, когда от стыда забывается всё, кроме имени любимого человека, — что… делать дальше? — Погладь себя, словно ты прикасаешься к своему мужу прямо сейчас, — и Се Лянь действительно сделал это. Завороженный голосом Хуа Чэна, его рука следовала за рукой демона, что сейчас управляла им. Пальцы прошлись по выступающим венам, огладили головку большим пальцем, собирая обильно выступившую смазку. Принц был так сильно возбуждён, словно его Саньлан истязался над ним несколько часов, покрывая поцелуями каждый сантиметр кожи и подолгу мучая все чувствительные зоны, желая довести любимого до края лишь этим. — Умница, продолжай, — отчего-то Се Лянь вспомнил, как они играли в кости в Игорном доме, когда Хуа Чэн также подбадривал его, а их руки были скреплены вместе, держа чашу с костями. Уже тогда принц испытывал трепет перед демоном, но было ли это вызвано его низким голосом, мягкими касаниями или такими искренними поощрениями? — Сделай кольцо из пальцев, толкнись в него. Или же двигай рукой. Что тебе нравится больше? — Ты нравишься мне больше, — ответил Се Лянь. Хуа Чэн наконец перестал направлять его собственной рукой, вместо этого поглаживая бёдра любимого. Тот смотрел на него, не отворачивая взгляд, пока забвенно ласкал себя. Он не знал, чего хотел больше: скорейшей разрядки, коснуться мужа, или чтобы тот перестал лишь наблюдать за его действиями и взял инициативу в свои руки. — Неужели гэгэ сможет довести себя, просто смотря на своего мужа и слушая его голос? Этого достаточно, чтобы твоё возбуждение не утихало? Но Се Лянь вдруг потянулся к штанам Хуа Чэна, желая доставить удовольствие и ему. Он уверенно взялся за основание члена, проводя на пробу вверх и вниз несколько раз. Тело мужа он знал лучше своего собственного, оттого прикосновения к себе были более непривычны, чем к нему. Се Лянь знал, что и как нужно делать, однако он не помнит, чтобы когда-то чувствовал себя таким властным. — Ах, гэгэ, что на тебя нашло? Так неожиданно и резко, я еле держусь, чтобы… — но Хуа Чэну не дали закончить, ведь быстрые движения на возбуждённой плоти вскружили голову. — В-Ваше Высочество и правда желает доставить его верующему удовольствие? — в какой-то момент демон запнулся, утопая в ощущениях. Его голос сейчас звучал выше и был таким нуждающимся, но отчего-то не терял властвующей нотки. И Се Лянь застонал, не прикасаясь к себе, потому что вдруг понял, что этот голос невероятно возбуждал и когда приказывал и хвалил, и когда умолял. — Саньлан, не молчи, прошу. — Ах, гэгэ готов на всё, лишь бы слышать мои стоны. Тебе нравится, когда я говорю бесстыдные вещи тебе на ухо? Или ты дрожишь, когда слышишь мои мольбы? Ваше Высочество хочет завладеть мной и заставить к-кричать под ним? Гэгэ, я отдам тебе всего себя без остатка. Сейчас здесь не было подчиняющего и подчинявшегося, лишь двое, желающих подарить удовольствие, в шаге от того, чтобы самим молить: «Позаботься обо мне, дай мне то, чего я хочу». — Ещё немного, и Ваше Высочество заставит меня кончить своими прекрасными руками. Но ты ведь желаешь, чтобы я прикоснулся к тебе? Ты совсем забыл о себе, гэгэ, я не могу этого позволить, — с этими словами Хуа Чэн, издавший что-то среднее между отчаянным стоном и уверенной усмешкой, впервые за вечер прикоснулся к Се Ляню сам. Принц в тот же момент сжал член демона, разбитый скулёж вырвался из горла. — Саньлан, пожалуйста, — он сам не понимал, чего просит: кончить или же самому довести своего Саньлана до разрядки. В какой-то момент их члены просто соприкоснулись, обжигая обоих теплом. Теперь их руки были на плечах друг друга, не пугаясь перепачкать тела смазкой, а бёдра толкались навстречу, желая быть ближе и получить больше удовольствия. — Саньлан! — Гэгэ! — выкрикнули они одновременно, не желая контролировать порыв чувств. Они оба были на грани и не знали, могут ли шагнуть через край, чувствуя себя совершенно беспомощными. Это была абсолютная любовь и страсть — показать себя такими открытыми и слабыми перед друг другом. И они оба понимали, что совсем близко: стоны Се Ляня превратились в отчаянные всхлипы, которые теряли всякий темп, ускоряясь и повышаясь, а Хуа Чэн вновь начал шептать совершенно грязные вещи, не имевшие сил оставаться внутри разума. — Такой прекрасный, когда на грани, боже, что ты делаешь со мной. Ещё немного и всё здесь будет перепачкано нами. Ты хочешь увидеть свои следы на мне также, как и я на тебе свои? На твоей коже это будет смотреться так красиво, гэгэ, почти также, как когда я заполняю тебя изнутри. Может быть и ты хочешь заполнить меня? — Саньлан! — раздался громкий вкрик, прерывающий череду громких стонов, — ах, Саньлан, мой супруг, ах, — произносил Се Лянь, пока семя пачкало их животы и бёдра. Хуа Чэн кончил вместе с ним, не удержав слабого вскрика, вскоре сменившегося на громкое дыхание, словно он только что оказался на поверхности, выплыв из воды. Стоило им обоим чуть прийти в себя, и они уже совершенно распущенно целовались, даже не пытаясь найти губы: соприкасались языками, будто желая отдать всю оставшуюся страсть, оглаживали тела друг друга, не брезгуя. Они любили друг друга в порыве страсти и в её угасании, в умиротворённости и хаосе. — Если бы я знал, что гэгэ так сильно нравятся мои стоны, я бы давно предложил ему себя, — Се Лянь, с глаз которого сошла пелена страсти, лишь неловко уткнулся мужу в плечо, скрывая румянец. Он не просто любил этот властный тон. Он любил голос самого Саньлана, будь он повелевающим и просящим. Он любил его самого, а тот делал это в ответ, готовый отдать и принять любую нежность от своего мужа.