Гадкий снеговик

      — Даня! Данечка-а-а! Данилушка! — догнал меня в коридоре игривый голосок. Я вздохнул и остановился. Не пронесло. Прилепив на физиономию что-то похожее на прокисшую позавчера улыбку, обернулся к самой большой катастрофе в моей жизни. Ну ладно, до катастрофы это мелкое рыжее недоразумение не доросло, но до почетного звания занозы в моей многострадальной заднице однозначно дотягивало. Отбивая по старому паркету барабанную дробь сумасшедшими каблуками-копытами и поблескивая модными кожаными брючками в облипку, по коридору летела Яночка Соловьёва. Старинная моя подруженция. И не говорите, что не бывает дружбы между мужчиной и женщиной. У таких, как я, характе́рно-ориентированных, очень даже бывает. Предпочтений своих я не скрывал, и с женской половиной почему-то общий язык находил легко. С моей почти богатырской комплекцией можно было не бояться каминг аута. Пусть сами боятся.       — Привет, Ян.       — Привет! Что, хотел удрать, не поздоровавшись? — она подмигнула, и я незаметно перевел дух. Вроде не обижается. Смешно, но при своих внешне мужественных данных — ну, как все говорят — я эту шмакодявку остерегался. Слегка.       — Да вот… Совсем с этой удаленкой одичал, — виновато пожал плечами. — Не хожу никуда. За зарплатой в офис езжу раз в месяц. Работа мечты.       Яночка звонко рассмеялась. Я в ответ тоже заулыбался уже искренно. И правда, чего это я сбежать хотел? Сам же думал, что нужно чаще с людьми пересекаться.       Яночка утащила меня в кабинет, налила чая, придвинула блюдце с конфетами и печеньем. И трещала без продыху! Тоже видимо по людям соскучилась. Хотя она, как бухгалтер, торчала в офисе постоянно. Вывалив на меня все накопившиеся за период разлуки новости — как раз по времени в полную чашку чая уместились — Яночка хлебнула наконец из своей и потребовала:       — Теперь ты рассказывай!       — Да у меня всё как всегда.       — Так никого и не подцепил?       — Неа… Стоп! Мы договаривались, что ты не лезешь в мою личную жизнь и не пытаешься меня женить!       — Ладно-ладно! Какие планы на новый год? — резко сменила тему подруга.       — Какие уж тут планы… закрыто же всё…       — Отлично! Тогда приглашаю на новогоднюю вечеринку! Погоди! Не отказывайся сразу. Послушай только. Природа. Лес. Зима. Ёлки. Деревенский дом с банькой. М? И только свои. Классно же?       — Ну-у-у…       — Классно! Отдохнёшь от города. Подышишь воздухом. Прильнёшь к корням! Ты ж деревенский?       — Ну был когда-то…       — Вот! Отказ не принимается!       — Ладно, я подумаю.       Кто ж знал, что там такой геморрой наклюнется?!       Потащила меня туда подруженция за неделю до намеченной даты.       — Данечка! Ты ведь не бросишь подругу в беде?! Ты же рукастый, всё умеешь, нигде не пропадёшь! Нужно домик немного подготовить, в нём не живёт сейчас никто. А работать и там прекрасно можно, интернет есть, электричество есть. Ноут возьмёшь и всё. Воздух свежий! Лес сосновый прямо за забором начинается. Про баньку говорила?       Ну, не умею я отказывать! Янке особенно. Да и правда, здоровый бугай, косая сажень где-то там… вдоль и поперёк… и девчонку в беде брошу. Не могу я так, не умею. Помогу домик прибрать, дров там наколоть, снег раскидать… Делов-то! Довезти опять же сама обещалась. А работать я и правда везде могу, проверено.        Чтоб я ещё раз поверил этой лисе! Вот, ни в жизнь! Подготовить немного?! Да там работы немеряно! Дом заброшенный совсем. Выстуженный. Отопление печное! Печное, Карл! Да его прогревать только дня два-три! Ладно хоть дрова в сараюшке обнаружились. А эта трещотка только ЦУ выдала, в коробки пальчиками потыкала, дескать, здесь гирлянды, здесь жратва. И в город лыжи навострила, коза!       — Ну ты же знаешь, Дань, конец года, у нас завал страшенный! Отчеты, банки, налоговая, дебет-кредит… Вот еле на выходные вырвалась на полдня. Ну Данечка! Ну пожалуйста! Буду у тебя в долгу! Неоплатном.       Чтоб я хоть раз ещё так повёлся!       Дом так-то неплохой. На века строился. Хотя и запущенный, наполненный неживым, застойным воздухом. Но видно кто-то уже облагородить пытался. Местами. Электричество, водопровод и газ провели, ремонт кое-где сделали, мебель вполне нормальная стояла. А в большой комнате даже камин обнаружился. Электрический, что характерно. Я его включать не рискнул. В первый день только осмотр и оценка масштабов бедствия весь вечер заняли. Пребывая в неподдельном шоке от увиденного, не помню как растопил печку на кухне и спать завалился там же. Спалось плохо. На стульях было жёстко, в старом доме что-то скрипело, стучало, ветер завывал…       На утро засучил рукава и принялся за дело. А переделать предстояло не мало. И максимум надо за воскресенье успеть, потому что на рабочей неделе мне ещё и работать надо. Так-то. Сеть здесь довольно стабильно брала. Хоть в этом плюс.       Для начала разобрался с отоплением. Нужно было в котел воды натаскать, нагреть её и по трубам пустить. Решил делать это постепенно, комнату за комнатой. Всего их тут три: проходная гостиная и две спаленки, плюс кухня большая. Параллельно во дворе снег расчищал, дорожки до бани и толчка прокопал, дров нарубил, электропроводку проверил, пожары нам не нужны. Я так-то к работе с детства приучен. У нас бывало пока сам с утра воды не натаскаешь, не умоешься даже. Это потом уже в город перебрался, разленился.       Место и впрямь было очень красивым. Дом стоял на холме, на опушке соснового бора. Деревенька Подстёпки, лежащая в низинке, видна как на ладони. Всё кругом застилал кристально-чистый снег, лишь на дороге прочерченный несколькими следами шин. Всё-таки какая-то жизнь в посёлке теплилась. Откуда-то драный белый кот приблудился, пялился на меня из-за углов. И даже у кого-то гостили дети. Очень хулиганистые, надо заметить. Потому что забрались в чужой двор и слепили снеговика. Я нашел его наутро. Даже вздрогнул, до чего гадкая у него рожа оказалась. Злобные маленькие глазки-угольки и рот в зубастом оскале, скрученные, будто в попытке схватить жертву, ручки-веточки. Редкостная гадость! Закидал его снегом.       В кухне уже было вполне тепло, завонял растаявший холодильник. Есть у них такая дурная черта — если не используются, воняют. Оставил проветриваться нараспашку. Отмывать его уже не было сил. Упахался за день до ломоты в теле. Вещи в одну из спаленок перетащил, ту что уже отогреваться начала. Там же поужинал консервами и заночевал.       — Ну, как у тебя дела, Данечка? — в десятом часу Янка про меня вспомнила.       — Нормально, — буркнул в ответ недобро. Не люблю, когда будят.       — Ой, ты уже спишь что ли?       — А что тут ещё делать?       — Ну прости-прости, тогда пока…       — Погоди, Ян. Этот дом… откуда он у тебя взялся?       — А. Это наследство. Дядя Коля его всё в порядок привести пытался. Жить здесь хотел на пенсии. Умер в прошлом году. А что?       — Да так… Кот тут шастает. Белый. Не знаешь чей?       — Неа. Красивый?       — Откуда в деревне красивые коты? Ладно, пока.       — Я заеду на днях. Не скучай! Чмоки-чмоки!       Спал как убитый.       Мышцы с утра ожидаемо ломило после непривычной нагрузки. Труся к толчку спросонья, напоролся на нового снеговика. Поджидал меня на границе света от фонаря прямо посреди очищенной дорожки. Если б не похоронил собственноручно в снегу, подумал бы, что это вчерашний. Но снеговики не умеют выкапываться из сугробов. Значит новый, просто очень похожий. Какая же гадостная рожа! Что-то с этим надо делать. Совсем молодёжь распоясалась!       Растопил печь. Налил себе большую чашку кофе и включил ноут… Вынырнул из работы уже после обеда, когда организм начал подавать признаки голодного обморока. Надо хотя бы бутербродов наделать. Но в коробке с продуктами, предусмотрительно оставленной в холодной пока гостиной, ждал сюрприз. Первой бросилась в глаза дохлая крыса, вольготно раскинувшаяся поверх растерзанных продуктов и вспоротых упаковок. Хлеб, колбаса, сыр, печенье, даже крупы — всё было вскрыто, виднелись следы зубов и когтей. Вот дерьмо! Всё в утиль! Консервы только оставить, и то противно.       Я стоял над этим кладбищем провианта и чесал в затылке, когда увидел в проёме двери движение. Белый кот! Возник и важно сел на пороге. Так вот кто мне подарочек такой подкинул! Вопрос, где он эту дрянь поймал? Если здесь же — это жопа. И как он в дом пробирается? Вроде закрыто всё везде. Шикнул на него. Кот скривил презрительную физиономию и удалился. Вот ведь, облезлый весь, с драным ухом, серый от грязи, но повадки чисто императорские.       Придется наведаться в деревню. Вряд ли там круглосуточный ТЦ есть, но какой-никакой магазинчик быть обязан. И Яне позвонить, чтоб продуктов подвезла, когда ехать надумает.       Магазинчик ожидаемо обнаружился на центральной улице. Деревенька точно живая. Улицы трактором почищены, машины, люди встречались. Дома разные все, и развалюхи попадались с покосившимися заборами и сухими остовами сорняков над сугробами, и недавно отстроенные, добротные, кирпичные. Никакой цыганщины, что понравилось.       — Здрассте, — продавщица в магазине — дородная тетка с густо подведёнными глазами — сразу заприметила нового человека и принялась разглядывать с нескрываемым любопытством. Даже семечки лузгать перестала.       Вот ты-то мне и нужна!       — День добрый. Мне хлеб белый, сыр Голландский и палку колбасы копченой… Не знаете ли у кого здесь дети есть?       — А вам зачем? — поплыла к полкам продавщица. — Сервелат?       — Да, посвежее, пожалуйста… Хулиганят. По чужим дворам лазают. Вы передайте родителям, чтобы внушение сделали. А то поймаю, могу и уши надрать.       — Ой. Да что вы! Некому лазать-то! К Михалне внуки приехали, те малы́е совсем. Сидоркины своих в город отправили, не возвращались пока. А кто ещё-то? Здесь же старики в основном. Нет детей ни у кого. А вы что ли из того дома? На холме?       — Да. Мне ещё пива парочку. Какое есть?       — Балтика только… Опять проклятый дом продали. То-то я смотрю, прежний хозяин наведываться перестал.       — Почему это он проклятый?       — Кто сказал проклятый? … Берёте Балтику-то?       — Вы.       — Да? Это я так по привычке ляпнула. Хороший дом, большой, красивый… Только хозяева в нем не задерживаются, перепродают постоянно.       — Почему? … Давайте вашу Балтику.       — Да откуда ж мне знать? Давно уже так. Он пустой всё стоял. Говорят, в гражданскую там семью кулаков зарезали… восемь человек… С тех пор всё время из рук в руки переходит. Библиотеку даже сделать хотели как-то. Не сделали. При мне уже три хозяина поменялось. Вы четвёртый будете. Приезжают бойкие такие, отремонтируют и всё. Жить не живут... Сигареты брать будете?       Почему-то местность перестала казаться красивой зимней сказкой. Нет, особо ничего не изменилось, но лес выглядел угрюмым, насупленные ели и голые осины недобро пялились, сгрудившись за огородом, будто караулили. Наверное из-за пасмурного неба и низко нависающих снежных туч произошла такая перемена.       Вечером нагрянула Яночка. Пустой дом сразу ожил, наполнился топотом её копыто-каблуков, броуновским движением и восторженными возгласами по поводу и без. Яночка поснимала чехлы с мебели, долго чихала, размазала салфетками пыль по всем угодившим под руки поверхностям, жаловалась на ледяную воду, полы мыть отказалась, но затеяла перестановку мебели, чуть не надорвала спину, пытаясь сдвинуть раритетный кожаный диван. К ночи её энтузиазм иссяк. Удовлетворившись наведенным шорохом, она наконец угомонилась, с таинственной миной чародейки выудила из сумки бутылку шампанского, предложила погреться и заодно продегустировать.       — Классный ты мужик, Данил! Не был бы голубой, себе бы забрала, — через полчаса подруга уже хорошо так согрелась и завела старую пластинку. — Чего ты один маешься? Сколько тебе уже?       — Снова-здорова! Объяснял тыщу раз, Янка! Собственник я, никто моих токсичных отношений не выдерживает, — по пьяной лавочке я невольно поддержал тему.       И понеслось!       — Ну и сколько ты ещё того пидора вспоминать будешь?!       — Я вообще-то тоже пидор…       — Нет, Данечка, ты гей. А твой последний был пидор. Хотеть нормальных отношений — это… нормально!       — Я как-то по-другому видимо нормальные отношения себе представляю. Всем свободы хочется. Личных границ. А я их нарушаю. Хочу знать, где мой парень вечерами шарохается и с кем. Хочу, чтоб учился или работу нормальную нашёл, и ночами дома был, а не в баре стаканы протирал… или ещё чего… Видимо много хочу. Душу́, понимаете ли, своей заботой. И чувство вины внушаю. И что характерно, только такие свободолюбивые и попадаются. Чем я их привлекаю?       — А! Это ты неправильно маткой дышишь, Данечка!       — Чё? Совсем упила́сь, мать? Давай-ка спать ложись, тебе за руль завтра!       Яночка пьяно хихикнула.       — Погоди. Сейчас умное скажу. Недавно читала, прямо в точку сказано! Короче, есть теория и даже не одна, что можно управлять вселенной, не привлекая внимания санитаров. Позитивно мыслить, открывать чакры, дышать маткой… генные ключи активировать, — смотри-ка что выговорила. Значит не такая уж и пьяная. — Я кстати пробовала, ага. Дышать там, активировать… Вот. Но! Вся засада в том, что если ничего не получается: деньги с неба не падают, болячки не проходят, Дима Билан замуж не зовёт… Вот это вот всё дерьмо выходит ты тоже сам в свою жизнь привлекаешь! Понимаешь?! Неправильно маткой дышишь!       Янка, когда выпьет, ваще в режим радио переходит. Спорить с ней тогда настоятельно не рекомендуется. И соглашаться тоже бессмысленно. Пока не выговорится, не заткнётся.       — Я ничего не понял. Давай ты по трезвянке завтра объяснишь?       — Щас! Короче! Мораль — расслабь матку. Или яйца. Не знаю, чем вы там мужики дышите. Не всё в этой жизни от нас зависит. Что-то происходит случайно. Сними корону, Владычица морская! Не надо во всём винить себя! Тебе просто не повезло с партнёром. Пару раз. Это не значит, что и дальше так будет. Не отчаивайся, Даниил Романович! Ищи!       Ну и дальше про тернии и звёзды. Кое-как спать спровадил. Спальни уже обе прогрелись, в них и улеглись. Долго не мог заснуть, про матку думал… дышать пытался…       Проснулся от того, что начал задыхаться. На грудь что-то давило, не позволяя сделать полноценный вдох. И это что-то сидело на мне, скрестив ноги по-турецки. Жуть какая! Я не спал! Точно не спал. Потому что во сне я даже никогда вопросом таким не задавался — сплю ли я сейчас? Но пошевелить не мог даже пальцем. А эта тварь патлатая, сидела верхом и скалилась в полумраке. Тощий, длинный, в мешковатой одежде, светлые волосы всё лицо закрывали, в щёлочку один глаз безумный на меня таращился. Капец, никогда так страшно не было! Вспомнил я, на кого он похож! Мой детский кошмар — Лихо одноглазое! Из какого-то советского фильма. Я его боялся тогда до усрачки! И сейчас не меньше. Сердце истерично колотилось, как клаустрофоб в приступе. Грудь сдавило — не вздохнуть! Того и гляди кони двину.       — А-а-а-й-й! — Янкин визг вышиб из морока. Меня тряхнуло, будто электричеством. С груди соскочил белый кот, а я ломанулся в соседнюю комнату.       Янка зажимала себе рот ладонью и в окно тыкала. А там… ну что там? Опять эта рожа, которую я два дня в сугроб закапываю. На замороженном окне нацарапана. В свете фонаря тёмной тенью отлично прорисовывается.       — Что это? Даня? Что это такое?! — лепетала перепуганная подруга, выпучив глаза.       — Успокойся, мать. Это шутник местный. Снеговиков мне лепит, что ни день. Теперь вот окна украшать взялся. Ну, как получается. Талантом видать бог обделил, — постарался пошутить я и шторку задёрнул. Пока Янка не присмотрелась и не поняла, что изморозь внутри окна появляется, а не снаружи… — Я пойду воду нагрею. Завтракай и вали, на работу опоздаешь.       Новый снеговик, брат-близнец двух предыдущих, ждал меня на крыльце.       Что-то здесь неладно. Понять бы что. Неприятности сыпались как из рога изобилия. За следующие три дня у меня случился потоп в предбаннике, кран котла каким-то чудом оказался открыт, всё заготовленные для бани дрова пошли коту под хвост. Несколько раз вырубало пробки без видимой причины, пока я не плюнул и не замкнул цепь напрямую. Ломались вещи, перегорали лампочки, прокисали забытые на столе продукты, которые я точно в холодильник на ночь убирал… В довершение всего пропал зарядник от ноута. Может и ещё что-то пропадало, я не обратил внимания. Но это был подлый удар! Я его полдня искал, бормоча дурацкое: «Шутик-шутик, поиграй и отдай». Не отдал! Тварь.       За дровами пришлось опять в деревню идти. И тут всезнающая продавщица помогла:       — Вы у Петровича спросите. Третий дом по правой стороне с синими воротами. Он всегда запас держит.       — Спасибо, обязательно спрошу. А кот чей, не знаете? Белый такой с драным ухом?       — Ой, не знаю, — она понизила голос. — Может домового тамошнего.       — Домушника уж скорее, — ухмыльнулся я.       — Зря смеетесь. Говорят, домовой в проклятом доме лютый!       — А можно его как-то вывести? — решил я подыграть и тоже голос понизил.       — Домовой - это вам не таракан! Если к дому привязался, то всё. Пока не развалится. Хотя бабка Степанида говаривала, если за ворота выманить, домовой исчезнет или человеком сделается. Только он ведь не за каждым пойдет. Нужно, чтоб хозяином признал, чтоб управа на него была. А то вырвется эта злыдня на свободу и пойдет куролесить по деревне! - и вдруг добавила совсем другим тоном, разрушая напущенную таинственность, - молочка деревенского хотите? Сметанки?       Я встряхнулся, сбрасывая наваждение. Умеют же некоторые дыму напустить!       — Нет, спасибо. Мне хлеба только.       Гадкие снеговики плодились со страшной силой. Я уже привык встречать их во дворе поутру и вежливо здоровался прежде чем двинуть с ноги в мерзкую харю. Не удивлюсь, если однажды проснусь с одним таким в обнимку. Но я не сдавался. Воспринимал это уже как вызов. Кто-то пытается выжить меня из дома? Накоси-выкуси! В нечисть я не верю. А человеку запугать себя не позволю! Реального вреда он мне не причинит, побоится. И дом ему видимо невредимый нужен, пожара можно не опасаться. А остальное всё пережить можно. Уеду в следующем году, как собирался. И не раньше! А то может и шутника этого поймаю…       В тёмное время суток, выходя из дома, стал прихватывать с собой топор. Пусть тоже боится!       Первые гости, самые самоотверженные, пожаловали тридцатого. На двух машинах Яночка и приближённые подруги с половинками и без. Им предстояло готовить на стол. Хотя "готовить" — громко сказано. Вскрыть заказанные салаты, разложить нарезку и разогреть горячее. Но с другой стороны, какой смысл упахиваться, если можно всё купить и заниматься только приятным: ёлку наряжать, гирлянды вешать, конкурсы придумывать. Этим и предполагалось заниматься весь следующий день.       Ночь прошла на удивление спокойно. Утром успел выйти первым и похоронить очередного гадкого снеговика, на этот раз забрызганного чем-то красным, имитирующим видимо кровь. А потом народ начал просыпаться, старый дом наполнился разговорами, музыкой и смехом. Стало вдруг тесно, многолюдно и суетно. Я позвал Серёгу и полез гирлянду на крышу цеплять. Яночка хотела, чтоб дом сиял огнями, как в европах на рождество.       Весь день подъезжали старые друзья, было и несколько новых лиц парой к старым знакомым. Многих давно не видел и оказалось неожиданно приятно вновь пересечься. Может я не такой уж одиночка? Янка рассекала в ярко-красном свитере с оленями, встречала всех, раздавала ЦУ, показывала, где баня, где шампанское и закуски, где горка и ватрушки, вручала маски и хвосты и выглядела абсолютно счастливой, невольно или вольно заряжая всех своим настроением. В воздухе разливался запах мандаринов и хвои, тянуло дымком от бани. Проблемы отступили на задний план, и я тоже погрузился в приятную предпраздничную суету на правах почти хозяина этого загадочного дома. Удивительно, как за прошедшую неделю успел с ним сродниться.       Праздничное время летело легко и весело. Я так-то не любитель сборищ и пьянок, но среди друзей расслабился и отдыхал. Даже в нескольких конкурсах поучаствовал благодаря неугомонной подруге. Куранты пробили, фейерверк благополучно ничего не поджог. Я незаметно неплохо так накидался. Понял, что пора завязывать, когда прочёл на растянутом через полстены перетяге: «Убирайтесь, пока живы!» Поморгал, не веря глазам, головой тряхнул, прочитал снова: «С новым годом!»       Не-е-е, пора завязывать! Вышел во двор, освежиться. Здесь было светло от огней и гирлянд, кто-то курил, девчонки жгли бенгальские огни, шепталась и хихикала парочка в тени. И вдруг совсем рядом мелькнула знакомая маска. Я аж вздрогнул. Гадкий снеговик! Не может быть! Неужели шутник настолько безбашенный? Я не мог не проверить. В два шага догнал, дёрнул за плечо, толкнул к стене. Даже не подумал тогда, что говорить буду, когда маску сдёрну.       Это был незнакомый парень. Худой и высокий, на полголовы только ниже. Светлые волосы задрались вместе с маской, открывая неожиданно красивое лицо. Удивленно распахнутые голубые глаза смотрели растерянно, взлетели вверх густые пшеничные брови, блеснул краешек зубов в приоткрытых пухлых губах. И трогательный пушок на подбородке. Я замер, разглядывая удивительного незнакомца. Резкие слова, готовые сорваться с губ, застыли и умерли во мне. Наваждение длилось секунды. Парень пришёл в себя и оттолкнул, лицо исказила злая гримаса.       — Пусти!       — Нет уж! — я придвинулся всем телом, загородил руками. Не отпущу, пока всего не узнаю. — Кто ты такой?       — Я? Ну, Гришка. Пусти же! А не то пожалеешь! — хорохорился парень, но я чувствовал его растерянность. И продолжал сверлить взглядом, не в силах разорвать контакт, отстраниться, ослабить хватку. Понял я, кто он. И он понял, что я понял. И тоже продолжал смотреть, замерев, как пойманный зверёк, а во взгляде всё явственнее проступала неуверенность. Чего уж он там увидел? Наконец не выдержал, отвёл глаза. — Не смотри так...       Тут не выдержал я. Подался вперёд и нашел его губы своими. Сперва они обожгли холодом. Сколько же он тут проторчал без верхней одежды, что так замёрз? Очень захотелось обнять, прижать, поделиться теплом. Мои руки сами собой оказались на его талии и спине, вжали, растирая холодное тело. А поцелуй всё длился, и прекращать его я не хотел, не мог, не решался. Почему-то казалось, стоит на миг отпустить, и странный парень оттолкнёт, улизнёт, растает в ночи. Пользуясь замешательством, я продолжал нежно и настойчиво касаться пухлых сухих губ, облизывать их, посасывать. Они быстро согрелись и запахли почему-то малиной, а потом приоткрылись навстречу. Я не мог себя больше сдерживать! Нашёл его холодный язык своим и принялся отогревать.       Может виной всему алкоголь, или какой-то особенный здешний воздух, или невозможный этот парень, но я не помню, чтобы когда-нибудь получал столько переживаний от одного только поцелуя. И неожиданно податливого тела, тающего от моих прикосновений.       Рядом громко хлопнула дверь, и спугнула моего зверька. Он явственно вздрогнул и напрягся, стал отталкивать пока несмело. Я лишь чуть приотпустил, оглянулся на дверь, лишь на миг отвел глаза… И всё кончилось! Раздался отчаянный кошачий вопль, что-то полоснуло болью по щеке, бешеный маленький вихрь вырвался из рук, взлетел на плечо и сиганул в снег. Только и успел поймать глазами белую тень, скрывшуюся за углом.       — Эх, Данила-Данила, куда ты катишся? От одиночества уже на кошек бросаешься? Лучше бы маткой дышал. Кого ты там по сугробам искал? — нервно-шутливо выговаривала мне Янка, обрабатывая болючие царапины на щеке. Мы сидели вдвоём на кухне. В голове крутился миллион вопросов.       Что это только что было? Кто этот парень? И куда делся? Откуда взялся кот? Что за неправильная Золушка, которая превращается в тыкву прямо во время поцелуя? Нет, нельзя столько пить! До чертей зелёных допился. Точнее до гадких снеговиков. Народ своей кровавой щекой напугал…       Сейчас все успокоятся, и пойду поищу его, наверняка это кто-то из гостей новеньких. Он с перепугу имя назвал. Гришка.       — Завтра в город вернёмся — бегом в травмпункт! — трещала меж тем подруга, сбрасывая стресс. — Кто знает, где эти деревенские кошаки шарятся! Может тебе от столбняка надо уколы колоть срочно или от бешенства. Или швы накладывать, вон какие царапины глубокие. Не прощу себе, если ты пострадаешь. Съездили в деревню! Отметили новый год на природе! Знала бы, что ты с котами драться полезешь, не стала бы всё это затевать. Продала бы дом сразу… Короче, я сама тебя завтра до травмпункта отвезу. А то ты ведь забьёшь, чуть только я отстану. Плавали — знаем!       — Что ты сказала?       — В травмпункт тебя сама отвезу. И не спорь!       — Нет. До этого. Ты дом продавать собиралась?       — Конечно. Оставляла только до нового года. Сейчас же закрыто всё, нормально не погуляешь. Вот я и подумала…       Янка опять затараторила. Я не слушал. Стало вдруг как-то тоскливо и пусто внутри.       — Хороший дом-то…       — Что? Дань, ну зачем мне дом в деревне? Сам подумай! Где я, а где деревня? Я ж живность не переношу никакую. А тут наверняка летом комары. Как представлю — брр! Аж мурашки бегут!       — Это ж хорошо, когда живое рядом… — задумчиво протянул я, оглядываясь на покрытые простой штукатуркой стены. — Этот дом и сам будто живой. Не чувствуешь?       Янка смотрела с сарказмом. Нет, она не чувствовала, не верила. Как же объяснить? Я встал, подошёл к косяку.       — Погляди сюда, — провел рукой по засечкам на старом дереве, — видишь? Здесь жила семья, росли дети. Отец отмечал их рост на косяке год за годом. Смотри как много! Здесь выросло не одно поколение. Эта кухня — самая старая часть дома. Наверняка под штукатуркой старый сруб. А кирпичная стена только снаружи. Так иногда делают со старыми домами. Раньше эта кухня и был весь дом целиком. Остальные комнаты позже пристроили. Он ещё до революции стоял. Представляешь? Тебя и меня и в планах не было, а он стоял. Столько всего повидал. Это живая история.       — Раз он тебе так нравится — покупай, — хитро улыбнулась подруга, — уступлю по спекулятивной цене. А мне, уж прости, тёплый горшок важнее истории.       Гришку я не нашёл. Всех друзей опросил, кто ещё дар речи не потерял. Никто такого не вспомнил. Ни по имени, ни по описанию.       На утро щека покраснела, припухла и дёргала, Янка меня в город повезла. В травмпункте подлатали, обкололи, щёку залепили, выдали километровый список пилюль и примочек и отпустили. Остаток дня я бродил по пустой квартире из угла в угол и не мог понять, от чего психую. Проснулся народ и принялся постить в сетях и инстаграмах фотоотчеты новогодних похождений. Сперва листал их лениво, потом упрямо. Вглядывался в каждый снимок с нашей вечеринки. Если Гришка был там, если он реален, не пьяный бред моего расшалившегося воображения, то должен хоть на один кадр попасть. Где же ты, гадкий снеговик? Неужели правда привиделся?       И я нашёл его! Ну как нашёл… думаю, что нашёл… Самый разгар дискотеки, свет никакой, всё смазано, девчонки отрываются. И его фигура на заднем плане, худая, высокая, в той же светлой рубахе, в которой на улице был. А на лице маска та дурацкая. Но светлые волосы видно, не стриженные, лохматые.       Янка не смогла сказать, кто это. Сдаётся мне, не очень-то и разбиралась. Предположила, что из деревенских кто-то забрёл на огонёк или бомж в пустом доме ночевать повадился… Бомж? Не похоже. Но я-то отчего весь извёлся? Один раз всего видел-то. Или больше?.. Не мог забыть, как отогревал его своими руками и губами. Запах малины и растерянный взгляд. Наваждение какое-то! Всю ночь не спал, с боку на бок ворочался. Наконец решил для себя — харэ маткой дышать, Данила, пора уже что-то реальное делать! И сразу всё встало на свои места.       А утром уже опять Янке названивал. Она долго не могла понять, что мне надо. Потом поняла. Обозвала идиотом, и ещё всякими обидными словами, но я не отставал и ей пришлось согласиться.       К дому я подрулил уже ближе к вечеру. У запертых ворот какой-то мутный мужик крутился, и белел листок приклеенный. Я подошел, а там «Продаётся!» крупными буквами. И когда только успели?       — Хозяин? — без предисловий резко начал мужик.       Интересно, чем моя небритая, опухшая, заклеенная рожа натолкнула его на эту мысль?       — Допустим. Что-то хотели? — я в ответ не скрываясь разглядывал его. Неприятное лицо. Вроде ничего особенного, ни рогов, ни клыков не торчало. Горбатый нос, бледная кожа, тонкие губы, морщинки. Возраст не определишь. Больше тридцати и, пожалуй, меньше семидесяти. Но глаза злые. Вот злые, хоть ты тресни!       — Я дом покупаю, — уверенный высокомерный тон покоробил.       — Он уже продан, — я сорвал объявление с ворот, скомкал в кулаке.       — Я дам больше.       — Вы не поняли. Дом не продаётся, — хотелось избавиться от неприятного субъекта поскорее. Но открыть ворота — значит пригласить его. Этого я точно не собирался делать! Оглянулся на дом. Не терпелось пойти проверить, всё ли там в порядке. Вдруг в окне мелькнуло лицо. Гришка! Чуть вслух не ляпнул! Сердце с ходу пустилось в пляс. Да что такое-то?! Как старшекласница, ей богу! Взял себя в руки и повернулся к мужику с прежним выражением лица. А нахрена он тоже в окна пялится?       — Двойную цену дам.       — Разговор окончен. Всего доброго.       Оставалось только ждать, когда он сдастся и уйдёт. Не посылать же его по матушке.       — Лучше добром соглашайся. Целее будешь.       Вот этого я капец не люблю! Кулаки сжались сами собой. Ответ он без труда прочёл на моём лице.       — Что ж. Я больше ста лет ждал, могу и ещё подождать. А дом бесплатно заберу. Очень скоро он не будет стоить ни копейки.       Он сплюнул и удалился. Я проследил, как этот псих спустился с холма, и только потом открыл ворота.       Войдя, еле сдержался, чтоб не броситься искать Гришку. Но было кое-что более срочное. Дом за сутки остыл, скоро начнет промерзать. Конечно, никто не догадался слить воду из труб. Если она там замёрзнет, порвет всё к чертям! Поэтому первым делом принялся таскать дрова, топить, греть котёл. Присел и перевёл дух, только когда огонь в печи весело потрескивал и по кухне начало распространяться приятное тепло.       — Гриш, выходи, не бойся, — позвал негромко, — видел я тебя.       Он возник на пороге бесшумно, будто из воздуха материализовался. И я неожиданно так обрадовался ему! Прямо всей душой навстречу потянулся. Но остался стоять, расслабленно облокотившись на стол. Не спугнуть!       — Кто ещё боится!       — Привет, меня Данил зовут, — расплылся я в глупой улыбке и тут же пожалел об этом. Царапины дали о себе знать не самым приятным образом.       — Знаю я… Тот человек… чего он хотел? — неприветливо спросил он. Отчего-то я сразу понял, что грубость — лишь попытка замаскировать страх. Гришка казался растрёпанным воробьём, напуганным и беспомощным.       — Дом купить. Я его послал подальше.       — Это Чаклун. Он вернётся. — прозвучало тихо и как-то обречённо.       — Значит снова пошлю. Я уже с Янкой договорился, она мне дом продаст. Уже продала. Почти. Каникулы, не работает ничего, а то бы оформили уже. — Я говорил уверенно и даже беспечно, при этом еле сдерживал себя на месте. Хотелось подойти, обнять, успокоить, защитить, но… вдруг напугаю ещё больше?       Он продолжал хмурить пшеничные брови и кусать губу.       — Его это не остановит…       — Значит я остановлю. Не бойся ничего. Я смогу защитить и дом, и тебя, если позволишь.       На лице парня отразились сомнения, будто не мог принять какое-то решение. Он точно связан с этим домом, был бы бомж приблудившийся, так же легко ушёл бы. Но что-то держало. Вот только что?       — Это очень плохой человек. Страшный.       — Кто бы говорил! Страшный. А кто пугал меня всю неделю? Тяжкие телесные повреждения причинял?       Неожиданно это сработало. Он смутился. Честное слово! Подошел несмело, попытался рассмотреть, что со щекой. Я замер и почти не дышал, боялся спугнуть. Моё прекрасное видение, мираж, призрак сейчас был так близко, что можно разглядеть каждую чёрточку на идеальном лице.       — Дай посмотрю, — он протянул руку и почти коснулся щеки. Я с готовностью отлепил тонкий пластырь и отогнул повязку, показывая вздувшиеся багровые борозды.       — Врач сказал, почти наверняка останутся шрамы, — сказал зачем-то, хотя самого меня это не особо волновало.       — Я наверное могу помочь. Раз ты теперь хозяин… Можно попробовать. Давно я этого не делал… Наклонись.       Он осторожно отлепил повязку. А потом сделал нечто очень странное: притянул моё лицо к себе и лизнул рану. Как кот. Я аж вздрогнул от неожиданности. И от прикосновения холодных пальцев к коже. А он продолжал лизать прохладным языком, снимая дёргающую боль, жжение, ощущение чужой, неподвижной, отёчной нашлёпки на лице вместо родной щеки. Царапины отчаянно зачесались. Холодный язык приносил облегчение сравнимое с сексуальным удовольствием. Нет, Яночка, никакой это не бомж.       Лечение — или что это было? — продолжалось не больше пары минут.       — Всё, — он отстранился и аккуратно оттёр щёку рукавом.       Я накрыл ледяные пальцы рукой, прижал к себе. Хотелось удержать рядом подольше.       — Холодный. Снеговик прямо. Почему не греешься?       Он досадливо скривил губы. Но руку не отнял.       — Мне не надо. Я холода не чую…       — А тепло чуешь? — Я медленно и осторожно обнял его, положил руку на талию. — А меня?       — Чую… ты живой… горячий, — голубые глаза снова были так близко. Сейчас в ярком свете он казался бледным, полупрозрачным. Как Снегурочка, которую занесли в тепло, и она вот-вот растает. Мой гадкий снеговик. Он сам потянулся к губам, робко и несмело, но точно потянулся. Это было как разрешение.       Время остановило бег, всё вокруг потеряло смысл и важность. Остались сухие холодные губы, которые непременно нужно согреть. И я делал это со всем старанием и самоотверженностью. Ласкал, облизывал, прикусывал. И внутри, лишь только мне позволили. Там тоже нужно было подарить тепло каждой клеточке, щёлочке и сосочку. Приласкать и погладить каждый миллиметр желанного тела. Дыхание сбилось, а мысли улетучились. Осталась только всепоглощающая нежность, перетекающая в страсть.       Он напитывался, наполнялся моим жаром, льнул, как котёнок к батарее, робко открывался, подставлялся. Не надо ему! Как же! Я сжимал его всё крепче, втискивал, впечатывал в себя, чувствуя, как отступает холод под моими ладонями. Как угловатое худое тело теряет жёсткость, расслабляется, тает восковой свечой. Кожа под рубашкой оказалась гладкой и отзывчивой, под лёгкими прикосновениями покрывалась колючими пупырышками, которые я разглаживал горячими ладонями.       Он чуть отстранился отдышаться, спрятал лицо на моём плече.       — Малиной пахнешь, — прошептал я в раскрасневшееся ухо, зарываясь в лохматые волосы носом.       — Так странно. Не могу поверить, что это происходит на самом деле, — невпопад пробормотал он и отклонил голову под моим напором, открывая шею поцелуям.       — Ага. Я тоже… — вынырнул из растрёпанной льняной копны и попытался заглянуть в лицо. — Откуда же ты такой взялся? Свалился мне на голову.       — Я-то здесь всегда был. Это ты взялся. Проник и захватил. Весь дом под твою дудку пляшет. И я уже отказать не могу…       — Кто же ты такой?       — Как кто? Гришка я. Мой это дом. Я его сам строил.       — Сам строил? Погоди… когда же это было?       — Не так и давно. Знал бы ты, как я о нем мечтал! С раннего детства. Вот вырасту — построю дом на пригорке, на лесной опушке и жить там стану. Гостей и путников привечать. Я был младший в семье, все меня любили, баловали. Когда про женитьбу заговорили, я дал зарок, что сперва мечту исполню — дом построю. Помогала вся семья: отец, братья, и соседи тоже. Я ж косорукий, один бы не справился. Все стены моим по́том и кровью политы. Душу вложил в этот дом. Потому наверно в нём и осталась… Дух я. Домовой.       — Что-то для духа ты слишком материальный. Только не растворяйся в воздухе! Я верю! Верю. С тобой я в любые чудеса поверю, — и сжал его покрепче, погладил тёплые бока под рубахой. — Зачем же меня пугал? Снеговики и прочие прелести твоих рук дело? Прогнать хотел?       Он опять в плечо воткнулся, спрятался.       — Когда в этом доме брат жил, потом дети его, внуки, всё было хорошо. Правильно. А однажды… Я не знаю почему… В общем убили всех. И я ничего не смог сделать, ни предупредить, ни защитить… Дом полгода кровью вонял… Чужие приходили. Топали, лапали, распоряжались, растащили всё… Злые. Нахальные… Разные. Наверное были и хорошие. Но… я не мог больше никого пустить. И всеми силами показывал, что им тут не рады. Рано или поздно все понимали. Никто не смог тут жить. Только ты понимать не захотел.       — А мне жить позволишь?       — Тебе всё позволю… — глянул прямо в глаза.       — Всё-всё? — подхватил его под задницу и притёрся плотнее. Мои намерения выпирали всё отчетливее. Не почувствовать их было невозможно. Как и его.       — Всё, — голос звучал тихо, но уверенно, и к губам сам потянулся, хоть и несмело, — Мне как-то говорили, что я не рождён любить женщин. Не верил. Теперь верю, — и добавил робко, — Покажешь мне?       Я никогда в жизни не был так осторожен и нежен как в тот вечер. Гришка доверился, отдался в мои руки. Как я мог подвести? Не так уж много себе в итоге позволил. Хотелось его всего, целиком с потрохами. Зацеловать и заласкать каждый миллиметр, вылизать везде, распалить и наполнить собой, войти, сделать своим окончательно и довести до исступления, заставить кончать снова и снова… Но я сдержался. Первый раз. С мужчиной. Для него это уже шок. Нельзя напугать или сделать больно. Только ласки, поцелуи, прикосновения.       Гришка не разочаровал. Такой искренний и отзывчивый, стеснительный и отчаянный. Ни грамма притворства или игры на публику. А ещё очень-очень красивый! Никогда не забуду, как он целовал, жался ко мне, дрожа от нетерпения, от незнакомых чувств, рождающихся между нами. Шептал как в бреду бессвязные слова. Осторожно и неумело трогал, а после, осмелев, сам забрался руками мне в джинсы и там уже дал жару! Член у него тоже прекрасен, в букете смотрится гармонично.       Вообще, могу ответственно заявить, домовые в сексе - огонь! И оргазм у них не хуже чем у обычных людей. Бурный, громкий, сладкий. От одного вида обкончаться можно. По крайней мере, один конкретный домовой именно такой.       А потом Гришка смеялся, что ноги дрожат и разъезжаются. Я снова сжимал его в объятьях, целовал прямо в улыбающиеся губы и таял от переполняющей нежности.       Он ворчал, что никогда не спит, и спать не хочет, и вообще забыл, когда в постели последний раз лежал, но я всё равно уложил с собой. Не хотел, чтобы он снова замёрз. Гришка был сейчас такой живой, тёплый, настоящий. Пах сексом, разгорячённым телом и чуть-чуть малиной, и ещё наверное мной. Хотелось чувствовать его во сне, прижимать и чтоб волосы нос щекотали.       Проснулся с ощущением надвигающейся беды. Не беды — катастрофы! И уже окончательно вынырнув из сна, ощутил запах дыма. Пожар! Разом нахлынувшая тревога подбросила на кровати. Гришка вскочил в тот же миг, в округлившихся глазах бился ужас.       — Как я мог проспать?!       И всё завертелось. Схватив одежду, побежали искать огонь. Горела крыша, сразу с двух сторон. Как? Отчего? Не поймёшь. Как тушить? Что спасать? Куда бежать?       Усилием воли подавил панику. Позвонил спасателям. Метнулся за вёдрами, шлангом. Струя получилась слишком слабой. Снег! Схватил лопату, принялся закидывать его на крышу. Бесполезно! Старое сухое дерево занималось мгновенно, огонь охватил уже весь чердак, внутри было не продохнуть. Из деревни прибежали люди. Пытались помогать, кидали снег, поливали. Кто-то огнетушитель приволок. Откатили мой внедорожник, перекрыли газ, спасибо им. Мне было не до того, искал Гришку. Что бывает с домовыми при пожаре? Может ли он погибнуть в огне? Я не знал. Метался вокруг дома и заглядывал в окна. Пока деревенские не оттащили. Гришку нигде не было видно. Пытался найти его среди людей, всматривался в лица. Беспокойство и страх грозили перейти в панику. Вдруг мелькнуло лицо того горбоносого. Рванул к ему! Не догнал, потерялся в толпе, как сквозь землю ушёл! Показалось что ли?       Пожарную машину из города ждали больше получаса. Тушить там было уже нечего…       В голове мутилось, в ушах поселился звон. Вокруг суетились люди, пожарные, скорая, полиция… Всем от меня что-то было нужно. Какой-то нескончаемый белый шум… Я уже мало что понимал, балансировал на грани, рискуя сорваться в глухое отчаяние. Твердил себе упрямо, что он жив, точно жив, просто прячется где-то. Наверняка ему страшно, а может и больно. Нужно непременно найти, помочь, утешить. Только он не покажется, пока здесь посторонние. Нужно ждать…       Приезжала Янка. Ходила вокруг с расстроенным видом. Утешала. Сказала, вернёт деньги. Причём тут деньги? Пыталась увезти в город, что-то говорила и говорила… про травмпункт, отравление дымом, шок, отпуск, какой-то милый домик… всё это проносилось мимо…       В какой-то момент я понял, что остался во дворе один. Выбрался из машины и побрёл в дом. Бывший дом. Теперь это пожарище. Чёрные стены, обгорелые обломки мебели и рухнувшей крыши, битое стекло... Всё это уже остыло, покрылось коркой льда. Низкие тучи разродились снегом, который, красиво кружась, оседал, милосердно скрывая собой уродливые чёрные останки. Останки нечаянного счастья, так неожиданно свалившегося на меня и также внезапно разрушенного. В голове было пусто, я гнал от себя любые мысли. Все они были невыносимо ужасны. Не помог, не защитил, не справился. Все кончено.       Я нашёл его на кухне. Острая сгорбленная фигура застыла посреди бывшей комнаты.       — Гришка! — кинулся к нему не разбирая дороги, схватил за плечи, развернул, всмотрелся в бледное испачканное сажей лицо. Поймал блуждающий пустой взгляд. — Живой! Ты живой! Слава богу! Я боялся, что ты умер, — обнял, прижал к себе, закутал в полы куртки. Опять ледяной...       — Я умер… снова… он снова убил меня. Теперь уже совсем, — не слова, невнятный лепет.       — Нет, Гриша. Ты живой. — я старался вложить в голос максимум уверенности. — Ты здесь. Со мной. Не случилось ничего непоправимого. Просто дом сгорел. Главное, ты живой.       — Я мёртвый! Давным-давно мёртвый! — вдруг взорвался криком. — Я оставался здесь из-за дома. Только он меня держал. А теперь его нет! Здесь всё разрушено, мертво́!       — Но ты здесь! Гриш. Григорий! Посмотри на меня. Ты здесь! Значит есть ещё что-то, что тебе дорого, что удерживает. Подумай.       — Только ты меня удерживаешь… Отпусти. Я устал. Не понимаю, зачем всё это… Хочу уйти.       — Не отпущу. Я собственник и токсичный эгоист. Так и запомни!       Я скинул куртку, завернул в неё безвольного Гришку и унес в машину.       Закрылся в тёплом салоне, усадил его на колени, как ребёнка, прижал к себе. Долго стирал сажу с его лица, отогревал своим телом, тихонько целовал холодные щёки, сухие покрасневшие глаза, пропахшие дымом волосы…       — Гриш, не молчи. О чем ты думаешь?       Он смотрел в никуда.       — ...за что он ненавидит меня?       — Кто?       — Чаклун. Это он поджёг. Тот человек, что вчера приходил... Если только он человек.       — Расскажи?       Он пришел в разгар лета, малина как раз поспела. Гришка с детства малину любил, знал все малинники в лесу. Здоровый лоб вырос, а всё равно, как поспеет, бежал в лес собирать. Без полной корзинки не возвращался.       Зачем этот человек в Подстёпки пришел, никто не знал. Может проездом или по делу. Имени своего не назвал. Бабка Лизавета сказала — Чаклун. Так и стали звать. Постучался в новый дом на пригорке. Стоя у всех на виду, тот действительно и гостей, и прохожих притягивал. Гришке не понравился незнакомец, но законы гостеприимства нужно соблюдать, и Гришка старался. Дни шли за днями, а Чаклун не торопился уезжать, смотрел странно, и разговоры заводил странные.       — На рассвете я ухожу, — сказал однажды Гришке, — идём со мной. Научу тебя такому, что тебе и не снилось. Колдовать научу, будущее провидеть, привороты, заговоры творить. Людей своей воле подчинять.       Гришка головой замотал.       — Зачем мне заговоры? У меня дом, на осень свадьба сговорена.       — Не для того ты рождён, чтобы женщин любить. Я это увидел, потому и позвал. Сила в тебе есть и красота. Будешь со мной — все, что захочешь, получишь. А дом — это ерунда. Коробка чуть больше гроба.       — Не говори так! Я его сам строил, душу в него вложил! Уходи один, Чаклун. Ничего ты про меня не знаешь.       Как он обозлился! Лицо перекосилось, зашипел:       — Всё равно мой будешь! Не добром, так силой возьму. Я так решил.       Схватил Гришку, притянул. Чего хотел? Гришка не стал ждать, двинул что было сил в рожу и полетел через всю комнату от ответного удара. Да головой об угол приложился.       Говорили, Чаклуна этого в соседнем селе взяли, повесили.       А Гришка так и остался в доме. Не смог бросить. После похорон и поминок там семья брата поселилась.       Не раз ещё потом Чаклун рядом появлялся в разных личинах. Но так и не смог ни дом заполучить, ни Гришку.       Он замолчал, беспомощно прижимаясь. Будто последние силы ушли, вынули стержень, на котором всё держалось.       Надо как-то встряхнуть.       — А знаешь, Гриша, мы этому Чаклуну спасибо сказать должны. — Подействовало, в голубых глазах появилось что-то помимо отчаяния. — Пусть он думает, что убил тебя. На самом деле — освободил.       — О чем ты говоришь?! Он сжёг мой дом! — даже оттолкнуть попытался, будто забыл, что сидит на моих коленях и в моих объятьях.       — Да. И мне его тоже очень жаль. Поверь. Скажи, как далеко от дома ты мог отходить?       Помолчал обиженно, но всё же ответил:       — Дальше ограды мне ходу нет.       — А сейчас?       — Не знаю.       — Самое время проверить.       Усадил на пассажирское кресло, пристегнул. Когда завёл двигатель, Гришка вздрогнул всем телом. Сжал кулаки до побелевших костяшек, но молчал, пока я медленно выруливал за ворота. Вздохнули мы оба первый раз, кажется, когда снаружи оказались. Переглянулись. И двинули дальше. Проехали через Подстёпки. Гришкин взгляд оживился, ушла неестественная бледность с лица. Я приободрился и повёз дальше. Пусть немного на мир вокруг посмотрит. Сколько он из дома своего не выходил? Выбрал старую дорогу до города. На трассе ничего интересного, а старая через сёла ведёт по холмам вдоль реки. Там очень красиво в любое время года.       Гришка оценил. Я всё время на него оглядывался. Хоть и молчал, но глаза светились любопытством и почти восторгом. Для него наверное здесь всё новое. Мне определённо нравились такие перемены. Я решил закрепить успех и свернул на Лысую гору. Там даже зимой проезжая дорога есть. Ну, по крайней мере для внедорожника. Пришлось немного поскакать по сугробам. Но Гришка воспринял это как дополнительный аттракцион. Когда мощный двигатель, ревя под капотом, заставляет машину переваливаясь продвигаться по глубокому снегу, разбрасывая его фонтанами из-под колёс — это пожалуй впечатлит любого.       Лысая гора не очень высокая, холм скорее, но вид с неё открывается великолепный. Я вытащил Гришку на самый край, и он замер там то ли от страха, то ли от восторга. Снегопад прекратился. Под нами простиралось широкое ровное полотно реки, спящей подо льдом. Синими тенями вставали горы на другом берегу. А за излучиной раскинулся город. Высотные здания, купола храмов и блеск стеклянных монстров делового центра поразили Гришку больше всего. Он улыбался! Честное слово! Улыбался счастливо и легко. Я чуть не заплакал от нежности, как чувствительная дамочка бальзаковского возраста.       Обнял его со спины, чтоб обзор не загораживать.       — Сейчас поедем туда. Хочешь? — Он кивнул. — Поживём у меня. А потом решим, что делать. Ты свободен теперь, понимаешь? Можешь учиться, или путешествовать, творчеством заняться - жить в общем. А хочешь, новый дом построим. Вместе. Или гостиницу маленькую на берегу моря. Ты же хотел «гостей привечать». М? Что скажешь?       Он повернулся в моих руках, прижался к груди:       — Хочу! Всё хочу! Спасибо, Данил. Ты меня к жизни вернул.       От счастья хотелось кричать. Стиснул в объятиях и вдруг почувствовал, как он дрожит под курткой.       — Ты чего? Замёрз что ли? Ты же холода не чувствуешь, - и замер в ступоре, слушая, как громко колотится сердце. Его сердце. Живое. Настоящее...       — Ага. Замёрз. А ещё, — он прислушался к себе и поднял на меня удивленные глаза, видимо тоже осознав, что произошло, — я не уверен, что правильно помню это чувство, но кажется я проголодался.