Двое под одним дулом

Она расстроена, и Адриан Кот Нуар это знает. Знает точно так же, что не из-за него. Он не расстраивает её. Он просто добивает. Делает то, что не успевают доделать за него. Случайно, конечно. Совершенно случайно вонзается внутрь ржавым тесаком, рвёт до умопомрачительной боли, но это, думает, всё же куда лучше, чем от отчаяния стать прислугой лиходея (или нет. Им ведь можно хоть на какой-то миг забыться и раствориться в собственных страданиях). Адриан Кот Нуар ждёт криков. Ждёт летящих в него вещей. Ждёт обвинений, что он отвратительный лжец, а вовсе не герой и не парень-мечта. Но Маринетт почему-то молчит. Он хочет думать, что это от потрясения. Видно ведь: она ещё не до конца воспринимает эту новость, думает, что, может, ей всё кажется. Что всё увиденное — игры помутневшего разума. Но нет. Это Кот Нуар, в которого на её глазах с разбегу трансформируется — надо же — Адриан. И тогда Маринетт, будто осознав, что всё всамделишное, ни грамма фантасмагории в происходящем, выдыхает. Адриан ждёт, что она выпустит своих бесов наружу. Ждёт, что её спокойствие — вопрос времени, но она не кричит. Кажется, что и не собирается. — Мне жаль, — его голос слегка хрипловат, но звучит ровно. — Кот… — Маринетт зовёт его тихо-тихо, как из последних сил. Лишь шевеление замёрзших губ. Это звучит как испуганный лепет, и он не удивляется. Не все такое могут выдержать. — Я не хотел лгать, — спрятанное под спутанными волосами лицо утыкается в колени. — Я не знал, как сказать тебе. Мы… мы были так счастливы. Я думал, что лучше помолчать некоторое время. — Кот, — она звучит твёрже. Так, кажется ему, звучат люди, которые вот-вот сорвутся. — Я думал, что ты уже раскрыла меня, узнала, что я скрывал от тебя, и потому решила расстаться. Я не думаю, что я… — Адриан. Кот Нуар дёргается. Жмурится, сжимая зубы. Маринетт впервые зовёт его по имени, когда он в трансформации. И это кажется чем-то необычным. Опасным. Но её внутренние демоны спят, не вырываются наружу, не разрывают цепи до звонкого хруста челюстей и не вопят о том, чтобы их впустили. — Я не злюсь на тебя. И всё. Так просто, будто речь идёт не о важных вещах. — И не обижаюсь, — Маринетт приподнимает его за подбородок. Мягко. Без резкостей. Хочет, видимо, взглянуть в глаза, которые он так прячет. — Удивлена, признаюсь. Очень удивлена. Возможно, мельком я догадывалась, что вы — один человек. Иногда на свиданиях ты вёл себя слишком уж похоже на Кота. Я… я просто отказывалась принимать это. Она вдруг качает головой. На ней появляется улыбка. Грустная, правда, и это вытравляет у него всё живое. Как тогда. Пару мгновений назад. У ступеней особняка. Под плотной дождевой вуалью, где она говорит ему, что хочет расстаться. — Ты хотела, чтобы мы разошлись, — с трудом выдавливает из себя Кот. Потому что это звучит как приговор. Как вердикт, который остаётся на них изуродованным росчерком кровавого креста. И это напоминание оседает на комнату. Срывает барабанные перепонки. Становится глушащим эхом. Умирает в тишине, словно их мир пустеет за один миг. Но руки её вдруг касаются до его плеча, а сама она прижимается к нему ближе. Кот Нуар застывает. Ловит себя на том, что боится выдохнуть. “…— Она порвёт с тобой. Будущему дизайнеру нужна модель, а не парень …” Он отмахивается от насквозь прогнившего голоса, истинно отцовского, с его же отчуждёнными нотками в тоне, хрипевшего ему в затылок. — Я не хочу расходиться, — Маринетт говорит это виновато. Но честно. Честнее некуда. И от этого у него вышибает из лёгких воздух. Как будто в рёбра ударяют кулаком, ломают кости, перекрывая все дыхательные пути. — Пару минут назад, — сбивчиво хрипит Кот. Что, Бражник побери, с его голосом? — ты сама сказала, что мы не можем быть вместе. — Но я не хочу, чтобы мы расставались, — внезапно её слова приобретают будто некогда утерянную жизнь. — Ты добрейший человек из всех, которого я только знаю. Я бы не нашла больше такого, как ты. Адриан, послушай, я всё ещё люблю тебя. Нуар упускает момент, когда она обходит его. Чувствует, как девушка — маленькая, хрупкая такая в сравнении с ним — утыкается ему в шею. И на него это действует быстро. Безотказно. Как будто ничего и не происходит с ними. Между ними. Кот стискивает её плечи. Хвост-ремень обвивает их, глухо-нервно побивает по полу. Сам он сейчас подобен стальной крепости, потому что его Леди не тронут, пока она рядом с ним. Пока она в его руках. Пока он жив. — Мы не должны были знать личности друг друга. Маринетт говорит это невпопад. Отрешенно, точно мечтает забыть об этом, стереть память и себе, и ему. Кот Нуар её почему-то понимает. — Мы в опасности: и ты, и я, — она опирается о его плечи, отодвигается, чтобы заглянуть ему в глаза. И он смотрит в её же. В этот взгляд. Проклинающий. Умоляющий. Перепуганный до такой степени, что всё в нём холодеет до боли сильно. До полусмерти. Но Кот Нуар не говорит об этом вслух. Не то время. Он касается её щеки большой когтистой ладонью. Чувствует, как она почти млеет, охотно прижимается к его пальцам и обхватывает запястье своей маленькой тонкой ручкой. Кот Нуар прекрасно знает, что его руки похожи на лапы какого-нибудь чудовища — в чёрной коже и с когтями, но вопреки этому касания его необычайно нежны. — Тебе не стоит волноваться, — он выдыхает. Пальцы аккуратно гладят щеку, не чувствуя под собой её кожи. — Я защищу тебя. От любой опасности. Обещание соскальзывает с уст за секунду до того, как он осмысливает его. Чувствует. Анализирует. И отмахивается от этих анализов. Потому что в себе Кот не сомневается: он защитит её. Порыв ветра отбрасывает белые волосы со лба. Он не щурится — не от чего. Только смотрит на свою руку. Белую-белую. Как отчуждение. Как болезнь. Как страдание. Как смерть. Взгляд упирается в бесцветные пики им же расколотого месяца, едва различимого на светлой голубизне мёртвых небес. Кот Блан думает, что впервые за последнее время в его глазах проскакивает жизнь. Не безумная. Не лишённая рассудка и былого смысла. Это просто жизнь. Просто понимание. Увядающее в рыдающей тишине раскаяние. Он поворачивается, когда слышит за собой кашель. Не дрогнет, когда видит за собой сжавшееся беззащитным зародышем тело. Не показывает, что в воспалённом естестве гипертрофированно искажается. Кот Блан подходит ближе и медленно, как будто боится, опускается на колено. Он думает, что хочет взглянуть ей в глаза, пока они ещё не закрыты. Думает, что не столь важно то, что они уже мертвы. Он мимолётно смотрит на её почти сожжённый бок, пылающий смрадом гари. Кот Блан касается места, которое поражает его же сила, и Леди жмурится. И он отдёргивает руку, как поражённый током. — У меня нет другого выбора, — звучит тихо-тихо, едва слышно. Как оправдание. Он ненавидит это. Кот Блан забирает её серьги. Смотрит, как исчезает костюм. Как на месте героини тут же появляется девушка, которую он когда-то обещает защищать. Но девушка эта гаснет на его глазах. Медленно-медленно, мучительно почти. Он думает поначалу, что она умрёт сразу после детрансформации. Однако Маринетт оказывается куда сильнее, чем он полагает. Она, может, и не нуждается в защитнике. Не в нём — это уж точно. — Я всё исправлю, — дрогнувшим фальцетом слетает с него очередное обещание. Кот Блан смотрит на её руку, безвольно лежавшую на холодной земле. Он тянется к ней, берёт аккуратно, чтобы ненароком не ранить, а потом траурно усмехается про себя: куда уж ранить её сильнее? Невесомо касается её ладони. Поднимает, чтобы позволить себе последнюю наглость: поцеловать замёрзшие костяшки. — Прости меня, — шепчет он. Думает, что Маринетт из последних сил отдёрнет её, взглянет на него с отвращением, таким взглядом, который крикнет ему в душу: «это ты сделал со мной такое, убийца». Но она этого не делает. Её холодные пальцы подрагивают. Окоченевшая рука сжимает его ладонь так, как может. Из последних сил. — К-кот… Зовёт она его точно так же: квёло, угасающе. И что-то в этом окончательно ломает Кота Блана. Сильнее, чем когда глаза её закрываются. Сильнее, чем когда он снова остаётся один на один с собой. И это заставляет на миг позабыть о серьгах и, как и раньше, прижаться к своей Леди, зарыться лицом в её спутавшиеся волосы и обнять. Так, как будто вопреки абсурду он без слов говорит: я защищу тебя. — Прости меня, — сбивчиво повторяет Кот Блан ей в волосы. Вокруг — абсолютная тишина. Не слышно ни шёпота ветра, ни журчания воды под ними. И эта тишина убивает. И его, и в нём. — Я всё исправлю, — говорит он так, чтобы не сорваться на рыдания. — Клянусь, я всё исправлю. Кот в последний раз заправляет сбившуюся прядь ей за ухо. Конечно, это не помогает. Равносильно так же, как и его тщетная попытка согреть её руки. Он выдыхает, надевая её серьги. Чувствует удар под дых, но в своих действиях Кот Блан уверен. В решимости — тоже, потому что один из них должен жить. И, скорее всего, не он.

***

На самом деле, Адриан не просит ни того, чтобы их отношения вернулись в прежнее русло, ни того, чтобы ему позволили перемотать время назад, чтобы всё исправить. Он просит лишь одного: дать ей жизнь. Как именно и что у него заберут в итоге — он не задумывается. Не успевает, возможно, или просто не хочет об этом думать. Тем не менее, Адриан не попросит большего. Даже если очень того захочет. В их мире нет Бражника. Нет Ледибаг и Кота Нуара. Нет Камней Чудес. Нет больше никакого шанса что-то поменять. Но они идут по вечернему Парижу, под одним зонтом, который удерживают его дрожащие пальцы. С наполовину тёмного неба падают дождевые капли, подсвеченные горящими огнями уличных фонарей. Адриан улыбается, потому что менять он ничего и не хочет. Улыбается почти счастливо. Почти. Всё-таки, что-то в нём отдаётся до монструозного болезненно. — Причёска испорчена, — вдруг с поддельным драматизмом заключает Маринетт, старательно поправляя намокшие угольные ворсинки. И Адриан хихикает. Тихо. Счастливо. Она ведь почему-то не понимает, что и так хороша. — Ты и с намокшими волосами красивая, можешь не волноваться, — он улыбается ей искренне, поправляет сползшую набок розу. Сдерживается от душившего желания зарыться в эти волосы и хоть на пару секунд позабыть о том, что они в самом сердце Парижа, под дождём, от которого зонт ни черта не спасает, а вокруг — сонма прохожих. Но Адриан удерживает себя. Смотрит по-своему растроганно, отчего в её глазах-океанах видно непонимание. — Спасибо, Адриан, — искренне отвечает она. — Ты в самом деле замечательный друг. Адриан только улыбается ей сильнее, радуется за неё. Думает, это спасёт его от осточертевшего «друга», будет его верным щитом. Он надеется, что этот момент продлится как можно дольше. Что они простоят так, что Маринетт никуда не уйдёт. Останется с ним как подруга. Но вскоре её окликают, и он тут же дёргается. Поворачивается вместе с ней, видит, как издали им машет Лука, и Адриан упускает момент, когда она прощается с ним и бежит к своему чёрт-побери-парню. Он смотрит, как Маринетт прыгает ему на шею. Смотрит, как Лука приподнимает её на своих сильных руках, а она смеётся. Счастлива. Адриан, глядя на это, выдыхает. И, развернувшись, неспешно уходит в противоположную им сторону. В особняке, напоминает он себе, темно и пусто. Отец, возможно, и не обратит внимание на его пропажу. Но в какой-то миг ему всё равно. Адриан только задумывается, что для Маринетт он слишком опасен. Не даром ему, как по иронии, выдают кольцо чёрной кошки и вместе с Камнем Чудес вшивают в палец все неудачи. На секунду он всё-таки представляет, что жизнь ему выдаёт возможность всё исправить во второй раз и что в руках у него и кольцо, и её серьги. Ладонь сжимает рукоять зонта. Адриан роняет его и, не замечая спадающих на него дождевых капель, смотрит на древесно-угольное небо.