Красная лента

      — И ты говоришь мне только сейчас? — Микаса приподнялась на локтях, всматриваясь в его лицо. — Хорошо. Я слушаю.       — Я сам узнал на днях. Думаешь, я мог бы помахать тебе ручкой в день отъезда, скрыв это? Не делай из меня бесчувственного солдата. И без того не имею права озвучивать подобное даже сейчас. — Сжав переносицу пальцами, Йегер плотно сомкнул губы, раздумывая над тем, что можно было говорить Микасе, а что — нет. В любом случае, даже если он расскажет сейчас, она ведь не побежит по улицам с криками о том, что выудила секретную информацию. Но если не расскажет, то узнает позже. Не от него. Впервые Эрен начал осознавать, на каком остром лезвии стоял все это время. Невозможно офицеру СС соединить внутри себя любовь к полячке и верность идеологии рейха, верность государству. И как дальше жить со всем этим? Наворотил он, конечно, дел…       — Я упрошу Райнера задержаться здесь. К нему можешь обращаться по любым вопросам, он не откажет. Но лучше оставайся дома, не высовывайся лишний раз и, ради всего, что тебе дорого, не показывайся военным и офицерам. Особенно тем, кто старше меня званием. И помни, что я вернусь за тобой в любом случае. Я не бросаю тебя. И никогда не брошу. Что бы тебе ни говорили, я этого не сделаю. Я дал слово офицера. И ты — моя жена. Но… Прошу. Не показывай, что ты знаешь польский. Если в мое отсутствие придут другие, то разговаривай на немецком, болгарском, но не на польском. Это очень важно. Запомнила?       Он крепко сжал ее лицо своими ладонями, с тревогой блуждая взглядом, пытаясь распознать даже мельчайшую реакцию на свои слова. Он собирался сказать это все немного позже, но раз уж тема зашла сейчас, то ничего не оставалось, как вывалить все подробно, дав четкие указания.       — Обещай, что ничего плохого не случится. — Аккерман взглянула на него совершенно серьезно. — С тобой. И со мной. Я сделаю все так, как ты сказал, а когда приедешь, объяснишь мне, что происходит. Настолько, насколько это возможно. Ладно?       — Сделаю все, чтобы вывезти тебя отсюда, — вздохнув, начал Эрен, не имея сил пообещать ничего насчет самого себя. Не будет же он отсиживаться в тылу, когда мог принести реальную пользу рейху? А там могло произойти всякое. Он понимал это, поэтому сильнее прижал к себе Микасу. — Положение такое, Микаса. В любой момент забрать могут, призвали ведь. Берлин, Питшин… Если все пройдет гладко, то за три дня управлюсь, и найду возможность тебя отсюда вывезти. Даже если не лично. Но здесь… В Берлин, в мой дом тебе нужно. Там сейчас самое безопасное.       — Питшин? — Она чуть отстранилась, внимательно вглядываясь в его лицо. — Это ведь рядом с границей Польши…       Она молчала, пытаясь примерно сложить картину. Он — унтерштурмфюрер СС, который по какой-то причине едет к границе Польши, после года стремительно ухудшающихся отношений между странами.       — Вы собираетесь развязать войну, не так ли? — Микаса тут же озлобилась, отворачиваясь к окну. — Скажи, что я не права. Ну же.       Он резко перевернул ее на спину и крепко зажал ей рот, хмурясь, нависая над ней, прекрасно понимая, что за подобные высказывания, даже если их никто не слышал, он должен действовать по всем правилам. Еще лучше — сам сказал.       — Замолчи, и сотри даже мысли об этом! — Он угрожающе смотрел ей в глаза, боясь лишь одного: в какую опасную яму ее с собой тащил. — Досталась ведь женщина мне не глупая. Рано или поздно все пришло бы к этому. Незачем сейчас настолько удивляться, будто и не догадывалась никогда.       Отстранившись, Эрен проверил плотно закрытое окно, к которому, как и обычно, никто не рисковал подходить, и задернул шторку из пестрой плотной ткани, лишив свет полноправно проникать в комнату.       — Обязательно догадывалась. Все ждала, пока меня сдадут в бордель, а потом пойдут войной на родину моего отца. Город, из которого мы родом, прямо рядом с границей! Пострадает моя тетя, двоюродные бабушки… — она зашипела, но вдруг всмотрелась в его лицо и усмехнулась. — Что такое? Чего кривишься? Любишь меня всю, но кровь все же противна?       — Даже не начинай. — Йегер поднялся, замотав головой, отрицая очевидные факты, которые прятал как можно глубже в своем сознании. Они подтачивали его собственные устои, мешали быть целостным, продолжать верить в собственные установки, заложенные рейхом. — И не смей упоминать об этом сейчас. Не в том положении. И я не на той должности, чтобы исправить что-либо. Пока что не на той. Да все не так, Микаса! Не усложняй все своими вопросами! Солдаты рейха должны занять положенные нам территории, чтобы установить единственный верный режим. И я стараюсь для нашего будущего. Или тебе уже самой противно стало, что под меня легла?       Дышать было тяжело, словно камень к груди привязали и в воду швырнули. Йегер так и опускался на глубину, не имея возможности выбраться. Схватив сигарету, он нервно чиркнул зажигалкой, но она никак не хотела слушаться.       — Ты слышишь себя сейчас? Я не отказываюсь от тебя. Черт возьми, я твоя жена, — взмолилась она, сразу же поднимаясь. — Эта идеология — бред сивой кобылы! Ты понимаешь, что будет с людьми, если рейх захватит Польшу? Почему ты не видишь очевидного?!       — Жертвы неминуемы, Микаса, и этого не избежать. Мне жаль, что правительство той страны не смогло смириться с превосходством и величием нашей. Скажи, неужели ты сама не понимаешь? Неужели не видишь, что в мире все так именно и устроено? Есть те, кто сильнее, умнее и лучше. А есть те, кто не способен достичь подобного уровня развития, как бы ни старался. Не смей сомневаться в правильности моих взглядов. Таких, как ты — единицы. Как и единицы больных ублюдков в армии рейха. И каждого из них я уничтожу собственными руками, чтобы создать идеальное будущее для тебя. Для меня. Для детей. Для всех. Я верю, что будет такой мир, где мы сможем быть счастливы. Как ты этого не понимаешь?       Дым вырвался изо рта Йегера в сторону и плотной дымкой растекся по комнате, как и ощущение чего-то отвратного, неизбежного, что неумолимо быстро надвигалось.       — Ты готов принести в жертву тысячи «неправильных» людей ради нашего будущего? Я ведь такая же неправильная, как и они. — Аккерман удивленно уставилась на Йегера. Микаса судорожно выдохнула, понимая, что это все бесполезно. Разочарованно оглядев комнату, она села на кровать, растерянно глядя на пол. — Если тебе хочется так считать — пожалуйста, но не думай, что от смерти других людей у меня будет идеальное будущее. А когда ты разочаруешься в своей идеологии — будет уже поздно.       — Если от этого будет зависеть наше будущее, то я не пожалею о своем решении. Лучше бы помогла мне собраться. Вдруг через час уезжать? — Он нервно дернул плечом, туша сигарету о тумбу, даже не задумываясь об этом. Вокруг все стало в одночасье чужим и холодным.       Хотелось обнять Микасу, попытаться убедить, что все это лишь временно, и вообще может оказаться неправдой. Очередная политическая «шалость», чтобы доказать остальному миру, кто сильнее на самом деле. Только вот Эрену и в это не верилось. Провокация, которую, как он знал, они должны были устроить, служила только первым шагом к более серьезным последствиям военных решений фюрера. Наверное, Эрену не стоило вываливать на Микасу весь этот поток идеологических идей. Может, и Микаса права, что идеальный мир на костях не выстроить, но… Как можно было за такое время перекроить собственные устои? Или они вовсе никогда не принадлежали Эрену, а он сам был только лишь управляемой марионеткой в руках умелой власти?       Он прижал ладонь к груди, щурясь, но тут же поднял китель, начиная приводить его в порядок. Осознав, что даже не знал четко, что брать с собой, первым делом Йегер смотал красную ленту и убрал в нагрудный карман.       Микаса молча встала и начала собирать его вещи, стараясь полностью абстрагироваться от происходящего.       — Я просто хочу, чтобы все было в порядке. — Она поджала губы, аккуратно складывая чистую форму.       — Это военное положение, Микаса. Порядок в твоем понимании уже невозможен. Нужно будет воевать, я буду воевать. И не стоит так волноваться. Все будет ровно так, как случится. Обычные вещи. Просто будь готова ко всему и, в случае чего, умей жить дальше.       Небрежно смахнув пепел с тумбы на пол, Йегер прикрыл глаза, прислушиваясь к самому себе. Но все было глухо, словно он сам выстроил внутри себя стену, за которую все никак не мог заглянуть.       — Это не так легко, Эрен. Ты предлагаешь мне жить дальше, если с тобой что-то случится. Сам-то сможешь жить дальше, если меня убьют? — Она закончила, выходя из спальни и начиная нагревать для себя воду. Ей точно нужно было хоть какое-то успокоение.       — Тебя никто не тронет. Никто не посмеет. — Эрен оскалился только от одной этой мысли. Ему самому тошно было уезжать вот так, но что он мог сделать? Все, что зависело лично от него, уже было сделано, а остальное… Оставалась только глупая надежда. Но далеко с ней можно было уйти? Не дальше порога. — И еще. Кольцо. Носи его на шее так, чтобы никто не заметил.       Умолчал, так и не сказал, что слышал когда-то от матери: такие подарки защищали девушек, передавали им силу дарителя. Незачем Микасе знать, насколько сам он был мнительным в последние дни, насколько тревожно ему было. Не сказал и о любви еще раз. Вернется — лично повторит. Только скрылся в спальне, не смея смотреть на Микасу, не смея тревожить ее. Глупости какие говорила. Должна была понимать ведь, что с офицером военным связалась.       Время сочилось нагло и без промедлений. В доме так больше ни одного слова и не раздалось. Оба молчали. Пока за окном в темноте не сверкнули огни фар. Эрен сразу почувствовал, по чью душу автомобиль пожаловал. Гудок, и он уже держал в руках положенные вещи. В груди давило, что даже от одного взгляда на Микасу дурно становилось.       — Что ж, Микаса. — Игнорируя повторный сигнал, он сделал шаг ей навстречу, тяжело выдохнув. — Прощай, пожалуй. Жди от меня известий, никому в обиду себя не давай.       — Как скажете, герр Йегер. — Она всмотрелась в его лицо так, словно чувствовала, что это последний раз, когда она его видит. Не сдержавшись, она сжала его руку, оставляя короткий поцелуй на щеке, поправляя ненавистную форму, она отступила на несколько шагов. Он ушел.       Весь этот день, да и следующие, она провела в доме, бродя, словно призрак по комнатам в поисках малейших развлечений. Вечером наведывался Райнер, проверял ее, после уходил, перебрасываясь с ней парой слов. В какой-то момент Микасе даже показалось, что мир стал восприниматься намного серее, чем он есть, время шло мучительно медленно. Ей оставалось только ждать известий о захвате ее родины ее же мужем.       Во второй день сентября к ней пришла Богдана, принося в дом приятный запах благовоний и свежеиспеченного хлеба, но даже это не смогло особо поднять Микасе настроения. Болтая на отвлеченные темы, Аккерман никак не могла избавиться от странного чувства, что вызывало в ней столько страха.       — Мне так тревожно. — Панна подперла рукой подбородок, наблюдая за тем, как по стеклам били крупные капли дождя.       — От чего? — Богдана повернулась к ней, отвлекшись от готовки. Она решила остаться на вечер и привести дом в божеское состояние, собственно, как и Микасу, которая словно выпала из мира.       — Мне кажется, что я умру скоро, — прошептала Аккерман, наконец отрываясь от окна. — Мама тоже чувствовала такое, теперь я понимаю, как это. Так страшно…       — Не мели чепухи! — взвизгнула Богдана, заправляя седую прядь в черный платок на голове. Она несла траур. Свежеприготовленная тарелка борща тут же оказалась перед ней. — Не умрешь ты, чего начинаешь? Унтерштурмфюрер твой уехал, радоваться должна, что свободна.       — Не могу я радоваться тому, что он уехал… — Микаса хмыкнула, лениво помешивая деревянной ложкой суп. — Мы поженились. Видишь, кольцо на шее висит.       Богдана обронила нож, удивленно глядя на Аккерман, после вздыхая и переводя взгляд на окно. Прохладный ветер с улицы задувал из редких щелей в стене, от чего по коже пробегались мурашки. Время затопить печь.       — Я тоже когда-то любила офицера. — Богдана села напротив, нарезая хлеб. — Ничего хорошего не вышло. Он умер на фронте, оставив меня — сиротку — с разбитым сердцем, да еще и беременную, одну. Теперь живу в лесу с котом, если честно, ни о чем не жалею.       — У тебя есть ребенок? — Микаса дернулась, словно выходя из транса, и глянула в бледное, чуть вспухшее от слез лицо Богданы.       — Мой сын умер еще давно. Заболел в младенчестве, — коротко отрезала она.       — Тогда по кому ты несешь свой траур? — Аккерман хмуро сдвинула брови, наконец пробуя борщ.       Богдана поджала губы, строго глянув на панну, и решила оставить этот вопрос без ответа. Дальше они лишь молчали, вслушиваясь в тихое шуршание радио и треск бревен в печи. Вдруг, оно громким, хриплым из-за дождя эхом начало разносить страшную для многих новость.       «Первого сентября, ранним утром, Германия, в ответ на провокационные действия, ввела войска на территорию Польши. Сообщается о множестве жертв среди мирного населения, так и среди солдат с Польской стороны. На данный момент перешли под управление Великой Германии такие города…»       Микаса вскочила, не в силах слушать дальше, и вышла на улицу, прямо под ливень. Рыдая, словно ребенок, она упала на колени во дворе, зарываясь руками в грязь, будто земля могла дать ей хоть каплю успокоения. Где-то вдалеке послышался женский плач, нецензурные крики. Некоторые даже радовались. Она до последнего хотела верить, что была неправа.       — Что ж это такое? Богдана?! — сквозь рыдания прокричала Аккерман. Она тут же выскочила и села рядом, пытаясь поднять Микасу с земли. — Почему?! Почему именно сейчас? Папина семья, мне так жаль…       Ее трясло от холода и истерики. Быстро дернув Микасу, они поднялись, и она смогла заметить Райнера, стоящего прямо напротив.       — Ненавижу вас! Вас всех. Обманщики, убийцы! Горите в аду вместе со своим фюрером! — Она шипела, словно кошка, но была слаба и готова в ту же секунду снова упасть. Из-за этого Богдана заткнула ей рот и затащила в дом, заставляя выпить успокаивающий отвар, который сразу же разморил ее. Браун помог отмыть руки Аккерман и уложить в постель.       — Герр унтерштурмфюрер не собирается вернуться в скором времени? — раздраженно спросила Богдана, сажая полностью промокшего Брауна за стол и заставляя его есть.       — Йегер уже должен был выехать. Будет к вечеру четвертого числа, хотя, может даже завтра. — Браун сразу же набросился на еду, словно до этого долгое время не ел. — Я пришел, чтобы предупредить, так как герр Йегер просил следить за благополучием фрау… Аккерман. В деревне начинаются чистки. Кметство передало достаточно много интересной информации штурмбаннфюреру. Завтра к вечеру могут начаться расстрелы.       Богдана вздрогнула, пытаясь понять, насколько серьезно он это говорил. Да даже если действительно правда: как быть? Ей не бросить сейчас панну ради своего благополучия.       — Я останусь. Переночую в трех домах отсюда. Старуха моя совсем одна, если страшные вещи начнутся, вместе с ней придем за Микасой. — уведомила Богдана. — Если что, я уведу их в лес. Из ваших никто не знает, где находится мой дом. Как и сельские.       Браун кивнул. Они ужинали в напряжении, после чего перепроверили Микасу и разошлись.       Ранним утром, когда петухи еще не запели, все и началось. Выбив деревянную дверь, в дом ворвались солдаты вермахта, вытягивая панну за волосы из кровати. Она, еле успев сориентироваться, отрезала кинжалом Эрена, что прятала под подушкой, пряди, чтобы вырваться. Но все было бесполезно. Вжав ее в кровать, солдат озлобленно ударил ее кулаком по лицу, от чего на белую простыню брызнуло несколько капель крови из ее разбитой губы. Сплюнув слюну, пропитанную кровью, Микаса попыталась хоть как-то скинуть его с себя. В комнату зашел второй и, откинув первого, уже крепче намотал оставшиеся волосы на кулак и вытащил ее на улицу.       Рассветное небо переливалось алым, от чего казалось, что природа знала: сегодня умрет много невинных людей. Ей грубо связали руки и вставили тряпку в рот, после чего кинули в телегу, где лежали остальные. Достаточно большое количество ее соседей, других знакомых, которые имели хоть какое-то отношение к Польше или евреям. Она подняла голову, замечая, как один из солдат тащит рыдающего, избитого ребенка за волосы к телеге.       Вдруг девочка вырвалась и стала убегать в сторону леса, который находился за поляной после дома Микасы. Выстрел сотряс округу, вороны тут же взлетели с верхушек берез и елей, громко каркая. Она упала замертво, а солдат, подойдя к ней, неаккуратно потащил тело за ногу к телеге. Словно это был мешок с навозом.       Рыдания душили всех, когда труп ребенка кинули прямо рядом с ней. Микаса узнала девочку: пятилетняя дочь плотника часто любила бегать по селу со своими друзьями, радостно шкодничая. После послышались еще выстрелы из их дома. Люди рядом задрожали сильнее, рыдая над трупом маленькой Марины. Сердце Аккерман готово было вот-вот разорваться, когда она заметила встревоженную Богдану и других жителей, кричащих на солдат. Отрицательно завертев головой, панна была готова умолять: «Не приближайся! Они убьют и тебя!» Но Богдана умело проскальзывала рядом с солдатами, продолжая бежать за телегой, и только потом ее поймали.       — Монстры! — она крикнула, протягивая руки к телеге, пытаясь вырваться. — Что же вы творите, это же простые люди! Прекратите!       Только вот больше панна не могла видеть, сразу же теряя сознание.       Очнувшись от того, что ее окатили ведром ледяной воды, она взвизгнула. Комната, полная солдат, и странный мужчина в идеальной форме. Высокий и прямой, словно, расслабься он хоть на секунду, — его тут же убьют. Быстро глянув из окна, Микаса заметила, что уже наступил вечер.       — Итак, панна Аккерман. — Он оскалился, листая папку с документами. — Что можете рассказать о своем происхождении?       — Я родилась в Болгарии, соответственно — болгарка. И отец тоже, болгарин. — Она дернулась, пытаясь освободиться, но веревки только сильнее натерли ее руки. — Не понимаю о чем Вы.       — А документы гласят о другом. — Он захлопнул папку и кинул ее на стол, тут же хватая стул и ставя напротив нее. — Ты полячка, нет смысла это скрывать. Кмет свидетельствовал против тебя. Другие сельчане также подтвердили информацию о твоем польском происхождении. А также мне поступила информация, что ты была в курсе о скрываемых евреях. Например, о своей рыжей подружке, ее семейке. А еще о двух своих соседках.       Микаса молчала. Бледная, словно из нее выкачали всю кровь, она осмотрела лица солдат, никого из них не узнавая.       — Какие отношения вас связывают с унтерштурмфюрером Йегером? — Он грубо повернул ее лицо к себе, от чего она вся сжалась, мысленно молясь всем богам, о которых только слышала.       — Никакие. Я лишь убиралась, готовила ему. Иногда он просил меня быть переводчиком, — уверенно заявила она, надеясь, что они поверят в эту ложь.       — Предоставляла ли ты ему услуги другого порядка? — Мужчина усмехнулся, скучающе оглядывая ее лицо. — Секс? Оральный и прочее.       — Нет. Я не была интересна утнерштурмфюреру, — уверенно сказала Микаса, от чего штурмбаннфюрер поднялся, приказывая отправить ее к стене так же, как и остальных.       Грубо сжав ее руку, солдат потащил Аккерман на улицу, а дальше через поле, к деревянной стене у ямы, от которой уже разил ужасный смрад. Не в силах сдерживать слезы, Микаса словно лишилась возможности дышать и видеть, когда ее грубо поставили к стене с самого края. Рядом с одной из своих подруг — Иришкой. Она была избита, а ночнушка разорвана почти до середины окровавленных бедер. Она дрожала словно осиновый лист на ветру, еле сдерживая рыдания.       — Иришка… — Микаса всхлипнула, мягко шепча, чтобы подруга обратила на нее внимание. Она неуверенно повернулась к ней, сразу же сжимая ее ладонь.       — Мне страшно, — прошептала она, не смея отвести взгляда от подруги. — Я не хочу умирать. Я хочу домой, к маме.       Неужели все закончится вот так? Расстрелом? Микаса начала рыдать с новой силой, переставая слышать все то, что происходит рядом. Лишь картина: соседи падают замертво на трупы людей, которых она знала всю жизнь. И взгляд подруги, пропитанный животным страхом, который она так и не смогла отнять от ее лица.       Аккерман всмотрелась в лицо Райнера, что выносил всем смертный приговор и не понимала. Он должен был ее защищать, а теперь — будет тем, кто убил ее. Он был тем единственным, кто видел, как они давали обет. Сердце сжалось настолько болезненно, что ей казалось, она умрет и без пули.       Знает ли он, что она оказалась права?       С силой зажмурившись, Микаса вспомнила лицо Йегера, которое в точности запомнила, которое всегда мягко поглаживала по ночам, пока он засыпал. Ах, как же ей хотелось услышать в последний раз от него в тот день хоть одно слово о том, что любит ее. Но это так и не прозвучало.