"Маджента"

Ящик раскрывается, обнажая глубокую, загадочную глотку. В ней потеряны шуршащие ткани, шелестящие ткани, ткани, издающие глухой звук при натягивании на тело, а ещё карминовые платки, бусы с мелкими и крупными разноцветными сферами, засушенными лавандами, костями, отгоняющими злых духов; и вот на самом дне находится Тайна, к которой Пеппа обращается в дни, когда нет других поводов для радости. Этому платью почти столько же лет, что и любимой мамулечке — и сохранилось оно почти так же хорошо. Шёлковая ткань редкость, в Энканто такой почти и нет, но вот раньше, когда мамулита и отец жили Снаружи, она кое-где попадалась. И вот это — редкость, необъяснимая красота с пышной юбкой-куполом, под которым двумя слоями идут кружева, а на скромном, почти пуританском лифе шла гладкая вышивка райских птиц. Рукава длинные, но нежные, не сборящиеся в подмышке, а закрывающие как избыточную полноту, так и нездоровую худобу (второе, конечно, было куда ближе тёте Пеппе, которую даже тройные роды не заставили выглядеть хоть немного полнее скелета). И цвет… Из всей семьи именно Пеппа была самой воспитанной и ответственной ученицей. Бруно мог бы учиться лучше, если б не был таким странным чёртиком, путающим слова и стесняющимся всякий раз, когда учитель вызывал его для ответа, а Джульетта… Ну, понятно, в кого Изабелла пошла и красотой, и умением нравиться парням, которое полностью закрывало потребность в учёбе и саморазвитии. Нет, Пеппа не хотела бы говорить про свою сестру ничего плохого, в конце концов она её искренне любит и считает… о, Господи, но в подростковом возрасте она была занозой похлеще странноватого и дикого Бруно. А Пеппа училась лучше всех, но из всего школьного курса ей особенно запал в душу разговор, который даже не касался собственно предмета обучения. Это был урок химии, оставалось ещё десять минут до конца, и сеньор Моралес разговаривал с детьми на самые разные темы. Разговор зашёл о цветах, и он рассказал то, что поразило Пеппу до глубины души. — На самом деле основные цвета не синий, красный и жёлтый. — Мистер Моралес достал старую, потёртую схему цветового круга — кажется, Камило учится по такой же. — Основные цвета — это жёлтый, маджента и циан. Это, например, объясняет, почему при смешивании красного и синего вы никогда не получите чистый фиолетовый, как и при смеси жёлтого с синим — зелёный. Но маджента уникальна по-своему: на самом деле мы не видим этот цвет. — Как такое возможно? — вырвалось у кого-то; должно быть, Луис обогнал Пеппиту с вопросом. — Я же его вижу! — На самом деле ты видишь не его. — Сеньор Моралес улыбнулся шокированной Пеппе. — Видите ли, любой цвет — это на самом деле не в полной мере физический объект. То есть это вообще не он. Это волны определённой длительности, которые видит наш мозг. И если он видит волны одинаковой длины на обоих концах спектра, он не считывает реальную информацию. Он придумывает новый цвет, чтобы объяснить то, что мы видим. — То есть на самом деле мы видим другой цвет? — ошеломлённо произнесла Пеппа, глядя на цветовой круг. — Да, буквально! — Сеньор Моралес свернул карту. — У мадженты вообще нет длины световой волны. И как она выглядит на самом деле, знают только… — Сеньор Моралес задумался, затем улыбнулся, — Раки-богомолы. Их зрение видит такое количество цветов, что человеческому мозгу просто невозможно обработать эту информацию. Это был цвет маминого платья. Она в нём уже давно никуда не ходила, но продолжала бережно хранить, как и все прочие артефакты из Наружного мира. Пеппа влюбилась в него, влюбилась отчаянно и страстно. Она гладила его руками, и на ощупь представляла морские волны, которые она никогда не видела — и вряд ли когда-нибудь увидит. — Не трогай! — закричала тогда мама, когда увидела, что Пеппа касается щекой ткани. — Это на праздники! — Как ты думаешь, — осторожно начала Пеппа, когда она выросла и стала не самой красивой пятнадцатилетней девушкой, — я могу надеть его на праздник? — Не раньше своей свадьбы, — отбрила мать. — Дорогая, ты же не собираешься на танцы? Конечно, собиралась; но сказать маме о том, что Пеппа хотела, было невозможно. Скорее всего, она бы даже её отпустила, но иногда мама умела ТАК задать вопрос, что тебе даже в голову не придёт ей сопротивляться. И даже хорошо, что она в итоге не пошла; туда хорошо бы с красивым, волшебным платьем, какое лежало у мамы в сундуке, а не в неловком, кое-как сшитом тряпье, которое Пеппа тогда носила. Она не надела его и на свадьбу. Конечно, она хотела, но семья Феликса принесла в подарок другое платье, и было бы невежливо им отказывать. Пеппа, конечно, не смогла скрыть разочарования — да и как его скроешь, когда у тебя молния бьёт над головой, скажите на милость? Бруно в кои-то веки влез в разговор Пеппы с мамой и посоветовал просто им отказать; и Пеппе поначалу эта мысль даже показалась хорошей, но в следующую же секунду мама приказала Бруно не лезть в чужие разговоры, и так вопрос с платьем был решён окончательно. Конечно, никакое платье не испортило бы ей отношения с Феликсом. Если Агустин и Джульетта поженились поскольку они были самой завидной парой Энканто, то Феликс и Пеппа просто… любили друг друга? Да, конечно, любили, сильнее, чем можно было бы представить. Он ещё и оказался хорошей партией, так как его семья разводила кукурузу и кормила весь Энканто, но не это стало причиной выбора Пеппы. Жаль только выбранное платье лишь подчёркивало тощее телосложение невесты, показывало, где в каких местах ей не достаёт мяса, а ещё — что её плечи шире, чем должны быть у хорошенькой девушки. «Ничего страшного, — думала Пеппа, когда Феликс вытащил её на танцы, и она впервые почувствовала себя самой счастливой невестой на свете. — Когда появится первенец…». Первые роды Пеппа встретила во время уборки дома — и она была не в мамином платье, а в каком-то заскорузлом халате. Вторые — на празднике: там Пеппа была в новеньком, симпатичном, но синем платье. Третьи они ждали в кровати; Пеппа думала, что она будет умолять маму разрешить ей родить в том самом волшебном, обожаемом платье цвета, которого не может опознать человеческий глаз, но стоило только заикнуться о нём, как мать пришла в изумление. — Пеппа, дорогая, ты же его испортишь! Тогда Пеппа впервые плакала от обиды. Феликс думал, что её одолели те самые женские гормональные всплески и ласково утешал её на протяжении схваток. Конечно, Пеппа была ему благодарна. Но… Нужный момент не наступил, когда Долорес пошла в школу. Когда Камило пошёл в школу. Когда Долорес и Камило прошли посвящение и получили свои комнаты. Честно говоря, Пеппа думает, что нужный момент не настанет никогда. Разве что на похоронах мамы… О нет, нет, нет, нет, нет, нет! Плохая мысль! Куда тебя занесло! О чём ты вообще думаешь?! Но не думать не получалось. Пеппа иногда приходила к этому сундуку, смотрела на платье, гладила его руками, как когда-то в детстве, и с тоской думала о прошедших годах. Ей пятьдесят один, Господи Боже, святая Дева Мария и все апостолы разом! У неё впереди свадьба Долорес, Камило, может быть Антонио, если доживёт, старость и смерть. Она уже пережила своё лето, и жизнь понемногу шла к закату. Если бы только… Нет, вряд ли она когда-нибудь получит это разрешение. Иногда Пеппа испытывала богохульные, непростительные чувства. Она, конечно, тут же пыталась изгнать выдававшую её тучу чем-нибудь светлым, фальшивым — ну или хотя бы не таким очевидно депрессивным. Прекратить дождь и превратить грозовое облако в просто мрачную и серую, низко стелящуюся пелену. Никогда не надо ругать мамулечку. Никогда не надо думать о её смерти. Никогда не надо сердиться на неё: она ведь так много сделала для них. И разве дурацкая тряпка цвета, которого даже не может определить человеческий глаз, стоит того? Конечно, не стоит. «По крайней мере, — думала Пеппита, убирая платье обратно под хранившиеся поверху ткани, — я могу попросить своих детей похоронить себя в нём». Ящик захлопнулся, и розово-пурпурная, похожая на дикий тропический цветок материя снова спряталась глубоко внутри мрачного деревянного ящика с металлическим замком. Когда-нибудь. Когда-нибудь…