Счастье

У костра вертелись двое: шиноби, хоть и почти дети. Грелись ли, отдыхали, но смотрелись чересчур разнежено. Один был выше, заметно, второй — светлый и крепенький. Он был младше, хоть незнакомец бы оказался в смятении. Мадара же чакру Сенджу чувствовал, а повзрослевшие черты узнавал. Он не выслеживал намеренно, не тащился издалека, но, прогуливаясь, различил их чакру и не смог себя перебороть. Дошел на ощупь и на ощущение, чтобы понять: с этими Сенджу, с одним точно, ни сил, ни желания справиться не хватит. Бежать тоже: он засел в ближайших кустиках, скрываясь не самым удачным образом. Его заметят — вопрос лишь времени, но такая домашняя, расслабленная, интимная сцена его приковала, соблазнила, и сдвинуться с места, хотя бы отвернуться оказалось невмоготу. Он не собирался ничего выведывать, не собирался подслушивать, не хотел украсть сведения, не хотел донести, он хотел лишь поглазеть, насмотреться исподтишка, хоть подглядывание считал сродни слежению в банную щель — дурным развлечением. Он хотел только узнать посильнее, раз рядом с ним — нельзя, а друзьями — не быть. Это никакая не стоянка и не задание — понял быстро, и не заметили его лишь поэтому. Хаширама сидел расслабленно, откинувшись назад, и опирался локтями на форменную темную водолазку, расстеленную на земле, чтобы локти не царапать, не пачкать. Сходящее солнце лучами скользило по голому торсу, а он, улыбаясь, что-то щебетал, наклоняя голову. Слов Мадара не смог расслышать, как ни старался, да и не нужен был ему их смысл, он желал бы больше голоса наслушаться, узнать его, ведь тот совершенно точно не остался тем, который он помнил. Ухо улавливало лишь гулкий отзвук приглушенного смеха, который едва-едва долетал, и был низким, довольным. Сенджу ничего не опасался. Он лениво качал головой, подзывая к себе брата, который все крутился вокруг, оглядывался суетливо. Мадара нервно сжимался от его прищура, который, казалось раз за разом, останавливался на нем, притаившемся неподалеку. Но младший быстро сдался, не успев начать, поддался на уговоры и опустился рядом. Хаширама одарил его тонкой улыбкой и потянулся к лицу прибрать пару отросших светлых прядей, лезших на глаза. Младший слегка улыбнулся в ответ, довольно прищурив глаза, и откинулся на голое плечо. Хаширама заговорил снова, и губы все изгибались в нежной, не спадающей улыбке. Брат молчал и редко приоткрывал рот, а на фоне Хаширамы казался бледным, выгоревшим пятном. Мадаре он был лишним и ненужным, братская идиллия неправильной и инородной, но все равно смотрел, не отрываясь, и дышал через раз. Младший заметил его первым. Хаширама не беспечный сенсор, он не сенсор вовсе и никогда не мог различить чакру даже заклятого врага. Подорвался, вскочил резко и глянул, стрельнул взглядом, точно в сторону Мадары, утягивая брата за собой. Он отмахнулся на долю секунды, но лицо брата исказилось волнением, граничащим со страхом, он сказал краткую фразу, и Мадара готов был спорить, что губы его произнесли всего три слога: У-чи-ха, заставивших Хашираму следом быстро подняться. Он, сощурившись, глянул в ту же сторону, а младший уцепил за его запястье. Бежать — смысла нет, и Мадара поднялся, сделав шаг, хотя внутренности свело волнением, не как на поле битвы с предвкушением, но с потаенным призвуком страха. Завидев его, младший дрогнул, отшатнулся назад, потянув было Хашираму за собой, но тот лишь дернул руку. Лицо у него было сосредоточенное, а Мадара немеющие руки раскинул показательно и уверенно в непонятном самому себе жесте. Хаширама его узнал — было видно по переменившемуся в одно мгновение лицу: на нем мелькнули не то задор, не то любопытство. Мадара эту встречу представлял не так, потянулся бы, чтобы пригладить свои отросшие вихры и оправить мятый наряд, но лишь сделал один осторожный полушаг навстречу, хоть скорее лишь потоптался нервно на месте. Приветствия сказать не вышло. Только он двинулся, как младший Сенджу дрогнул резко, и его отточенное движение заняло всего мгновение, которое не мог уследить Мадара чернеющими зрачками. Учиха не смог среагировать раньше, как в ладони младшего скрипнул, сверкнул меч, выскакивающий из ножен, а Хаширама в ту же секунду выставил руку, грозно окрикнув: — Тобирама, нет! Мадара сам от низкого голоса сжался, а тот покосился на брата с раздражением, которое казалось лишь отблеском тихой, невзрослой обиды. Меч убрал послушно, не пререкаясь и не споря, отступил назад, а Хаширама шагнул ближе, уверенно. Мадара подавил бездумный порыв отшатнуться, вторя его движению, теперь уже готовый удирать, скрываться в лесу, но вместо этого на губы напала пристыженная улыбка застуканного ребенка. — Привет, Мадара! — крикнул он, махнул рукой и снова шагнул, — ты один? Хочешь поболтать? — очередной его шаг в Мадаре отдался холодком и сползшей улыбкой, которая оставила за собой лишь приоткрытый в оторопении рот, — ты меня боишься? — Хаширама по-доброму заулыбался, — ты смотри, я раздетый, у меня и оружия нет, — он оглянулся мельком на брата, который пялился на Мадару стеклянным взглядом, — давай, выпей с нами! Мадара оглядел его дотошно, словно и единому слову не верил, словно бы и доспехи не валялись поодаль, словно в раскрытой ладони видел что-то кроме огрубевших мозолей. Сверху-вниз пробежал взглядом и обратно. Осмелевший маленький Сенджу в пару осторожных шажков добрался до брата и смотрел с опасением. На Хашираме ровно, как и доспех, не виднелось страха, он был спокоен и приветлив, как обычно. Мадара шагнул навстречу: — Я не трус! Младший в ту же секунду заскочил за спину, снова ухватывая руку, и тут же, видимо, пожалел: Мадара посмеялся негромко, но искренне, потянувшись к ножнам. Тобирама взгляд чуть опустил, но выпустить и не подумал: терзал без жалости, мертвой хваткой вцепился, до побеления пальцев. Хаширама внимания не обращал вовсе, смотрел внимательно только на Мадару, за каждым его движением, серьезно и настороженно. Ножны вместе с кожаным пояском с Мадары слетели, брякнули звонко о землю, и он поднял взгляд. — Тобирама, — Сенджу обернулся слегка, а ласковый звук Мадаре имя напомнил запоздало, — разве так принято встречать гостей? Он кивнул оторопело, разжал пальцы, выпуская руку. На предплечье осталась точная копия его ладони, покрасневшая. Тобирама из-за спины показался, шагнув в сторону, и отвесил Мадаре скованный полупоклон, неуверенный и комканый. Мадара поклонился в ответ и тоже так, словно мышцы одеревенели, не гнулись, а пальцы все еще слегка покалывало холодком. Хаширама указал на кострик приглашающим жестом, чуть склонившись, и Мадара осторожно подошел, опускаясь ровно напротив расстеленной одежды. Хаширама присел на прежнее место, скрестив ноги, скрутился, опираясь локтями на разведенные колени. Тобирама неловко обошел брата под его внимательным взглядом и, когда тот кивнул на место подле себя, тихонько опустился, подминая колени. Сел почти впритык, уставившись на ноги. — Как там Изуна? — сверкнув улыбкой, спросил Хаширама, протягивая металлическую походную чашечку, — он, наверное, подрос, да? Совсем уже взрослый стал, боюсь и не узнать его, как увижу. Мадара угукнул, покивал согласно и уставился вниз. Лицо друга, повзрослевшее, заставляло внутри содрогаться стыдливо, хоть Мадара и не был виноват, что взросление его не застал воочию. Добрые глаза напоминали об упущенных возможностях и глупых обещаниях, а непринужденность его, легкость в общении лишь навевали печаль. Мадара тоскливо обвел взглядом свои колени, чуть зацепился за чужие, что были недалеко, всего в шаге. Он бы так не смог, он бы такого не допустил, не пригласил бы врага к себе, не подпустил бы так близко к брату. Мадара бы никогда не осмелился подойти вот так, безоружным и незащищенным. — Ты обещал, — высокий визг заставил его поднять голову, — обещал! Снова ты меня обманываешь! Как обычно! Тобирама трепал чужое плечо и смотрел умилительно-обиженно, надувая губы. Мадаре он напомнил противного и капризного ребенка, чуть было не заставив по привычке окрикнуть. Он только поджал губы. — Да расскажу я! Позже, — спокойно ответил Хаширама, — и я тебя никогда не обманываю. Младший насупился, уставился на Мадару пронзительным, ясным взглядом. Взгляд его, Мадара кожей чувствовал, винил Учиху во всех грехах, как, впрочем, у всех Сенджу было принято. Посмотреть, с вызовом, в ответ Мадара не решился, только тихо поинтересовался, глянув на Хашираму: — О чем? — Я рассказывал старую историю о богах. Тягомотина, — он лениво потянулся, вздохнув, — хочешь тоже послушать? Мадара кивнул, делая наконец-то первый глоток горьковатого чая, хоть в богов никогда не верил. Он был согласен на любой треп, тем более, что кроме как о бессмыслице говорить было не о чем. А Хаширама болтун по существу, пусть балаболит, Мадаре бы голоса его наслушаться. Взгляд младшего повеселел, хоть веселость его и не красила. Мадара посмотрел на друга. Тот задумчиво обвел губы языком, словно припоминая начало своей истории. Он был мил, волосы отпустил на прямой пробор и заправлял их за уши. Смуглая кожа была гладкой, и рельеф мышц проглядывался удивительно ясно. Хаширама был сложен аккуратно, а Мадара, сощурившись, уставился на россыпь полопавшихся капилляров, пятнами темневшими на груди, а у ключицы синяком смотрелся недавний, судя по всему, свежий укус. Мадара на мгновение задумался, в какой же схватке Хашираму умудрились наградить такими нелепыми ссадинами, как мысль прервал вкрадчивый голос: — Это было взаправду, давно, что имен уже не помнит никто, но мало еще лет прошло, чтобы история это стала легендой, — начал Хаширама, — вдали отсюда, где не было никогда войн, жила девушка, жила с братом, и больше у нее не было никого на свете. Хворый тот брат был, мать при родах так и остыла, а отец не вынес горя, закручинился совсем и тоже вскоре оставил их. Всю жизнь она за братом ухаживала, отойти не могла. Все сидела, с ложки выкармливала и света белого не видела. Хаширама был не только аккуратен весь, но и красив, а Мадаре он вспомнился совсем другим. Ребенком, плаксивым и наивным, на девчонку похожим. Вырос он, изменился сильно, от пухлых щечек не осталось и следа, а на их месте пролегли ровные скулы. Глаза вот только остались такими же большими и честными. Мадара взгляд от него отводить не хотел. Под боком Хаширамы замельтешил брат. Он слушал вполуха, оно и понятно: начало он слышал, верно и знал. Заерзал, словно на гвоздях, отклонился назад, выуживая с непомерным усилием из-за спины что-то. Встряхнул, разгладил темную водолазку. Он, осторожно обводя плечи, накинул ее на Хашираму, чуть пригладил и посмотрел на брата с долей укора. Хаширама только качнул головой, не захотел отвлекаться, и рассказ продолжил, а повисшая на плечах водолазка болталась рукавами по груди. Мадара чуть заулыбался. — Только по праздникам большим, уговорив соседей побыть с братом, она находила время на себя. Ходила в храм, молилась усердно, сбивая колени, Каннон-сама, и выпрашивала для себя счастья. Она совсем молоденькая была и жить ей хотелось, а тут не жизнь вовсе. Раз за разом просила она, чтобы осчастливила ее богиня. И вот как-то раз, уставшая от бессонной ночи, задремала она прямо в храме. Молились все монотонно, усыпляет такое, знаете. И вот сквозь все это слышит она будто говорят ей: «Сегодня не говори нет, что скажут, то и делай». Она вскочила сразу, испугалась и снова услышала то же самое, хоть и не спала вовсе. Мадара перевел взгляд на младшего. Тот ему казался нескладным и неказистым, черты лица у него диковатые, улыбка напоминала больше оскал звериный, обрамленный неровными, огрубевшими губами. Взгляд его не нравился тоже, красный, но не было в нем тепла, кровавый он был, и каждая эмоция его в них отражалась словно заточенная в лед. И страх, и испуг, все будто через замерзшую толщу. Лишь на брата когда поглядывал, взгляд его теплел, оскал таял, и губы растекались в ласковой улыбке. Глаза обрамляли светлые ресницы, от которых те казались несуразно огромными на лице. Мадаре он напоминал неудачную, уродливую пародию на человека, ведь на Хашираму он был вовсе не похож. Комичная та пародия была, странная и неказистая. — Ты просто пересказываешь росказни нашей полоумной бабки! — возмутился вдруг Тобирама, ткнув пару раз брата под бок. — Цыц! — Хаширама схватил его ладонь, обхватив своими пальцами между его, и уложил на бедро, — не перебивай. Тобирама вздохнул, показательно отвернулся, хлопнув глазами. Но Мадара видел, как тот косится назад, ожидая продолжения, а пальцы его дрогнули: не выдернул руку — сжал в ответ. Мадара тоже ждал, но спросить не осмелился, глянул на сцепленные ладони тоскливо, и снова уставился на Хашираму. Тот неловко вдруг усмехнулся и продолжил: — На чем я остановился? — он недовольно глянул на Тобираму, — так вот, вечером того же дня, пошла девушка прогуляться с братом. Говорили врачи, что полезно ему прогуливаться, воздухом дышать. Гуляли они по темноте, не любила она с них показываться, хоть и знали все соседи, но какая ж тут она невеста, кто ж замуж ее возьмет! Шли они узкими улочками, домой уже возвращались, как вдруг ухватили ее за шею. Мужчин трое окружили и хотели было утащить ее за угол, как спросил один, смеясь вроде: «А может братишку своего отдашь?». Она оробела ли, вспомнила ли слова, услышанные в храме, но ни звука выдавить не смогла. Кинул ей один мешочек, и сказал: «Домой иди». Она мешочек сжала и ноги сами повели ее домой, быстро и не оглядываясь, криков будто она не слышала, а может слышать и не хотела. Тобирама на него вдруг оглянулся резко, а Мадара сам скорчил лицо непонимающее, брови нахмурил, и было собирался сказать, как Хаширама приподнял руку, прося не перебивать, и продолжил: — Нашли ее брата наутро повешенным. Охранники городские, ей и сообщили, она плакала громко, выпрашивала прощения неизвестно у кого. В мешочке том было золото, а бандитов так и не нашли. Один из стражников тогда и успокаивал ее, и помогал сильно. Так и вышла она за него замуж, золота того на приданое с лихвой хватило, и человеком тот оказался хорошим. Всю жизнь они вместе прожили. Обрела она свое счастье, о котором просила, но такой ценой, что непонятно, а счастье ли это или злосчастие. Мадара ничего не сказал, а младший так и пялился на него. Учиха допил уже остывший чай одним глотком, оставляя чашечку. — Да чего ты? Сам же сказал, что это росказни старой бабки, — Хаширама заулыбался, глядя на удивленное лицо брата, — будто не слышал. — У нее конец был другой, — промямлил Тобирама. Хаширама смотрел на брата не отрываясь, улыбался чуть глуповато, переминая губы. Слов у него, видимо, не находилось, а что он выразить хотел Мадара не представлял. Он поднялся тяжело, отряхивая одежду от травы. — Твой отец, — Мадара огляделся, — если узнает, что ты тут чаи со мной распиваешь, голову тебе оторвет. — Пусть попробует, — под нос прыснул Тобирама. Мадара неспешными, ленивыми шагами отошел поодаль, Хаширама поднялся следом за ним. Тобирама держался за руку, не выпуская, потому и плелся вокруг, не находя себе места. Мадара наклонился, поднимая свое оружие. — Тебе понравилась история, Мадара? — вкрадчиво спросил Хаширама. — Занимательная, — сказал он, рассматривая меч и ножны, будто видел впервые, и расторопно окрутил ремень вокруг талии, вешая оружие на законное место, — но в богов я не верю. Были бы боги, мир не был бы так жесток. — Когда я стану главой клана, — Хаширама шагнул ближе, — Сенджу и Учихи заключат мир. Это я тебе обещаю. Мадара едко усмехнулся, оправляясь. Не верил, теперь он не верил ни в светлое будущее, не верил даже Хашираме. Он покрутился на месте и уверенно шагнул, не боясь повернуться к Сенджу спиной. Отошел всего на пару шагов, как кинул через плечо: — Когда-нибудь, Хаширама, мы встретимся, и кому-то придется умереть. — Это для тебя счастье? — серьезно сказал он, — будь осторожен, Мадара, боги бывают милостивы и исполняют просьбы. Мадара только посмеялся в ответ. Он шел быстро, почти переходя на бег, не от страха, а от того, что припозднился. Не хватало, чтоб его начали искать. Сенджу смотрели ему вслед, а Тобирама прижался ближе, опустил голову на плечо, и забито, словно напугано протянул: — Хаширама… — Тише, — перебил второй, прижимаясь губами к виску, — все в порядке.