* * *
Элена проснулась в своей постели в Резиденции. Рядом посапывала министр культуры. Вчера совещание закончилось далеко за полночь, и многие остались ночевать там, куда идти было ближе. Тем более министрам культуры и просвещения нашлось бы что обсудить приватно – кроме них, женщин в новом правительстве не оказалось. У коллеги Элены было имя, как у сказочной принцессы – Рене-Кристель. Очень смуглая кожа и мелко вьющиеся чёрные волосы. Своим колониальным происхождением она предпочитала гордиться. И вообще была очень раскованным человеком. Элене, которая вот только пыталась расчертить свою жизнь по новой, оставалось лишь завидовать. Нет, она попробовала «не просто завидовать», то, чем пыталась закончить вчерашний вечер, было её инициативой. – Тебе не понравится, – сразу сказала Кристель. – Если сейчас это вошло в моду, и даже если подобный путь выбрали близкие тебе люди, это ещё не значит, что он подходит тебе самой. Даже если напоказ – это ничего не изменит. Тем более если напоказ. И правда, они неловко попробовали поцеловаться (вернее, Элена неловко, Кристель с видом «а оно тебе точно надо?» и обе не закрыли глаз) – и решили, что не стоит продолжать. Лучше валяться рядом и болтать обо всём. Элена уж и вовсе забыла, как оно бывает – с подругами-то. – Больше всего ты хочешь опять маленького, – безапелляционно выдала коллега. – Хочу. И, боюсь, больше всего хочу как вторую попытку. Воспитать такого ребёнка, как мне хочется. – Мда. И знаешь, ты ведь можешь попасть под пророчество, – и на миг Кристель стала похожа на какую-то шаманку с родины своих предков, – и породить ведьму силы немыслимой, и как это ещё всё обернётся… – Пожалуй, даже пробовать не буду. У меня ж как в той балладе вышло, сейчас уже всего не вспомню, но «вместо дочки, может быть, даст Господь другую, брошу драгоценности – где потом найду я?». А потом я удивляюсь, что всё так. Они там счастливы, а я им не нужна. – Зато ты министр. И можешь попробовать быть такой, какой хочешь на самом деле. Я, например, так и делаю.* * *
Лоренцо Монтанелли в то утро проснулся, как и много раз перед этим, в объятиях Артура. Они даже в первую минуту новой встречи сразу обнялись, сходя с ума от радости, не понимая, как столько прожили в разлуке. Долгие месяцы, почти год. Это потом пришла обида, и Лоренцо с горечью заметил, как на нежное лицо мальчика легла тяжёлой печатью беспощадность, притаилась в тенях под глазами и в складках у рта. Неужто Артур помалу превращается в своего отца? – Почему только теперь, Лоренцо? Почему ты пошёл тогда не с нами, а с моей матерью? – Прости, любовь моя. Я не мог оставить её совсем одну. – О, но кто поручится, что она не втянула тебя в игру на стороне де Лантенака? – Мы не были ни на какой стороне. Просто пытались не умереть с голоду. Это, Артур, вообще не политика. Это – милосердие. Поговори с Марселем Говэном, он тоже объяснит по-своему. – Ну ладно. А кто из вас придумал пробираться в столицу? – Я. Твоя матушка была уверена, что нас не примут, её уж точно. – И ты решился… что придёшь и признаешь перед всеми наши отношения? – Да, я пришёл к этому. И, побродив по стране, сразу скажу: это не везде примут. В каких-то провинциях я тщательно скрывал, что был священником, а в других моя причастность к сану только и спасла нас с твоей матерью. Ну, а здесь, в столице, сейчас многие бросились в такое, потому что вдруг стало можно. Вот среди них мы и затеряемся. Хотя ну кто из них любит хоть на десятую долю так, как мы с тобой, правда же? – Разумеется, ты прав. И ты будешь жить со мной, и ты… ты будешь моей совестью, Лоренцо. …О, это предполагало огромную ответственность. И, кроме прочего, ставило задачу не из простых – побудить Артура помириться с матерью. Она ведь тоже сейчас мучительно искала себя – только-только доказав новой власти свою полезность. Член правительства – ну а что у неё есть?