***
Тихая но волнительная и бессонная ночь наконец-то завершилась, унеся с собой холод и далёкие завывания разных животных. В тот момент даже треск сверчков, что ранее его успокаивал в независимости от происходящего в окружающей жизни его, теперь лишь раздражал, возбуждая с собой желание взять факел и выжечь под корень всю траву, в которой эти низшие создания обитают. Но Слава Богам хоть на том, что ночь ушла и пора встретиться с неизбежным, приближения которого, он, в глубине своей души, хотел как ни странно избежать. Мужчина проснулся в небольшом доме из кирпича, укреплённого битумом и тростником. Солнечного света в комнате было немного, да и в любом случае что с ним что без него, среди убранства дома мало чего можно было описать. Стены помещений не были по богатому украшены цветными полотнами, не говоря уже красивых рисунках и узорах, что могли быть посвящены какому-нибудь событию из глубочайшей древности. Мебель также не блестела изящностью, представляя из себя лишь пару столов, полок и табуреток в гостевой комнате. Только на них расположились качественные, красиво расписанные миски, чаши и кувшины, что немного разбавляло довольно скучную и серую атмосферу внутри комнат этого дома. Ах да… В этом доме был очаг, единственный на всю ближайшую округу. За все эти годы, ему никак не удалось избавиться от старой привычки готовить всё самому. Даже дрянную лепёшку, он готовил себе сам. Точно также он сам в небольшом внутреннем дворике готовил алтарь, чтобы принести жертву своим Богам. Точно также он сам вычищал за собой горшок в который справлял нужду. И конечно же точно также он сам чистил и мыл свою одежду от грязи и пыли, не забывая конечно о многих других нужных ему вещах. Казалось бы, это обычное описание жизни обычного трудяги, фермера, шахтёра или пастуха. И в принципе обычный образ его жизни был недалёк от этих представлений. Но его образ жизни, несмотря на проведённые здесь годы, продолжал всё также озадачивать и удивлять местных… до сих дней. Ибо последние дни, или скорей недели, нельзя было назвать ни спокойными, ни приятными, ни безоблачными. Последние дни состояли лишь из ожидания неотвратимого конца. Эти дни были иллюстрацией окружающей его, очень тяжёлой для всех, жизни. И все вокруг, включая его самого, или пытались в течении оставшегося у них времени хоть как-то всё наладить и вновь добиться давно желанного спокойствия, или смиренно и терпеливо ожидали конца всех этих тяжб, каким-бы он ни был. Мужчина наконец-то нашёл в себе силы открыть глаза. В течении нескольких секунд он смотрел в пустой потолок, разминая веки и тяжело вздыхая, стараясь набраться сил и бодрости. Будь это обычный день, как в былые годы и месяцы, он бы лежал до самого выхода солнца в зенит, вот насколько ему было приятно лежать на крепкой деревянной кровати, укрытой тростниковым полотном. И даже жёсткий каменный подголовник, от холода и неудобства которого не спасал ни тростник, ни мех, никак не мешал ему получать то удовольствие и удовлетворение, которое он получал во время сладкого сна. Но к сожалению сегодня не такой день. Мужчина встал, откладывая в сторону покрывало, тонкое словно плёнка на куске мяса. Он встал, как следует упёршись ногами в коврик, немного подрагивая от утреннего холода и неспешно осматривая пустую комнату. Пустую в том плане, что несмотря на своё незавидное душевное состояние, в комнате не было никого и ничего, что могло это состояние сгладить. Только стол, на котором стояли кувшин с водой и миска с золой, с использованием которых он стал умывать и очищать своё мутное и бледное лицо. Он налил немного воды в миску, погрузил туда ладони и наклонился вперёд, позволяя холодной воде коснуться его сухой кожи и волос, заставляя проснуться окончательно, тем самым значительно ускорив процесс всех последующих утренних процедур. Омовение не заняло много времени, вследствии чего мужчина уже хотел бы отпрянуть от столика, дабы начать собираться и готовить себе поесть, но остановился на миг, просто чтобы немного взглянуть на отражение самого себя. Благо солнечный свет стремительно накрывал дом и всё его внутреннее устройство, уже позволяя смотреть на мир без трудностей. В мутноватом отражении, он сумел разглядеть усталое… нет, скорее удручённое лицо. Лицо это не было похоже на лица окружающих его «черноголовых», хотя бы потому, что его голову покрывали длинные, каштановые локоны, спадающие ниже плеч и густая, такая-же каштановая борода. Это украшало его правильные черты лица, некогда белого словно снег Северных земель, из которых он сюда и прибыл. Сейчас же его лицо хоть и сохранило свои северные черты, но спустя годы проживания здесь неизбежно посмугнело. И посреди этой необычной картины, в широких глазных орбитах сидели большие карие глаза. Глаза эти безразлично смотрели на своих двойников в отражении, выглядывая в них черты пережитых за всю жизнь, эмоций, порой уходя вместе с ними куда-то в сторону. Для него это было необычно. Довольно редко он уделял время на то чтобы просто на себя посмотреть, не говоря уже о том чтобы просто себя оценить. Он всегда считал это абсолютно бессмысленным. Но раз уж этот день обещает быть последним, то такое действие возможно имеет какой-то глубокий смысл. В конце-концов, больше у него такой возможности не будет. С другой же стороны, многие другие предоставленные возможности в предверии конца он благополучно пропустил мимо себя, или позабыл о них. В любом случае, хватит уже тратить время на эту бессмыслицу. С этой мыслью он окончательно отринул от миски с водой и отправился через внешний дворик в комнату с очагом и кухонной утварью, проходя мимо каменного алтаря, что накрывался тенью от северного дерева, плоды которого он умудрился притащить с собой и удивительно умудрился вырастить. Проходя мимо, он ненадолго взглянул на эту интересную картину. На каменной плите стояла деревянная, а не глиняная стауэтка как у всех окружащих его. Рядом с ней стоял небольшой круг камней, внутри которого лежал древесный уголь, а среди него обугленные кости сожжённой жертвы. Этой жертвой была птица, что довольно мало для Бога, которого он с рождения почитает. К большому сожалению, время и положение дел не позволяют принести его покровителю достойную жертву. По крайней мере, за всю свою жизнь он верно служил и почитал своего Бога, несмотря на все невзгоды и лишения. Посему он, смотря в вырезанные на деревянной статуэтке глаза, мысленно просил о любой милости, которую Перав, всеотец и великий громовержец его народа, сможет предоставить ему и каждому из его ближних. Но задерживаться на этом он не стал. Все возможные почести были оказаны вчера, дабы в последний день можно было потратить время с большей пользой, если говорить о практичности. Сейчас уж точно нет времени на ритуалы. В глубине души он также надеется на то, что окружающие сейчас думают также в большинстве своем. Будучи на кухне, мужчина немедля открыл сосуд с ячменной мукой, высыпал горсть её на глиняную поверхность очага, немного подлил воды и накинув сверху немного сушённых ароматных трав, принялся всё это дело обкатывать, с быстрым застыванием смеси начиная придавать ей привычную круглую форму. Далее всё было ещё проще, ведь в очаге ещё с прошлого вечера осталось немного дровишек и сухих ветвей кустарника, которые осталось разве что подпалить, чем он и занялся, мигом выскребав искру из двух обтёсанных камней. В течении нескольких минут, под действием нарастающего жара и наступающей сухости рассветающего дня, округлый кусок теста запёкался и был перенесён на стол остывать, пока мужчина же вернулся обратно в спальню, присев у сундука, приготовившись одеваться. Лишь сей сундук из всей мебели был сделан подобающим его статусу. Деревянный каркас, с отделкой из редкого серебра и талантливой гравировкой. Не будучи профессиональным кузнецом и тем более ювелиром, он не мог познать технику создания этих рисунков и всех их деталей. Здесь он понимал лишь то, что видели его удручённые глаза. Гравировка была на окантовке сундука и его креплениях, в виде волн, морских или речных, поскольку для черноголовых эти символы всегда означали как и жизнь что вышла из этих вод, так и смерть что эти воды принесли их миру многие сотни и наверно тысячи лет назад. Не медля ни секунды, мужчина открыл сундук, опустошая всё его богатое содержимое. Если бы это был обычный день, он бы конечно с превеликим удовольствием надел на себя одеяние, дарованные ему здесь за его службу. Но тяжелейшие дни последних месяцев, вынудили его пойти на крайние меры, обменяв свои богатые и украшенные цветными узорами одеяния вельможи, на подорожавшие сверх меры ячмень и рыбу. Сегодня день был для другого, совершенно другого. Он достал то, что даже под угрозой голодной смерти не стал бы продавать даже Великому Лугалю. Сначала он принялся надевать на себя привычные повседневные одеяния, в виде льняной туники и набедренника, окрашенных в бордовый цвет без всяких излишков. Надев их на себя и подвязав в нужных местах, они должны были исполнять в этот день роль поддоспешной одежды. Далее как раз шла очередь именно доспехов, соответствующих его статусу и мастерству. Сладко позванивая и треща, из сундука был изъят основной доспех. Кожаный нагрудник с закреплённым на нём подвижным полотном бронзовых пластин, скреплёнными между собой системой ремешков. К нему прилагался такой же набедренник и конечно же плащ, в районе плеч также укреплённый бронзовыми пластинами. Не забыл он и про льняной шарф, дабы край доспеха больно шею не натирал. В этом доспехе не было ничего лишнего. Ни одной лишней пластины для большей внушительности, никаких самоцветов на груди для глупой красоты. Лишь холодная и разумная практичность, которой у местных людей было конечно не занимать. Сама практичность и вид доспеха, что сочетал в себе и силу и подвижность, вселял в него некое подобие благовоговения. И даже некоторая жесткость и совершенно понятная громоздкость последующего за доспехом, бронзового шлема, пусть и с подшлемной шапочкой и крепкими ремешками для подбородка, всё равно никак не портила эту красивую картину. И благовоговение его только усиливалось, когда сей доспех, он элемент за элементом постепенно на себя одевал и крепко закреплял, обходясь в этот день без посторонней помощи. Ибо людей и без того мало, чтобы снаряжать в бой тех, что наверняка падут в нём спустя пару часов после его начала. Да, да, его как и всех здесь, ожидал бой, возможные детали течения которого он не раз пролистывал в своём разуме. Особенно пищи для размышлений давала всё сильнее сдавливающая город осада, нехватка пищи и пересохшие каналы. Царство в котором он живёт и служит верой правдой, давно уже пережило свои счастливые деньки. И даже относительно недавние и успешные военные кампании лугаля Ибби-Суэна против восточного Элама, не сумели вернуть Уру мощь и величие. И это всё не говоря о вероломном предательстве Ишби-Эрры, энси города Исина, что повлекло за собой уход многих других вассалов. Ну и конечно не прошли мимо них опустошительные набеги дикарей с западных берегов великого моря, которых все называли аммореи. Вернулись дни проклятия Нарам-Суэна и гибели царства Саргона Великого под ударами дикарей кутиев. И раз уж сам великий лугаль, Ибби-Суэн, готовится встретить конец своего царства, то что уже говорить про простых людей. Старые люди вспоминают те ужасные сказания о гибели Аккада, а молодые мечутся от страха за свою недолгую жизнь. И в условиях нарастающего голода, все кто имеют возможность, пытаются убежать в поисках лучшей жизни. В основном ушли все те, кто жил в предместных островных деревнях, в болотистом заливе. Те же многие кто остался в городских пределах, уже встречают неизбежное появление на горизонте, словно восставших из пепла, воинов Элама, что воспользовались гибельным положением своего исконного врага, взяв город в осаду и готовясь отомстить за страшные зверства предыдущих кампаний лугаля Ура. И как раз этот день, стал последним днём осады. Об этом говорили последние приготовления огромного воинства эламитов. Вместе с этим, Ур, что несмотря на своё положение, всё равно действовал как единое целое, также завершал и свои приготовления к обороне. Каждый что был готов обороняться, собирал к бою всё что мог, в предвкушении жестокого конца. За исключением конечно сидящих в храме жриц и жрецов, хотя и среди них были свои исключения. Ну а он собирался с нарастающим удовлетворением. Он словно глинянное изделие, или шедевр кузнечного искусства, принимал свою внушительную и красивую форму, готовясь показать себя во всей красе. И удовлетворение при ощущении этого доспеха на себе, немного уравняло его душевное состояние, наполняя его как потрескавшийся сосуд. Однако и это было только началом. Ибо в сундуке осталась ещё одна… даже две ключевые вещицы и ключевые хоть и по разному, но в тоже время в значимости своей были равными. Сначала из сундука извлёк он меч, орудие редчайшее даже для сих краёв. Потому-что это не жалкий длинный кинжал, что изображался на древнейших стеллах храмов, дворцов и гробниц, и которым орудовали жрецы. Это было ровное полотно крепчайшей и острейшей бронзы, прикреплённое к рукояти из кедра с бронзовыми вставками для максимально идеального баланса меча. А сам клинок подобно убийце в тени, скрывался в своих ножнах, сделанных из дуба, деревья которого он последний раз видел лишь много много лет назад, в местах из которых он пришёл. С помощью медных креплений, установленных на ножнах, он подвязал меч к поясу набедренника и полез дальше в сундук, теперь уже за второй ключевой вещицей. То что сопровождало его все эти годы, став неотъемлемой частью его самого. Рука его крепче прежнего схватила дубовую ветвь, конец которой словно корона украшала грозная бронзовая форма. С одной стороны топор, с другой стороны молоток. И ничего лишнего. Точность и родная сокрушительная мощь, пускай и тяжёлая и несбалансированная, клюющая немного вперёд, но такая близкая особенно в этот миг. Засунув чекан за пояс, ему осталось только прихватить с собой стоявшие в углу, ничем не примечательные щит с бронзовыми пластинами на краях и длинное копьё, с небольшой связкой копий поменьше для метания. Вот и всё что нужно в этот день, окромя конечно сытнейшего пайка, что мог бы состоять не только из ячменной лепёшки, но и из пива и сочного мяса. Но ему предназначен не дальний поход, а скорее всего последний бой в его жизни, так что и паёк сейчас лишний. Всё сегодня ведёт только к концу, только к смерти. Уж что что, а неотвратимой остаётся только Смерть, несмотря на яркость и богатсво жизни. Так что полностью одевшись, он этим утром обошёлся только приготовленной лепёшкой и глотком воды из старого колодца, после чего он решительно стал покидать своё обиталище. Выйдя из кухни во всеоружии и смиренным взглядом отдав последнюю почесть своему громовержецу, мужчина отворил дверь дома навстречу звукам угнетённого города и обеспокоенным шепотам жителей его, что также как и он были готовы встретить то что ждёт их.***
Сотни и тысячи смуглых и коренастых людей, и мужчин и женщин. Вооруженные как и он мужчины стремились к укреплённым районам города, к крепостным стенам на северо-востоке и к насыпным валам, что примыкали к уже покинутой гавани на юге. Женщины же прятали детей и помогали мужчинам в исполнении второстепенных задач, подносу стрел, снарядов, всего что должно было помочь в грядущей обороне города. И в этом муравейнике, где люди, перемещаясь от дома к дому, стараясь максимально не мешать друг другу, тем самым подтверждая хоть какое-то подобие сплочённости, при всей атмосфере обречённости, он сам всё равно смотрелся как бельмо на глазу, как было подмечено ранее. Выше, крепче, внушительнее и сильнее большинства, он шёл к тому месту, где сам при планировке обороны обозначил свои задачи и своих подчинённых. Шёл через толпы таких же удручённых как он «черноголовых», голосящих вокруг него на давно уже ставшего для него родным, языке. Благо что и идти до нужного места пришлось недолго. В конце концов не просто так его дом примыкал к южным валам, где уже собрались сотни его сослуживцев, сверкая ослепительным блеском шлемов и щитов. Бараки что также примыкали к валам, давно уже опустели и весь боевой состав постепенно заполнял укреплённые валы, что простираясь с Юго-запада на Юго-восток, постепенно переходили в высокие крепостные стены, что уже шли с Северо-востока на Северо-запад. Валы у великого зелёного залива, как самое слабое звено обороны, должно было быть укреплено сильнее других областей, что также ожидали штурма со стороны безжалостного противника. Воины Ура занимали валы, примыкая к деревянному частоколу, который, помимо высоты самих валов, были единственным препятствием на пути противника. Лучники уже заняли отдельные боковые выступы, чтобы накрывать отряды врага с фланга. Пращники размещались отдельными группами, дабы при стрельбе не задеть своих. Ну а основная масса воинов копьеметателей занимали линия за линией сам частокол, готовясь встретить врага градом копий и после оказать ему радушный кровавый приём, ибо боевые топоры жаждут крови даже больше чем их хозяева. Такой же расклад был и на крепостных стенах, где при всей их монументальности, шанс удержать оборону был несоизмеримо выше. Само их положение как обороняющихся, при всей тяжести осады и прошедших лет войны, хоть немного обнадёживало людей пред лицом многократно превосходящих по всем элементам, сил противника. Забираясь на вал и примыкая к основному строю солдат, не обошлось без приветствий и коротких разговоров, что должны были стать последними для них в этот день, впрочем как и всё остальное. — Доброе утро, Лаббу. Готов сегодня пустить кишки эламцам? Северные дикари и предатели из Исина решили действовать с Эламом вместе. И это уже точно. Сегодня всё вокруг зальётся кровью их. — обратился к мужчине его «черноголовый» старый друг, уже успевший отдать распоряжения своему отряду пращников и будучи наверно последним из тех, кто сохраняет в себе присутствие духа. — Я готов как никогда прежде, Эбер. Сегодня мы наверно встретим последний день. — ответил мужчина, посмотрев назад, с высоты вала осматривая очертания города, по улицам которого слово ручейки продолжали сноваться люди. Люди сновались у пересохших каналов, возле домов жилых, домов торговых, домов увеселительных, кузней и так далее и всё тому подобное. И взгляд его особенно сильно сконцентрировался на очертаниях великого храма Эа, что словно гора накрывал не только окружающие домишки, но даже дворец лугаля Ибби-Суэна, который наверно сейчас раздаёт команды у крепостной стены, вдохновляя таких же обездоленных воинов присутствием своим. И если много лет назад, при виде всего города и особенно храма, Лаббу чувствовал себя никем иным как жалким червем, заползшим в обиталище неведомых, но величайших на земле, Богов, не имея сил совладать с благоговейным трепетом от этого зрелища, то сейчас чувства были естественно другими. Если с течением времени он просто привык к этому виду, то именно сейчас с учётом всей обречённости ситуации, зная что даже победа ни к чему не приведёт и помощи ждать неоткуда, он видел храм ничем иным как просто жалким подобием обычной горы, горы нерукотворной и непостижимой, вид которой сопровождал его с тех давних пор, когда он также как и сейчас, стоял готовый к последнему бою. Но в этот раз, реально последнему. — Именно так, друг мой. Это наш последний день. Так пусть же он будет… — недоговорил Эбер, поворачивая голову в сторону залива, как за него закончил Лаббу, также повернувшись к заливу, где виднелось неизбежное. — Пусть он будет незабываемым для них! Слышите?! Пришла пора усладить госпожу Иштар! — сказал Лаббу, постепенно переходя на крик, затмив сим обречённость свою и заставляя окружающих воинов своих также забыть о ней. Взгляд всех занявших валы обратился к командиру, а потом вновь к заболоченному заливу, где посреди брошенных островных деревень, сновали пешие отряды, местами водружённых на тростниковые лодки, не менее грозных как они воинов Элама, уже изготовившихся к последнему штурму ещё непокорённого Ура. Лаббу встал в первом ряду, приставив к ноге связку копий, вместе с воинами своими готовя к залпу первое копьё. И занял он первое место не просто так. Он осознавал то, что как командиру ему лучше следует контролировать ситуацию позади воинов своих, спокойно отдавая приказы в относительной безопасности. Однако в этот день он дал волю прежнему себе, в нарастающем древнем неистовстве позволив себе выйти в ряды первых, подавая личный пример в этот показательный момент и готовясь выпустить наружу страшного северного зверя. Услышав клич командира своего, воины Ура приходили в себя и решив не тратить время зря, загомонили все как пчелиный улей, разрывая тишину кличами, криками и оскорблениями в адрес противника, что в предвкушении штурма делал всё тоже самое. Происходило всё то что происходило всегда и будет происходить в будущем, в независимости от места и особенностей народов. Народ Ура как гиенами загнанный в угол лев, побитый, но всё ещё грозный и готовый порвать всех, несмотря на скорую смерть. Прямо как народ Аккада пред лицом дикарей с гор Загроса. Именно это чувство в себя сейчас старался вселить каждый, будь то воин или обычный мирный житель. Пусть всё и обречённо, но это будет конец для них великий, окрашенный кровью врагов во имя великого Эа. Никто, наверно даже сам энси, не тратил время на долгие и бессмысленные речи, что в большинстве своем наверняка ушли бы в пустоту. По крайней мере на этом участке обороны, большинство приняли неизбежную участь отправиться в загробное царство Нергала и Эрешкигаль, супруги его, лишь бы отправить вместе с собой, а лучше в прямо бездну к самой Тиамат, смертных врагов Ура. За гомоном и криками последовал лязг щитов, приветствующих будущее пиршество для воинственной и салдострастной Иштар. И только «Северный Лев», Лаббу-Илтану, относился к этому чувству, к этому ощущению смерти без придачи ему особого смысла. Для него сейчас не будет ничего лучше, чем вопль мучимого и умирающего в агонии, противника. И неважно, кто будет перед ним, особенно когда позади него самого, стоит то что ему так или иначе дорого. Ибо он уже видел подобную картину. Почти как две капли воды, много лет назад… В другом мире, возможно даже в другой жизни, с другим именем, будучи далеко не тем кем он является сейчас. Хотя… Как раз таки этот последний элемент становился всё более спорным с каждой секундой, когда перед лицом великой сечи и скорой смерти, перед Лаббу пробегала его необычная для этих времён, жизнь.