Ты будешь жить вечно в моей голове

Сколько оттенков у цвета? Тысячи, миллионы или быть может десятки тысяч миллионов? А сколько цветов может сменить небо, пока ты смотришь на него, не отрывая взгляд? Небо сегодня вечером было особенно красиво. Закатное солнце, яркое, но греющее совсем слабо, раскрасило пустынный небосвод сотнями и тысячами цветов и оттенков от ярко-красного до искристого голубого. От солнечного шара, подсвечивая облака волнующе розоватым светом, тянулись красные, оранжевые и желтые лучи, плавно перетекающие в голубоватый чистый небосвод, который всё плавнее становился фиолетовым и темно-синим. Говорят, что перед смертью художнику выпадает шанс последний раз нарисовать закат, и если бы это хоть на самую малую долю могло бы быть правдой, то художник, нарисовавший сегодняшний закат, определенно был гением или искусным мастером, верно следующим своему делу. Закат этот взаправду радует взгляд, возрождает где-то в сердце детское восхищение и трепет от красивой картины перед глазами. Но как и всему существующему на Земле, длиться ему было недолго. Вскоре разноцветное небо с пушистыми розовыми и золотыми облаками, эту необычайно редкую картину, начала поглощать своими цепкими лапами кромешная, всеобъемлющая, безмолвная и холодная темнота. Смеркается. Небо тускнеет, темнеет, мрачнеет, а вместе с ним и всё вокруг: зимой в Корее не особо холодно, и многочисленные растения в небольших клумбочках на тротуарах мягко склоняют свои головы, прекращая фотосинтезировать, а город понемногу начинает светиться в темноте стремительно наступающих сумерек мягким желтоватым светом, исходящим от неоновых вывесок, гирлянд, подсветок и фонариков, которые местные жители как можно скорее пытаются включить. Сколько боли может хранить в себе случайный прохожий, суетливо пронёсшийся только что мимо, случайно задев плечом? Сколько бессонных ночей в слезах было у той милой продавщицы, что, натянуто улыбаясь, обслуживает клиента в маленьком овощном ларьке напротив? Сколько раз убегал из дома парень-подросток, сидящий в одной тонкой ветровке на холодной лавочке неподалеку, роняющий горячие слезы в ладони и греющий дыханием замершие руки, отчаянно топя свою боль где-то внутри? Каждый в этом мире проходит через испытания, переступает через себя каждую минуту своей жизни, в пытке поймать удачу за хвост и испробовать вкус настоящего, истинного и неподдельного счастья. Каждый прячется за фальшивой маской на своем лице, скрывая за со временем отработанным до мелочей образом чернеющие вязкой темнотой страхи, несбывшиеся надежды, разбитые о землю, втоптанные мечты и израненные души. Все мы испытываем боль внутреннюю или же внешнюю — это истина жизни, постигать, а главное постигнуть которую очень и очень тяжело, а до конца дойдет, увы, не каждый.. Одна душа, заплутавшая в суете житейской жизни, совсем потерявшаяся, разбитая, никому не нужная бредет по ночному городу, усталым взглядом обводя всё вокруг. Она, медленно хлопая ресницами слезящихся от холода глаз, выдыхает изо рта вслед мгновенно стынущий пар. Теплая дубленка согревает, создает подобие уюта и теплоты объятий, по которым так уже истосковался организм, требуя их уже на биологическом уровне, но вокруг лишь стынущее одиночество и холодная пустота — жизнь будто проносится мимо, утекает, как песок сквозь пальцы, пока сам Бомгю застыл на месте. Время в какой-то момент вовсе перестало иметь хоть какую-то ценность в теперь его уже новой жизни, потому что разницы нет, что день, что ночь — больше неважно. На его ногах оковы, мешающие убежать от всего этого, на его губах замок, чтобы, не дай Бог, не начать кричать прямо посреди шумной улицы, пугая прохожих, от нестерпимой боли, режущей все изнутри, на его плечах груз в двести тон, который придавливает к земле его всё больше, а в горле ком, никак не проглатываемый вниз, вызывающий липкое неприятное ощущение. Бомгю поднимает голову и смотрит на небо. Оно темно-синее, почти черное полотно перед глазами будто бы усеяно множеством миллиардов звезд, едва различимых человеческим глазом из-за тяжелых пушистых туч, затянувших дымчатой поволокой небосвод. Что-то маленькое и холодное мимолетно ощущается на щеке мгновенной вспышкой.. Через пару секунд это ощущается снова.. и снова.. Он видит. Видит в свете желтого одинокого на целой улице фонаря… первый снег… Красив ли он? Бомгю ни секунды не раздумывая ответит, что безусловно красив, да настолько, что, когда наблюдаешь за кружащимися в незамысловатом вальсе серебристыми снежинками, подающими с неба, кажется, будто перемещаешься обратно в детство; будто ты вновь маленький и беззаботный ребенок, который верит только в лучшее и с горящими глазами представляет взрослую жизнь; ребёнок, что не познал еще ни тяжести жизни, ни черствости и гнили людей, ни загадок собственных чувств; ребенок, чьи мягкие пушистые волосы по вечерам так любила гладить мама, а заботливая бабушка всегда незаметно подкладывала в карманы сладкие кармельки в разноцветных обертках, чтобы порадовать внука, стоило мальчику лишь появиться на пороге её уютной квартирки, целиком и полностью пропахшей запахом свежего сдобного теста, жженого сахара и чего-то еще. Как же хочется обратно, чтобы просто еще хоть немного пожить без забот, чтобы надышаться воздухом сладким и свободным чуть подольше, чтобы сердце вновь было не просто органом, качающим кровь, и душа не болела бы еще так сильно. Так сильно. Мягкие хлопья падают на лицо, тут же рассыпаясь и тая на коже, навсегда исчезая. Замершие щеки постепенно начинают покалывать, покрываясь ледяной корочкой и теряя чувствительность. Бомгю кутается лишь сильнее в свой потрепанный пушистый шарф, закрывая лицо наполовину, оставляя лишь болезненные глаза без защиты от мокрого снега. Он не любит зиму. Никогда не любил. Она всегда ассоциируется у него с самым ужасным периодом его жизни, и она всегда забирала у него что-то, оставляя вместе себя лишь пустоту и бесконечные бессонные ночи. Он идет тихо, нарочито медленно вышагивая черными ботинками по тротуару и растягивая каждую секунду сегодняшнего вечера подольше, чувствуя ее каждой клеткой своего тела, не взирая на стремительно наступающие морозы. В голове тоже неожиданно тихо, просто оглушительно. Бомгю и сам того не замечает, как его глаза начинают слезиться, размывая картинку жестокой реальности перед собой, смешивая всё в одно расплывчатое месиво. Зиму он ненавидит, ненавидит и холод, и вечную темноту, и одежду теплую и тяжелую, но вот снег. Снег всё же ненавидит больше всего. Теплая вязанная шапка с меховым помпоном на шоколадных волосах уже покрылась тонким слоем шестигранных снежинок, так же как и выбивающаяся из-под нее челка, а на ресницах стынет горячее дыхание, превращаясь в микроскопические льдинки. Привычно и так одновременно непривычно мерзнут руки, от чего неприятное покалывание скапливается на кончиках покрасневших пальцев. Парадоксально, не правда ли? Тэхён всегда напоминал ему захватить теплые варежки зимой, а если всё же Бомгю и забывал, то он обязательно брал пальцы чужие холодные своими ладонями в варежках, согревая замерзшую кожу. Прошло столько времени.. Столько времени с того дня, когда счастье в последний раз теплилось в груди Бомгю на том самом месте, где теперь только ступающая за ним по пятам, звенящая, вселенская пустота. Его мир уже давно превратился в руины и рассыпался на мелкие осколки прежней жизни, которая теперь лишь глухими отголосками тихонько нашептывает на ухо, что ему нужно, просто необходимо выбираться, спасаться, бежать как можно дальше, сделать всё возможное, чтобы избежать апокалипсиса внутри. Но Бомгю уже достаточно приспособился игнорировать подобное, он знает и полностью осознает, что с ним происходит, но он так же знает, что попав в эту яму однажды, выбраться оттуда без потерь крайне сложно, и цепкие лапы депрессии не отпустят его, выворачивая душу с каждым днём сильнее. С дрожащих сухих губ едва слышным шёпотом срывается обречённое: "Кажется... жить без тебя я так не научился" Тэхён, Тэхён, тепло рук, Тэхён, нежный голос, Тэхён, разговоры до утра, Тэхён — в голове лишь он. Он везде, в каждой клеточке тела, мозга, души. В каждой вещице дома, в каждом воспоминании, в каждом месте и слове Бомгю находит его, его растрепанные и каждый раз нового цвета волосы, ведь ".. почему я всю жизнь должен ходить с черными или же белыми волосами, когда на свете есть нереально большое разнообразие цветов и я могу попробовать их все? Это глупо — загонять себя в рамки, которые или же мы сами себе установили, или же нам их навязало общество. Неважно. Я могу делать со своими волосами всё, что мне только захочется..", его острые черты лица, словно он изящная скульптура изо льда, только что вышедшая из-по умелой руки искусного мастера, его белоснежная улыбка, нежная до невозможности и адресованная только ему, Бомгю, и никому больше, его глаза, смотрящие с неподдельным обожанием и искрой и в которых неподдельный интерес к жизни. Плескался. Его безжизненные стеклянные глаза цвета голубого серебра Бомгю снятся каждый раз, как только он пытается провалиться в и без того тревожный сон. Он помнит эти глаза, он сам видел их пустоту, и больше всего на свете ненавидит себя за то, что в голове всплывают в первую очередь именно мертвые глаза, а не те родные, живые. У Бомгю сердце не на месте, он снова не может. Не выдерживает. У него эмоциональная перегрузка, он вновь не может контролировать собственные чувства и эмоции. Нужно как можно быстрее идти домой. Снег всё не перестает падать и еще больше укрывает землю своим пушистым одеялом, из-за сильного ветра больно попадая в глаза, отчего дорогу становится плохо видно. Но Бомгю в этом и не нуждается, он машинально идет по той дороге, которой ходил обычно и которую знает, как свои пять пальцев, на автопилоте шаркая ботинками по земле. Он одергивает себя, когда неосознанно для самого себя вытаскивает ладони из более-менее теплых карманов дублёнки и заледеневшими руками ищет тепло, встречаясь в ответ лишь с холодным морозным ветром, мысленно дает себе нехилую затрещину, пытаясь сдержать внутренний приступ истерики. Тэхён бы сейчас пришел, поругал Бомгю немного, что тот снова забыл варежки дома и вообще расхаживает по темным улицам так поздно и в такой мороз, но все равно потом взял бы парня за руку и незамедлительно отвел бы его к себе домой пить вкуснейший на свете чай с отыскавшимся где-то в недрах кухонного шкафа печеньем, а если повезет, то и с остатками какого-нибудь кулинарного творения его мамы. Но его рядом нет. И не будет. Никогда. Никогда. Никогда. Бомгю снова чувствует это. Опять. Это — несоизмеримое, просто огромных масштабов чувство вины, собственной никчёмности и слабости, беззащитность, страх и боль. Он не хочет чувствовать это, он устал. Он постоянных мыслей и угнетений себя изнутри постоянно болит голова, организм ослаб из-за того, что кусок в горло не лезет, от любой еды сразу тошнит, под глазами залегли темные мешки, щеки впали, а кожа приобрела нездорово бледный оттенок, из носа часто ни с чего идет кровь. Внезапно вся жизнь превратилась в нечто, что можно охарактеризовать как н-и-ч-е-г-о. Абсолютная пустота. Бессмысленное существование, и сам Бомгю пока не может ничего сделать со своим саморазрушением собственными же руками. Тяжелая подъездная дверь с характерным и не менее противным пиликаньем захлопывается после того, как парень открывает её магнитным ключом и заходит вовнутрь, глухо отражаясь эхом от стен. Район пусть хоть и не лучший, но и не самый плохой. Стены, конечно, потрескавшиеся, грязные, где-то краска слезла, где-то дыры, где-то нарисованные карикатуры, да и лампочка одна тусклая и желтая на весь лестничный пролет еле как светит, но хоть не воняет, и наркоманы с бомжами по углам не валяются в пьяном или еще бог знает каком угаре. Волоча кое-как ноги, Бомгю тихо поднимается к своей квартете на седьмой этаж по лестнице, намеренно игнорируя лифт, шаги его эхом отражаются от голых стен подъезда. Звеня ключами, он открывает дверь своей квартиры, ставшей ему убежищем от внешнего мира, пару раз промахиваясь мимо замочной скважины замерзшими руками, и едва успев захлопнуть её за собой, Бомгю срывается на бег, а из его красных глаз текут слезы, соленые и горькие одновременно. Он еле как успевает упасть острыми коленями на кафельный пол возле унитаза и с характерным звуком мгновенно опустошает содержимое своего скудного желудка, состоящее в основном из желчного сока и воды. Спазмы продолжаются еще некоторое время, горло саднит, а из глаз безостановочно бегут слезы, капая с ресниц и подбородка. Его рвет. Рвет от воспоминаний, от эмоций, от ощущений, от вновь нахлынувших ударной волной ужаса, страха и осознания бессмысленности дальнейшего существования. Бомгю правда пытался, видит Бог, он действительно очень старался больше никогда к этому не возвращаться, ни при каких условиях. Нет, нет, нет, ни за что. Когда приступы рвоты прекращаются, сил практически не остается, истощенный Бомгю цепляясь за ближайшие предметы, как за спасательный круг, медленно поднимается с холодной кафельной плитки на ватные ноги, облокачиваясь обеими руками на раковину. Он смотрит на себя, такого жалкого, некрасивого, болезненного, потерянного, в зеркало и не узнаёт. Кто угодно, быть может кто-то очень сильно похожий, такой же худой, бледный, с растрепанными длинными каштановыми волосами и уставшими глазами, но там точно не Чхве Бомгю, в отражении перед ним от прежнего Чхве Бомгю не осталось ни крупицы... Он смотрит, смотрит, смотрит, но не видит ничего перед собой из-за стремительно застилающих глаза слёз. По зеркалу перед лицом невыносимо хочется ударить кулаком, разбить собственное отражение на осколки, чтобы больше не видеть никогда себя и не вспоминать, как выглядело когда-то счастье на его лице. В груди колет настолько сильно, что сложно сделать вдох, что хочется кровь и плоть собственные разорвать, руками тонкими сквозь решетку ребер протиснуться и прямо к сердцу. Схватить и вырвать его голыми руками, вышвырнуть прочь, чтобы не отравляло и без того никчемное существование. Тэхён бросил, оставил Бомгю одного на целом свете, просто взял и исчез из его жизни, будто его никогда и не существовало вовсе, а всё, что было, лишь плод глупого воображения. Жизнь была сказкой, самой приторной новеллой о любви и счастье, в одно мгновенье ока превратившись в мрачный напряженный психологический триллер, в котором Бомгю с каждым днем снова и снова борется за жизнь, проходя девять кругов ада в своей голове. Если бы его спросили "как ты себя чувствуешь?", и он не ответил бы привычным и сухим "всё нормально, справляюсь", то Бомгю мог описать собственное состояние лишь так, будто умирает и стремительно гниет изнутри всё больше, постепенно цепляя процессом разложения жизненно-важные органы внутри, понемногу всё больше приближая себя к смерти, но слова эти так и остаются в горле, невысказанные и задушенные в чувстве собственной никчемности и слабости. Темновлосый парень сводит взгляд со своего отражения в зеркале, прикрывая тяжелые после слез глаза и глубоко вдыхая спертый воздух ванной, пытаясь отогнать любого рода мысли в сторону. Сейчас они ему не нужны, иначе они всё испортят. Верхняя одежда падает неаккуртным ворохом на пол, а длинные рукава свитера закатываются до локтей. Рука дрожащая неконтролируемо тянется к нижнему выдвижному шкафчику в тумбе под раковиной и достает оттуда своё убежище от головной боли и паршивых мыслей. Словно пробудившись от транса, парень опускает взгляд, более-менее фокусируя его, и смотрит вниз на свои руки. В ужасе. В правой руке у него холодящее кожу металлическое лезвие, а на левом запястье рассеченная поперек полоса с выступающими каплями рубиновой крови. В голове пусто, да и грудную клетку перестало колоть, потому что неприятное покалывающее ощущение, исходящее от левого запястья перетягивает на себя всё внимание, и Бомгю сдается. У него нет больше сил чему-либо сопротивляться. Да, он обещал, что больше не вернется к селфхарму, что в его руке больше никогда не окажется лезвие и он никогда больше не причинит себе вред. И он держался, старался, как мог, но всё тщетно. Дрожащий вдох — и лезвие скользит по запястью, рассекая нежную белоснежную кожу, словно смычком ведут по струнам скрипки, высвобождая наружу убаюкивающие звуки боли и облегчения, а под закрытыми веками счастливая улыбка Тэхёна и его глаза, живые, наполненные радостью и закатным солнцем. Снова вдох — и на левом запястье рядом новая полоса, чуть глубже предыдущих, а под веками образ Тэхёна сменяется картинкой, где Бомгю смущенно краснеет после того, как Тэхён его впервые поцеловал, пробуждая на доли секунды давно сгнивших бабочек в животе. Новый порез — и в мыслях всплывают всё новые и новые счастливые моменты жизни, и все они связаны с Тэхёном, он главный персонаж их всех, но теперь эти воспоминания вызывают улыбку и давно утраченное умиротворение вместо боли, сожаления и отчаянья. И Бомгю мало, ничтожно мало этих ощущений. Он не насытился еще родными чертами лица, по которым соскучился до невозможности, ему мало, мало, мало, но в какой-то момент он одергивает себя. Здравый смысл прорывается через дымчатую призму эмоций, заставляя немедленно остановиться. Окровавленное лезвие тут же звонко ударяется о керамическое дно раковины, выкинутое что есть силы самим Бомгю. Он широко раскрывает глаза, в ужасе осознавая, что же натворил, и из глаз с новой силой начинают течь горячие слёзы, пока в голове красной лампочкой подсвеченное горит "слабак" и "снова ты проиграл". Да, проиграл. Самому себе. Это больно, когда вы стали теми самыми незнакомцами, которые знают друг о друге всё, начиная от количества ложек сахара в чай и до излюбленной комфортной позы во время сна, но еще больнее, когда самый близкий человек уходит. Уходит навсегда и безвозвратно, и сделать что-то мы не в силах. Руки всё еще трясутся, но слёзы больше не бегут по впалым щекам, закончились просто-напросто, Бомгю находит в себе еще оставшиеся силы и под воющий в голове ветер достает из шкафчика над раковиной небольшой бутылёк перекиси. Он обрабатывает израненное запястье, болезненно шипя себе под нос, и оттуда же достав бинты, аккуратно бинтует руку в несколько слоёв, потому что из получившихся особо глубоко порезов всё еще продолжает сочится алая кровь кровь. Бомгю не знает, куда себя день, куда податься, к кому обратиться за помощью.. Душа его тоскует, никак не может смириться с потерей, никак не осознаёт, что это навсегда, насовсем. Беспокойный сон забирает Бомгю в свои колючие объятия совсем не надолго, но этого хватает, чтобы опухшие от слёз глаза стали выглядеть несколько лучше. Утром он отправится туда, куда приходил всегда, когда было особенно плохо, вот уже полгода. *** Вокруг липкая тишина, нарушаемая лишь громкими карканьями ворон, сидящих на ветках и вынюхивающих повсюду еду, и пустынные могильные плиты повсюду, куда ни ступи, украшенные яркими венками цветов и свечами, а в воздухе, тяжелом и плотном, прямо-таки физически ощущается скорбь, боль и отчаянье. Кто-то хоронит родителей, бабушек и дедушек, братьев, сестёр, кто-то маленьких совсем ещё детей, любимого мужа или жену, а Бомгю здесь полгода назад похоронил всю свою жизнь, её смысл и её источник, самое лучшее, что было в его жизни. На улице холодно, поэтому теплый шарф натянут до самого носа, закрывая покрасневшие от мороза щеки, а руки вместо того, чтобы покоиться в карманах черного пальто, облачены в такие же черные перчатки, обхватывая невероятной красоты букет жёлтых лилий. Медленно шагая по тропинкам мимо черно-белых фотографий людей, непрерывно уставившихся на него немигающими взглядами, Бомгю находит нужную ему могилу с не так давно принесенными им самим же голубыми хризантемами, разложенными по всей поверхности небольшого бугорка, и его сердце невольно пропускает удар. Так всегда — будто весь мир с ног на голову. Пока Бомгю наводит порядок на могиле, он чувствует себя вполне неплохо. Он достаточно увлекается тем, что убирает и выкидывает уже совсем завявшие хризантемы, выкладывая на их место новые ярко-желтые лилии, зажигает свечи и смахивает пыль с надгробья, но ему становится всё труднее сохранять хрупкое душевное равновесие. Бомгю садится прямо на колени около могилы с сырой еще землей и топит собственную боль в горячих слезах, содрогаясь всем телом от новых всхлипов. Он не знает, сколько времени так провел, но когда ни слез ни сил плакать больше не остаётся, приходит некоторое чувство эйфории, когда все чувства и эмоции отключаются на время. Он немигающим пустым взглядом смотрит вперед, но сквозь, ни на чем не фокусируясь, и начинает говорить, тихо так, почти шепотом: — Знаешь, без тебя мне так сложно, безумно просто.. Ну конечно же, ты знаешь.. Я.. Я каждый раз прихожу сюда и жалюсь, как мне плохо.. Прости, прости, я не могу держать это в себе.. — Бомгю делает глубокий вдох и такой же глубокий выдох, собираясь с мыслями, которые превратились в морковный сок, растекаясь по черепной коробке, — Вчера.. Вчера я совершил ужасный поступок, ты даже не представляешь, насколько я виню себя за него.. Я просто... просто поддался слабости и не смог. Но ладно я, интересно, как ты там? Надеюсь, что где бы ты сейчас ни оказался, там тебе хорошо. Намного лучше, чем здесь, на Земле. Я просто.. знаешь, я до сих пор не могу отпустить тебя. И я не думаю, что вообще когда-нибудь смогу это сделать. Ты всегда говорил мне, что я сильный, но жить без тебя оказалось свыше моих сил. Я люблю тебя, люблю несмотря ни на что и благодаря всему, любил, люблю и буду любить тебя. Вечно. Беззаветно. До конца своей собственной жизни.

Кан Тэхён. Умер полгода назад, и вместе с собой забрал одно израненное сердце.