************
— Тяжёлая ночь? — хрипло спрашивает таксист, зевая, когда Миса, спотыкаясь, садится на заднее сиденье. Лайт прищуривается. Он думал, что рождество в Японии и так достаточно плохое, но ярких огней на каждом углу Американских улиц было достаточно, чтобы ослепить его, и поменять своё мнение. Он просит водителя отвезти их за квартал, и Миса склоняется к его плечу. — Я не хочу возвращаться в отель. Мы можем пойти, куда ты захочешь, Лайт. Прошу. Снаружи так красиво, деревья и украшения. Он чувствует, как она меняется. Она, наверное, смотрит на него большими, блестящими глазами, но он не знает и не хочет знать. Вдобавок ко всему, в машине воняет алкоголем, и, хотя он не уверен, от кого этот запах — от Мисы или таксиста? В любом случае им нужно убраться отсюда как можно скорее, пока его ногти не прокололи кожу под ними. — Ты же знаешь, что мы приехали сюда на встречу. — Лайт может только представить, сколько людей этот парень видит каждый день. В его понимании, мы парочка несчастных бизнесменов. Миса тяжело вздыхает, выпрямляется и скрещивает руки на груди. — Я знаю, но я подумала, мы могли бы этим воспользоваться. Мы были так заняты. Я просто хотела, чтобы ты повеселился. Когда Лайт не отвечает, она повторяется, и тогда он наконец говорит: — Не волнуйся. Завтра мы займемся чем-нибудь веселым. — он заправляет прядь волос ей за ухо и бросает взгляд на водителя. — Правда? — Конечно. Через несколько минут они подъезжают к отелю, каблуки Мисы скребут по тротуару. Она опирается на Лайта, который едва не закатывает глаза. Когда они добираются до своего номера, она сбрасывает каблуки и опускается на кровать, в то время как Лайт смотрит на свое отражение в зеркале ванной комнаты, массируя виски. Он наполняет бумажный стаканчик водой и глотает аспирин из сумочки Мисы. Хорошо, думает он, они вернулись и через пятнадцать минут она успокоится. Сделать её счастливой относительно легко, в худшем случае это болезненная работа. По крайней мере, её план не бесполезен, учитывая, что она ждала, пока дело не будет закрыто и за это он сможет наградить её. Может быть, думал он, рано или поздно, это должно было случиться, потому что это то, чем занимаются нормальные пары. На самом деле, возможно, ему удавалось избегать этого дольше, чем обычному парню. В любом случае, Миса всё ещё необходима, и если этого недостаточно, чтобы успокоить его, то мысль о том, что он всё ещё побеждает, заставляет его быть к ней терпимее. Это то, что он должен говорить себе каждый раз, когда слова «пустая трата времени» возникают в голове, он может позволить себе пятидневный отпуск без того, чтобы дело пошло наперекосяк, но он не может позволить себе плачущую Мису. Его должен понять каждый представитель мужского пола. — Лайт! — слышит он её визг из спальни, и вода проливается на его белую рубашку. Промокнув себя полотенцем и нахмурившись, он распахивает дверь. — Что? — Иди посмотри! Один из моих фильмов показывают по телевизору! Пыхтя от негодования, он направляется в спальню, на ходу снимая галстук и расстёгивая рубашку, и когда он добирается до неё, она всё ещё в вечернем платье, сидит на кровати, подтянув колени к груди. У нее такое же выражение лица, как у пятилетнего ребенка, который смотрит субботние утренние мультики. — Верно — говорит он, едва взглянув на телевизор, прежде чем снять влажную одежду и расстегнуть молнию на своем чемодане. — В этой сцене я…что случилось с твоей рубашкой? Он хмурится. — Ничего. Миса подползает к краю кровати, стягивая с плеча тонкую бретельку. — Лайт, — выдыхает она, выпячивая грудь, — почему бы тебе просто не лечь в постель? — она перебрасывает свои волосы на одну сторону, закручивая прядь. — Миса, — начинает он, внезапно слишком хорошо осознав себя, — нам действительно нужно немного поспать. Уже десять часов. — он находит свой первый комплект пижамы, но не спешит достать его а только смотрит на него. — Как я уже сказала, — продолжает она — пойдем. В…постель. Лайт пришел к выводу, что, когда это происходит, обычно есть только два жизнеспособных варианта, ни один из которых не является достойным или полезным. Во-первых, он быстро придумывает оправдание. Обычно это срабатывает, потому что его мягкого голоса и усталых глаз более чем достаточно, чтобы убедить её, а если нет, то отточенный до идеала трюк делает своё дело. Однако бывают моменты, когда разум подводит и никакое оправдание не может удержать её от того, что ей нужно, и, к большому разочарованию Лайта, он и есть то, что ей было нужно. Это, конечно, не только неудобно, но и, мягко говоря, тревожно из-за раздражающего и, что более важно, тревожного количества страсти, вложенного в каждое прикосновение. Он начал задаваться вопросом, спала ли она только с отчаявшимися бизнесменами средних лет, потому что он определенно чувствует себя таковым всякий раз, когда удовлетворяет её. К счастью, он находит место на стене или предмет, на котором можно сосредоточиться, нажимает на несколько хорошо известных точек, и вуаля. Это просто рутина. Она застенчиво улыбается. — Мы с тобой оба знаем, что я мало выпила. Лайт усмехается, взвешивая все «за» и «против». Она бы уже отключилась. — Это не имеет к этому никакого отношения. — Я должна умолять? — она переплывает со своей стороны кровати на его, теплые кончики её пальцев касаются его груди. — Уже через несколько часов мой день рождения. Ты же помнишь об этом, не так ли? Намёки за ужином, маленькая записка в кармане брюк, постоянные напоминания о праздниках. Она высказала свою точку зрения предельно ясно. — Я привез тебя в Америку на Рождество. — он расстегивает ремень. — Безусловно, это очень приятно, Лайт, но не забывай. Это была моя идея. — её глаза сверкают в тусклом свете, чем-то пустым, маленьким и грустным, но он притворяется, что не видит. Это был её выбор. Её выбор, и её вина. Где раскаяние? У него нет времени на сожаления, на тех, кому не хватает убежденности в чём-то, кроме прогресса. Кроме того, она никогда не принадлежала ему: яркая, громкая и непоколебимая, настолько отчаянная, что смерть — всего лишь возможный побочный эффект. Миса — это: глаза, губы, плоть и кости, но есть что-то ещё, что-то нежное, что-то хрупкое, что он хочет разбить вдребезги. Почему, почему она смотрела на него, как эгоистичная и жаждущая всего, чего он никогда не даст? Потому что она остается с непоколебимой преданностью, которую он одновременно ненавидел и в которой нуждался. Жалко, но она молчит…ухаживает за своей семьей, слушается, как дрессированный лабрадор, а после что-то происходит. И когда это происходит, ему хочется это разрушить. Когда он снова смотрит на неё, блеск исчезает. Возможно, его там никогда и не было. — Миса — …Сегодня мой день рождения, — говорит она, стягивая с него ремень и бросая его на пол. Это какая-то отчаянная мольба, которая заставляет его задуматься, как она не тая у него на глазах, заставляет его корчиться. — сегодня мой день рождения, но тебе все равно. Её пальчики порхают по его коже. Его переполняет желание схватить их, но он только с трудом сглатывает, едва улавливая, как она лишила его ремня и расстегнула пуговицу на его брюках. Когда она шепчет его имя, в этот момент она самая живая, чем когда-либо была и когда-либо будет. Он должен это остановить. Она мягкая, слишком мягкая, из тех женщин, в которых люди погружаются, сами того не осознавая. Она влечёт своими кукольными глазами, притягивает миниатюрной фигуркой, убивает пухлыми губами, всё это время стоя в ожидании, пока пробка закончится. Такая мягкая и нежная, что иногда он представляет, как погружает в неё свои пальцы, как в спелый персик, когда они рядом. Но он, конечно, не такой человек, и если бы только она просто отвечала, когда с ней разговаривают. И все же он знает, как она прекрасна. Ах, её красота, если бы это было всё, чего он хотел. Он проводит рукой по её упавшим волосам так, как мог бы сделать только Ягами Лайт. Вот так всё и происходит. И заканчивается. — Конечно, я знаю. Она отстраняется, скрестив руки на груди. — Вряд ли это можно назвать отпуском, Лайт. Я ожидала большего. Я даже спланировала это для нас. Лайт вздыхает, проводя рукой по собственным волосам. — Ты слышишь, что говоришь? — он говорит беззаботно, но что-то тянет его, чего он не может понять. — Это то, чего ты хотела. Её губы поджимаются. — Это была моя идея, но ты мог бы помочь. Дорогой ресторан, пять дней в известном отеле, его внимание — чего ещё она могла желать? — Ты не хуже меня знаешь, что расследование на первом месте. — это совершенно логично, и она как никто должна это понимать. Миса складывает руки вместе. — Конечно, расследование на первом месте, Лайт, — говорит она с такой преданностью, что он поднимает бровь — особенно после смерти Рюзаки и всех остальных. Мы звезды шоу, не правда ли? Он хмурится, отворачивается и позволяет своим черным брюкам упасть к его ногам. — Но, я имею в виду, — продолжает она с ноткой веселья, — я не знаю. Я не знаю, сможем ли мы справиться с этим. Ну, знаешь, без руководства Рюзаки Он сжимает кулак. — Что? Она пожимает плечами. — Возможно, быть и L, и Кирой — это слишком. — Стоит ли напоминать тебе, почему он вообще умер? — он говорит смертельно тихо. — Конечно, нет, — отвечает она, подходя к нему, — но, возможно…только возможно, ты переоценил себя? — смех. Это так мило. Подмигивание. Комплименты. Позы для журналов. — К чему ты клонишь? — в её голосе есть что-то тревожное, слишком мягкое, слишком дразнящее. В конце концов, она знает свою работу, как домашнее животное знает, где его место, так что же это? Разве она не хотела отдать ему свою жизнь? Разве она не хотела быть его орудием, раздетой догола и использованной? Всегда она говорит такие вещи, в которые так легко поверить, такие податливые. Он может распоряжаться ей, когда и как захочет и поставить её на место, если ему это заблагорассудится. А теперь ещё и это. Он стискивает зубы. — Не относись ко мне снисходительно, Миса. — Но это не так, — хмурится она. — Я люблю тебя, Лайт. И хочу лучшего для нас обоих. Я действительно этого хочу. — Тогда о чем ты говоришь? Может, тебе всё-таки нужен отдых. Пошли, пора ложиться спать. — вот и всё, он забегает вперед. В этом нет необходимости. Полёт был долгим, она немного выпила, совсем скоро её день рождения. Вполне естественно, что это должно произойти, возможно, какая-то неисправность. Да, сон излечит это. Она встает на цыпочки, дергает его за воротник и шепчет: — Всё в точности так, как я сказала. Лайт отшатывается назад и ударяется головой о стену. Сердце отдаётся эхом в ушах, он хватает её за запястье, притягивая к себе. — Что с тобой не так? — рычит он, изо всех сил стараясь не сорваться на крик. — Зачем ты подняла эту тему? Ты знаешь, ради чего мы работали. — Забавно, когда он выстраивает путь, а она слепо следует за ним. Кто сидит у его ног? И L, у которого в аду котёл с его именем. — Разве мы не должны делиться секретами, Лайт? — выдыхает она, наклоняясь к нему. — Разве мы не должны знать о слабостях друг друга? — Без тебя не было бы никаких слабостей, — шипит он, тесня её к краю кровати, на ходу выключая телевизор и лампу. — Ты забыла свое место? — Я никогда не смогу его забыть. — она падает на матрас, снимая колготки, не разрывают зрительный контакт. — Я люблю тебя, поэтому никогда не забуду. — Хорошо. — Он освобождается от влажной рубашки, позволяет ей упасть куда-то и водружает свои большие пальцы на её бедра, когда она приподнимает платье достаточно, чтобы обнажить грудь, и кладёт голову на одеяло, чтобы позволить своим волосам рассыпаться по нему. Есть что-то приятное в том, какая она податливая, как его пальцы оставляют после себя мягкие розовые дорожки, которые перерастут в гематомы на её белоснежной коже. Есть в этом что-то ошеломляющее. О, и как же она этого заслуживает. — Скажи мне, что ты знаешь свое место. — Я знаю свое место, — хнычет она — Я люблю тебя. Я люблю тебя, и хочу, чтобы ты любил меня. — Да, буду — шепчет он, проводя рукой по её бедру — Пока ты будешь рядом со мной. — Конечно. — она протягивает руку, чтобы погладить его по волосам. — Но не тогда, когда ты вытворяешь такое дерьмо. — он слишком свободно берет её за руку, кладя её рядом с собой. — Сколько раз мне нужно объяснять? — И не нужно, — говорит она. — больше нет. Он и не должен был. Сколько раз, сколько раз он смотрел и ничего не видел, абсолютно ничего? Сколько указаний, распоряжений он дал? Бесчисленное множество, и она научилась следовать за ним, без возражений. Потому что она знает. Она знает это лучше, чем кто-либо другой. Конечно, она знает. Другого пути нет. — Совершенно верно. Она кивает, позволяя его рукам обхватить каждый дюйм, каждый край, каждый изгиб и впадину, пока он не изучит всё к чему сможет прикоснуться. Но когда у неё перехватывает дыхание он начинает сначала, каждый раз. Она принадлежит ему: чтобы контролировать, чтобы использовать. В противном случае, кем бы она была? Успешная модель, актриса. Но для чего? Для ответов на письма от поклонников, для улыбок и автографов, красивой одежды, визгов и похвалы? Как будто этого достаточно. Как будто это можно сравнивать. Теперь он несёт за неё ответственность, он держит её сердце в кулаке. Остальное — пыль, кости и грязь. Во всяком случае, он делает ей одолжение, которого больше никто не сделает. — Ты оберегаешь меня. — Я знаю. — Ты делаешь меня счастливой. — Верно. — Я так рада, что мы отправились в эту поездку вместе. Это именно то, что нам было нужно. — Так и есть. Лайт не может вспомнить, когда он позволил себе зайти так далеко, выиграть так много. Обычно это идеальное время, чтобы начать обдумывать свой следующий шаг, когда её кости дрожат, а голос знает только его имя, но теперь есть это, и он не может объяснить, не может объяснить, где или почему его разум. Это одновременно далеко и настолько близко, ближе чем обычно. Нет, он никогда не заходил так далеко, понимает он. На мгновение его сердце сжимается в горле, потому что её важно сохранить, но, кого он обманывает? Сейчас он забыл свое имя и местонахождение, Миса только его. В нём так много контроля, что он переполнен им, и он должен признать, что это так волнующе. Он прерывисто дышит сверху, прижимаясь к её теплому, скользкому телу. — Скажи мне, — говорит он ей на ухо — скажи ещё раз. Миса целует его в щёку с той же нежностью, с какой целовала бы ребёнка, смеётся так легко, что завораживает. — Ты переоценил себя, Лайт. Ему хочется вывернуться наизнанку. А после он отталкивается и скатывается с неё, прижавшись к холодной стороне, и снова услышал её тихое хихиканье. — Лайт, я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю. — он чувствует тяжесть её тела, кажется, будто она весит намного больше, чем на первый взгляд. Она повсюду, губы на груди, зубы на шее, губы, ногти на руках, всё ниже, ниже и ниже. Он смотрит только в потолок, это всё, что он может видеть, размытое пятно золота, красного и плоть, совсем не человеческая. — Я сказала, что люблю тебя. Ты меня слышал? — её голос. Она толкает его в себя, что-то напевая, наклоняется, чтобы пососать его шею, слизывает капли пота. — Миса. — голос слишком низкий, слишком тихий. Она снова вздыхает, вновь заглушая свое имя. — Миса. — но ему не произнести её имя, так как он хочет. Его не слушается собственный голос. И её глаза блестят, пойманные лунным светом, просачивающимся сквозь занавеску, что-то пугающее и электрическое, от чего у него перехватывает дыхание. Он видит её тело, бледно-голубое, волны волос, подпрыгивающие на её плечах, такие теплые, что её, должно быть, лихорадит, но он хочет заговорить. Он должен был бы оттолкнуть её, должен был бы столкнуть её с кровати, вонзить ногти в её кожу, позволить себе накричать на неё за подобную дерзость, но он не мог. Контроль тела был потерян, и всё, что он может сделать, это позволить её телу вдавливать его в матрас, слушать её стоны, чувствовать её прикосновения, причиняющие боль и жжение. Он не может прийти в себя, его поглощает что-то ужасное, чего он не может объяснить. Хочет сделать движение, хочет почувствовать темп. Но это не он, не привычный он. — Так и должно быть, — вторит он её словам, но не может быть уверен. Миса держит его лицо в своих ладонях, целует его, как что-то драгоценное, что-то своё, обхватывает крошечными ручонками его горло. — Ты оберегаешь меня. — она сжимает и разжимает пальцы на его горле, её руки ползут вверх по его лицу и хватают пригоршни волос. Так и должно быть. Он должен быть кем-то. — А теперь, — говорит она, широко распахнув полные глаза, пружины кровати скрипят под ними, — ты мне скажи. Скажи мне, что так и должно быть. Так оно и есть, Лайт с этим согласен. Сегодня почти её день рождения, они в Америке, в пятизвездочном отеле, на пятизвёздочной кровати, ресторан, всё это должно было прийти к логическому завершению вечера. Он знал это, знал, что она прижмёт его к матрасу и будет шептать об этом. Да, потому что ей это нужно. Вот способ её удержать навсегда, не так ли? Верно? Он планировал ночь, лунный свет, то, как он падает на кровать, как луч прожектора. Его действия, все его действия. Как мало она знает, как мало она из себя представляет, сотканная из блеска, мерцания и света. Свет ловит её, она ловит свет. — Это так — задыхается он. Вот как должно быть, её душа так крепко обхватила его, что она сжимает его горло в утешительном жесте. Так и должно быть, поэтому она планирует их отпуск, она убивает ради него и живёт. Как он добр, что позволил ей жить, вторгаться в свою личную жизнь, помогать построить этот мир, когда она всего лишь песчинка на дне океана. Она тянет его за волосы. — Ты не смог бы сделать это без меня — говорит она, будто признаётся в любви. Он понимает, что теперь она успокоилась, и нет ничего, кроме низкого гула уличного движения, наполняющего их уши, болтовни третьих лиц, которую он хочет выключить, как свет. Он сдерживает смех. — Почему же? Она улыбается, лунный свет освещает её так, как никогда не смог бы макияж. — Я нужна тебе, Лайт — говорит она, и он удивлен, что ей не удается подавить собственный смех. — Просто скажи мне это. — её пальцы отпускают его волосы и тянутся к его рукам, сплетая их с собственными. — Просто скажи мне это. Скажи, что ты переоценил себя. Ведь это правда. — ей удается сказать это так же, как она говорит всё: слишком сладко и слишком легко. Но прежде чем он успевает ответить, она начинает с новой силой двигаться на нём и тихо шипеть, а он задерживает дыхание, вонзая ногти в матрас. — Лайт, — выдыхает она снова и снова — Лайт... — Ты нужна мне — недоверчиво говорит он, понимая, что его руки добрались до её бёдер. — Да — фыркает она — я тебе нужна. — Ты мне нужна? — он царапает своими ногтями. — Ты знаешь, знаешь что да. Как бы ты смог сделать всё это без меня? — Ты продолжаешь это говорить, — ворчит он, прижимаясь к ней — но ты не говоришь почему. — Неужели именно ты, из всех людей, нуждаешься в объяснении? — Мне это не нужно. Я хочу, чтобы ты ушла. Слезай. В следующее мгновение она стоит на четвереньках, а он толкается в неё, требуя, чтобы она объяснила, и на этот раз он не думает о том, зачем он это делает а только о том, что он должен сделать и сказать. На этот раз он хочет, чтобы её прелестный ротик заговорил. — Чтобы выполнять свою работу, — скулит она, выворачивая шею. — Я хорошо выгляжу для твоих родителей и всех остальных. И я бы никогда тебя не бросила. — Да. — говорит он, сжимая её задницу. — Расскажи мне больше. — Я всем нравлюсь. Они думают, я симпатичная. — Что ещё? — Я ухожу, когда тебе это нужно. Легкая улыбка. — Ты забываешь о самом важном. — Я убиваю. И он трахает её, впиваясь ногтями ей в спину, дергает её за волосы, слушает её вздохи и мольбы, когда она прижимается к нему. Никогда еще её голос не приносил такого удовлетворения и не злил одновременно. Её кожа идеальна, это просто ещё один факт, но с каких это пор она стала такой гладкой, настолько, что ему хочется сорвать её с тела. С каких это пор её бедра стали такими стройными и податливыми, что он жаждет проверять их до тех пор, пока они не сломаются. Это еще никогда не было так просто. — Ты убиваешь для меня. — Я знаю. — Ты моя. — Так и есть. — Я никогда не переоценивал себя. — он стонет, выходя из неё. — Я никогда не переоценивал себя. Посмотри, где мы находимся. Смотри. — Его пальцы потянулись к её подбородку заставляя смотреть. — О, Лайт, да, да… — Теперь ты понимаешь? М? — Понимаю — плачет она, пряча лицо, — я правда понимаю. — Так я и думал. Он вновь толкается, пока его тело не ударяется о неё, Миса борется за лидерство, чтобы задать темп, но он хватает её за бедра, потому что у неё большие и трепещущие глаза, миловидный голос, маленькая девочка, которая сияет слишком ярко для её собственного блага или чьего-либо еще. Она ослепляет, так глупо ослепляет, поэтому он вонзается в неё так, как ему нужно, пока она бессвязно причитает в изголовье кровати и повторяет его имя. — Я люблю тебя, Лайт — говорит она, когда он кончает и она оказывается в его объятиях. Всё, о чём он может думать, — это её глаза. Сломать, разбить, вдребезги.************
В её парне нет ничего сексуального. Ни в его рубашках в тонкую полоску и облегающих костюмах. Ничего крутого в том, что он не любит кофе или завтракать. Ничего горячего в том, как он щурится, когда глубоко задумывается. Абсолютно ничего. Вот почему она не может перестать смотреть на него на заднем сиденье такси, на то, как он спокоен, молчалив и сосредоточен. Такой сосредоточенный. Вот почему она всегда должна выглядеть как можно лучше. Она хотела видеть, как он создаёт, наблюдать, как он поднимается всё выше и выше, пока они не останутся вдвоём на облаке над миром. Но если бы его счастью был предел, то они бы уже были там. Она всегда должна выглядеть на все сто. Ей хотелось бы, чтобы он говорил больше, когда у неё новое платье, и помада на губах, и что она тратит слишком много времени на прическу, даже больше, чем готова признать. Может быть, ему нравятся кудри, подумала она, но никогда не пробовала этого раньше. Но когда она: застегивает молнию, закрывает косметичку, выключает утюг, она знает что лучше, лишний раз улыбается зеркалу только для того, чтобы убедиться, что на её зубах не осталась помады. В конце концов, он знает только, куда они направляются и Миса с таким же успехом могла бы быть стопкой офисных бумаг. Он собирался их показать, но сейчас происходит так много событий, важных деловых вопросов, которым он обязан уделить внимание, что на неё просто не остаётся времени. — Дела как обычно — могла бы она сказать за него, но не скажет, потому что это слишком. Они сидят молча, Миса держит его за руку, и когда они соприкасаются, она всегда удивляется, что он такой теплый. Ни музыки, ни разговоров, в машине тихо. Возможно, это было бы идеально в любое время. В конце концов, она слышала, что молчание между любимыми тоже интимно. Но они далеко от дома, а это значит, что здесь всё должно быть иначе. Кого она обманывает? Никто не смеётся, особенно она. Миса повторяла себе, что, возможно, на этот раз всё будет по-другому, но это всё равно, что снова и снова сжигать себя спичками. Может, не ранит на этот раз. Но это не мешает ей разжигать огонь. Может в этот раз будет не больно? Но это не остановит её от нового поджога. Когда они приезжают, он дает щедрые чаевые, открывает перед ней дверь, выбирает лучший столик с видом на город, даже заходит так далеко, что он спрашивает о её последних съемках в кино. Это, мягко говоря, удивляет, но это только заставляет её уставиться на скатерть и забыть, о чём он говорит. Разговор с незнакомцем был бы лучше. Конечно, это же Ягами Лайт: сдержанный, терпеливый, вежливый — такой, каким и должен быть. Но он не единственный. Тем не менее, она часто смеётся, касается его руки, проверяя свой макияж. Проверь, проверь, проверь. Затем, когда приходит время, она становится слишком громкой, слишком дружелюбной с их милой официанткой (он же это ненавидит, так?). Бери всё, что хочешь, говорит он, поэтому она должна выбирать мудро, умело, нужен такой сорт вина, который заставит его съежиться. Он закатывает глаза, что-то загорается у неё в животе и это не её вина. Он хмурится. Она старается не улыбнуться. О, но она может улыбаться, потому что это тоже его раздражает, не так ли? Как она смеет улыбаться. К тому времени, когда он объявляет об их уходе, она уже осушила свой бокал вина, и его голос угрожает ей так, что это гораздо более смертоносно, чем когда-либо мог быть крик. — Мы хорошо проводили время! Всё, чего я хотела, это провести с тобой время. Это всё, чего я хотела! — Это не ложь. Они могли бы остаться подольше. Ей бы это понравилось. Самодовольное поведение Лайта было само по себе развлечением, а официантка была довольно веселой и доброй. Они могли бы поболтать. Могли бы поговорить о фильмах. Но быть Лайтом — значит отказаться от всего остального. Они не нормальные люди. Они актеры, и сейчас — её выход. Кроме того, её тело покалывает. Есть что-то восхитительно-эротичное, когда он тащит её из ресторана на свежий воздух, близость, которую она никогда не получит в иной форме. На мгновение она задумывается о том, чтобы никогда его не отпускать. На мгновение. Но она помнит, где она, кто она, кто они и какой силой обладают. Его спина сильная и широкая, волосы взъерошены. Пока они ждут своё такси, его хватка на её запястье не ослабевает, напротив становится крепче, чем должна быть. Она хочет встать перед ним, поцеловать, чтобы так было. Она хочет упасть прямо здесь и сейчас. Как легко было бы, покрыв тротуар тонким слоем белизны, поскользнуться и упасть, как это делают люди, рассмеяться и помочь друг другу подняться. Что, если бы они пошли по пустынным городским улочкам, где нет ничего, кроме огней, холода и ветра? Они могли заглянуть во все крошечные магазинчики, выбрать себе любимые украшения, немного заблудиться. Могли найти крошечное кафе на углу и согреться горячим шоколадом. Они могли держаться за руки и наблюдать за погодой. — Если бы только в Токио шёл такой снег — сказал бы он. У них было бы всё это время, ночные прогулки в тишине, и покорная она. Когда они возвращаются в отель, они понятия не имеют, который сейчас час, но это нормально, так как нет повестки дня. Они могут оставаться там столько, сколько захотят. Но она не спотыкалась. Она никогда не спотыкалась. Вместо этого она повисает у него на руке и делает вид, что спотыкается в машине, позволяет Лайту рассказать ей о веселье, которого у них завтра не будет, а она пытается представить, каким будет остаток их вечера. По крайней мере, у неё есть план. Он уже был в высшей степени раздражения, и если есть что-то, что она делала хорошо, так это выводила Лайта из себя. По крайней мере, она может доверять себе. Она продолжает это повторять. В его походке, в его присутствии всё ещё есть что-то такое, что будет вырисовывать эту снежную сцену в голове. Она ждала, когда они вырвутся из ресторана, чтобы он мог прижать её к зданию, затащить в такси а после гостиничный номер, бросить на кровать и заставить забыть. Подумав об этом по пути в отель, она склонила голову к нему на плечо, сводя колени. Когда он достаёт аспирин, она уже знала. Когда он приходит взъерошенный, похожий на идола. О, вот оно что. Она пульсирует энергией. Они далеко, она всё ещё достаточно важна для него, чтобы он сохранил ей жизнь. Идеально. Он делает это слишком легко. У неё есть слова, которые она берегла, и знала, как их использовать. — Ты переоценил себя, Лайт. Когда они наконец закончили и он заснул, она перевернулась, зная, что по-другому быть не могло. В конце концов, она сделала это из ничего, так ведь? Может быть, иногда, думает она, засыпая, всё могло бы быть по-другому. Она могла бы встретить обычного студента колледжа, который любил бы моду, фильмы ужасов и её саму. Может быть, всё могло быть именно так. Может быть, Кирой мог бы быть кем-то другим. Но это не так. Он правильный и неправильный, так называемый бог с чувством справедливости, который даже её не пощадит. Тем не менее он делит с ней постель, свою жизнь, свой мир. И его семья считает её хорошенькой. Это правда — где бы она была в противном случае? Она никогда не позволит себе ответить на этот вопрос. Если Амане Миса и знает что-то, так это то, что его любовь дешевая и токсичная, и любая другая девушка на её месте уже бросила бы Лайта. Да, у него ухоженные волосы, начищенные туфли, чёрные брюки, выглаженные рубашки, дизайнерский костюм, который он, без сомнения, приберегал для такого редкого случая, как этот, и, чёрт возьми, иногда она думает, что спать рядом с ним хуже, чем спать в одиночестве. Но нет, решает она, бросая на него последний взгляд, она бы предпочла остаться с ним в ловушке до конца своих дней. Она предпочла бы это чему угодно, о чём она думала и знала. Даже студент колледжа не стал бы лучше. Но это всё равно не имеет значения, потому что его здесь нет. Здесь никого нет. Она наедине с любовью всей своей жизни. Другими словами, лучше и быть не могло. Но, когда есть любовь — есть и выживание.