Забытое завтра

      Его об этом не предупреждали. Ему не говорили, что собственная песня, идущая из самой души, заставит закаменевшее сердце изнывать от жажды снова биться, снова чувствовать эти глупые человеческие эмоции. Он ведь их забыл — то сожаление и отчаяние, тот восторг от взгляда на красивое лицо Саги, ту нескончаемую тоску по мечтам, которым не суждено сбыться. Он закрыл их, спрятал за строгим, пусть и полным восхищения уважением, таким полным им самим же придуманных границ и запретов. Чтобы не сорваться, не захотеть обладать тем, что не будет ему принадлежать.       Мист сорвано шепчет: «Мой… Сага», — и прячет в ладонях лицо. В его комнате царит темнота, никто всё равно и не увидит его лихорадочно горящих щёк, но он хочет спрятаться. Ему необходимо это, как когда-то давно, когда не хотелось никому показывать своё серое от измождённости и болезни лицо.       После трансляции он первым сорвался к себе в комнату, даже толком не стерев грим. Слишком многое надо было обдумать, разложить по полочкам и попробовать понять — то, что все услышали. То, что он спел сам, дав волю свой отчаянной жажде быть именно услышанным. Хотелось, чтобы это был именно Сага, а так вышло, что его песня разнеслась на весь мир. Слишком стыдно — надо же, и это чувство, словно старое воспоминание, пробирает насквозь, и Мист глухо стонет и кусает нижнюю губу. Он ведь обещал себе не давать своей любви волю, ведь она в клетке старых обещаний, и Сага всё равно не станет… Просто не станет. Точно ничего не скажет, только снова попросит не называть его господином, а Мист даст себе новую клятву называть его только так. Он обессилено садится на пол, забиваясь в угол комнаты. Хочется выть раненым зверем, ведь болит то, что болеть не должно, то, чего у него должно существовать — его тупое человеческое сердце, спрятанное за кристальной коркой.       Мист не сразу замечает аккуратный стук в дверь, а потом замирает от усталого тихого и такого обожаемого голоса:       — Мист, я войду?       Саге можно ведь не спрашивать такую ерунду, не после того, как он видел его уже сломанным и слабым, и увидит таким снова. Мист медленно отводит ладони от лица и откидывается спиной на стену. Может, завтра Сага ничего не скажет, но это будет завтра. А сегодня ночь его песни, ночь его минуты славы, и ему можно чуть-чуть побыть таким отчаянно влюблённым, чтобы позволить себе это не скрывать.       Сага встречает его взгляд с лёгким кивком, и Мисту снова хочется спрятаться за собственными ладонями, крича изо всех сил, чтобы он ушёл, чтобы не смотрел на него так — растерянно-тепло и доверительно, как это было во время песни, во время единения музыки его верной гитары со словами Миста.       Единение… Мист бы сейчас обнял его со всех сил, чтобы чувствовать его каждой клеточкой тела, впился бы клыками в его сильную шею и жадно бы глотал его кровь. Или же подполз бы к нему на коленях и целовал мозолистые от струн пальцы. Наверное, это всё неправильно. Эта любовь рвёт его на части.       А ещё Сага садится на пол на колени перед ним, наклоняется к нему, и его прекрасное лицо так близко, как было… Да, было так давно, когда они давали друг другу клятвы и молили о прощении.       — Ты молодец. Выручил сегодня всех нас, — тихо говорит он, гладя его по щеке, а потом зарывается пальцами в волосах, распутывает пряди из хвоста, и Мист закрывает глаза. Так можно представить, помечтать, что Сага его. Только сегодня, конечно же.       — Ты тоже, когда обрёл свою песню, чувствовал себя так… словно снова стал человеком? Почему нас заставляют вспоминать это, вытаскивают все наши слабости…       — Думаешь, ты слаб? Ты тот, кто сегодня решился показать всему миру свою душу ради того, чтобы сделать нас ближе на шаг к нашей мечте. Ты силён, Мист.       — Но сейчас ты видишь меня именно слабым, — выдохнул Мист, открывая глаза и снова теряясь под тем самым тёплым взглядом. — Я… Я же так… Я хочу называть тебя моим. Можно хотя бы раз? Мой… Сага.       Сага молчит, только аккуратно тянет его к себе, и Мист жадно дышит им, утыкаясь носом в его шею. Вот бы просидеть так всю ночь.       — Однажды мы станем свободными от Визуальной тюрьмы. Тогда ты будешь петь свою песню только для меня, а я… попробую быть твоим.       Мист сдавленно всхлипывает, аккуратно прокусывая его горячую кожу. Он дождётся — тех прекрасных дней, когда его песня станет его силой.