В нигде и никогда...

      В зыбком нигде, никогда и никак, они встретились среди молочно-белого тумана, из клубов которого проступала барная стойка.       - Тобирама.       - Проул.       Они кивнули друг другу и сели напротив. Так и познакомились.       Один видел светловолосого Сенджу, не воина, но аналитика, умеющего обращаться с оружием. Казалось, по возрасту они ровесники, но всё-таки он был чуточку старше. У него под глазами залегали глубокие усталые тени, а в светло-серых глазах с бледно-голубыми вкраплениями на самом дне жило давнее, почти уже вечное чувство задолбаности.       Так мог бы смотреть он сам после очередной эпичной выходки ани-чана, которую уже не исправишь, не сгладишь, и вообще, можно только смириться и строить стратегию, исходя из новых данных. Но ведь от этого глупая выходка не перестаёт быть таковой.       Другой смотрел на молодого праксианца, чуть младше его самого. Тактик, стратег, учёный. В эмоциональных полях царили застарелые напряжение и сдержанность. Привычка к самоконтролю и дисциплине проступали в мелкой моторике и наклоне головы. Его нелегко было читать и анализировать, но усталое одиночество засело в его искре так глубоко, что прорывалось сквозь линзы.       Так часто выглядел он сам после очередного “гениального” плана Оптимуса или новой попойки врекеров, после которой оставались только разруха и погром в разводах интерфейсной смазки.       И оба они знали, что сидящий перед ними не был ни человеком, ни автоботом.       Им было всё равно.       Они были слишком похожи и оттого равны. Родственны.       - Кто у тебя?       - Хаширама. Старший брат. Глава клана и селения. А у тебя?       - Оптимус. Лидер и Избранник Создателя.       Тобирама салютует ему очоко, полным терпкого сливового вина, видя такой же зеркальный ответ.       Проул поднимает вверх куб с чистым энергоном и с тихим звоном касается куба другого.       Они грустно и понимающе улыбаются, словно знали друг друга всю жизнь.       - Я убил своего врага, который был младшим братом его лучшего друга из клана наших кровных врагов. Честно убил. В схватке, в которой он мог бы убить меня.       - Я убивал и планировал миссии, на которых гибли те, кто мог бы присоединиться к нашему противнику. Бесчестно и чудовищно, но этим я спас многих из тех, кто был на нашей стороне.       Тобирама вспоминает бледное лицо Изуны с насмешливой улыбкой на губах, из угла которых бежит по подбородку алая кровь.       “Я победил”, – бьётся в ошеломлённой пустоте разума.       “И ты ещё пожалеешь об этом…” – дрожит в неверной тьме подёрнутых пеленой боли глаз напротив.       Проул вспоминает приказ о диверсии, подписанный на датападе.       “Так нужно”, – думает он, сжимая до скрипа стило.       “Это беззаконие”, – шепчет тень полицейского в глубине его разума.       - И чем всё закончилось? – спрашивает он, делая глоток прохладного искристого топлива.       - Я умер за то, что он построил, – просто отвечает собеседник.       - Меня он прилюдно казнил во имя мира. Десептиконы и не просили об этом, но я не сопротивлялся.       Они пьют в тишине и спокойствии молочно-белого нигде-и-никогда, и так, кажется, можно провести десяток вечностей и много сотен жизней. Их никто нигде и никогда не ждёт, и торопиться в кои-то веки не надо. Спасать и планировать тоже.       Не надо искать выход и способ растянуть имеющийся запас провианта до следующей поставки, которой может не быть. Не надо думать, как развести враждующих союзников, чтобы они не поубивали друг друга и принесли как можно больше пользы.       Ты знаешь всё, и тебя тошнит от собственной фракции, но сил переступить через себя нет и не предвидится. Приверженность старым законам – всё, что осталось от тебя прежнего.       Поздно менять сторону, да ты никогда бы и не смог.       Не надо договариваться с кучей пришедших кланов, у каждого из которых по своему условию. Не надо присматривать за алоглазым кланом и его главой.       Ты понимаешь всё и не пытаешься ничего менять, ведь ты убил его брата. Такое не изменить и не простить. Можно только минимизировать риск чужой мести и пореже мозолить глаза, в которые не смотришь.       Ты не жалеешь, даже если постоянно ищешь чужую чакру, знакомую до последнего огненного всполоха.       - За врагов, – поднимает плошку Тобирама, чувствуя себя достаточно пьяным для поэзии. – И за их пламя, в котором иногда так хочется сгореть.       - За их глаза, - соглашается Проул, вздыхая. – Под которыми хочется вставать, несмотря ни на что.       Они смотрят друг на друга, и обоим хочется горько рассмеяться.       Он не любил его. Это всё глупости. Вряд ли был даже влюблён. Но если всё-таки признаться, где-то в глубине души хотел, чтобы и у него был такой друг, как у брата. Учиха всегда был завораживающе страшен. Тобирама не отрицал, что боялся его.       Он ему не нравился. Это неправильно и очень глупо. Десептикон был преступником и террористом. Хорошие полицейские не оглядываются и не признают верности взглядов криминальных элементов, даже если они правы. И, конечно, хорошие полицейские не ищут и не нуждаются в месте рядом с кем бы то ни было. Они всегда в стороне и на стороне закона.       И в тишине окруживших туманов они оба почти счастливы. Долгожданное спокойствие. Немного печальное, немного горькое. Их личное забвение, разделённое на двоих.       Тобирама задумчиво смотрит в наполовину опустевшее очоко, привычно игнорируя скребущее чувство под рёбрами.       - Ты жалеешь? - спрашивает он. - Хоть о чём-нибудь?       Проул на мгновение поджимает губы, покачивая полупустым кубом и наблюдая за разводами топлива, стекающими по прозрачным стенкам.       - Возможно, я хотел бы вовсе его не знать. - "Чтобы не сомневаться", - думает он про себя. - А ты?       - Я хотел бы, чтобы вместо меня выжили братья. - "Они бы справились лучше".       Проул усмехается и снова поднимает куб.       Тобирама прикрывает глаза, до скрипа сжимая керамический черепок.       - За нас?       - За нас, – Сенджу повторяет его жест.       - Я сделал всё, что мог. Кто сможет…       - …пусть сделает лучше или молчит во веки веков.              В туманном нигде, никогда и никак, они встретились, чтобы выпить с тем, кто понимает. Кто был также верно предан друзьями, как и самим собой. Кто так и не смог выбраться из своего одиночества.