Снова и снова
Дитя, добро пожаловать во вселенную! Жизнь приветствует тебя, новорожденная, со шлепком и светом безразличного безжалостного мира. Добро пожаловать домой! Мама так ждала твоего появления, — твоего возвращения к истокам, будто ты всегда была с ней, но ненадолго исчезла, чтоб появиться в физическом воплощении. Она назвала тебя Джолин, её крохотная ДжоДжо. Пускай на самом деле ты была совсем нежданным ребёнком, заставившим обескураженных молодых родителей сыграть скромную свадьбу. Какие дети, им же всего по двадцать, ну. Ждал ли тебя папа? Стоило бы спросить лично, но что-то никак не удавалось, — и вряд ли он не соврёт. Или соврёт? Что дороже — честность перед дочерью или её спокойный сладкий сон? Пластмассовые величественные лица на семейных портретах разных времён, история в паре размытых слов, — теперь-то Джолин знает, что скрывается за «парой размытых слов», но в четырнадцать-то — и поверила бы? Теперь она умеет расплетать руки в нити и сплетать из нитей бабочки и знаки всех бесконечностей, — что бы делала с этим в четырнадцать? Вот Джолин четырнадцать. То, о чём одновременно и стыдно, и больно вспоминать — у каждого человека есть подобного толка моменты, но кто ещё столько же дерьма пожрал? — …Зачем ты это сделала? «Хотела твоего внимания». — Не знаю. — Наша семья не бедствует, чтоб ты крала чужие деньги. Если честно, причины — последнее, о чём тогда Джолин могла думать. Отец держал её за руку, — таково должно быть наказание, вёл, как малого нашкодившего ребёнка, и отчитывал в своей обыкновенной холодной манере. Только вот она крепче сжимала его ладонь, — в этом контакте средоточие сущего, несуществующего прошлого, хрупкого настоящего и вымышленного будущего. Разукрашенная, как и полагается трудному подростку, взбалмошная, спонтанная — сейчас притихшая, заворожённая и трепещущая. Не задохнуться бы — однако дыхание ровное за колотящимся сердцем. Она не думала, что сегодня будет не как в прошлый раз — Джолин обознается, в чужом плаще и не в том мужчине увидит Джотаро, посокрушается в досаде и вскоре успокоится. Наверное, так даже лучше — что не он. Наверное, так в сто раз хуже — что сегодня он. Вот Джолин шестнадцать, семнадцать. Вспоминать ещё больнее и стыднее, — пустое место, где отсутствует нечто чрезвычайно важное, она заполняла всё меньше дурными поступками в плохой компании, больше — дурными поступками в одиночестве. Пугать маму регулярными ночными побегами из дома, бить изящный бабушкин сервиз, снимать кофточки перед открытым океаном на (как повезло) безлюдных пляжах, заходить так глубоко в своих фантазиях и размышлениях и отчётливо проговаривать в голове абсурдные вещи… Оно того не заслуживало. Он не заслуживал. Но оно почему-то продолжалось. Добро пожаловать во вселенную. Океан дул ей в профиль, — холодно. Холодно в том месте, где его нет, — добро пожаловать в безразличный безжалостный мир, в котором обязательно кто-то кому-то не нужен. Снова и снова, и снова, снова, снова и снова — видеть, слышать, ощущать там, где этого нет. Вот и вся её участь.На краю земли
Отец снова где-то на краю земли, и в то же время невероятно, немыслимо рядом, — руку саднило от собственного имени, выцарапанного не Джолин. Казалось бы, конец начала — по сравнению с годами не рядом, рядом — считаные секунды. Как в жестоких кошмарах, фрактально повторяющихся, спирально вращающихся, сгущающих слепую темноту… Вот Джолин девятнадцать, её сажают за решётку по ложному обвинению; подставной адвокат обещал скосить срок, но сделал только хуже. Вот она по собственной инициативе попадает в карцер, устраивает себе целый парад испытаний, заполняя ими кровоточащее пустое место, кровоточащее от неизвестности, надежды и боязни её разрушения, от миллионов миль между душами, от лебезности восстановившихся между душами мостов. Далёкая белая луна, далёкие точки звёзд и звезда на теле, звезда из нитей… Вот Джолин почти двадцать, и она готова убить праведного человека — праведности в котором на деле-то ноль, одно сумасшествие. До чего доводит любовь к не тому ближнему своему. Вот Джолин по пояс в воде на флоридском мысе, вот сумасшедший человек, помешанный на безумной суперидее злейший враг, гибнет от её рук. Вся в отца. Они поодаль ото всех, она вновь сжимает руку Джотаро, и им совсем нечего сказать. Побывали на краю земли и выбрались живыми. Нацеленное дуло пистолета, замороженное остановкой часовой стрелки, кровавые битвы, нечестные драки со злобными фриками, карцер, потеря и обретение, — чего только не оказалось за спиной Джолин — чему суждено стать несуществующим прошлым. Отец пообещал вытащить её из тюрьмы, и он её вытащил. Да. Он ведь редко давал обещания. И всегда их выполнял. И как она забыла?.. Джолин попросила Анасуя позволить ей повременить с ответом, — в конце концов, Джолин ведь разрешила ему предлагать руку и сердце, а не сразу же согласилась от безнадёги тогда, в том готовом уничтожить её мир сражении. — ...Что мне делать, папа? Она повторяла это дважды — во сне и сейчас. Можно ли хоть ещё разок положиться на отца, как когда-то давно. — Это должна решить ты сама. Ей так не хватало этого его прикосновения, когда он искренне по-отцовски брал пальцами её маленький подбородок, клал ладонь на макушку, когда ребёнку не надо хвататься и тянуть за родительский рукав, стараясь удержать — безрезультатно. Совета, которому Джолин безоговорочно последует, не хватает до сих пор. — Ты ждал меня? — вдруг спросила она, — ну, для тебя я была долгожданным ребёнком? — У нас в роду неизбежный зов крови, — незамедлительно ответил Джотаро. Он не лгал. — Я сама это чувствую. Теперь… нет, всегда. А сейчас просто всё понятнее. Почему нельзя было рассказать раньше?.. Стой, я знаю, да, знаю. — Не жалей о былом. — Неужели ты сам не жалеешь, что раньше мы не были так близки? Однако он прав в своём невысказанном «нет». Всё-таки ощущать это, свалившееся как снег на голову, в сотни, тысячи раз волнительнее. Чувствовать горячо желанное и новое, когда ты взрослый — поистине переворачивает всё кувырком.Жизнь на Марсе
Тот пугающий миг, в который желанное возвращение к собственным истокам — самое страшное, что могло бы случиться, — не кажется чем-то невозможным, как смена земных полюсов, или, например, существование жизни на Марсе. Добро пожаловать домой, — Джолин забвенно обнимала Джотаро, а он будто не решался ей ответить, но всё-таки положил ладони на её плечи. «Мама, меня тут кое-кто вытащил из тюрячки, и вот, вот я лечу в Японию. Не беспокойся за меня, умоляю. Я тебе обязательно перезвоню. Целую. Сожги это письмо». По новым документам её имя совсем не Джолин, — Фонд постарался. Прям Бог из машины какой-то. Япония почти стёрлась из памяти, — выглядела как другая неизведанная планета, наполненная причудливыми педантичными созданиями и созданиями субкультурными, вправду похожими на пришельцев. Фрики похуже, чем на зоне. Тот пугающий его кабинет с аквариумом, с чучелами рыб, с тонной специальной литературы — нечто мнимо отнявшее отца у Джолин на долгие годы, — она опять лицом к лицу с врагом — оказавшимся ненастоящим. Не жалеть о былом — дельный совет. Вместо того — изучать, вглядываться, вдумываться. Ещё в семнадцать-восемнадцать Джолин охладела к отцу как к мужчине, — безответная малолетняя любовь исчерпала себя — как будто уже давно, но, по сути, сколько прошло, года полтора-два? Столь естественно возненавидеть бывшего любимого после невзаимных больных чувств. Шестнадцать вспоминать невообразимо стыдно, хочется сквозь землю провалиться, но Джолин дала себе слово не жалеть о былом, — то были просто гормоны или подстёгнутая ими детская травма? Охладела, ага, как же. Джолин сидела за отцовским рабочим столом, — как оно — ощущать себя им? Быть им? «Я хотела быть как ты». Джотаро говорил, Джолин выросла, повзрослела, — это ли первый шаг «быть как ты»? Она бродила по его дому, по его следам — «как ты», молчаливо смотрела в окно — «как ты», вдыхала воздух и запах жилища, привыкала к нему — «как ты», спала на футоне — «как ты», носила плащ — «как ты»… По новым документам у Джолин розовая чёлка. Розовый плащ со звёздами, шнурованные брюки с откровенными вырезами по самый пояс, — баланс нелепости и меткого стиля — «совсем как ты». Она в тишине клала голову на его плечо, — его рука была совсем рядом с её коленом. Несуществующее прошлое, хрупкое настоящее, вымышленное прошлое — реально, осязаемо, можно прильнуть щекой, дотронуться, сплести пальцы. «Спаси меня… от меня». Однако, пусть и без жалости о былом, говорить некоторые вещи всё ещё язык не поворачивался. — …Жалею. — Что?.. А. Джолин знала. И что ею придуманное его немое «нет» — ложь, успокоительное враньё самой себе. Остался ли в том хоть какой-то смысл? Просто привычка? Или до сих пор лечит?.. Ничто не лечит быстрее и действеннее, чем тепло его тела. Джолин всё-то держала руку Джотаро, не поднимала голову с его плеча. Возвращение к истокам. Разве это так страшно? Страшно видеть родное лицо, а не искать везде его призрачные тени? Страшно наконец-то получать недоданное? Страшно хотеть его прикосновений? Джолин уже звонила маме пару раз из уличных автоматов. Залягу, говорит, на дно, я в розыске, не переживай, всё будет хорошо, прости меня, но лучше так, чем несправедливо в неволе, в робе, за мной есть кому присмотреть, прости меня, мам, долго не услышимся… Отец тоже потом с ней связался, как-то через Фонд. О чём он ей говорил, Джолин знать не хотелось. Гармония — вот чего-чего, а гармонии в этих отношениях не видать. Не видать спокойствия в объятиях, в касаниях рук, не избавиться от ощущения непривычного. Джолин могла долго смотреть на Джотаро, но встречи взглядами старательно избегала, того, чего бесконечно ждала — лишь бы он на неё посмотрел. Не теперь. Теперь его взгляд тянул к себе — настоящий, вот он, здесь, а не где-то там, далеко, что аж сомневаешься в его существовании. Тянул провалиться, погрузиться в темноту — больше не пустую. Настоящее возвращение к истокам — стать вновь единым целым, когда она в нём, а он в ней. Это не страшно. Страшно только увериться в жизни на Марсе и в итоге её не обнаружить.