***
Мачта слабо качается, паруса стремительно спадают вниз и сворачиваются в ожидании новых приключений. В каюту входит боцман и сообщает: — Капитан, мы пришвартовались, ждем вас для дальнейших команд. — Я услышал тебя, Джин, пару минут, — хриплым голосом доносится из-за стола. Дверь тяжело закрывается, оставляя Чона наедине со своими мыслями. «Новый город, новые миссии, а на душе пусто, будто вырвали все эмоции с корнями. Может, стоит выйти в люди, хоть на немного? — размышляет про себя светловолосый, поправляя косынку на голове. — Не самая лучшая идея, стоит признаться. Ладно, решим, — соглашается с собой Чон, вставая из-за дубового стола». Тяжелые шаги меряют палубу, высокая фигура вырисовывается перед экипажем и гордо смотрит перед собой на город — столицу их небольшой страны. Хосок морщиться от яркого дневного света и, потерев переносицу, начинает говорить: — Мы задержимся тут не больше чем на два дня, закупайте провизию сегодня, отдыхайте и развлекайтесь завтра. Если больше вопросов нет — свободны, — свинцовым голосом доноситься в ушах каждого. Речь капитана всегда такая: четкая, твердая, непреклонная. Чон Хосок — известный по всей округе капитан пиратского корабля, его боятся местные, уважают морские. Ходят слухи, что он дружит с самим подводным дьяволом, но увы, Хосок знает, что под водой можно найти разве что пару сотен рыб, но никаких других существ. Это часто расстраивало его, ведь только океан был его другом; иногда одиночество пожирало его изнутри, и так хотелось, чтобы откуда-то из глубины вынырнула красивая русалка и забрала его с собой под тихую гладь, в мир наполненный радостью и весельем, чтобы его ноги больше никогда не касались неприкаянной земли, что несет сплошную боль и горечь. Пиратская жизнь безусловно красочная, множество путешествий, новых открытий, кровожадных битв за награбленное, красивые девушки и выпивка. Но все это уже давно перестало интересовать Чона, его взгляд был пуст, вечно прикован то к картам, то к воде, в которой, как он сам себя убедил, никого нет, как и в его сердце. Экипаж много раз пытался вытащить своего главнокомандующего за пределы «Гильды», уверяли, что там, на суше, тоже интересно, тоже есть что посмотреть, кого потрогать и о чем подумать, но упертого Хосока это интересовало еще меньше собственной судьбы, он просто устал. Хотелось новых эмоций, а они, к сожалению, давно не давали о себе знать. Вот и в этот раз капитан Чон остался на борту своего излюбленного корабля, своего дома. Ребята, радостно голося, покидали один за другим палубу, оставляя старшего наедине, как и всегда.***
Под вечер, когда Хосок уже планировал идти в каюту и ложиться спать, на корабле появился слегка взволнованный Сокджин. Он тяжело дышал, видимо бежал сюда, его глаза быстро бегали по округу в поисках чего-то или кого-то. Завидев капитана, парень встрепенулся. — Хосок! Они… там! — слова не хотели связываться в конкретное предложение, сердце гулко отбивалось в груди, заслоняя слух, а Джин продолжал тараторить. — Ну вообщем, они ждут тебя! — Джин, успокойся, пожалуйста, и скажи внятно кто, где и почему ждет меня. — Капитан, тебя ждут гонцы короля, — на одном дыхании выпалил боцман, глупо улыбаясь в лицо старшего. А сам светловолосый стоял как ошпаренный. Не таких новостей он ждал на ночь глядя.***
Убитая таверна, единственная в округе открытая в такой поздний час, кое-как подсвечивается изнутри газовыми лампами; это место, пропахшее ромом и табачным дымом, а еще, возможно, совсем немного рыбой. Внутри сейчас пятеро: три матроса «Гильдии» и двое из дворца. Только начавшие свой вечер парни недовольны появлением посторонних, да и сами посыльные, честно говоря, этому не рады. Сейчас бы нежиться в теплой кровати, а не блуждать по городу, в особенности по таким местам. Наконец-то в помещении появляется главный виновник торжества, парень лет 20-ти в сопровождении совсем молодого, еще зелёного, моряка. Холодный взгляд главного заставляет поежиться даже самодовольных посыльных, они слегка кланяются, когда тот подходит ближе. Капитан снова смеряет их недовольным взглядом, притупив глаза в ожидании. — Капитан Чон, благодарим, что согласились прийти к нам на беседу, обещаем, что не займем много времени. — Вы уже занимаете мое время бессмысленной болтовней, ближе к сути, — грубо отрезает Чон. — Кхм, король приглашает вас на аудиенцию. — Зачем? — Страна находится не в самом лучшем состоянии, предполагаю, это послужит темой вашего разговора. Впрочем, больше мне ничего не известно. Будьте завтра на своем корабле, мы с утра приедем за вами. — С чего такая уверенность, что я согласен на встречу с королем? — Хосок скептически приподнимает бровь, скрещивая тонкие руки на груди. Мужчины, отвесив челюсть, переглядываются, а, услышав смех после, понимают — их ловко запутали. — Я вас понял, всего хорошего, — почти на выходе добавляет Чон. За ним только и слышен звук закрывающейся двери. Дорога обратно сопровождается непрерывными раздумьями. Даже вернувшись на пустой корабль, Хосок еще долго не находит себе места. С каких пор сам король стал интересоваться им? А может он заинтересован не в Хосоке, а в «Гильдии»? Уж нет! Он ни за что не отдаст свое теплое гнездышко каким-то там властолюбивым старикам. Он скорее душу морскому дьяволу скормит, чем распрощается с кораблем. Мысли топчут и так слабое сердце капитана, добивают каждой новой версией. Прогнать их не получается даже после пятого бокала излюбленного терпко-сладкого. В конечном итоге сон все-таки побеждает, он мягко укутывает ночной прохладой, тихо шепчет несуразные вещи, обещает лучшее, но не сегодня — завтра.***
Утро наступает уж очень быстро, звонкий голос Джина будит не хуже взрывов пушек. Он яростно дергает старшего за плечо и безустанно продолжает что-то лепетать. Уставший от событий всей жизни мозг совсем не хочет включаться в реальный мир, он предательски напоминает, что сон еще не окончен, но правая рука капитана продолжает требовательно будить. Кажется, он проспал? Хотя было ли установлено точное время? Нет, значит, все в порядке. Так хотя бы кажется. — Хосок, прошу, вставай, они уже здесь. Ну же! Сколько ты вчера выпил, пьяница? — лепечет боцман, будто надоедливая мамаша. — Эх, Джин, отстань! Я уже иду! — Да тебе хотя бы глаза продрать, умник! — Перестань орать, голова и без тебя трещит, — более серьезно добавляет парень и трет виски для пущего эффекта. Тряска и возгласы утихают в один миг, оставляя после себя только недовольный взгляд направленный только в одну точку. Хосок лениво тянется на койке, разминает суставы, и буднично закидывает полотенце на плечо. — Ты что удумал? — Умыться. Или мне к королю идти неухоженным прикажешь? — колко язвит он в ответ. — Да ты с ума сошёл, они тебя сейчас на куски порвут! — Кто? Эти сопляки, что приходили вчера? Мне кажется, их даже на войну не берут, потому что толку не будет. — Ох, не говорил бы ты так, они все же служат у короля. — Или у его ног. — Ты можешь относиться к этому серьезно, а, Чон Хосок? — Какой кошмар! Почему ты продолжаешь меня отчитывать, будто я в чем-то виноват? Я серьезен как никогда, поэтому делаю все, как всегда. Джин кивает и молча продолжает смотреть в окно каюты, размышляя о чем-то своем. Он попал в команду совсем случайно. Хосок, так сказать, сам его выловил, совсем как рыбешку. Утопающий Ким почти терял сознание, находясь в ледяной воде в середине декабря, уже успел вспомнить все свои прегрешения и покаяться в них. Успел на прощание с миром пустить слезу, но жестокий Хосок не дал ему умереть, цепко схватил за шкирку и начал тянуть на себя. Слезы еще долгие дни стекали по мраморному лицу Сокджина, он почти ничего не говорил, только плакал, да так горько, что у черствого капитана сердце сжималось. Выпивая вечерами в одиночестве, он невольно вспоминал этого парнишку, рисовал в голове картину смерти, которую, вероятней всего, смог представить Ким, утопая. В такие моменты Чону правда становилось страшно не за кого-то, а за себя самого, ведь это так просто — распрощаться с жизнью, так легко поменять роли, перестать дружить, и вместо этого стать заклятыми врагами с морем. Страшно, нестерпимо. Чем дольше Джин находился на палубе, тем больше вживался в команду. Он оказался весьма веселым парнем. Много чего знал, многое умел и учился быстро — это все нравилось Хосоку, как капитану и как человеку — он терялся в звонком смехе Кима, в его янтарных глазах и в этих непринужденных ночных разговорах, которые смог полюбить только из-за него. Да, Чон по прежнему не имел друзей, но у него был Сокджин — парень, который не нуждается в титулах и названиях, потому что он — самое главное. И вот сейчас Джин искренне переживает за своего друга, ведь Бог одарил того всем, кроме чувства самосохранения. Оно у Хосока, кажется, отсутствовало напрочь. Чон, радостно улыбаясь новому дню, переступает порог каюты, тут же натыкаясь на чужую, широкую спину. Ее обладатель в эту же секунду реагирует, поворачиваясь лицом к капитану судна. — Доброе утро, господин Чон, просим вас поторопиться — мягко, но в тоже время напористо заявляет владелец голоса. Хосок молчит, сдержанно кивая, и продолжает свой намеченный маршрут к трюму. Спустя какое-то время ожидания, Чон все-таки появляется перед высоким посыльным, приглаживает вычурную одежду, поправляет козырек шляпы и уверенно кивает своим мыслям. Он пообещал не навлекать беду, он будет стараться. Возле корабля уже стояла карета, возле мартингала сидит уставший от жизни всадник. Гонец, кланяясь, указывает на дверь, попутно открывая ее.***
Стены приближающегося дворца не внушают спокойствия, напротив — заставляют все тело сжаться, будто в ожидании удара. Нелюдимый капитан не привык к зданиям такого масштаба, они заставляют его насторожиться, почувствовать свою ничтожность по сравнению с миром. Дальше хуже. Высокие стены внутри полностью украшены шелками, золотом, хрустальными люстрами и лампами, что по приходу темноты обязательно зажигаются и накаляются до треска стекла. Хосок представляет себе этот звук, а еще эхо отдаляющихся шагов слуг, вечные голоса и чужие разговоры, которые сейчас намерено заглушены или остановлены, потому что остальные тоже настороженны не меньше капитана. Посыльный наконец-то доводит парня до нужной комнаты, толкает дверь и перед ними открывается чей-то кабинет, обставленный со вкусом, стоит заметить. По центру спиной ко входу стоит небольшая, круглая фигура. Услышав шум, она оборачивается. «Ну же, Чон, ты обещал, — говорит внутренний голос, и Хосок учтиво склоняет голову перел королем». — День добрый, капитан. — Я очень признателен, что вы решили пригласить меня на разговор. Однако, мне очень жаль, я не имею много времени, моему судно нужно отправляется в плавание, — чеканит Хосок все также твердо и уверенно, ни один мускул на его лице не дрогнул. Король прячет удивленную улыбку: — Что ж, мне стоит Вас разочаровать, ваше прибываете задержится на неопределённый срок. — По какой причине, извольте узнать? — выгибая бровь интересуется парень. — Капитан Чон, вам бы стоило опустить напыщенность и пафос и поговорить со мной без всего этого, — подмечает раздраженно мужчина, — я пригласил Вас на серьезный разговор, прекратите паясничать. — Что ж, если вы этого хотите. Я весь во внимании, Ваше Величество, — зубы, кажется, скрипят, не давая ядовитым словам упасть с уст главнокомандующего «Гильдии». — Как Вам должно быть известно, страна терпит невообразимые по величине своей убытки, нам требуется срочная помощь со стороны. Так что я бы хотел заключить с вашей командой договор. — Каковы его условия? — Вы отдаете четверть вашей добычи в казну, а я гарантирую вам полную безопасность на море, включая территории стран-друзей. Что скажите? — «Гильдия» не нуждается в вашей защите, я со своей командой вполне хорошо справляюсь с этой функцией, — король лишь фыркает, — однако меня интересует поддержка с вашей стороны. Могли бы вы дать мне время на принятие решения? — Конечно, если требуется. Давайте обсудим этот вопрос еще раз сегодня вечером после праздника. Вы приглашены. — Вот как: страна терпит убытки, а вы справляете торжества? — ехидничает Хосок. — Капитан Чон, не стоит лезть не в свое дело. Я буду вас ждать, — протягивая бумажку, заканчивает король. Тяжелая дверь почти-что хлопает за спиной слуги, но тот ее вовремя придерживает, давая светловолосому парню покинуть комнату. Он уходит не попрощавшись.***
«Гильдия» встречает своего владыку множеством вопросов, ребята толкаются, пытаясь выбить себе место ближе к капитану и задать волнующий их вопрос. Но Чон идет непрерывно, напролом в свою каюту: ему правда стоит все хорошо обдумать. Когда голоса остаются за массивной дверью, Хосок почти чувствует себя в порядке, но комнату снова заливает скрип старых петель, а внутрь проскальзывает боцман. Джин смотрит прямо, без сложностей, направляя взгляд то на бумагу в руках друга, то на самого парня. В воздухе повисает немой вопрос. — Что мне делать, Джин? Он хочет подписать с нами договор. — Касательно? — Мы отдаем ему четверть награбленного, а взамен, — парень все никак не находит подходящего слова, чтобы ответить, — взамен я могу попросить все, что угодно. — Попроси защиту на море, — без раздумий предлагает боцман. — Он предлагал, я отказался. Это глупо, мы и сами можем побеспокоится о безопасности «Гильдии», куда важнее другое — наша возможность иметь пристанище. Что думаешь? — Имеешь ввиду знать куда возвращаться в случае чего? — Что-то вроде того. Это я могу вечно находиться под открытым небом и ни в чем не нуждаться, но остальные? Парням наверняка сложно постоянно бултыхаться в воде, им хочется побыть и где-то на родном клочке земли, я прав? — Безусловно, мы все об этом только и шумим за ужинами. Что ж, твоя идея не такая уж и ужасная, Чон Хосок! — по-дружески хлопает по плечу капитана Джин, его лицо озаряет радостная улыбка. — Вот так комплимент! — беззлобно подмечает Хосок, пиная все-таки друга в плечо. — Кстати, пойдем вместе сегодня на бал?***
Уже вечером, когда все ответы были даны, а вопросов больше не появлялось, голодные члены команды сунулись в город, уже навеселе, «на встречу приключениям» — как крикнул один из них. Хосок по доброму улыбнулся на такой задор своих подчиненных и вернулся к сборам, сейчас безусловно стоит привести себя в порядок. Ближе к полуночи в каюту постучался Джин, он был одет словно принц: легкая рубашка пыльно-розового цвета со слоистыми рукавами элегантно подчеркивала аристократические черты лица парня, зауженные к верху штаны утончали и без того узкую талию, а аккуратная шляпа моряка напоминала о его статусе. Чону даже стало как-то завидно, что он не отличается особым вкусом как его друг. Он как обычно напялил красный пиджак поверх белой рубашки, нацепил кучу ремешков, цепочек — лишь для пущего эффекта — и не забыл про красную бандану, сверху которой обязательно ляжет излюбленная черная треуголка. Они готовы, готов и праздник, на который они почти-что не спешат.***
Зал заполняет приятная музыка, она отбивается от мраморных стен, звуча в ушах каждого присутствующего. Как и всегда, все поделились на группки: кто-то любезничал с другими гостями возле фуршетного стола, другие оценивающе перешёптывались между друг другом, третьи окружили короля со всех сторон, льстиво заглядывая в стеклянные глаза. Присутствие Хосока замечают не сразу, ему приходится подойти к государю, чтобы в приветственном жесте поклониться. Мужчина смеряет его сдержанным взглядом, тут же представляет кому ни попадя и благодарит за визит. Обыденное поведение, привычные манеры, от которых король не отступает ни на шаг. Музыка постепенно сменяется, ведет толпу от быстрых маршей к ленивым, мелодичным вальсам, в которых тонут точно все. Виртуозность сегодняшних музыкантов действительно поражает капитана до глубины души. Весь вечер он, как цербер, не отходя ни на метр от Джина, стоит в уголке, попивая какой-то напиток; вкус, если честно, давно смешался с общей атмосферой и стал таким же пресным и невкусным. Впервые за долгое время над ухом боцмана разражается шершавый, тихий голос капитана: — Джин, я выйду во двор, мне душно от всех этих людей, — тот лишь смеется в кулак, согласно кивая. Прокручивая в голове мелодию сонаты, Чон направляется к выходу, однако покинуть зал, оказывается, та еще проблема. Сотня людей кружится под приятные звуки в самом центре, хватает за все конечности уставшего парня и тянет, хочет вовлечь во всеобщее веселье, но ему не весело, даже ни на грамм. Душу сковывают привычные чувства пустоты и одиночества, Хосок невольно вспоминает, насколько он одинок в этом чертовом мире. Сердце отбивает сейчас точно не ритм чечетки, а колкие, пронзающие все тело искорки боли. Почти задыхаясь от толкучки гостей, Чон выбирается наружу. Наконец-то вздыхает и набирает полные легкие летнего воздуха. Тут он кажется другим. Округ не пахнет привычной солью, до слуха не доносится отдаленный крик чаек, а кожу холодит не морской бриз, а приятный ветерок, что легонько касается листвы, заставляя ее шуметь. Сложно признаться самому себе, но нелюдимому капитану правда нравится все это. Нравится ночь под открытым небом, отсутствие воспоминаний, тяготящих мыслей, свобода действий и отсутствие людей — это главное. Парень медленно бредет по тропинке, улавливая краем уха отдаленные разговоры, звуки скрипки и чужие шаги. Его путь тянется, как самая приторная сладость на свете, он не желает доходить до точки «Б» слишком рано. Грудь пронзает тупая боль, ноги слегка подкашиваются, а за грудки цепко хватаются, не позволяя упасть. Встревоженно бегая глазами, Хосок никак не может понять что произошло. Он цепляется взглядом за бледную руку и такую же макушку, ведет выше и встречает такие же обеспокоенные глаза напротив. Парень выглядит подавленным. — Прошу меня простить, — быстро тараторит тот, расцепляя сильную хватку. Голос его глубокий, бархатный, такой, о котором можно прочитать только в книге. — Все в порядке. Вы не пострадали? — не понятно зачем спрашивает Чон, поправляя выбившуюся из общей композиции рубашку. — Нет-нет, прошу прощения снова, хорошего вечера, — кланяясь, говорит беловолосый и спешно направляется в глубь сада. Хосок продолжает ошарашено смотреть вперед себя еще какое-то время, прежде чем находит силы подумать о случившемся. Словом, а что произошло? Неужели капитан так сильно задумался, что не заметил приближающегося человека? Если так, то о чем думал тот парень, раз припечатался лбом в чужую грудь? Как-то странно. Но еще интереснее то, что внутри засело четкое ощущение дежавю. Когда-то уже было нечто подобное? Он уже видел ранее этого парня? Что не так? Хосок тревожно крутит головой, пытаясь прогнать назойливые мысли, но их рой, стадо — от них не получится так просто избавиться. Перед глазами пелена, а внутри непривычное чувство полноты, пустота медленно, но верно затягивается, оставляя после себя какую-то недосказанность и страх. Но это ведь не так плохо? Теперь Чоном управляет лишь одно желание — узнать все про того загадочного незнакомца, что поспешно скрылся за густыми кустарниками роз.***
Шаги эхом отражались от мраморных стен дворца, четкие стуки каблука об аккуратно положенный камень смешивались в общей атмосфере вечера. Как хорошо, что он уже подходил к концу. Мыслями Хосок все еще был в саду, вспоминал бездонные голубые глаза парня и его бледную макушку со светлыми волосами. Возможно, если бы русалки существовали, они бы имели такой образ. Поток дум прервала уже знакомо скрипящая дверь, она сопроводила парней внутрь легким ветерком и пробирающим кожу холодом. Там их уже ждал король. — Капитан, что вы решили? — прямо спросил мужчина. — Думаю, мы будем заинтересованны в возможности иметь пристанище в вашей провинции. — Хотите, чтобы у вас тут были дома? — Чон не ответил, он лишь перевел вопросительный взгляд на своего боцмана. Джин встрепенулся, набрав побольше воздуха в легкие. — Мы бы хотели знать, что возвращаясь сюда, нам будут рады. Дома не важны, мы можем и в мотеле тетушки Сим остановиться, — король заинтересованно повел бровью. Видимо, совсем не такого ответа он ожидал, но несмотря на это согласно кивнул. — Будет так, как вы захотите. Тогда наш договор вступает в силу? — Да, — подтвердил капитан «Гильдии», беря в руки черное изящное перо. Через пару минут довольный собой правитель суши и не менее удовлетворенный владыка морей пожали друг другу руки, обещая быть честными в своих обязанностях. Хосок наконец-то выдохнул: все закончилось хорошо, кроме его сумбурного и странного выхода на свежий воздух. Впрочем, сейчас это самое последнее, о чем хочется думать, пусть лучше все останется также сложно, как было, иначе Чон навлечет на себя еще больше проблем. Когда оба парня добираются до корабля, Джин не сводит глаз с мельтешащего капитана. Он явно не выглядит привычно, скорее чем-то обеспокоен или возбужден. Боцман ловко хватает уже собравшегося уйти внутрь каюты друга за рукав рубашки. Обеспокоено и от чего-то долго смотрит в глаза. — Ты в порядке? — будничным тоном ведет Ким. — Да, — с обычным холодом отвечает другой. — Прям таки, ты сам не свой. — Не бери в голову, я просто устал. — Хосок, ты можешь хотя бы мне не врать? — голос Джина дрогнул на этих словах. Как бы он не привык к постоянному безразличию капитана, терпеть это становиться все сложнее. В отличии от Чона, Ким не каменный, и сердце его тоже не ледышка, а вполне себе рабочая и действующая конструкция. Хосок нервно вздыхает, поднимает глаза к небу, сдерживая неожиданный поток слез. Он тоже не из стали кованый, тоже живой, но такой одинокий. В голове шумит недавний праздник: все его звуки, голоса и музыка. Там было столько людей, которые хотели его видеть, дотронуться, взять под свой контроль, привлечь хоть капельку внимания, а он как последний эгоист сбежал, закрыв за собой последнюю дверь надежды. Возможно, он правда этого хочет — сбежать от всех и стать нелюдимым. А может он настолько жаждет чужого тепла, что никак не может его принять. Что же с ним не так? Но Джин все понимает, видит все, как всегда. Бережно кладет подбородок на чужое плечо и сильнее прижимается к дрожащему от всхлипов телу. Гладит, словно мать в детстве, укрывает и прячет от всего мира, как самое теплое одеяло. «Джин такой чудесный, — это все, о чем может сейчас подумать Хосок, ведь в голове так много всего и одновременно так пусто». На корабле они, конечно, не одни, и рушить образ холодного командира Чон уж никак не хочет, но в объятьях Сокджина так хорошо, что эта мысль кажется полным абсурдом, как и весь мир сейчас, к слову. Он просто надеется, что ночь скроет их под своей пеленой, заберет всю горечь из души куда-то далеко, на звезды. Пусть они наполнятся его страданиями и засветят ярче, плача от тоски, содрогаясь от безнадежности, думая, что они одни, пока рядом будут тысячи. Вся жизнь Хосока словно полярная звезда, что остается на месте спустя тысячи лет. Она никогда не сдвинется с места, не засветит еще ярче, потому что она такая навсегда. Вот и капитан Чон такой навсегда.***
Утро очередного дня, Хосок не уверен которого по счету, но уже явно прошла неделя от бала. Чертовы семь дней они не могут с командой покинуть порт прибрежного городка, а все потому, что король не желает того. Капитан судна не на шутку зол, он сам уже не помнит когда в последний раз так долго задерживался на суше. С каждым прошедшим днем спускаться с корабля становится все более необходимо, это его точно не радовало. А вот команду, кажется, напротив. Некоторые парни обзавелись любимицами в мотеле, нашли домик, в который смогут как-нибудь вернуться. Теперь они точно были уверены в этом. Черная туча стала нависать над Хосоком — он чаще срывался на экипаже, то и дело пил по вечерам. Сам, без какой-либо компании, даже Джина не подпускала к себе. С ним творилось что-то непонятное ему самому. Внутри все холодное, черствое, безжизненное, а снаружи — неживая ухмылка, острый взгляд и четкие черты лица на смуглой коже. Одним вечером, когда Чон пил ром, сидя на носу корабля, к нему медленно, почти невесомо подошел боцман. Темноволосый гулко выдохнул, присаживаясь рядом. Он продолжал молчать, устремив взгляд карих глаз на горизонт океана. Честно говоря, Хосок был сейчас как никогда признателен, что тот позволяет ему ничего не говорить, а просто находится рядом, невербально поддерживая. Иногда эта проницательность Сокджина раздражала, но в подобные моменты была так кстати. — Может, прогуляемся? — осторожно предложил парень. — Куда мне идти в таком состоянии то? — пустил смешок капитан, уставившись взглядом на мелко колышущиеся волны под ногами. — Пить, — просто ответил Джин, будто это что-то настолько логичное, что стыдно было не догадаться. — Звучит, мне нравится. Куда идем? — друг расплылся в победной улыбке, он знал как подбодрить пьяного Хосока — только напоить его еще больше! Вскоре боцман с широкой улыбкой встречал полутемное подвальное помещение, пропахшее до конца дней своих дешевой выпивкой и людским потом. Громкие звуки сразу же ударили по неготовым барабанным перепонкам Чона, он тут же зажмурился, пытаясь дышать как можно меньше. Казалось, что он вот-вот задохнется от духоты и запаха сигарет с соседнего столика. Ким, увлеченный беседой с милой официанткой, не сразу заметил неприязнь на лице своего друга. Но после улыбнулся той самой улыбкой, которая точно ничего хорошего не предвещала, скорее даже наоборот — Джин собирается что-то учудить. — Что ты задумал? — уже готовясь отказываться от всех планов выпалил Хосок. — О, — протяжно завыл Джин, — ничего такого, просто хочу напиться вдребезги. Что скажешь? — Думаю, это то, зачем мы вообще пришли в эту помойку, — скривившись заключил парень. — Хосок! Не будь такой бякой, — нахмурив брови сказал тот, — тут наливают самое вкусное вино на свете. Клянусь! — подняв руку над головой, торжественно заявил боцман. Его глаза горели предвкушением и азартом, за этим было приятно наблюдать, ведь так сильно напоминало его обычного, теплого Сокджин-и. Хосок хоть и был еще раздражен, в улыбке себе не отказал, маленькие ямочки появились на его лице и только сильнее проступили, когда на стол с грохотом были поставлены два бокала и графин, наполненный доверху красной жидкостью. Боцман опять отвесил веселую улыбку девушке, а после повернулся к другу, посмотрев на его беспечное выражение лица. Видимо, успокоился. — За то, чтобы нас скорее отпустили в плаванье! — заявил младший, вознося вино над головой. Хосок поддержал его тост, выпив залпом наполненный сосуд. И так речь за речью. Язык Джина после бокала шестого стал заплетаться, он кое-как смог позвать ту самую очаровательную официантку, попросив у той «добавки». Взгляд у обоих был туманным, все плыло, но они продолжали опустошать один фужер за другим, явно не беспокоясь о завтрашнем дне. Когда Хосок, пытаясь встать, упал, было решено прекратить. Тогда Сокджин возмущенно воскликнул: «Куда же мы денем остатки?». Честно сказать, Чону было плевать, он бы выпил еще, если бы до корабля его после кто-то донес. Но увы, он пока что не нашел такого счастливчика, и возвращаться ему предстоит на своих двоих. Капитан «Гильдии» решительно поднялся, хватаясь руками то за стол, то за обескураженных посетителей, то за стены. В целом, все замечательно — он напился и скоро будет спать — лучше вечера и придумать нельзя. Джин остался, скорее всего, допивать, потому что когда Хосок оказался на свежем воздухе, он не обнаружил никого позади себя. Ну и ладно! На дворе стояла глубокая ночь, людей попадалось мало, а если и был кто-то, то такой же в щепку пьяный, как и Хосок. Это успокаивало: как минимум, не у него одного все хреново в жизни. Через пару минут и пару падений в нос ударил знакомых запах моря. Чон облегченно вздохнул, победно улыбаясь — так и знал, что справится один. Ему никогда никто не нужен был, почти никогда. В голове всплыл образ беловолосого мальчишки, с озорным смехом и кристально-голубыми глазами, они всегда так пронзительно смотрели на него, до дрожи в коленях. Капитан невольно поежился, не ясно только: от прохлады ночи или от собственных мыслей. Впрочем не так уж и важно, он уже забыл его, как и мальчишка забыл о Хосоке. Надоедливая чайка села на мачту его корабля, сейчас начнет свое омерзительное пение, от которого глаз не сомкнуть. Какого черта они вообще летают ночью? Это, наверное, будет вечной загадкой для него. К великому сожалению, догадки его оказались правдивыми — через минуту другую птица начала истошно кричать. Хосок раздраженно вскрикнул, проклиная ее на чем свет стоит. Идти на корабль смысла нет, все равно не уснет. Вместо этого парень садится на трап и устремляет усталый взгляд на звезды. Тонкий палец с немалыми усилиями поднимается вверх, вырисовывая на небосклоне разные созвездия. Когда-то светловолосый мальчик учил его им. Хосок быстро находит свою любимую Полярную звезду, долго на нее смотрит, вспоминая как ярко светилась улыбка того самого малыша в детстве, когда он еще не знал бед и горечи, когда они еще могли беззаботно лежать на палубе и ночи напролет болтать обо всем на свете. То время навсегда останется в засохшем сердце Чона. Перед глазами возрастает чья-то тень, мысли быстро обрываются, воспоминания теряются в алкоголе. Хосок давит лыбу, устремляя взгляд на подошедшего, он до последнего уверен в том, что это наконец-то вернувшийся Джин, с ним будет спокойнее. Но вместе долговязого брюнета, перед ним стоит незнакомая фигура. Небольшого роста, с темными чертами лица и светлыми, отличающимися на общем фоне, волосами. Хосок быстро сереет, улыбка его теряется в темноте, а в голосе прорезается сталь, и он быстро чеканит: — Ты кто такой? — в ответ тишина. — Если ты пришел постоять напротив меня, то лучше сразу уходи, — недовольно отводя взгляд, завершил капитан. Он ненавидел, когда на его вопросы не следовали ответы. — Я из дворца, — наконец-то подался чужой голос. Хосок вернул парню взгляд. — Но меня не направляли к вам. — Чего ты тогда хочешь? — холодным, как лед, голосом прошиб Чон. — Хосок? — с мольбой прошептал незнакомец. Капитана это удивило: откуда дворцовому человеку знать его имя? Возможно, даже король его не знает, потому что Чона никогда не называли так, никогда никто не слышал, как Джин зовет его дружелюбно, а не привычно — «капитан Чон». Это был небольшой запрет на их судне: имя главнокомандующего под строгим запретом, и знал причину этому один только Хосок. Так что сейчас он был больше чем обескуражен. Он был напуган. Парень, все еще стоящий до этого напротив, присел на корточки, поднес фонарь, что держал до этого в руках, ближе к лицу. Черты наконец-то стали видны. Широкое лицо с тонкой линией губ, кошачьи глаза цвета океана и нос-картошка. Предательские белые волосы, неряшливо закрученные в локоны. Сердце Хосока неприятно сжалось, вспоминая рисунок, который он выбил у себя под сердцем. Это не мог быть он. Умоляю, нет. — Ты меня не помнишь? — шершаво отбилось где-то в подсознании капитана. — Помню, — прошептал он, боясь спугнуть, оттолкнуть, да что угодно. Вдруг это всего лишь галлюцинации, и никакого Юнги сейчас здесь нет. Вдруг, если Хосок слишком сильно вздохнет, тот рассыплется на мелкие кусочки. — Я скучал, — лишь ответил на это Юнги. — А ты? Тишина. — Злишься? Тишина. — Хосок, не молчи, прошу, — поджав губу, проскулил парень. В уголках уже начали собираться соленые капли. — Как ты мог так поступить со мной, — почти не разжимая челюсти ответил Чон. — Прости, — чайка, что до этого не прекращая кричала, махнула крыльями и улетела. — Поздно извиняться. — Хосок, — он втянул больше воздуха, — прошу, выслушай меня. — Я не хочу с тобой разговаривать, — выделяя каждое слово заявил капитан. — У тебя все хорошо? — сквозь зубы спросил дворцовый посыльный. — Нет, — врать бесполезно. — Мне жаль, я могу помочь? — Ты? — Хосока даже на смех дёрнуло. Как он может предлагать свою никчемную помощь после того, как отказал в ней. — Что ты можешь вообще? Ты — жалкий трус. — Хосок, — слезы предательски покатались по щекам, заставляя хозяина всхлипнуть. — Я… Я служу в дворце музыкантом, и я мог бы поговорить с королем. Все, что ты захочешь! — не успокаиваясь выпалил Юнги. — Просто исчезни, как ты это уже однажды сделал. Светловолосый вздрогнул, весь сжался, ему хотелось сказать множество вещей, но все они были весьма неподходящими. Не для Хосока, для него всегда хотелось только самого лучшего. — Если я сейчас уйду, — он задержал дыхание, пытаясь сообразить, стоит ли говорить то, что крутилось на языке, — то больше не вернусь. Гортанный смех, похожий больше на обреченный, чем на задорный, заполнил темноту. Даже таким он был восхитительным. — Столько времени прошло, — смех прекратился, сменяясь на холод и сталь в голосе, — а ты все еще бросаешь меня. — Я не хотел, Хосок, — послышалось после долгой паузы. — Я бы ни за что не бросил тебя, так получилось. — Да? — удивленно воскликнул парень. — Тогда и мне жаль, Юнги, что ты не оправдал своих же ожиданий, — его имя тоже было под запретом. Для самого Хосока. Оно заставляло чувствовать и вспоминать слишком много, чтобы вынести это на трезвую голову. Он молчал о нем множество лет, уже и не вспомнить сколько точно, но за это время Чон решил для себя раз и навсегда, что если этот черт восстанет из мертвых, то он больше не купится на дьявольские глаза и дурманящий вкус. Он обещал, но сейчас было так сложно противостоять себе. Невероятно сложно, возможно, Хосок был бы не против сдаться. — Уходи, прошу. Фигура поднялась на ноги. Светловолосый стремительно вытер остатки слез с глаз, выключая горящую лампу. Не ясно зачем, может, так было проще убежать? В очередной раз сбежать, оставив после себя кровоточащее сердце и стертые в пыль чувства. Хосок был убежден — это единственное, что Мин умеет делать. — Я еще вернусь, — неожиданно послышалось из тишины, а после лишь тихие шаги и шуршащий океан. Хосока пытаются обмануть, не так ли? Он снова смеется, потеряно и болезненно, выплевывая со смехом всю скопившуюся боль, а после и слезы. Они наконец-то хлынули, не прекращаясь стекали по холодным щекам, распаляя не только кожу, но и сердце. Кажется, лед тронулся.***
Когда утром чайки снова налетели на корабль, Хосок измучено распахнул глаза. Честно сказать, он не особо помнил, как попал в каюту и почему так быстро отключился. Может, встреча с Юнги ему тоже приснилась. Интересно, хотел бы Хосок этого на самом деле, или просто все прошедшие годы таил злобу намеренно? Это ему вряд ли предстоит узнать, как минимум в следующие пару часов. Чон планирует немного заняться картами, почитать и, возможно, бесцеремонно ворваться к королю с громкими криками. Он обязательно обдумает последний пункт, хотя Джин, скорее всего, его не одобрит, а жаль. Кстати, на счет его друга: где он, хорошо ли добрался ночью? Нужно поискать его. Прокручивая планы в голове, капитан не замечает, как дверь комнаты настежь открывается, а за ней стоит взволнованный Сокджин. Он тяжело дышит, волосы его растрепаны, да и сам он какой-то взъерошенный: проснулся только что? — Хосок! — громко крикнул боцман, закрывая за собой массивную дверь. — У меня для тебя замечательные новости! — Джин? С тобой все хорошо? — заглядывая в глаза напротив, поинтересовался Чон. — Более чем! А у тебя? — он постарался спрятать коварную улыбку, но все же продолжил. — Ты точно взорвешься от счастья. — Не томи, что произошло? — Король позволил нам отчаливать! — Хосок уставился на его лицо ошеломлёнными глазами. Не то чтобы он был не рад, но было странно, почему тот вдруг передумал и дал им возможность уехать. — Почему ты не прыгаешь? — Что? — оторвав глаза от двери позади, переспросил Хосок. — Почему ты не радуешься? Я думал, ты уже давно ждал отъезда, но сейчас ты полностью игнорируешь меня. — Да, нет, то есть, — парень прикусил нижнюю губу, прокручивая в голове еще раз сказанные другом слова. Он прав — капитан получил долгожданные вести, но сейчас единственное о чем он может думать — Юнги — этот противный парнишка, который предлагал вчера свою «помощь», неужели смог? — Я безумно рад, Джин-и, но не могу понять, почему король решил поменять свое решение? — Без понятия, но разве это имеет хоть какое-то значение? — Не знаю, — честно ответил Чон. — Может и нет. — Вот и все! Выходи, ребята ждут тебя в камбузе, заодно пообедаешь. — Обед? Сколько сейчас времени? — Почти второй час дня, — заявил Джин, оглядываясь через плечо, — наверное, ты вчера перебрал. — А ты когда вернулся? — скептично спросил капитан. — Когда я пришел, тебя еще не было, — слова повисли в воздухе, не найдя ни ответа, ни встречного вопроса. Где был Хосок, если он вернулся позже Джина? — Поспеши, — бросил напоследок боцман, закрывая за собой дверь каюты. Сердце неприятно защемило: не сделал ли он чего-то, о чем непременно пожалеет, если вспомнит. Память хранила лишь неудачный разговор с Мин Юнги и его последнюю фразу, но такой уж она была последней, как кажется? Снаружи послышались чужие голоса, они вмиг привели Хосока в чувства, напомнили о реальном мире и вернули из галактики Мысли на Землю. В столовой уже собрались все, от старших к младшим, каждый был взбудоражен и встревожен одновременно. За такое короткое время пребывания на суше они успели неплохо прижиться и уходить, мягко говоря, не было желания. Хосок прекрасно их понимал, так что войдя внутрь и обратив на себя внимание, заговорил: — Если кто-то из вас решит покинуть команду, я пойму, — все хором ахнули. — Я понимаю, что никто, кроме меня, так сильно не предан морю. Так что это нормально, если вы не готовы отправиться дальше и хотите посвятить жизнь земным прелестям. В ответ последовала длительная тишина, все напряженно думали, даже Сокджин, который всегда был за плавания, путешествия и, что самое главное, за Хосока. Но сейчас он вместе со всеми тщательно обдумывал свои планы на будущее. — Я остаюсь, — заявил один из младших, нарушая тишину камбуза. — Я тоже, — следом за ним поднялся другой паренек. — И я, — эхом с двух сторон стола послышались голоса. Парни переглянулись между собой и повернулись глазами на капитана, мягко улыбаясь ему. Вскоре весь прежний экипаж стоял над столом, готовый ринуться в бой и встретиться с новыми, неожиданными приключениями. Только вот Джин все еще сидел, держась за лицо руками. — Джин? — мягко спросил капитан. — Ты решил остаться? — если бы команда знала Хосока также хорошо, как и Джин, то безошибочно определила бы в его голосе нотки беспокойства, а так как это было возможно сделать только Киму, никто даже носом не повел на вопрос Чона. — С чего ты это взял? Как я могу отпустить тебя куда-то одного? — задорно улыбнувшись, заявил брюнет. — Чтобы оставаться с тобой мне не обязательно что-то говорить, — по-дружески похлопав того по плечу, завершил Джин. И он был чертовски прав — чтобы оставаться с кем-то, не обязательно что-то говорить, достаточно просто это сделать. Сердце снова сжалось от подступившей грусти, но тут же расслабилось, ловя чужой мягкий и теплый взгляд. Ким был для Хосока большим теплым пледом, который всегда готов укутать от всех невзгод, стоит только попросить или позвать.***
Приготовления не заняли много времени, так как по приказу Хосока экипаж каждую минуту был наготове к долгожданному отплытию. Так что, пополнив запасы провизии, корабль начал отчаливать. Чон смотрел на горизонт скрывающегося за туманом городка, воспоминания о фарфоровом лице не покидали его, только сильнее давили на вымышленную рану. Команда шумно занималась делами на борту, мельтешилась и постоянно дергала капитана, так что похандрить долго не получилось — работала звала его обратно в свою пучину. Поздним вечером, когда все задачи были выполнены, а ребята, уставшие после ужина, начали расходиться по каютам, Джин предложил выпить. Из его уст было странно услышать такое предложение, ведь он мог только присоединиться к вечно-грустному капитану, выпивающему целую бутылку рома раз за разом в одиночестве. Но на этот раз предложение стало весьма странным заявлением.***
Поздним вечером, когда шумные голоса команды стихают, море тихо омывает судно, а чайки заканчивают долгую песню, на палубе стоят только двое — уставшие, изнеможенные, но безразличные моряки. Честно сказать, Джину до сих пор не вериться, что он оказался на корабле и влюбился во всю эту морскую романтику. Хосок не может принять ни одну реальность: все кажется бредом. Бутылка рома, выпитая на двоих, уже около часа стоит в камбузе, где ее с утра уберет кок; а пока пусть напоминает о всех пролитых слезах за ее распитием. Парни тихо вдыхают ночную влагу, сна ни в одном глазу. Джин немного пошатывается вместе с остановленным кораблем, витая в выдуманных реалиях. Хосок же неотрывно смотрит в даль, где маяком сверкают глаза цвета океана. — Когда жизнь перестанет давать нам по лицу? — слишком громко для такого часа спрашивает боцман. — Когда мы умрем, — спокойно, не переживая ни о чем, отвечает капитан. Ким на это лишь улыбается, устремляя взор к глади воды. — Может спать пойдем? — Идея — отстой. Если хочешь — иди, я еще останусь, — Чон кивает, оставляет призрачную улыбку ночи и уходит в глубь палубы. На утро его ждет много всего.***
Первые лучи солнца приводят с собой капитана. Он еле продрал с утра глаза после сложной пьяной ночи с Джином за стаканом терпкого. На вахту заступали новые ребята, вокруг уже кипела работа. Строго настрого запретив себе думать, Хосок тоже приступил к будничным делам. Когда яркая звезда была в зените, и головы слегка припекало, за бортом показалась небольшая лодка. К ней сразу же спустились два матроса, вскоре вернувшись. В руках у одного был сверток бумаги, припечатанный красным воском, другой ясно заявил: — Из дворца, — Хосок кивнул, забирая письмо с собой в каюту. Сердце неприятно сводило каждый раз от слова «дворец». С недавних пор в два раза сильнее. Герб, запечатленный на печати, точно указывал на принадлежность к королевской семье. Чон сморщился от раздражения: «Кем он себя считает, чтобы писать мне письма?» Пальцы быстро развернули бумагу, на ней было неровно нацарапано с десяток предложений, каждое из них заканчивалось выразительной точкой. Чернила слегка поплыли от влаги и сырости, через которую перевозили письмо. В конце многозначительная подпись: Твой месяц. На душе кошки скребут от этого прозвища, если бы Хосок только мог — навечно бы забыл все, что помнил о нем. Но не может, не хочет, легче страдать, рыдать и выть от боли, которая сковывает все — от мыслей до движений; потому что забыть его — равняется забыть все о себе самом. Маленькие буквы скачут перед глазами капитана. Из-за них в уголках острых глаз скапливаются слезы. Он старается их сдерживать, но каждое новое слово все сильнее режет по, вроде как, давно зажившей ране. Снова ее вскрывает.-От Юнги-
«Хосок, Мне безумно жаль, что я доставил тебе так много боли. Я представить себе не мог, что когда-то снова посмотрю в твои глубокие глаза, и вместо былой радости увижу в них тягость минувших лет. Если бы я только мог вернуть все назад, то непременно поступил бы иначе. Прости, у меня действительно не было другого выхода. В тот день, когда я тебя покинул, это был не я. Меня, старого Мин Юнги, украли, как маленького котенка, и кинули в трюм королевского корабля. Я стал трофеем для самого жестокого человека, которого мне только приходилось знать. Я страшнее Он питал, и до сих пор продолжает, ко мне самые «теплые» чувства на свете. Я не мог вырваться: меня держали за семью замками, потому что я был игрушкой для Его Величества. Пока тебе было больно, меня окружали любовь и заботой — так это называли. Он ласкал меня, пока перед глазами были твои руки цвета меда. Было сложно справиться, а потом принять, что тебя больше нет в живых. Я, правда, верил в это, и кажется, что до сих пор верю, хотя даже увидел тебя собственными глазами. Хосок, я не вру о своих чувствах, не вру, что я белый и пушистый. Я самый отвратительный из всех, но позволь мне загладить хоть часть своей вины этой мелодией, которая таит все мои мольбы и страдания, которая нечеловеческим голосом поет о моей любви к тебе. Это единственное светлое, что все еще горит в моей душе. Прошу, доверься мне один раз: уезжай так далеко, как сможешь и никогда не возвращайся. Забудь меня, так будет лучше. Я тебя любил: любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем, но пусть она тебя больше не тревожит; я не хочу печалить тебя ничем.» Горячие слезы катятся по щекам, капают на шелковые ткани, закрывают свет извне. Чон тяжело дышит, пытается не задохнуться собственной горечью, потерей единственного света своей угасшей души. Солёные капли еще сильнее размывают строки любовного послания. Втирают чувства в стол и в сердце безнадёжного капитана, который кроме собственного горя не видел уже ничего. Юнги вновь стал лучом надежды, который спасает отчаянно тонущего Хосока. Он наберется сил ради него, он сможет побороть, сломить все горы. Он спасет их счастье. Обещает.***
Встревоженный Джин в упор смотрит на взъерошенного и отчего-то невероятно серьезного капитана. Он ходит из одного угла в другой, не находя ни места, ни слов, с которых бы можно было начать. Он пару раз останавливается, будто хочет что-то сказать, но продолжает монотонно отчеканивать четыре шага в одну и другу сторону. — Капитан Чон, что-то случилось? — не выдержав такого напряжения спросил один из матросов. Хосок заторможенно повернул голову в его сторону. Взгляд его был пуст и туманен, затянут густой пеленой еще не высохших слез. — Нам нужно в столицу, — прошептал в ответ командир. Экипаж переглянулся. — Точно все нормально? Что было в письме? — неожиданно подошедший впритык, Сокджин спросил своего друга. — Они украли мое сокровище, самое главное, — выделяя каждое слово, дрожащим голосом говорил он. — Мне необходимо вернуть его, понимаешь? — Что это, Хосок? — шепотом поинтересовался боцман. Ему никогда еще не приходилось видеть капитана таким: разбитым, потерянным и невероятно печальным. Несмотря на весь холод, он был хорошим, добрым и веселым. В его глазах не было огня, но где-то глубоко внутри он горел, сейчас же вовсе угас. — Юнги, — и этого достаточно. Ким все понял — Хосок уверен в этом. — Мы плывем в столицу, парни. Разворачиваемся! — громко заявил всем Джин, все еще нежно держа друга за плечо. Чон ему невероятно признателен. И команде тоже — они без лишних вопросов встали из-за длинного стола и поспешили наверх, выполнять поручения. А боцман, сказав что-то нижнему по чину, остался рядом с другом. Они долго сидели: Хосок — уткнувшись в сильное плечо, Джин — обнимая его. Ким не понимал ничего, кроме того, что Хосок по уши влюбился в какого парня. Что-то еще случилось — это явно, но что конкретно — оставалось загадкой до того момента, пока Чон, немного не успокоившись, не рассказал ему все от самого начал и до последних строк письма.***
Юнги сидел, поникнув — на плечи больно давил груз прошлого. Перед глазами то и дело проносились самые яркие воспоминания, которые парень был бы рад забыть, потому что их не вернуть, а знать, что когда-то ты был самым счастливым на свете, чертовски больно. Он помнит день, когда, выброшенного за борт, его спас отец Хосока. Как мужчина средних лет выхаживал его, заботился и любил, как родного. В тот день он снова научился верить людям. Тогда же в жизни появился маленький, худощавый мальчик с кожей цвета запекшейся карамели, с самым мягким на свете голосом, которым он каждый раз поднимал в душе тысячу забытых чувств. Юнги никогда бы не подумал, что сможет так любить. Это было что-то невероятно чистое, обыденное и приторно сладкое, совсем как карамель. Покинутый всеми, а вскоре горячо-любимый, Мин оказался, кажется, в сказке. Но не долго она длилась, вовсе нет. Одной ночью Хосок сбежал из каюты отца, Юнги как обычно не мог заснуть; они, держась за руки, лежали на холодном полу палубы и считали звезды, в которых ничего не смыслили. Ямочки на щеках Чона красиво играли, когда тот смущенно прятал улыбку под ночной гладью. Ресницы Мина ласково щекотали кожу, когда он улыбался, тоже стесненно, потому что Хосок заставлял его делать это раз за разом — быть застенчивым. Счастье окутывало их с головой, дарило самые теплые в мире объятья, о которых хотелось кричать и хвастаться. Тишина ночи и тихие перешептывания. Их нарушил шершавый, как клочок ткани, голос. — Мы будем вместе всегда? — недоверчиво протянул Юнги. Теплый смешок Хосока заполнил появившуюся паузу. — Всегда, — подтвердил он после. Рука сжала чужое запястье сильнее, подтверждая, что сделает все ради этих слов. Такое аккуратное, неуверенное, но до искр правдивое признание окунуло двух влюбленных в мир грез. Как бы хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось, чтобы миг тянулся сладостным запахом до конца бытия. Утро, которое начинается с пары самых влюбленных глаз цвета морской волны, невозможно называть каким-либо существующим словом. Они все нелепо пустые для такого невероятного момента, как этот. Хосок тянет довольную улыбку, все еще держа в ладони любимые пальцы Юнги, нежно прислоняет их к губам и шепчет: «Доброе утро». Только ему одному, никому больше. Солнечные лучи только-только озаряют небосклон, совсем недавно они вылезли из пучины ночи — радовать новый день своим теплом. Но этот день будет роковым, потому что принесет вместо ожидаемой жары холод и печаль, по тяжести своей похожую на глыбу льда, и, увы, с ней прийдется смириться на долгие годы. Палубу обыденно заполняют люди, экипаж суетиться, готовиться к продолжению плавания. Утренние сборы в камбузе, обеденный перерыв и тьма, неминуемо наполняющая сердце молодых парней. К членам команды добавляются сотни неизвестных. Они яростны в своих действиях, несут только горе — это ясно, как белый день. Прежнего Юнги съёживает от этих воспоминаний, они ранят сильнее, чем наживую отрезанная рука. Нестерпимо больно. Матросы стараются, они видят, как на их глазах режут товарищей, друзей, родных, им невыносимо тяжело, но они продолжают защищать выживших, крепко стоя на двух ногах, а в руках зажаты сабли. Несмотря ни на что, они остаются сильными. Юнги, стиснув руку Хосока, отходит назад, дальше от эпицентра кровопролития. Он защищает парнишку собственной спиной, дергает в самые последние моменты. О себе и мысли не появляется. «Хосок, Хосок» — только он. Чон подавляет слезы только ради него, потому что в голове тоже лишь его имя и рядом — «будь в безопасности вместо меня». Юнги резко тянет чужое тело на себя, в охапку затаскивая в камбуз, где тише, безопаснее. Шепотом просит: — Будь тут, я скоро. — Не уходи, — также беззвучно говорит парень. — Я скоро, — мягко улыбаясь, скрывая розовые десна под губами, отвечает Мин. Рука его разжимается и он уходит туда, где как громом среди ясного неба разражается звук бьющихся саблей, стоны умирающих и крик отца. В голове смешиваются десятки голосов, собственные мысли также гулко звучат, мешая. Втиснув голову в плечи, Хосок ждет преданно, как и было сказано. Но вот только ни через десять минут, ни через час, когда последний крик был слышен, никто не приходит. Отец радостно не бьет победный клич, Юнги, улыбаясь до ушей, не протягивает руку, не улыбается. Он сидит один, дрожа словно осиновый лист, моля о пощаде у Бога, в которого перестал рьяно верить прямо сейчас, когда обещанного чуда не произошло. На дрожащих, ватных ногах парень поднялся наверх. Древесина осторожно прогнулась под тяжелым телом: вся пропитана кровью. На палубе сотни мертвых тел, на лицах застыли гримасы ужаса и страха перед смертью. Отвратительное зрелище. Обходя трупы, Хосок молился, глупо надеясь не найти здесь самых дорогих ему людей. Незнакомые лица, экипаж, все проносились белой пеленой, пока глаза не остановились на изнеможенном облике собственного отца. Глаза его были закрыты, рот открыт в ужасающем вопле, руки продолжали крепко впиваться в рукоять клинка. Слезы горячей дорожкой покатились по щекам парня. Обернувшись вокруг себя, он продолжал искать. Тщетно, его тут нет, и больше не будет. Юнги, что тогда со страхом смотрел в глаза похитителя, сейчас вовсе его не боялся. Наоборот, он жаждал отомстить, показать ему всю боль, через которую сам прошел когда-то. Юнги из прошлого боялся, был смелым, но глупым до безумия. Он верил, что мир обречен на смерть, ведь именно злость и ненависть в нем царят. Он так быстро позабыл прекрасные чувства, что несло его сердце на «Гильдии», так незаметно скоро поверил в слова лживого короля. Возможно, ему было стыдно признаться, но он знал, что тот хрупкий, миниатюрный парнишка, Чон Хосок, если не умер еще, то обязательно в будущем: ему — такому невинному и хрупкому — долго не протянуть в мире, полном зла. Но он ошибся и чертовски этому рад. Чон Хосок — пират, холодный сердцем и душой, безжалостен и ненасытен к победам — таким Юнги его полюбит снова. Ведь это новая реальность, где они это просто он да я. Нет больше никаких «мы», и с этим стоит смириться. Потому что давит это больше всего сейчас. Дворцовый пианист плачет навзрыд, но его никто не услышит: за семью замками вообщем ничего не слышно, а тут чей-то невинный плач; вряд ли даже муха, пролетающая мимо, обратит внимание. Это спасает от многого, без сомнений. Когда он успокоится, то сыграет. Споет струнами свою жалобную песню — о любви, конечно же, потому что только она стала и остается его лучом надежды, верой и силой жить. Если бы не Чон Хосок, то Юнги бы тоже не было, как и их любви. Эта простая арифметика работала всегда, как минимум между влюбленными. И они оба верили в эту теорию, также как верили звездам, в которых никто из них ничего не понимал. Потому что, чтобы любить, знания не нужны. Но чтобы бороться за нее — да. Бывает так сложно признаться самому себе, что ты в ком-то нуждаешься. Иногда это влечение мимолетное, незапоминающееся: сегодня нужен — завтра нет. Но бывают ситуации, когда от взгляда любимого зависит весь твой грядущий день. Так было у Хосока. Он, сам того не замечая, влюбился в Мина, выброшенного в море сироту, стал первым, кто по-настоящему его понял, поддержал и помог. Он стал первым для него во всем, и Юнги для Чона тоже. Он готов бороться, как никогда прежде.***
Месяца тянулись долго, пейзаж за окном каюты почти не сменялся, оставляя в душе капитана неприятный осадок. Раньше он преданно любил море, грезил остаться жить тут навечно, только бы была возможность. Но сейчас он хотел скорее ступить на твердую землю, что не шатается все время, пройтись уверенным шагом к одному единственному и заключить его в долгие, невероятно теплые объятья. И никакого моря. Но капитан сам обрек себя на вечный холод, только он решил, что сбежать в непроглядную пучину воды — это выход. И сейчас он думает лишь о том, каким надменным был дураком. Как можно было так просто забыть о всем и броситься бежать; возможно, все было бы иначе, если бы он был разумнее, терпеливее. Но что говорить уже о давно минувших годах. Сейчас он имеет, что имеет, и этого не изменить. Все как всегда. Старое фортепиано громко скрипит, когда его крышку в очередной раз потянули наверх. За последние месяцы на нем играли уж слишком много. С того дня, как в руки Хосока попали ноты, он не мог найти себе места: все решался, думал и не мог найти выход. Кто вообще на этом корабле умеет играть на чертовом инструменте? Если бы еще был тут обычный судовоз, то, возможно, нашелся бы какой-то малец, что хорошо управляется с клавишами, а так надежды канули в темные воды. Спустя долгие для самого парня три ночи, он все-таки решил поднять этот вопрос на одном из собраний. Ему сказочно повезло, когда на просьбу откликнулся неразговорчивый матрос Бомгю. Капитан Чон чуть ли подпрыгнул от радости, когда тот согласился играть для него по вечерам — это была самая настоящая победа над самим собой. Этому парню не нужно было многое объяснять, ему лишь были выданы ноты и ключ от старого потертого фортепиано, которое не играло уже очень долгое время. Но сейчас, когда в душе снова воцарилось светлое время суток, так сильно хотелось услышать родные звуки ударов струн. В первую ночь мелодия звучала грустно, уж слишком тоскливо. Казалось, что умирающий лебедь прощается со своей второй половинкой. Молится за него и просит одновременно: «Живи». Но тот все равно гибнет, потому что природа у них такая: один погибает, и второй за ним. Второй раз был яснее, но все еще туманным. Третий придал большего понимания, послышался скрытый до этого ритм. Он чеканил ровно и правильно каждый удар сердца. Когда пульс учащался, мелодия не поспевала, когда приходил в норму — бежала в унисон. Так странно и приятно. Четвертая стала особенной, потому что Хосок наконец-то понял и смысл, и игру: все-все стало понятным для него. Как бы умирающий лебедь не страдал, как бы не просил другого оставаться в живых, но внутри был безмерно счастлив, что его любят настолько, что не могут без него. Юнги был тем самым умирающим, который молился до последнего за Хосока — живого. Он хотел, чтобы любимый жил, но в тоже время был бы рад, если бы Чон пошел за ним в темный мир — туда, где нет места радости и давно уже отцвели бутоны любви. Хосок стал тем лебедем, который жертвует собой во имя светлого чувства. Юнги же стал поистине счастливым, узнав это. Не познавшие этого света, они доверились слепому чувству, посвятили всего себя лишь ему одному. «Как глупо», — скажут одни. «Как романтично», — ответят другие. И все они будут правы, ибо привязанность — понятие сложное для человека, который не побывал на месте влюблённых. Невозможно понять кого-то, не побывав в его шкуре — в это верит и Хосок, внимательно слушая прилипчивый мотив песни птицы. Он будет верить в лучшее, пока собственными глазами не увидит истерзанное тело любимого, потому что так велит ему сердце, точнее остатки от него. Говорят, время лечит, но капитан «Гильдии» на это лишь посмеется. Ибо ни черта оно не помогает, лишь сильнее раздербанит рану, напоминая о ней. Вылечить по-настоящему сможет только возвращение давно-забытых дней, да, кажется, что это так.***
Последний месяц лета подходил к концу; он прошел чересчур быстро, так показалось многим. В особенности Хосоку, который был как на иголках все это время. После полученного письма, что открыло глаза на многие вещи, давно потерянные и забытые, больше не поступило ни одной весточки. Сердце неприятно кололо, когда темная ночь приносила тревожные мысли. Каждый день сопровождался недолгой терапией: Бомгю наигрывал мелодию из полученных нот, Хосок, ушедший в свои мысли, стоял рядом и тихо, почти что беззвучно, шептал слова, которые забывались сразу же, не имели особого смысла для кого-то, кроме него самого. Так тянулись они все — похожие друг на друга, потерявшие смысл дни. Чем ближе казалась столица, тем сложнее становились обстоятельства дел на борту. Экипаж был более чем обеспокоен их дальнейшей судьбой, это и понятно: король будет невероятно зол, когда ему станет все известно, потому что сам отпустил, скрепя сердце, а теперь принимай бунтующих. Звучало как абсурд, и все это прекрасно понимали. Капитан старался изо всех сил успокоить свою команду, объяснял, что будет осторожен, и эта стычка не коснется никого, кроме него. Но был не уверен, насколько сильно можно считать сказанное им правдой. Он действительно не хотел бы вовлекать во все это своих матросов, офицеров и особенно боцмана, но выхода не было — они часть его корабля, действующие руки, которыми управляет мозг и центр — Хосок. Если он плывет воевать — воюют все. Это неизбежно. Так и оказалось, к великому сожалению. До порта оставались считанные часы, большинство проверок минули, оставалось только пришвартоваться и все: город открыт, будто на ладони у обозлённого капитана. Короля известили о скором возвращении «Гильдии», и кому-кому, но ему точно понятно, что не с дружескими намерениями корабль так быстро вернулся в, кажется, родные края. Когда порт оказался под ногами команды, Хосок наконец-то встретился лицом к лицу с тем самым. Его Величество стоял напротив, гордо подняв голову к верху и с невероятным презрением во взгляде. Все в нем говорило о великой неприязни, хотя он и молчал. Окружающие его по обе стороны люди выглядели не менее дружелюбно, их оскал можно было заметить даже в полностью темной комнате. Они щурились от яркого полуденного солнца, жевали щеки от предвкушения и нежелания находиться больше на пропахшей рыбой деревянной половине. Король, не проронив ни слова, жестом подозвал одного из своих подопечных. Тот мигом очутился возле него, а после направился к главнокомандующему пиратского корабля. — Его Величество просит Вас отступить и забыть о намерениях сейчас, пока это не вылилось во что-то ужасное. Вы покините порт нашего города сейчас же, тогда король обещает не трогать Вас и Вашу команду, — монотонным голосом процедил высокий парень с темными волосами. Хосок лишь хмыкнул. «Как у него хватает совести говорить мне такое. Даже не говорить, а передавать! Гордости совсем нет, — подумал про себя капитан». А на деле сказал: — Можете засунуть себе в задницу эти условия, — за плечо требовательно дернули, но Чон и глазом не моргнул, продолжая: — Я и моя команда можем ручаться за то, что наша война коснется только нас, Ваше Величество, — Хосок сквозь зубы выплеснул обращение. У него уже давно не осталось никакого уважения к этому человеку. — А вы, как посмотрю — нет. Значит будем играть по-крупному, с потерями, — вел дальше парень. — Я приехал сюда забрать то, что по праву мое. Верните мне Мин Юнги, тогда точно обещаю уехать отсюда и никогда не возвращаться. Король рассмеялся. Не ясно, что ему показалось таким комичным: ситуация, которую он устроил, уверенность Хосока в своих словах или его наглость. Честно говоря, это и не было так важно, все равно бесило Чона несусветно. Ему самому стало смешно, но он знал причину — как бы его противник не был убежден в том, что он непобедим, сегодня с триумфом из столицы уедет Хосок и никто другой. — Тогда у меня тебе такой же ответ, — послышался знакомый старый голос. — Свой трофей я ни за что не отдам. — Это война? — издевательски бросил капитан. — Однозначная, — кивнул король и развернулся. Как же беспечно он себя вел, даже жаль как-то. Скоро от его уверенности не останется ничего, только щепки и морская пена.***
Экипаж вернулся на борт, боцман недовольно косился на своего друга. То и дело открывал рот, чтобы сказать какую-нибудь гнусную вещь в его сторону, но сразу же останавливался, дергая головой и поправляя и без того идеально уложенные волосы. Хосок уже чувствовал вкус победы на краешке языка, так его все тешило. Вода казалась светлее под солнечными лучами, чайки — не такими надоедливыми, запах — не столь отвратным. Все радовало, а еще больше — мысль о том, что через день-другой он снова, нормально на этот раз, встретиться с единственным человеком, ради которого был бы готов ограбить весь мир и принести к его ногам самые красивые украшения королев и королей. В мечтах о чудесном капитан не заметил, как пришло время ужина, потом время отбоя. На дворе царила тихая ночь, а в голове то и дело всплывали чудесные воспоминания, которых было так мало. Временами это расстраивало, но потом Хосока озаряла очень глупая, но светлая мысль: они скоро увидятся, опять попадут в объятья друг друга, и тогда то им точно будет плевать на весь мир, потому что они смогут посвятить всех себя только теплым глазам напротив; те скроют любимого от вечной зимы. В каюту тихо шагнул Джин, в руках он нес сверток с уже знакомой королевской печаткой. Он также беззвучно положил его на дубовый стол и поспешил уйти. Да не вышло, Хосок его окликнул: — Ты в молчанку играешь? — раздраженно задался он вопросом, разворачивая уже в руках письмо. — Не то чтобы, просто твоя безрассудность меня поражает, — шикнул в ответ боцман, окончательно поворачиваясь корпусом к другу. — Джин, мне уже нечего терять. Разница, как я буду говорить с псевдо-королем, если завтра лишу его головы? — Почему же ты так уверен в этом? — лицо парня освятило чистое удивление, даже ему — простофиле без единого военного опыта — было ясно, что за такие слова Хосок должен будет поплатиться. И очень дорого. — Если бы этот день был последним в твоей жизни… — капитан замялся, не зная, что сказать дальше, потому что завтра действительно может быть его последний день, но потом мотнул головой, прогоняя дурные мысли прочь, продолжил: — Движение против течения должно стать образом жизни: то, что достойно приза, всегда стоит, чтобы за это боролись. — Ты такой странный, — усмехнулся на эти заявления боцман, а Хосок его поддержал. Почему бы и нет? Быть революционером, бороться с властью и несправедливостью — это все разгорелось искристым пламенем в груди Чона еще тогда, когда его буквально лишили кислорода, отобрав самых близких и выкинув в море напоследок. Ему уже давно плевать на свою судьбу, жизнь, и что с ней твориться. Но Хосок ведь не железный, его сердце до сих пор умеет и жаждет любить. Просто оно не понято и не признано никем, кроме белокожего пианиста, чья музыка льётся не только из старого инструмента, но и из души, прямиком из взбудораженного внутреннего очага. Казалось, его легко потушить, стоит лишь налить побольше жидкости под названием «Разлука», но нет — он верен, как тот пес, что ждал хозяина. Юнги влюблен по сей день, даже если в одно только воспоминание, но оно все еще теплится внутри него. Хосок тоже любит — не слабее, чем десяток лет назад, возможно, даже сильнее. Вскоре время кончится, и их час пробьет, тяжелыми ударами начертит на бумаге ровными буквами слова: «Вы нашли друг друга, это успех». И тут будет одна лишь правда. Капитан мучительно долго раскрывал письмо, когда печатка упала на стол, свиток показал не менее изящные слова, красиво выведенные посредине: «Если до утра Ваш корабль не покинет берегов столицы, то Король со своим войском будет ждать Вас у центральных ворот. В Ваших интересах завершить эту глупую игру». — Без подписи, — хмыкнул Чон, — подлец. Джин театрально закатил глаза, попутно пожелал спокойной ночи и покинул комнату главного. Впереди длинные часы отдыха, всей команде стоит быть хорошо готовыми к утру, ведь их теперь уж точно ждет бой. Жестокий, с потерями — живой, как говорится — хоть бы кончился быстрее.***
Утро наступило куда быстрее, встретило отважных матросов ярким солнцем августа. Ветер слегка покачивал туго натянутый по приказу капитана парус, тот воинственно вздымался к верху, как груди парней, готовых бежать в атаку и защищать соратников. Капитан громко окликнул всех, привлекая внимание даже самых напуганных — не все тут бывалые пираты. Некоторые присоединились к экипажу вовсе недавно, еще не успели испробовать всю жизнь в море, не грабили ни разу, не убивали тоже. Все в новинку, от этого то и тряслись их руки. Хосок бодрящим голосом воскликнул: — Друзья, нас ждет отважный бой ни с самым простым противником, но вполне себе победимым. Я верю в вас, в вашу силу и отвагу, мы обязательно справимся и заберем то, ради чего приехали сюда. Давайте сплотимся в этот день и станем теми, о ком еще долго будут слаживаться легенды! — грудь болела от сильного крика, Чон переживал не на шутку. Если команда сейчас раскиснет, не сможет крепким составом дойти до ворот дворца, то все: пиши пропало. Юнги останется навечно в руках изверга, а Хосок будет казнен без капли гордости: вся будет выбита из него. Джин торжественно поднес клинок к небу, попутно крикнул: «Вперед!» К нему присоединился офицер, к тому другие ребята, и так вся небольшая команда Хосока поверила в себя. Запах победы снова ударил по носу, напоминая свой сладкий вкус. На лице непроизвольно мазками поросла улыбка, на душе полегчало, капитан будто снова уверовал в людей, такое приятное чувство, если задуматься. Сплоченные парни уверенными шагами направились к центральным воротам через весь город. Они держались рядом. И вовсе не потому, что боялись, что какая-нибудь дворцовая крыса их порежет на мелкие части в мгновение ока, а потому что Хосок обещал: эта война не коснется чужих людей. Проходили базар предельно осторожно, пряча ножи под длинными тканями брюк. Оборачивались на каждый шорох со стороны продавцов, вдруг кто-то устроит сейчас шум, увидев что-то, чего не стоило бы. Но все обошлось. Чем меньше оставалось до дворца, тем яснее было видно сотни солдат. Они стеной выстроились в линию вокруг ворот, защищая трусливого короля от жестоких бунтовщиков. Хосок нервно смеялся, пытаясь ободрить пятьдесят членов своей команды. Разница в количестве была необъяснимо великой, это невероятно сильно пугало. Капитан скрывал свое беспокойство под большим козырьком треуголки, а вот боцману негде было его хранить. Он выплескивал все без остатков прямо в глаза своего единственного друга, это тоже давило несусветно. — Это шутка какая-то? — выкрикнул кто-то из своих. Чон среагировал сразу же, остановился, продолжая смотреть вдаль. — Вы всерьез думаете, что мы одолеем такое количество тренированных солдат? Да никогда в жизни! — Руф, всякое бывает. Нам стоит попытаться, — старался заверить неожиданно бунтующего парнишку Джин. — Я не собирался умирать сегодня, боцман, — не унимался тот. — Капитан обещал, что мы останемся живыми, если только ранеными. А на деле обрек нас на неминуемую смерть. Не так ли? — оборачиваясь назад крикнул он. — Вас предупреждали, что цель наша сложна. Вам давали шанс уйти, сейчас для этого поздно, — на отрез твердил Джин. — А он прав, — послышалось из толпы. Видимо кто-то поддержал истерию Руфа. — Почему нас сразу не предупредили, что борьба будет такой несправедливой? Если бы мы только знали, — другие начали заторможенно кивать. Усталость и постоянный страх не абы как сказались на всей команде и ее настрое перед лицом смерти. Парни постепенно перенимали панику других, что-то выкрикивали, бросали оружие под ноги, топали и махали руками. У Хосока перед глазами была пелена, в голове белый шум, никакой реакции, кажется, сейчас стошнит. Чья-то крепкая, но очень маленькая ладонь легла на плечо, требовательно дернув на себя. Перед глазами появился силуэт низкорослого брюнета. Этот матрос находился среди помощников Джина, припоминается, что его звали Чонгук. Парень обеспокоено смотрел в самые глаза, выжидающе молчал, пока сзади злой боцман пытался успокоить толпу. Получалось, мягко сказать, не очень. Парни только сильнее кричали, отшагивая постепенно назад. Хосок будто проснулся ото сна, когда этот самый Чонгук ударил его по щеке. Он выглядел сконфуженно, но бесстрашно. На вид ему лет семнадцать, но ни капли сомнения не нашлось в его карих глазах, лишь уверенность в своем выборе и решимость, которой бы следовало поделиться с остальными. Капитан удивлено обвел взглядом свой экипаж, который еще этим утром радостно кричал «Вперед!». — Что вы тут устроили?! — рявкнул Чон, привлекая всеобщее внимание. — Мы не собираемся умирать! — крикнул в ответ Руф. Кажется, его эта мысль пугала больше остальных. — Никто и не собирается умирать, — процедил капитан сквозь зубы. — Мы подойдем к воротам, уберём пару служащих и внутрь. Никто не будет с голой саблей бежать на вас. — Откуда такая уверенность? — прошипел чей-то раздраженный баритон. — А откуда такой панический страх? Я с самого начала всем говорю, что пиратский корабль это не только винные реки, но еще и смерти, — Хосок сглотнул, вспоминая трупы на родном корабле. — Много. Вы должны быть готовы отдать жизнь за ваше счастье, мы не боремся один за всех и все за одного. Но держаться вместе — это залог успеха, — грудь сдавила паника. Слова то шли из чистого сердца, но насколько тронут остальных? Минутная тишина ела нервы. Но зато дала конечный ответ: «Достаточно сильно». Панически встревоженный до этого Руф поднял с земли саблю, заправив за пазуху. Его примеру последовали и другие бунтовщики — они тяжело вздохнули, повинуясь воле капитана и здравому смыслу. Это очень сильно порадовало самолюбие Хосока. Он гордо выпятил грудь, направляясь к цели. Сейчас точно смогут.***
На удивление Хосока, прямо перед грозными солдатами стоял тот самый трусливый король. С ног до головы его украшали доспехи, не такие крепкие как для войны, но и не для повседневного ношения. Они ярко блестели на солнце, сбивая с пути орлиный взгляд. Хосок звонко засмеялся, отводя глаза от сего прекрасного. Сам он был одет скромнее: черные брюки, которые он носил каждый день, белая рубашка, накрахмаленная вдосталь так, что еле примялась массивным пальто красного цвета; поверх капитан нацепил излюбленные цепочки, которые как-то ему подарил Сокджин. Тогда он сказал, что это единственное, что осталось у него от прежней жизни, но раз она так жестоко с ним распрощалась, значит и вещь эта ему больше не нужна. Вот так и перекочевали милые серебряные украшения к Хосоку. Сейчас это не имело никакого значения, перед глазами красным цветом горела дверь. Войди в нее, а там уже останется только найти комнату Юнги и все. Пройти осаду — вот главная проблема. Меч со свистом разрезал воздух, давая понять, что сражение началось. Оно было кровавым, как и обещалось. Сабли резали то мимо, то по рукам и груди противников. Все пятьдесят моряков воинственно держали меч в руках, крепко накрепко зажали их, не выпуская, даже когда вражеское лезвие проходилось по открытой ране. По бокам доносились истерзанные стоны, кто-то из военных падал, кто-то, держась за саблю, стоял на коленях, а после в тело вонзался чужой нож. Хосок, стиснув зубы, смотрел в пару красных глаз напротив. Его бесило бездействие, но он дал волю чувствам. Дал себе шанс собраться со своей ненавистью и воедино выплеснуть ее без остатка на того, кто по большей части был виновен в несчастной жизни капитана. Громко крича, он кинулся в атаку. Перед Хосоком появлялись один за другим вражеские бойцы. Они принимали позиции, не нападая. Лишь боронили своим телом гнусную душонку короля. Чону было жаль убивать их: они не виноваты, что родились с такой судьбой. Это их доля — умереть от рук великого пирата, мистера Холодное сердце — Чон Хосока, и в этом нет ничего плохого, просто так сложилось. Парень повторял себе это из раза в раз, рубя молодую кожу, оставляя на ней глубокие порезы, из которых хлынула алая кровь. Солдаты крепко держались, старались ударить в ответ, но бессильно падали, им не удавалось больше держать в руках тяжелые мечи, доспехи резко придавливали сверху, воздуха не хватало, и они задыхались от этого жестокого мира. Уходили навсегда в другой, где поют ангелы и всегда тепло. Честно сказать, Хосок им даже завидовал, но сдаваться не собирался ни в коем случае. Король предстал слишком быстро, Чона даже отшатнуло. Тот вскинул свой меч вверх, намереваясь ударить, но встретил сопротивление с правой стороны. Чья-то сабля звонко столкнулась с королевским лезвием, спасая нос капитана от неминуемой гибели. Это оказался Джин. Глаза его горели непонятным огнем, он откинул старика назад, напирая сверху. Хосок продолжал пялить вперед, не в силах оторвать взгляда от одной точки, в которой он чуть не простился с жизнью. Вот так просто его могло не стать. Один удар и все — холоднокровного капитана больше не существует. Юнги останется в зимнем дворце навсегда, погибая как лебедь от тоски и печали. А Сокджин — единственный друг нелюдимого пирата, только он пошел против негласного правила «каждый сам за себя», потому что ему, в отличии от других, не плевать на друга. Он готов за него жизнь отдать, а богатства променять на счастливые вечера за бутылкой рома. Только сейчас Хосок полностью осознал это странной понятие — дружба. Больше не было времени витать в облаках, он нужен тут и сейчас. Он должен помочь другу с их общей проблемой, потому что только так они смогут дойти к цели. И сейчас Хосок снова вспоминает, что цель то не общая, а его личная, и Джин, по сути, мог и не помогать, но делает это, потому что ценит его, Хосока. Приятное тепло заполняет душу, тело оживает, руки сильнее сжимают рукоять меча, Чон с яростным криком несется на короля, пронзая плечо того насквозь. Боцман в страхе отшатывается. Парень испугался не Хосока, а старика. Тот чуть не продырявил его своим ножом, который ловко выудил из-за пазухи, а капитану тоже не все равно, он ценит их дружбу тоже. Именно поэтому сделал это. Ибо Джин его друг. Его Величество шипит, словно сиамский кот, которому не угодили в лакомствах, аккуратно оседает на грязный пол, где полно чужих тел, крови и запаха поты. Возможно, сейчас это все пополнится новым трупом, Хосок хочет в это верить. Но времени не тратит, осматривает ошарашенного боцмана и идет внутрь. Туда, где спрятали его сокровище. Чона вновь встречают высокие потолки и длинные коридоры. Его удивляет, как прислуга может запомнить каждый поворот и еще знать секретные лазейки. Он молча ступает по пустому проходу, осторожно пробуя на ощупь каждую новую плитку под ногами. Откуда-то из глубины слышится пение, женский голос — единственное, что звучит в безлюдном помещении. Заглянув в одну из открытых дверей, Хосок видит маленькую гувернантку, которая неспешно слаживает чужие вещи. — Прошу меня извинить, — резко начинает парень. От этого девушка аж подскакивает. — Вы кто? — восстановив дыхание спрашивает она. — Я сейчас же позову охрану. — Если можно, то без нее, — мило улыбаясь, ведет сладким голосом капитан. — Я тут ищу одну комнату, потому что потерялся. Не могли бы вы мне помочь? — Вы гость короля? — продолжает выпытывать гувернантка, нервно сжимая край фартука в ладонях. Хосок осторожно кивает. — Куда вам нужно? — более расслаблено выдыхает она. — Ищу Мин Юнги, — заговорщически тянет брюнет, пробуя воздух на вкус. Здесь он совсем другой. Девушка странно косится на него, но все равно указывает направление и четко объясняет как пройти в нужные покои. Хосок ей кланяется, а после почти что бежит в конец коридора, скрываясь за очередной белоснежной дверью. Юнги скрывают как самое драгоценное на Земле. С одной стороны, это радовало и забавляло капитана «Гильдии»: самого ценного для него человека хранят, как фарфоровую игрушку, оберегают и превозносят. А с другой, это бы все мог делать Хосок, а не старый, морщинистый король. Для него, наверное, уже давно любовь потеряла какой-либо смысл, и сейчас пианист для него и правда не больше, чем керамическая игрушка. Ближе к нужной комнате коридор пустеет, оставляя наконец только одну дверь напротив другой. Из нее сладостным свинцом льется знакомая мелодия, ее Хосок не спутает ни с чем, потому что слушал каждый день и любил в два раза больше. Она оседала на душе тяжелым грузом, но одновременно наполняла сердце легкостью и весенним ветерком. И парень не знал — хорошо это или плохо. Он осторожно коснулся холодной золотой ручки и дернул ее вниз, открывая себе голубую комнату с одним единственным фортепиано посредине. За ним сидел Юнги, сгорбившись, он играл один аккорд за другим. Перебирая струны, словно нити души или, на крайний случай, арфу, ведь всегда был похож на ангела. Не смея нарушать сказочного момента, Хосок застыл в дверном проеме. С самого начала он был убежден, что эту колыбельную никто не сыграет лучше, чем ее создатель. Так и вышло, из-под пальцев Мина выходил самый чистый звук на свете, такого больше никто не сможет услышать или увидеть. Только Юнги может играть «Колыбельную» так виртуозно и легко, хотя на душе кошки скребут, это уж точно. Хосок подходит сзади, аккуратно кладёт руки на плечи любимого. Музыка не прекращается, лишь громче разражается по комнате, отбивается от стен сладостным мучением лебедя. Белокурый улыбается, мелодия принимает более радостный характер, сменяется за ее композитором, ведет внутреннюю борьбу, все прямо как и он — Юнги. Одинаковые пары тритонов громом среди ясного неба поражают Хосока в самое сердце, прочно заседая там. — Соль, до-мажор, соль-мажор. — шептал беловолосый, перебирая клавиши тягучими движениями. Они оба растворились в музыке, всецело поглощены ею, словно марионетки, пошатывались в такт до тех пор, пока откуда-то не послышались спешные шаги. — Пора идти, — чуть громче, чтобы голос коснулся ушей Хосока, сказал Юнги. Его ладонь накрыла кисть другого, обвела вокруг себя и заключила в прочный замок, ведя за собой наружу. Мин спокойным шагом зашел в шкаф, из которого веяло холодом и сыростью. За стенкой оказалась небольшая лестница, которая вывела парней на балкон. Оттуда рукой подать до базара, на котором бывал сегодня днем пиратский капитан. Сердце гулко стучало в груди, все эмоции перемешались. С одной стороны давили звуки приближающихся шагов и злых криков, с другой в голову била кровь, напоминая, что больше не прийдется воображать рядом с собой Юнги, ведь он просто есть. Его можно коснуться, обнять и поцеловать. Да, коснуться губами его губ, чтобы сердце задохнулось любовью. Хосок чхать хотел на весь мир, ему так надоело скрываться за маской безразличия и холода: его душа не окаменела ни разу, хотя он уверял себя в обратном долгие, мучительные годы. Сейчас, когда она наконец-то запела, убедилась, что другой лебедь жив! Ей можно простить такую шалость и отдаться с головой. Чон тянет за руку музыканта, который влюбленными глазами смотрит вперед себя. Находит чужие губы почти что вслепую и целует. Тянет нижнюю губу, впиваясь в нее клыками. Словно голодный зверь, теряет всякое обладание и ест. Старается хоть немного насытиться моментом, который до этого казался лишь сном. Кислород предательски быстро кончается в легких. Слабый ветерок уходящего лета дует им в лица, пытаясь хоть как-то напомнить, что жизнь не ушла от них, она тут и сейчас! Дышит вместе с ними и наконец-то позволяет быть одним целым. Раскрасневшийся Юнги улыбается самыми краешками искусанных губ, притягивает капитана снова, чтобы теперь самому побыть голодным вампиром. Голову кружит от того, какие они разные. Мин целует нежно, почти невесомо касается рта, втягивает каждый раз все больше воздуха в горло. Окрыляющий, такой же как и Мин Юнги — его месяц и свет, на который можно ориентироваться в ночь, когда потерялся. За спиной почти рычат от злости, парни со страхом в глазах смотрят друг на друга. Кто знает, может прощаются, а может соглашаются друг с другом, и в следующий миг исчезают с небольшого балкона. Падают прямо вниз, ложатся спинами в густые кусты пахучих цветов. На лицах расцветают не меньшей красоты улыбки, они светят пуще дневного солнца. Руки все еще крепко сжаты в замок, но теперь они кое-как стараются не распасться. Потому что Хосок выше — бежит быстрее, а Юнги ели поспевает за ним, прилагает все усилия, чтобы не упасть и добежать до их самого любимого места на свете — палубы «Гильдии».***
На улице подозрительно пусто: сейчас полдень, большинство выходят за покупками и слоняются рынком, но на удивление — никого. Хосоку бы очень не хотелось, чтобы весь переполох был из-за него, ведь он так хотел оградить невинных от собственных проблем. Но кажется, не вышло. Опыт прошлого во многом его пугал. Чон хоть и пират, но вовсе не бездушный, каким кажется на первый взгляд. Он больше остальных переживает о простом народе, сильнее печется о их мирном небе над головой. Потому что знает, какого это — быть изгнанным из собственного тела, когда ты не знаешь, кто ты есть на самом деле, когда мысли путаются, не находя выхода и ответов. Это было невероятно сложно для него, а что говорить о более слабых? Они и вовсе погибнут, так и не узнав счастливой жизни. Попав на палубу, капитан немеет. Она пуста, ни одного знакомого или наконец незнакомого лица. В голову лезут неприятные мысли: «Вдруг они все умерли? Что если я не огородил их от этого?» К счастью, из-за двери показывается не на шутку бледное лицо боцмана, он страдальчески улыбается и тут же кривится от боли. За рубашку кто-то его тянет внутрь, руки очень молодые и такие же белые. Хосок срывается с места, забывает обо всем и о растерянном Юнги тоже. Джин умирает, не так ли? Из-за него? Надеется, что нет. Ким лежит на лавке, живот перевязан через тонкую талию. А рядом склоняется над ним тот молодой матрос Чонгук. Он старательно выжимает грязные тряпки в холодной воде, они оставляют кровавые следы и разводы по всей коже. Боцман дышит тяжко, втягивает воздух ртом, кривясь от спазмов и шипучей боли. — Что случилось? — находит в себе силы, чтобы спросить капитан. — Все хорошо, — наперекор реальности отвечает Сокджин и обессилено падает спиной на скамью. — Его ранили сразу, как вы ушли, — подает неуверенно голос младший и косится оленьими глазками на Джина. Тот неодобрительно качает головой, но на большее не способен: рану накрывает холодный бинт и сильно сжимает до звездочек в глазах. — Джин, разрази меня гром, я тебя просил или нет не лезть на рожон? — раздраженно кидает Хосок. В голове себе он уже многое представил — и как отважный боцман ринулся на старого короля, и как неуклюже нарвался на одного из погибающих солдат. Но все казалось каким-то абсурдом, потому что рана была колотой, никак не случайным порезом. — Ага, — прошипели ему в ответ. Хосок бросил еще пару язвительных фраз прежде чем ушел, так и не узнав всего, потому что самоуверенному капитану не к чему слушать страдальческие оправдания, в них нет никакого смысла. А вот Мина, оставшегося стоять верно на палубе, стоит выслушать, дать возможность им обоим восполнить потерянное время. А Сокджин подождет, он ведь сможет. Юнги испуганно хлопает глазами из-подо лба, тупит взгляд в лакированные туфли и молчит. Хосоку кажется, что на такого растерянного Юнги можно смотреть вечно. Его спрятанные под белоснежными волосами глаза ярко блестят на солнечном свете, ладони напряжно трутся друг об друга, не находя себе дела, прядки нежно развиваются под одинокими порывами ветра, а он все еще безмолвен, не в силах произнести и слова, потому что не знает с чего начать. — Как он? — наконец задается вопросом пианист. Голос его звонкий, но все еще трескуче шипит. — Жить будет, — неряшливо бросает в ответ Хосок, а после добавляет: — Давай поговорим? — рука его приглашающе указывает на дверь собственной каюты, а Мин кивает, разворачиваясь к ней всем корпусом. Капитан не то чтобы боится, что их застанут, но безумно не хочет, чтобы прерывали, так что проворачивает пару раз ржавый замок дубовой двери. Градус накаляется, тишина звенит в ушах парней, а руки непроизвольно смыкаются в крепкий замок. Теперь прикосновений будет много. Они будут жадными и страстными, невесомыми и привычными — самыми разными, потому что теперь они есть друг у друга, они нашлись спустя долгие годы и если потеряются снова, то ненадолго. Теперь точно нет. Хосок осторожно подносит ладонь парня к губам, трепетно целует каждую костяшку, тихо выдыхая на подходе. Юнги перетряхивает, но он продолжает стойко стоять, влюбленно смотря на макушку брюнета. — Прости меня, — шепчет Чон. — За что? — также тихо слышится ответ, настолько, что слышен гомон моря за окном. — Что я тебя оттолкнул тогда. — Ты имел полное право, — сжимает ладонь крепче Юнги. — Как ты меня нашел? — наконец-то разгибается Хосок и смотрит прямо в глаза цвета морской бирюзы. — Мне пришлось попотеть, — сдавлено смеется другой. — Я выпытывал у короля информацию о тебе долгую неделю. Смог убедить, что не помню что было десять лет назад, — улыбка все еще озаряет лицо парня, но она такая грустная и тоскливая. Хосок больше не торжествует, настроение моментально передается и ему. — Мне жаль, что я такой упертый индюк, — склоняя голову вниз, говорит темноволосый. — Хосок, — Юнги обхватывает самыми кончиками пальцев чужой подбородок, заставляя смотреть ему прямо в глаза, — перестань винить себя, это неправда. Ты мог так думать, потому что не знал правды, — тот мелко дрожит, по лицу катятся горячие слезы. Душат горло и не дают сказать ничего. А в голове так много всего. Хочется поскорее простить и быть прощенным, быть наконец-то счастливым и любимым: этого так не хватало, это грызло его изнутри десятую часть века. И вот сейчас, когда кажется, что все станет на свои места, он не может позволить счастью окунуть его с головой в свои теплые воды. Потому что отвык, никак не смирится и не примет реальности. Пора бы уже. — Я все еще тебя люблю, — срывается с дрожащих алых губ. Не разобрать чьих, потому что сказано в унисон, от всего сердца, искренне. Пылкое, чувственное признание закрепляет поцелуй. Юнги продолжает держать в руке лицо парня, мягко обхватив с обеих сторон. Мажет губами без смысла, с любовью и трепетом. Ресницы дрожат то ли от ветра, то ли от чувств. Никто не смотрит и, кажется, вовсе не дышит. Кислород кончается в их легких, и они разрывают сладкий поцелуй, чтобы набраться воздуха и окунуться заново в приятный момент, где нет всего мира — есть лишь они, и этого достаточно. В секунде, которая застыла, Хосок со всей присущей ему нежностью обхватывает чужую талию руками, сдавливает в порыве и прижимается губами сильнее, углубляя поцелуй; Юнги почти беспрерывно кусает то верхнюю, то нижнюю губу, держит крепко за скулы одной рукой, а ладонью другой перебирает каштановые пряди. Оттягивает те, чтобы услышать сдавленный стон прямо в губы. По палубе кто-то громко ходит, после требовательно стучит в дверь, снова отходит, и так по кругу. Хосоку не счесть, сколько раз это происходит, потому что ему плевать. Сейчас для него нет другой реальности, кроме той, в которой застряли они оба. Стук молнией врывается в помутневшее сознание. Мин разлепляет сонные глаза и так застывает, красиво. Красиво все, что касается его. Покрасневшие губы, сбившееся дыхание, от которого поднимается слегка влажная челка, пальцы, которые продолжают давить на макушку, безумные глаза, которые, кажется, спали полвека, но тут их пробудили от крепкого дрема. Чон смотрит внимательно, боясь упустить хоть что-то из виду, но в дверь опять стучат, прерывая бесконечный поток мыслей. Он закатывает глаза и выпутывается из крепкой хватки, переставляет ватные ноги к выходу. За дубовым проемом показывается пара оленьих глаз, они большие, оказывается. Чонгук смотрит в упор, указывая рукой на каюту, в которой до этого был Джин, матрос весь дрожит. Понять вот так, без слов, сложно. Ким умирает? Уже умер? Ему нужна помощь? — Что, — не спрашивает, скорее с мольбой пытается отрицать. — Джину, ему нужна ваша помощь, — скулит мелкий. А с души будто камень падает — значит жив. Чон тут же идет в комнату боцмана, руки потеют, когда голова старается сохранять здравый смысл. Если даже что-то ужасно и плохо, он и это сможет предотвратить, ведь правда? Сокджин лежит все также на скамье, рукою зажимает расплывающееся пятно на ткани. Багровые капли стекают на пол, впитываясь в древесину моментально. Он старается подтянуться на локтях, чтобы поприветствовать друга, но попытка тщетна: парень заваливается обратно, громко скрипя зубами. — Вот, — тыкает своим пальцем матрос на огромную рану на животе. — Кровь не останавливается. Хосок трясет головой. Тут бы и врач не известно справился бы или нет, а он — неопытный и безнадежный медик — что он может. Но смотря на лицо медленно погибающего друга, Чон дает себе пощечину. Когда он превратился в эгоиста, тварь, которая отказывается действовать из-за отсутствия понятных результатов? Он обязан попытаться, сделать хотя бы что-то, ведь вдруг именно он сможет спасти своего единственного друга от страшной гибели. Намочив руки, Хосок отодвигает окровавленный бинт, под ним месиво похуже фарша, который кидает их кок в тарелки иногда. Кровь не переставая льется, пачкает все вокруг, туманит взгляд. Капитан старается, пыхтит, вымывая рану и руки, каждый раз стараясь наложить как можно больше слоев с травами и тканью. Он не знает точно, поможет это или нет, Джину по прежнему больно, но он терпит. Не произносит ни слова, тихо шипит, стиснув зубы. Хосок смотрит на него с уважением, какого прежде не испытывал никогда. Он не знает прошлого своего боцмана, вообще не уверен, кем он был до того как попал на борт, но он хорошо знает Джина, который живет вместе с ним уже больше четырех лет рука об руку. И такого он его похоронит, если будет нужно, потому что Ким, уверен, тоже гордится собой, по другому никак. Бинт кончается, симпатичным бантом ложится на живот. Хосок тянет улыбку, даря ее другу, на нее он тоже отвечает, как самый сильный боец. — Не знаю, насколько это поможет, — вставая на ноги, говорит капитан. — Но когда-то мята спасла мою жизнь. Надеюсь, тебе она тоже поможет, — улыбаясь глазами, пока на лице не меняется эмоция, заявляет Хосок. — Отдыхай, вечером я навещу тебя. — Спасибо тебе, — хрипит боцман, после чего обмякает и даже кажется, что ему легчает. — Где все остальные? — спрашивает у развеселившегося Чонгука Чон. — Они на базаре. Там какая-то бабка травы им дает, — на автомате отвечает матрос. — Понятно, — глупо хлопает глазами старший, пока вытирает руки от крови. — Много потерь? — Вполовину убавились. — Это плохо, — сереет Хосок. — Пусть возвращаются к обеду, будем отчаливать, — Чонгук кивает, остается в каюте, когда дверь за Хосоком закрывается. Сегодняшний день стал одним из важных в жизни капитана, его команды и придворного пианиста Мин Юнги. Он многое изменил в их судьбах, чьи-то оборвал, кому-то подарил новую. Души умерших пусть покоятся с миром, а выжившие, надеемся, проживут долгую жизнь, как и завещал пророк. Хосок не вспомнит какой именно, потому что когда-то перестал верить в Бога. Легенды забылись, имена подчистую стерлись с корки головного мозга, но он уверен, что кто-то да говорил очень давно именно так! Сейчас хладнокровный капитан начинает верить. Смог довериться людям, полюбил, осознал, что такое настоящая дружба, весь мир стал для него чуточку светлее, и это далеко не предел. Отныне Чон будет благосклоннее к людям, которые его окружают, будет ценить в них душу, а не помощь. Он изменится, как и все поменялось в его жизни от теперь. А пока его ждет Мин Юнги — единственное чистое в его скромной жизни, лунный свет, которому можно и хочется доверять темной ночью. Возможно, парень уснул, не дождавшись своего солнца, да и то, настоящее, уже готовится заходить, а может до сих пор сидит на кровати и ждет, пока к нему вернуться. Ибо они больше не оставят друг друга, не тогда, когда смогли найтись.***
Обед пролетел сонной мухой над палубой «Гильдии», его никто не взял во внимание: ни капитан, ни Чонгук, которого назначили за старшего, ни оставшиеся члены экипажа. Те и вовсе подтянулись ближе к вечеру, когда пришло время излюбленного ужина. Что-что, а вечерняя трапеза на корабле была вкуснее всего. Кок особенно сильно старался ради нее, потому что, как сам рассказывал, это последнее, что он успел сделать ради своей умирающей матери. И никто его не винил в халатности, дает еду, ну и ладно, если бы она была прям уж несъедобной, то вопросы возникли бы, а так — плевать. Хосок спускается в камбуз, ведет за руку и Юнги. Вокруг стола начинаются собираться оставшиеся матросы, те, кто умерли, были отправлены на вечный покой, а выжившие открывают бутылки рома, чтобы оплакать погибших соратников. Картина грустная и крайне неприятна, привыкший Чон стискивает челюсть, поднося вверх наполненный до краев бокал. Из него неосторожно выплескивается пара капель алкоголя, но капитан не обращает на это внимание, произнося свою речь. Он опять пытается поддержать и ободрить всех, рассказывает о невероятных приключениях и страшных потерях, которые ему доводилось видеть прежде. Конечно, уверять команду, что бывает и хуже — не самая лучшая идея, но она, по правде говоря, действенная. Не так тоскливо на душе, когда вспоминаешь, что людей бывало убивали и просто так, чтобы не оставались. Юнги сидит прямо напротив капитана, чтобы заранее никто не делал выводов. Хосок не собирается ничего скрывать, расскажет всем, кто такой этот новичок, и объяснит, почему так экстренно сорвался в столицу ради него, но это потом, не сейчас. Парень смотрит свинцовым взглядом прямо, слушает в оба и, на самом деле, не верит. В его спокойной жизни произошло столько всего необъяснимого и лишенного логики, что верить во всякие рассказы становится сложнее. Даже сейчас он отказывается принимать воспоминания Хосока за чистую монету, ему все кажется, что тут много фальши и выдумки: не может столько трупов окружать одного человека на одном корабле. Но в глубине души он мыслит здраво, ведь видел весь этот кошмар собственными глазами. После короткого ужина экипаж не расходится, как это бывало обычно, все остаются сидеть за деревянным столом, поднимая и опуская стаканы, наполненные ромом. Хосоку не по себе, он не привык оплакивать кого-то, легче похоронить и забыть. Капитан сидит поникнув, внутри пусто, ни одной мысли, которой можно было бы заглушить гул экипажа. Пара глаз, устремленные прямо на него — единственное спасение, смотря в них душу обволакивает какое-никакое, но спокойствие. Юнги нежно улыбается ему, ободряюще шепчет одними губами: «Ты молодец». И Чон тоже улыбается, смущенно прячет поднятые уголки уст под свисающими прядями волос. Когда помещение заполняет прохладный ночной ветерок, капитана осеняет: он ведь хотел поговорить с Джином. Он резко смотрит на дверь, ожидая увидеть там именно его. Но вместо боцмана появляется низкорослый Чонгук — он, как обычно, молча проходит вглубь и садится на краю, принимая объятья какого-то порядком выпившего матроса. Хосок вздыхает, кивает головой на выход, мол говоря: «Я схожу, посмотрю как там дела». И спешно встает, вскоре покидая камбуз, оставляя за дверью шум пьяных, стук посуды и прочее. В лицо ударяет порыв летнего ветерка, он не такой палящий, как с утра, и не очень холодный для ночного времени суток. Взгляд цепляется за одинокую фигуру на носу судна. Джин стоит, облокотившись об перила в одной легкой рубашке, она развивается от морского порыва. Он даже не оборачивается на шаги приближающегося, Чон останавливается рядом, принимая такую же позу и молча устремляет взгляд в том же направлении, что и Ким. Они долго стоят так в тишине, не обмениваясь ни взглядами, ни парой слов. Кажется даже, что им поговорить не о чем, но это не так. Уже давно стоило бы положить конец загадками, окутывающим образ Сокджина, этого сказочного засранца с идеальными манерами и дерзким характером фальшивой паиньки. Капитан порывисто вдыхает воздух, насыщая легкие кислородом, чтобы начать диалог. — Как твоя рана? — интересуется Чон. — Стало лучше, спасибо тебе, — на лице расцветая благодарная улыбка. — Я и не знал, что мята так здорово успокаивает гноение. — Да, она такая. Однажды я поранился в детстве, и отец привязал к руке лист этой травы, через неделю и следа не осталось, — это воспоминание одновременно и колит, и радует Хосока. Папа для него был святым человеком, вечно воспитывающим, но таким добрым и ласковым, его тепло укрывало в самые морозные дни, не давая погибнуть от холода мира. Чон не сочтет ночи, в которые навзрыд молил отца встать и вернуться к нему, но тот его не услышал. Так и остался холодным телом лежать на палубе, с крепко зажатым мечом в руке. — Ты говорил, что она спасла тебе жизнь? — засмеялся боцман, наконец-то повернувшись лицом к лицу с другом. Капитан тоже улыбнулся, но уже скорее стыдливо, чем задорно. — Так и есть! — возразил он. — Я бы лишился пальца на руке! — вскидывая правый мизинец к верху, заявил парень. И они засмеялись, как самые настоящие друзья, которым не нужен повод и причина поговорить. Им просто достаточно быть вместе, чтобы атмосфера наполнилась скрипящим на зубах сахаром тепла. — Верю, — на выдохе сказал Джин и направил каштановые глаза в морскую гладь. — Джин, можно узнать кем ты был раньше? — Не думаю, что это очень интересно, — спокойным тоном ответил ему друг. — Мне важно, — глаза заблестели чистым любопытством. Оно не скрылось от пронзительного взгляда боцмана, тот вновь разразился смехом. — Хорошо, мистер Любопытник, — в воздухе повисла тишина, от которой щипало глаза, но Джин вскоре заговорил. — Я, можно сказать, сбежавший принц, — и снова тишина. На этот раз она скрыла в себе неподдельное удивление, восхищение и страх. — Что-что? — переспросил, не веря, Хосок. — Есть тут не очень далеко одна провинция. Сейчас там правит мой брат, но должен был я, — будничным тоном огорошивает того Сокджин. — А-а-а, — тянет Хосок. Он однозначно не ожидал такого ответа. Больше того, он был готов к чему угодно, но не к такому ошеломляющему исходу событий. Хосок смог бы поверить, что его друг разбойник, попытавшийся украсть какую-нибудь принцессу, а теперь вынужден скрываться. Мог оказаться самым заклятым врагом в каком-то королевстве, и теперь тоже прятаться от гнева короля. Но такого — никак. — Давно ты так… Не знаю даже. — Прячусь? — Что-то вроде того, — неуверенно мямлит брюнет. — Вот уже пять лет, — боцман пускает неловкий смешок. — Но ты не волнуйся, мой брат вполне хорошо справляется и без меня. — Да я не сомневаюсь, просто странно это, — почесывает затылок капитан. — Ничего странного, ему было всегда интереснее нас заниматься всеми королевскими штучками. Так что я просто прочистил ему путь к трону, исчезнув, — Джин говорил так, будто это ничего. Будто он не отдал по праву принадлежащее ему кому-то другому, пусть и настолько родному. Обычным смертным часто рассказывали про конкуренцию правящей семьи, как они готовы убивать друг друга, лишь бы взойти на престол первыми. А слышать из уст правящей династии, что он так просто оставил все — вовсе какая-то мистика. Но Хосок принимает ее, доверчиво смотрит в глаза и находит в них искренность. — Ты сказал «нас», у тебя есть еще один брат? — Да, Чонгук. — Наш? — парень растерянно хлопает глазами, а Джин довольно кивает ему в знак согласия. — Ух ты, сколько же тайн ты хранишь, Ким Сокджин, — выдыхает Хосок, приглаживая темные волосы от ветра. — Очень много, Чон Хосок, — смеется боцман. Ему намного лучше — это видно невооруженным глазом, и это невероятно сильно тешит капитана. Он вмиг забывает о старом запрете на свое имя, потому что в этом нет больше толку. Забывает о сверхконспирации, которую они соблюдали среди членов экипажа. Все эти глупости, которыми долгие годы сковывал себя Хосок, теряют свою важность, потому что он тоже не такой, как прежде. Дышится сейчас легче, воздух не такой липкий и вязкий — приятный. Чайки не шумные вовсе, даже успокаивающие. Одно остается прежним — море. Оно все также дарит усладу ушам, глазам и носу, наполняя капитана изнутри тягостным чувством домашнего комфорта. Хосок зевает, даже не стараясь прикрыть рот, широко его открывает. — Поздно уже, иди отдыхать, — хлопает друга по плечу и улыбается пуще прежнего, в ответ получая такую же широкую улыбку на пол лица. Джин кивает, отпуская Хосока спать, а сам задерживается, чтобы переварить сегодняшний день по новой. Уж сильно не верится, что лучшие дни наконец-то настали.***
Один из многочисленных дней снова наступает на «Гильдии», команда лениво тянется к работе после долгой ночной пьянки. Хосок тоже еле продирает глаза и, проснувшись, не находит в каюте Юнги. Его часть кровати аккуратно застелена, и это заставляет парня поёжится, словно от неожиданного холода, он вспоминает первые ночи без своего света, как было тогда одиноко и печально. Не хотелось бы снова почувствовать это. Капитан надевает рабочую робу и выходит, завтрак сегодня уже пропущен, а работы видом не видано. Парень приветствует встречающихся моряков и спускается в камбуз. За столом сидит Джин, он тихо смакует похлебку. На лице его слегка видна усталость и последствия сильной потери крови. Он лишь кивает на приветствие и на все последующие вопросы, продолжая втягивать в себя еле теплый суп. Когда тот кончается, боцман довольно вздыхает и, ярко сияя, поворачивается к капитану. — Заняться нечем? — Да не то чтобы. Юнги не видел? — интересуется попутно Хосок. — Кажется, нет, — с прищуром смотрит на друга Джин. — В каких ты с ним отношениях? — Дружеских. — Думаешь меня обманывать? — поднимая брови вверх, спрашивает моряк. — Нет, — также отстраненно отвечает ему Хосок. — Просто мы не обсуждали с ним это. А последний раз мы были друзьями. — Не знал, что ради друзей так рискуют. — Он мне нравится! — вдруг вскрикивает раздраженно Чон. — Но ради друга я бы тоже самое сделал. — Я знаю, — тихо добавляет в ответ Ким. Он сам был тем, ради кого Хосок нарушил закон. И тогда он был невероятно ему благодарен, хотелось порывисто обнять за то, что наконец-то разрушил эту ледяную стену между ними. — Тогда я возможно видел твоего Юнги на другом конце корабля, за пианино. — Так бы сразу, — прыснул Хосок, сжимая чужое плечо рукой. Джин лишь улыбнулся, ему тоже хотелось однажды так сильно влюбиться. Чон раздал еще пару указаний, пока дошел до места под лестницей, где пылилось старое фортепиано. Команда активно готовилась отчаливать с самого утра, и прямо сейчас они уже отдалялись от берега с самой большой скоростью, на которую только была способна «Гильдия». В небольшом уголке никого не оказалось. Губы, застывшие до этого в улыбке, быстро сменились расстройством и раздражением. Неужели он так долго шел сюда, что Мин успел уйти? — Меня ищешь? — раздался из-за спины знакомый шершавый голос. Даже не смотря в лицо, было ясно, что парень улыбается. Хосок поворачивается, вглядываясь в родные черты: круглый нос, подбородок, кошачий вырез глаз, пухлые розоватые губы. Каждый волосок на голове, что невольно вьется в своем направлении, тоже безумно очаровательный. Чон тонет в этом образе, в этом человеке, потому что влюблен. В глазах Юнги Чон тоже невообразим. Каждая родинка заставляет сердце трепетать, биться об клетку, которая поросла колючим терном. Кажется, он ни на миг не забывал о медовой коже, как она трепетно реагировала на его холодные пальцы, из головы не вылетал тот вечер, когда Хосок тихо сопел у него на плече, пока Мин доигрывал очередной ноктюрн, который был написан для него одного. Хосок наверняка не знает, насколько сильно он врос в душу пианиста, сколько радости и счастья он несет одним своим воспоминанием. Юнги обходит прикованного к месту Чона, садится за скрипящий инструмент. Из-под клавиш разливается приятная мелодия, капитан ее не слышал прежде. Или может один раз, мельком. Тихие переигрывания зимнего утра, солнце блестит на замерзшем снегу, отбивается и слепит глаза. Ты неспешно идешь по делам, обходя темными улицами дворы. Их много, неисчислимое количество, а ты один. И весь мир пуст, пока ты направляешься к концу. Мягкие снежинки продолжают падать сверху, ложатся покрывалом под ноги, на макушку неприкрытой головы. Руки мерзнут в дешевом пальто, даже карманы не так сильно греют. Стараешься теплым дыханием согреться, но четно, согреет лишь сон. Несмотря на то, что утро только-только настигло мир, ты сонный. Плетешься сам не зная куда, лишь конец ярко маячит в твоем сознание и ты идешь, направляемый одним только желанием спать. Надеешься, что домой. Но тебя неизбежно встречает море, окутывая твое тело ледяными волнами, успокаивает, шепчет, что ты дома, наконец-то тут. Твой дом там, где телу хорошо, а душа не страдает. Вода заполняет легкие, мягко давя, это и есть конец, что ты преследовал. Так отдохни, дитя. Точно не слышал, она эхом отбивается от сознания, слегка задевая раскрытые раны прошлого, неприятно щиплет изнутри. Хосоку просто знакома мелодия, то, что он почувствовал, точно уже бывало с ним. Как невесомое дежавю, быстро промелькнувшее в голове. Пальцы аккуратно отрываются от фортепиано, парень замирает, тупя взгляд в лакированную крышку. Его рубец тоже задет, он плещет кровью от воспоминаний. Лицо озаряет тень улыбки: сейчас не то. Сегодняшний день принесет им только радость и никакой муки, как раньше, Юнги уверен в этом, как в том, что он жив. Такие неожиданные мысли настигают его, когда руку поглаживают чужие пальцы. Чон ведет незамысловатую игру по тыльной стороне, поднимая ворох мурашек за собой. Ноктюрн кончается, а облегчение благостно затягивает кровоточащие ссадины. Корабль потряхивает от настигнувшей бури, будто она из сердца передалась морю. Тихая гладь затягивается тучами, пряча за собой яркое послеполуденное солнце. Холодок пробирается под легкие кофты, затягивая некоторых скучающих в свои каюты. Хосок стоит, тонет взглядом в синих глазах, не имея возможности сдвинуться с места. Юнги продолжает крепко держаться за руку, будто это их последний день. Обреченность минувших лет все еще пляшет на их истерзанных сердцах. «Гильдию» не на шутку клонит то в один, то в другой бок. Матросов охватывает паника, они копошатся на палубе, решая что делать. Корабль должен идти своим ходом, или лучше скинуть якорь? Отрешенный от мира сего капитан позабыл обо всем, его силой вытягивают из мира грез, где все чудесно, в мир, где царит хаос и вечная ночь. Джин взволнованно смотрит в карие глаза, пытаясь достучаться, он будто беззвучно кричит, не в силах открыть запертую дверь. Буря настигает корабль, трещит дно, терзает остатки прошлого прямо на глазах. Темное небо вовсе не помогает, капитан решительно бежит к носу, пытаясь разглядеть хоть где-то берег. Было бы до него чертов километр и они спасены, но ничего. Пусто. Он кричит, командует спускать на воду лодки: «Гильдия» неминуемо потонет, и нет другого выхода теперь. Черные воды кидаются на палубу, моча ноги команде, Хосок со страхом осматривает любимые паруса, вышки и балки. Его душу охватывает нестерпимая грусть. Когда он совсем ребенком познавал мир настоящих мореплавателей, то мечтал стать одним из них и покорить сотни людей своими морскими подвигами. Радостно заявлял отцу, что «Гильдия» станет его вечным домом, которому он принесет невероятную славу. С тех времен утекло много воды, многое поменялось, больше никто не веселится вечерами пятницы, собираясь за столом камбуза, каждый предоставлен сам себе, как настоящий пират. Больше отец не разражается заливистым смехом от очередного неуклюжего движения Хосока, потому что Чон другой — сильный, крепкий, слишком серьезный. Да и папа никогда уже не вернется сюда. Мачта со звоном падает и бьется о воду, ломается напополам, прижимая своим весом какого-то смертника. Сердце страшно колит, а темная пучина сильнее тянет за руки на чистое дно. Скрип прямо за спиной страшно пугает, Юнги хватает в охапку тело любимого, крепко сжимая в объятьях. Он чуть не потерял Хосока навсегда, отдав бескрайнему морю во владения. Капитан тяжело дышит, забираясь на лодку, которая вот-вот и отплывет на безопасное расстояние от его «Гильдии». Она спасет жизнь многим. Чонгук направляет весла по непослушной воде, со всей силы жмет на них, сопротивляясь течению. Джин напряженно молчит, пересчитывая в очередной раз ровно пятнадцать человек на лодке. Больше не удалось спасти. Хосок потерялся в этом дне, казалось, что все будет хорошо, но что-то пошло не так с самого утра, когда он не нашел Юнги в постели рядом с собой. Чонгук ведет всех, сам не зная куда, он будто не замечает, как мачты медленно исчезают под волнами океана. Джин наконец-то заговаривает, просит везти их во дворец. Чон туманным взглядом обводит место, где только что стоял его корабль. Из пучины выныривает серебристый хвост, плавником бьет по глади, раскидывая во все стороны брызги холодной воды. — Это русалка, — шепчет Хосок весь дрожа. — Что? — переспрашивает его Юнги, что до этого трепетно прижимал его к груди. — Русалка, Юнги. Такая красивая, — мямлит будто в бреду. Неизведанное существо приближается к ним. Размашисто ныряет, появляется над успокоившейся водой вновь, и останавливается почти вплотную к лицу испуганного капитана. — Ты тоже красивый, — щелкая по носу, замечает парень. Остатки команды перекидываются взглядами. Все они слышали про морских жителей, разных кикимор из пресных вод, русалок из океанов, огромных кракенов и осьминогов размером с провинцию. Но собственными глазами никогда не видели сего чуда. Никто не знает, чего ждать, что может случиться и как с ними всеми говорить. — Поможешь нам? — надломленным голосом просит Джин. В глазах стоит картинка невероятной красоты русалки. Парень хихикает, после чего снова бьет хвостом по поверхности, и шипит: — А взамен что? — Мой корабль, — вдруг говорит Хосок, забывая, что «Гильдии» больше нет, а значит и владельца тоже. Но на удивление, тот кивает. Манит рукой и скрывается под водой. Растерянный экипаж лишь хлопает глазами, принимая эту странную игру морского человека и их отрешенного капитана. Море после бури невероятно красивое, переливается цветами грозного неба и отблесками неизведанной пучины. Рыжий хвост украшает лишь, изредка появляясь как ориентир перед глазами Чонгука. Тот направляет лодку, словно марионетка, внимание рассеянное, туманное, будто и не здесь он вовсе, смотрит вперед себя, не зная слабости и куда поворачивать, одни плавники перед глазами. Джин трясет его за руку, предлагая сменить курс, но он молчит. Даже не сопротивляется. Тишина и спокойствие заполняют небольшое судно, что одинокой рыбой перебирается через длинный мир. Дороге нет конца-края, но это уже никого не волнует, потому что переживать и смысла уже нет. Если умрут, то пусть так и будет. Глубокой ночью лодка бьется своим носом о доски какого-то порта. Матросы помогают выбраться на сушу одному за другим. Лодка быстро пустеет, а загадочной русалки больше не видно. Она скрылась еще очень давно, последний час точно не было видно его оранжевого хвоста. Это тоже не волнует. Джин самодовольно улыбается, осматривая окрестности, после чего говорит совсем тихо, будто и нет на его лице вопиющей улыбки. — Это моя провинция. — Вот оно, что, — кивает Хосок, дрожа всем телом. Нахлынувшая истерика все еще не покидает его, держит в своих лапах ежовым рукавицами, то и дело бросая в сознание воспоминания об утонувшем корабле — его доме. — Давайте во дворец, я поговорю с Чимином, — предлагает боцман чуть успокоившись. — Нам помогут. Все удовлетворенно кивают. На самом деле, ни сил, ни желания спорить или предлагать что-то другое ни у кого нет. Выжившим плевать, где ночевать, хоть тут, на деревянном мосту. Так что идея их боцмана озаряет пару уставших лиц, будто новость о помиловании. И они на негнущихся ногах идут вслед за ним, во дворец, где им непременно помогут.***
Несмотря на то, что на дворе ночное время, город не спит, хотя бы части его все еще живут бурной жизнью. Но Хосок уверен, что веселье кончится к утру, и тогда у этих баснословных настанет тихий час. А сейчас они выпивают за выдуманные торжества, смеются и шумят, тревожа сон спокойно спящих. Мысли все никак не отпускает прошедший день, слишком быстро он расстался с тем, что берег долгие годы не только в своем сердце, но и на этом свете. От корабля не осталось ни щепки, и награбленные богатства непременно растащат русалки: Хосок отдал им «Гильдию» взамен на жизнь, которую наконец-то смог оценить по достоинству. Рядом, придерживая локоть, идет Юнги. Плечи его поникли, голова усталым болванчиком клонится в разные стороны, лишь бы не уснуть, походка твёрдая, но не от смелости вовсе, скорее она надломилась от тяжести дня. Впереди маячит светлая макушка кареглазого боцмана, он самый «живой» из всех моряков на суше. Идет задорно, будто марширует, а руками показывает то туда, то сюда, громко восклицает и радуется: он дома. Чонгук, что тише воды ниже травы, ступает ровно за ним, вовсе безмолвный. Хосоку даже кажется, что тот всегда таким был, но кроме него этого никто не замечает. Команда идет прогулочным шагом, никуда не спеша, все разглядывают новую местность, щуря глаза с непривычки; вскоре к темноте привыкают и те. Улица заполняется фонарями, они теплыми лучами разливаются по всей дороге, показывая красиво уложенную гальку, по такой даже ступать страшно. В родных местах никто не видел таких, там вообще все по-другому: люди пьют не от радости, а от безысходности, праздники зачастую — повешенье преступника, укравшего кусок хлеба, а что уж говорить о природе, тут она совершенно иначе ощущается. Чистый морской воздух бьет в лицо, у него нет посторонних ароматов, лишь приморский бриз. Тихо сопящие чайки на балках кораблей, и те не шумят, дают морякам отдохнуть от долгих плаваний: они всегда возвращаются сюда, даже если время позволят подольше поболтаться на воде, потому что в это место хочется возвращаться. Все это без умолку тараторил Джин, его не раз уже насмешливо просил заткнуться Хосок, но боцману дела нет до таких пустых слов, когда вокруг него наполненный жизнью провинциальный городок. Тут и правда хорошо, прям как в рассказе боцмана сейчас. Тепло с ног до головы разливается по телу, течет по позвоночнику приятной волной. Перед глазами вырастает высокий дворец, вход его не такой парадный, как в столице — скромнее, и что-то Чону кажется, что вовсе не потому, что это провинция, просто правитель нормальный. Возле ворот караулят двое мужчин. Сторожи оживились, увидев знакомое лицо, даже за столько лет оно не забылось. Джин тоже приветствующе им улыбнулся и попросил сообщить о его прибытии, за спиной неловко столпился экипаж. Десяток растерянных пар глаз смотрели на своего боцмана, влеченные неизвестностью, они зашли вслед за ним во внутренний дворик, а оттуда в широкий зал. Он был таким же мраморным, как и в столице, единственное что его отличало — это отсутствие пианино в углу. Сейчас Хосок особенно обратил на это внимание, кинув попутно взгляд на Мина, который кулаком тер пустые очи. В комнате было темно, ни откуда не виднелся свет, его будто выключили на самой планете, а не в этом месте. Окна в пол украшали одну из стен, там же находилась и дверь, через которую зашло ровно пятнадцать человек пару минут назад. Стеклянный вход единственный был не зашторен, сквозь него гладкой полосой забегал лунный свет, окрашивая и без того белый пол в голубоватый оттенок. Юнги стоял прямо напротив него, смотря на улицу, где по прежнему было видно море. До сегодняшнего дня никто из них не знал, насколько суровым может быть океан, в который они влюблены. Он казался любимым домом, что всегда поддержит и выслушает, но тот вмиг переоделся в самого заклятого врага, уничтожив все до последнего, что было дороже любого богатства, и особенно их крепкую любовь. Стуча каблуками, на пороге появилась небольшого роста фигура, лишь приблизившись лицо ее стало яснее. Широкий овал бледной кожи, очерченный невесомыми скулами и плотными щеками, с носом-картошкой, который приподнят кверху, узкие глаза смотрят вперед растерянным взглядом, хотя видно сразу — они видали многое, такие старые были роговицы. Пухлые губы алого цвета особенно сильно бросаются в глаза, приковывают внимание, даже если сам он ужасен и уродлив, но это было не про него: парень был невероятно красив. — Чимин, — радостно крикнул Джин, направляясь к своему брату. Тот озарил его ласковой улыбкой, крепко сжимая в собственных объятьях. — Каким ветром, Джин? — отбился эхом от стен заспанный голос барона. — «Гильдию» разбило море, а выжившим, — он повел рукой по стоявшим в стороне морякам, — теперь не куда податься. Мог бы ты нам помочь? — сделав самые невинные глазки на свете, проскулил Джин. Таким его еще никто не видел, кроме Хосока. Он не позволял себе так вести себя на людях, где его могут за это засмеять, но шутки Чона никогда не были злыми, так что боцман с легкостью дурачился рядом с ним. Интересно, что случилось сейчас с таким принципиальным членом правящего рода? Чимин засмеялся, и его грубый, сладостный, как мед, голос снова донесся до барабанных перепонок команды. Он был свинцовым, но одновременно самым легким на свете, прямо как смех самого Сокджина. — Конечно, малыш, — улыбаясь до самых ушей, сказал главенствующий. Ухмылка его была лучезарной и ехидной одновременно. — Пройдемте в гостевые комнаты, скоро каждому из вас дадут свою постель, — указывая жестом на дверь, закончил Чимин. В коридоре он увел под руку Джина, но Чонгук так и остался среди команды. Его почему-то не позвали, даже не обернулись глянуть, не потерялся ли младший. Это показалось Хосоку странным, но опять же таки — только ему. Видимо, ночь была длинной, раз бывший капитан так трепетно относится к чувствам неизвестного ему матроса. Сам Ким младший не выглядит расстроенно или поникло, ведет себя как обычно. Идет со всеми, перекидывается редкими фразочками, только бы ему дали покой. Его социальная батарейка не такая сильная, как у его братьев, которые даже в эту ночь остались самыми позитивными пятнышками во всем мире и радостно смеялись, когда стояли поглощённые объятиями друг друга. — Хосок, пошли? — тихо, почти шипящим шепотом над ухом произнес Юнги. От такого по затылку побежали мурашки, на лице Мина расцвела довольная ухмылка, когда он заметил искренний испуг. — Это всего лишь я. — Ты, — также беззвучно ответил Хосок, цепляясь пальцами за большую ладонь беловолосого. Пианист повел их в отведенную им комнату, она была вовсе не большой, может метр на метр, с высокими стенами, как во всем дворце, кристально чистым полом, на котором лежал коричневый ковер, а под стеной стояли две койки — тоже небольшие. В покоях было темно, из единственного окна, что было выше обычного, лился голубой свет луны, он тонкими полосами разбросался по начищенному камню. Стоящий спиной к единственному источнику света, Юнги казался ангелом, который пришел забрать Хосока на небеса. Лицо мягко обволакивала светлая дымка, изящность тонких кистей передавалась с невероятной точностью под светом спутника. Мин протянул ладонь к лицу, накрывая ею мягкую щеку парня. Он, как мартовский кот, прижался к ней, ластился, будто она его кормит вот уже пол вечности. — Как ты себя чувствуешь? — спросил воркующим голосом Юнги. — Хорошо, — без доли лжи ответил ему Хосок. Морские глаза блеснули, словно кошачьи, сощурились от задуманной пакости. Юнги, все еще державший свою широкую ладонь на скуле парня, повел самыми кончиками пальцев, обводя контур любимого лица. Пробегающие мурашки кольнули сознание, заставляя руки быть нежнее, а действия настойчивее. Белокурый заправил прядь отросших каштановых волос за ухо, приближаясь к нему, и опалил горячим дыханием всего Чона. Тот аж сжался, как дикий зверь, что ощутил опасность. — Это всего лишь я, — снова прошептали над ухом, табун мурашек прошелся от пят до макушки головы, вызывая на лице затейщика коварную улыбку. Юнги смотрел на розовые губы формы сердца, их так хотелось целовать, любить, желать. Хосок смотрел в глаза, которые итак уже целовал, любил и бесконечно сильно обожал. Когда их мир еще был небольшой палубой «Гильдии», Чон смог влюбиться в каждую отдельную черту, вознести ее на небеса, к звездам, о которых знал лишь отрывки, потому что для влюбленного ребенка не надо много смысла, чтобы по-настоящему чувствовать тепло, пусть даже от холодных на самом деле звезд. Юнги вел дальше свою коварную игру, дразнил Хосока, давя на затылок, пока губами выводил созвездия и ноты, которые, не переставая, звучали в их сердцах. Руки Чона нервно гладили сквозь ткань рубашки узкую талию, то сжимали ее, впиваясь ногтями, то порывисто отпускали, когда становилось слишком приятно. Осторожно перемещаясь по комнате, Юнги навис над Хосоком, продолжая выцеловывать каждый миллиметр его медовой кожи, пока из полуоткрытых губ не послышался сдавленный вздох. Холодные ладони Мина проникли под тонкую рубашку капитана, будоража сознание и вызывая перед глазами звездное небо. В зрачках виднелся салют из сердец, которыми беспрерывно искал Хосок взгляда Юнги в полутьме, но не находил. Только расплывающееся тепло по всему телу от горячего дыхания и жадных поцелуев мягких губ. Пальцы Чона беспрерывно оттягивали блондинистые прядки, углубляя поцелуй и без того голодного Мина. Он оставлял ярко-алые следы на самих ключицах, спускался бережно и аккуратно к животу, зализывая шершавым языком следы укусов, которые тоже оставлял, словно какие-то метки, по всему телу. Сдавленные, хрипящие стоны все чаще отбивались от толстых стен, но страх, что их услышат, не покидал ни одного из парней. Юнги поднялся на руках выше, чтобы смотреть в самые глаза, прямо в них. Взгляд скользнул по вспотевшему лицу: испарина на лбу мерцала, отбивая от себя лунный свет, глаза блестели безумным огоньком, а полуприкрытые губы старались восстановить сбитое к чертям дыхание. — Будь тише, красавец, — самыми губами прошептал Юнги, расплываясь в невероятно влюбленной улыбке, которую, скорее всего, никто никогда не видел. Таких просто не существовало до сегодняшнего дня. Светящийся ото всех эмоций и чувств, Хосок слабо кивнул, вытягиваясь в струну за коротким поцелуем, скорее даже просто легким прикосновением чужих губ. Сладкие минуты прелюдий сменились грязными мыслями, которые вынашивал каждый из них вот уже который месяц. Руки позволяли больше обычного, сдавливали бедра, зверски впивались ногтями в гладкую кожу, которая принадлежала только им. Губы смазано оставляли следы, чертя дорожку созвездий, красные пятна просто застывали в немой игре, для них она продлится еще какое-то время. Будоражащая ночь, принесшая долгожданное удовлетворение и высказанные мысли. Возможно, эта комната никогда еще не слышала столько признаний, этот дворец еще не тонул в безудержных ласках двух влюбленных — для него это все впервые, как для Хосока, который впервые ощущает себя любимыми и ценным; так и для Юнги, который чувствует себя в своей тарелке, ведь рядом с Чоном всегда так, по-домашнему тепло и комфортно. Засыпают они под утро, когда пташки слетаются к окну, начиная долгую раннюю песню. Птицы чирикают, радуясь новому дню, а эти двое сопят, видя в настигнувших снах чудо, что неожиданно посетило их истерзанные души. Мир приобретает краски, раскидывая то тут, то там цветки под названием «Будущее», теперь их однозначно хочется собирать, вместо того, чтобы топтать, горько рыдая. Собравшийся букет Хосок непременно поставит в вазу в их общем доме. Юнги засушит некоторые бутоны, чтобы после пить травяные чаи, кутаясь в покрывало зимними вечерами. У каждого свои сны, в которых они счастливы по своему, но те неизбежно одинаковы в одном — капитан и пианист там вместе. Настоящее утро встречает своих ночных гостей только к полудню, их никто не беспокоит и не дергает без надобности, как минимум капитан потонувшей «Гильдии» отсыпается по полной. Когда глаза наконец-то открываются и встречаются с режущим солнечным светом, под боком сладко сопит Юнги, он сложился в несуразный комок, поджал под себя ноги и спрятал макушку светлых волос в плече любимого. О таких подъемах Хосок только в книгах читал, а сейчас поверить не может тому, что видит. Кажется, что это иллюзия, которой рано или поздно придет конец. В протест на глупые домыслы Юнги громко тянет носом воздух, его сну тоже пришел конец. И сейчас он будет также глупо улыбаться, смотря во влюбленные кофейные глаза напротив. Ну и пусть, впереди чуть меньше половины дня, а потом еще день и еще, и так года и столетия только для них одних. — Доброе утро, — светясь ярче солнца, произносит сонный голос Мина. — Скорее полдень, — шутит Чон, оставляя в уголке губ мокрый поцелуй. Слипшаяся после жаркой ночи челка закрывает вид кристально-голубых глаз, Хосок осторожно тянет руку, чтобы убрать ночное недоразумение. Но запястье обвивают холодные пальцы, сжимая крепче, подносят к самым губам и оставляют тысячу мелких поцелуев, которые мягкой пеленой заживляют все шрамы. — Откуда так много ран? — беспокойно, но все еще хрипло спрашивает Юнги. — Я пират, — без лишних слов: итак понятно. — Расскажешь мне потом обо всем? — глаза наполняются невероятными красками. Там смешались и беспокойство, и жалость, и боль, будто прошедшая по самому Юнги, и бесконечная нежность, которой он пытается сгладить страдания прошедших дней. Хосок молчаливо кивает на его просьбу, напоминая себе в очередной раз, что отныне он будет честным и перестанет носить маску вечно холодного капитана. Он уже и не капитан вовсе и не одинок, как прежде. Сейчас он обычный человек со своим тяжелым прошлым, груз безусловно тянет ко дну, связывает по рукам и ногам, запрещая забывать, но стоит хотя бы попытаться, вдруг что-то выйдет. Это для себя Хосок тоже решил — он должен измениться, раз мир вокруг развернулся к нему так круто, где-то на 360 градусов. Юнги тоже многое для себя принял, он не останется тем парнишкой с корабля. Он вырос, возмужал, мир слишком сильно надавил на него своей взрослой жизнью, ему бы хотелось спокойствия и тепла, прямо как сейчас. И раз возможность есть, Юнги же не дурак, чтобы ее упускать?***
Последний закат солнца в это бурное лето, принесшее в жизнь обоих невероятные изменения и мысли, о которых прийдется еще долго вспоминать в темное время суток, не чтобы зарываться и медленно погибать, а чтобы улыбаться: какие они бесполезные, пока руку крепко держат чужие пальцы. Хосок протяжно вздыхает, все еще наблюдая, как светило покидает этот мир только до завтрашнего утра, уступая место голубоглазой луне, прямо как его Юнги. Мин под боком тоже молчит, поглаживая подушечками пальцев тыльную сторону широкой ладони. Он проходиться по каждому шраму и порезу, что загрубелой корочкой не дают забыть ни о чем. — Ты мне так и не рассказал, откуда твои шрамы, — тихим голосом доносится до уха пирата. Он склоняет голову, чтобы поймать мутный взгляд морских зрачков. Вновь тонет во всей нежности, которую Мин дарит, даже не задумываясь. Если бы Хосоку сказали умереть и дали самому выбрать как — он безоговорочно выбрал бы глаза Юнги: они невероятно глубокие, как впадины, который молодой капитан проплывал сотни раз в океане; они напоминают теплые летние ночи, когда покрывало не нужно, чтобы согреться, хватает лишь крепких объятий со спины. Хосок бы никогда не закончил перечислять все достоинства, за которые можно полюбить его мурчащего музыканта, потому что любит за все и сразу. — Обязательно расскажу, — шепотом шелестящих губ заверяет он. — Может, когда-то найдется для этого минута. — Давай сейчас, — предлагает неуверенно Юнги, разворачиваясь всем корпусом к парню, чтобы заглянуть своими кошачьими глазёнками в душу. Хосок тает, слабо кивает, завороженный светом луны, ровным дыханием пианиста и влюбленным морем, которое теперь мягко касается только их стоп. — Откуда этот? — указывая пальцем на рубец между лбом и носом, спрашивает Юнги. — Когда я прорывался сквозь охрану дворца, один из них полоснул меня. Отсюда и порез, — Мин удивленно распахивает глазницы, рот вытягивается будто норовит сказать букву «А». Хосок же, смущенно улыбаясь, опускает голову. — Что такое? — Я не заметил его тогда, — неловко сплетая их пальцы, бормочет себе под нос парень. — И не должен был, — Чон смеется: он впервые видит своего Юнги испуганным и виноватым. Отросшая челка закрывает глаза, что стыдливо прикрыты. — Такой беззащитный, — вырывается начинающейся бурей с губ. — Что? — Юнги лишь непонимающе хлопает ресницами на это. — Что ты имеешь ввиду? — То, что я останусь навечно со своим великим композитором, чтобы защищать его от этого злобного мира, — притягивая краснеющего Мина ближе, шепчет ему в самые губы Чон. Он улыбается глупо, влюбленно и тоже потерянно. В последний раз смотрит на скрывшееся за горизонтом солнце, что блеском на воде напоминает о себе, рассыпает повсюду то оранжевые, то розовые, то желтые лучи. И накрывает искусанные уста своими, сминая верхнюю губу, пока Юнги отвечает на ласковый поцелуй уходящего лета. Закаты, рассветы, дожди и тучи сменяют друг друга поочередно, напоминая каждому, насколько быстротечно время, насколько оно безжалостно и сурово с теми, кто не умеет его ценить. Дворец медленно, но верно наполняется теплом, о котором давно позабыли. Бетонные стены, украшенные мрамором, отбивают от себя не только лучи дня и ночи, но и трепетные чувства, что розой расцветают на душах людей. Слуги перешептываются между собой, что прежде никогда не видели своего короля таким счастливым, Джин тоже изменился — стал более откровенным и честным с самим собой. Одним вечером он рассказал Чону, почему его брат такой. Все оказалось куда проще, чем надумывал себе капитан — Чонгук просто болен, неизлечимо и навсегда. Он одинок душой с рождения, говорить с кем-то для него — невообразимая сложность, открыться — и вовсе невозможное чудо. Он слоняется по родным коридорам, как чужак, изгнанный пастух из собственных полей, отделенный от любимой скотины навечно. В его сердце селиться море, как когда-то стало с Хосоком. Чонгук находит в воде свое утешение, все недоговоренные слова, что таит его нутро. Однажды, прогуливаясь дворцовыми покоями, Хосок набредает на библиотеку, в ней сидит один единственный человек — когда-то матрос, единожды моряк. Он увлеченно водит пальцем по страницам с текстом, рассматривает редкие картинки и озвучивает под нос известные только ему мысли. Чон приближается почти вплотную, усаживаясь напротив. — Что читаешь? — скорее механично, чем заинтересованно задал вопрос Хосок. Ким младший на это лишь книгу к верху поднимает, светя красочным переплетом, на котором ровными буквами выведено название — «Русалки и их мир». — Почему это тебя интересует? — продолжает свой монолог Чон. И ответа нет, бывший матрос молча пялиться в книгу, даже не говорит ничего сам себе, как ранее, только губу нервно жует. Когда Хосок устает от этой молчанки, он слишком громко стукает руками по столу и поднимается. Где-то возле выхода до него доносится слабый гундосый голос. — Я хочу к Тэхену, — все еще уставив взгляд в страницы, отвечает Чонгук. — Кто такой Тэхен? — со строгостью отца в речи спрашивает капитан. — Русалка, он привел нас сюда. — Ах вот оно что, — широко раскрыв глаза, Хосок трет рукою лоб. Почему-то яркохвостая русалка не вызвала у него доверия. Хоть Чон и убедился в их существовании, верить не спешил. — Что ты уже узнал? — продолжает Хосок, садясь обратно за стол. — Немного, — шепчет парнишка. — Лишь то, что если русалка прибилась к тебе: ей от тебя что-то нужно. Но Тэхен не такой! — воскликнул слишком громко Ким. Хосок поклясться может, что никогда бы не подумал о том, что он умеет кричать. — Да я и не говорю ничего такого, — защищаясь, выставляет руки вперед себя Чон. — Не вы, они, — кивая на стопку книг спереди, завершает Чонгук. — Все как один твердят, что мне стоит опасаться Тэхена, но я чувствую, что мне лгут! Он такой добрый, веселый и теплый, — улыбка на сером лице сама распускается, окрашивая всего парня в розоватый оттенок. На душе явно цветет красивый бутон чувств, Хосок уверен. — Это хорошо, что твоя русалка такая. Так ты собираешься уйти? — хрипя, задается парень вопросом. В ответ получает уверенный кивок головой. — Говорил уже с Джином? — Нет, и не буду, — категорично заявляет младший. — Он слишком много обо мне заботится, стоит дать ему отдых, — когда он улыбается, щеки его озаряются маленькими ямочками. Хосок раньше их не замечал, видимо, Чонгук никогда прежде не усмехался так искренне. — Хорошо, — отвечает Чон и уже точно уходит, оставляет за собой радостного парня, который заговорил. В голове появляется мысль, что людей делает счастливыми любовь в сердцах, она окрыляет их, заставляет дышать по новому. Хосок чувствует это и сам, когда его обнимает Юнги, когда Джин слепит его во все 32 самой очаровательной на свете улыбкой, когда море доносит до ушей крики чаек и свой свежий бриз. Думая об этом, парень понимает, почему Юнги так сосредоточен на игре. Почему она стала его утешением в дни серости и печали: он тоже влюблен, не так сильно, как может быть в человека, но достаточно для обычного холодного инструмента. Пальцы его скользят по вычищенным клавишам, разливая сладостные звуки по всей комнате. Чон заворачивает на них, влекомый неизведанной силой, что поселилась где-то глубоко внутри. Мин часто болтает без умолку, рассказывая какие звуки ему пришли во снах, какие он услышал во время их прогулки по набережной в новом месте. Он делится всем, что его окружает, даже когда знает, что Чон ни слова не понял. Ему нравится улыбаться, в то время как родные руки держат его за талию, пока любимые глаза направлены только на него, и он тоже тонет в их сладком миндалевом цвете. Любит без забвения совести, лелеет каждый сантиметр упругой кожи и целует-целует без устали алые уста. Эти простые, но такие ценные моменты делают из Юнги человека. Хосок это принимает и уважает. Через пару-тройку дней Чон узнает еще кое-что. Он впервые видит опустошенного и разбитого вдребезги Сокджина. Он роняет соленые слезы на блестящий мраморный пол, стены содрогаются от его всхлипов, и никто не может стать его утешением хоть на миг. Чонгук утонул — слишком сильно увлекся чисткой рыбы и упал в воду, которая быстро потянула на дно молодое тельце. Смотря на убитого горем Джина, величавого, но такого же грустного Чимина, Хосок признает, что люди вокруг него не оловянные солдатики, которым не бывает больно. Им не все равно, какой бы статус они не занимали. Кронпринц, король или матрос — судьбе не важно, она все равно растопчет твое сердце, поселив в нем навеки горе и упреки: «Почему не спас? Ты же мог!» Октябрь этого года стал финалом многих сказаний. Кто-то смог найти в нем свое счастье, как Хосок и Юнги. Двое влюбленных поселились в провинции Чимина, купили себе небольшой домик на окраине, поближе к морю, и обзавелись хозяйством. Кто-то посвятил себя работе, как Сокджин. Несмотря на уговоры младшего брата, он смог найти лазейку и приобрел старый, хлипкий корабль, на котором уплыл, поймав за хвост первую же возможность. Кто-то вернулся к привычной жизни, как Чимин. Уезд одного брата и потеря другого никак не сказались на нем, хотя бы внешне. Сильный и разумный правитель остался трезв умом, снисходителен к своим гостям и крепок к жизненным трудностям. Хосок им действительно восхищался. Чтобы не происходило в этот бесконечно долгий октябрь, каждый нашел свой путь. Море не осталось без покровителя, приняв на свои волны нового отважного моряка. Мир не остался без чудесного настроения, которое дарил им Мин Юнги — величайший композитор всех веков. Его музыка трогала сердца, потому что сама была оттуда. Она селилась в израненных душах, лечила раны и учила жить заново. Город не остался без новых лиц, принял в свои ряды красного, ценного политика — Чон Хосока, что стал верным соратником короля. Как говорил Юнги: «В мире существует два типа музыки — хорошая и плохая, и это легко запоминается, разве нет?» Так и в жизни: бывают хорошие дни и плохие, это просто запомнить, чтобы не унывать. Если сегодня у вас плохой день — отдохните, мир хочет увидеть вашу счастливую улыбку завтра или, возможно, чуть позже. Вы тот, кто построит мост в лучшие моменты, просто не опускайте руки. Хорошо?