***
Приходилось много времени проводить без друзей. В декабре все постепенно сходили с ума, горели в огне, проклинали друг друга и самих себя, ничего не успевали. Трисс часами сидела в теплицах, Йен по горло увязла в учёбе и собраниях в Лектории — она метила на место ведьмы Братства, а значит, должна была присутствовать на лекциях, входящих в их программу. Квиддичная команда дралась за время на стадионе и вступала в стычки с «Грифонами». Лютик тоже крутился как белка в колесе. После уроков большую часть недели он сразу бежал в актовый зал, где до ночи проходили репетиции хора. Стальнова заставляла до исступления прогонять песни для выступления и убеждала Лютика спеть что-нибудь сольно. Когда наставница оставалась довольна плодами их трудов, ребята вываливались в коридор и осознавали, что на дворе поздний вечер, и столовая уже закрыта. В свободные от хора дни Лютик пропадал в Цеху — помещениях, отведённых газетчикам. Там он помогал подготавливать декабрьский выпуск стенгазеты. Впрочем, о газете позже. Сейчас о хоре. Мало того, что Стальнова высасывала из него жизнь, так ещё и друзья издевались! — Прогулочным шагом, не торопясь, Леттенхоф являет себя столовой… — дразнились за столом, стоило к ним присоединиться. Весь вспотевший и взъерошенный от бега (от бега!), Лютик обводил их обиженным взглядом. Да, он, конечно, не в форме, и точно не в спортивной, но голод — не тётка, можно и ускориться. Одной рукой добывая себе тарелку с горячим, другой он пытался поправить сбившийся галстук. — Да нас опять задержали, — оправдывался он. — Пять минут назад только отпустили, еле успел на ужин. — Ага, — хихикал Эскель, жуя котлету. — Да ладно, знаем мы. И как там, в гнезде певчих птичек? Неприятно, знаете ли. Эти дурни хотя бы на свежем воздухе мучаются, а попробовали бы они поскакать по сцене целых пять часов, в душном актовом зале, без еды и воды. Лютик в такие моменты был так голоден, что молча жевал и отмахивался от их шуточек, но так и хотелось взять их как-нибудь с собой на репетицию, чтобы они полюбовались, как он там «не торопится» и «прогулочным шагом» несётся через всю гору, чтобы успеть съесть хоть что-нибудь. И главное — даже Трисс с Геральтом, и те весело поглядывали на него из-под ресниц. Обхохочешься. Животик можно надорвать. Как говорится, на аффирмации надейся, а сам не плошай. И они могут давать сбой, как выяснил Лютик совсем скоро. В тот вечер в семнадцатый раз пели «Кабы не было зимы». Театралы пытались на заднем фоне разыграть сценку, пока хор, выстроившись на ступенях, надрывал глотки. И то лыжи ломались у этих актёришек, то искусственный снег в задницы забивался — в общем, дело не шло. Всё время приходилось начинать сначала, затягивать припев по новой. Постепенно улыбки, появлявшиеся на лице автоматически вместе с выходом на сцену, становились настолько натянутыми, что походили на гримасы. — Оркестр должен подойти через пятнадцать минут, они обещали. Пока их нет, повторим «Ёлочка, ёлочка — лесной аромат», — скомандовала Стальнова. Из-за плохого освещения в зале давно уже болела голова и рябило в глазах. Дверь в последний раз открывали часа три назад, когда пришёл последний запоздавший театрал. Певцы на тот момент торчали там уже полчаса — распевались. Оставалось молиться на оркестр, который, войдя, приоткроет дверь хоть на пару минут, чтобы помещение проветрилось. Оркестр, хотя обещал быть вовремя, опоздал на сорок минут. На тот момент «красивый наряд» ёлочки (которая пахла лесным ароматом и радовала каждой иголочкой в праздничный час) уже была ненавистна до чесотки. Танцоры умоляли подпеть им во время их номера. Так им требовалась помощь, что аж опоздали на добрых пятнадцать минут, сразу видно — загибаются от нужды. «Буквально пять минуточек у вас займём, нам одну песенку прогнать» превратилось в лишних полтора часа работы. «Белый снег идёт, идёт, засияла чистота» звучала, как будто её из себя выдавливало стадо червяков на последнем издыхании. — Фух, хорошо отрепетировали, а устали-то как! — воскликнул один из танцоров. — Отлично поработали, можно и ужинать пойти. Хор проводил их нечитаемыми взглядами. Когда за этими неженками закрылась дверь, все разом уставились на Стальнову. Та, задумчиво листая свои записи, что-то подписывала и зачёркивала. — «Бубенцы, бубенцы радостно звенят» как будто не вписывается в атмосферу. Может, придётся вычеркнуть, — прокомментировала она номер, который они репетировали примерно с неделю как. — Попробуем заменить её на «Песню про снежинки». Разберите текст, попробуем сначала просто под ритм, потом сяду за пианино. Выползая из зала, Лютик хотел лечь в сторону Башни и надеяться, что вскоре окажется в общежитии, в объятиях своей дорогой кроватки. Горло першило, голос хрипел. Спать хотелось неимоверно, глаза резало от света, льющегося с потолка — зачарованные свечи начинали гореть, стоило кому-то появиться в коридоре. На полпути к развилке живот забурчал, а в желудок словно ввинтилась игла — от голода. Лютик вздохнул и поморщился. Вроде бы оставалось немного времени до закрытия столовки, можно попробовать поторопиться и успеть. Ускорившись, он направился к лестницам. Вся стая была в сборе. Уютно оккупировав стол, они хохотали и отдыхали. Лица их светились улыбками. Немного расслабившись, Лютик стёр с лица угрюмое выражение и тоже улыбнулся, направился к ним, готовясь впервые за день отключить голову и просто посидеть в компании друзей. Стоило приблизиться, как Трисс подняла на него ласковый взгляд: — Вот ты где! Мы знали, что ты особо торопиться не будешь, поэтому на всякий случай отложили тебе суп и гречневую кашу с курицей. Ты компот или морс выпьешь? — Я тебя ждала, чтобы рассказать, как Лето сегодня опозорился в гостиной, — помахала ему Йеннифэр. — Ты чего так поздно? Хотя бы на полчаса пораньше бы пришёл, от смеха б лопнул. — Чё ты так долго? — спросил Ламберт. — Тебя ждать — помереть можно. Ты там по дороге бабулек через дорогу переводишь и с каждым встречным-поперечным останавливаешься поболтать? — Танцоры с час назад вернулись, сказали там работы на пять минут, что-то ты нам сказки рассказываешь про вашу Стальнову и семь потов, которые она с вас сгоняет. — Кейра хитро глянула на него, оторвавшись от ватрушки. — Такое ощущение, что у вас там полная расслабуха. Надо было в хор записываться, а не в команду по квиддичу, — вздохнул Ламберт. Аппетит сразу же отбило. Друзья не желали ему плохого и, если б побывали хоть разок на репетиции, то поняли бы, о чём говорят. Но, стоило Лютику разозлиться, как его уже было не остановить. — Конечно, танцоры вернулись час назад, — огрызнулся он, не садясь, а застыв рядом со столом. — Они ведь опоздали и задержали нас, попрыгали в своё удовольствие, а потом ушли. Вы бы хоть раз попробовали провести хотя бы коротенькую репетицию со Стальновой, а потом шутили в своё удовольствие. Но вы же заняты своими крутыми делами — гоняете мячики и листаете книжки, похрумкивая яблочки в библиотеке, куда мне до вас. Друзья, называется, — и с этим он был таков. Правда, сразу пожалел об этом, потому что голод никуда не пропал. Но гордость не дала вернуться, к тому же от несправедливости пылало лицо, щёки покраснели. Быстро дойдя до Башни, он тут же поднялся в комнату, не став греться у камина, как обычно. Вальдо уже занял душ, что, конечно, тоже настроение не подняло. Плюнув на это и решив заняться водными процедурами завтра с утра, Лютик разделся и нырнул под одеяло. Соседи по комнате давно спали. Они, сварожичи, помешаны на здоровье и балансе сна, поэтому комната засыпала и просыпалась рано, чтобы успеть до уроков сделать зарядку, умыться и так далее, и так далее. Ладно. Поесть он сможет за завтраком, а на ночь, вообще-то, наедаться вредно. Эта мысль кружила в его голове какое-то время, прежде чем раздался нерешительный стук в дверь. Вода в душе всё ещё текла, а парни давно видели десятый сон, поэтому тихое касание костяшек чьих-то пальцев о дерево не могло их разбудить. — Попробуй просто открыть, — донёсся до него шёпот Эскеля. С едва слышным скрипом дверь отворилась. Стало слышно дыхание нескольких людей. — Спит, — постановила Трисс. Лютик спиной чувствовал на себе её взгляд. — Расстроился, — вздохнул Геральт. — Ещё и не поужинал, голодный спать лёг. — Может, оставим на тумбочке? — предложил Эскель. Видимо, они принесли с собой что-то съестное. Их негромкий разговор едва получалось разобрать: ребята боялись кого-нибудь разбудить. После небольшой заминки к кровати Лютика приблизились чьи-то мягкие шаги. С тихим стуком на тумбочку что-то поставили. — Погоди, поставь подальше, а то рукой заденет, — посоветовал Эскель. Кто-то ещё подошёл и поправил на Лютике одеяло. Этот же человек дотронулся пальцами до его щеки и убрал волосы за ухо. От запястья пахло знакомым парфюмом — это Геральт. — Пошли, завтра извинимся за завтраком. Надо наших успокоить, что он тут не ревёт. Ламберт бы харакири сделал. Трисс согласно что-то промычала и успокаивающе похлопала Геральта по плечу: — Эскель прав, пойдём. Стоило их шагам стихнуть на лестнице, как Лютик распахнул глаза и сел в кровати. На тумбочке стоял высокий запотевший стакан морса и тарелка с двумя большими куриными котлетами, ломтиками красного перца и одной варёной картофелиной. И если он так расчувствовался, что его глаза увлажнились — ну так этого никто не видел. Засыпал Лютик в ожидании завтрака, когда можно будет помириться с друзьями.***
Подъём как бы задал тон всему последующему дню: когда тебя за плечо трясёт заспанный Вальдо Маркс, решивший поработать будильником, день явно преподнесёт множество нехороших сюрпризов. Оказалось, хор и оркестр сняли с сегодняшних занятий. Из министерства образования прислали бумажку, согласно которой на новогодний концерт сам себя пригласил какой-то там важный дядька. Перед ним запрещалось ударить в грязь лицом, а потому требовалось срочно выбрать беспроигрышный номер, в котором можно показать всё и сразу: вот вам и песня, вот вам живая музыка, будьте любезны. На завтрак Лютик спустился так рано, что появления еды пришлось ждать. К нему подсели Вальдо и Кагыр, болтали про матч «Грифонов» с «Волками» в январе. Обычно Лютик не противился утренней светской беседе, но вот их разговор почему-то действовал на нервы. Кошки скребли из-за вчерашней размолвки с друзьями. Однако всё, что не касалось «Январской вьюги», вымело из его головы, как пыль, стоило перешагнуть порог актового зала. Пока оркестр настраивал инструменты, Стальнова решила объединить разминку с разучиванием новой песни. — Лютик, будешь вести, последний куплет споёшь один. Девочки, вам раздам первый и второй, главное… Ну, и как-то так они потерялись на весь день. Общую с оркестром песню выбрали, далеко от «Вьюги» не уходя. Важного дядьку, возжелавшего полюбоваться их концертом, звали Иван Васильевич, поэтому директора пошли на креатив. — «Разговор со счастьем» знаете? Щас узнаете, — пообещала Стальнова. — Ближе к обеду театралы придут, поставят номер под эту песню. А вы пойте, пойте. Текст достаньте, и поехали. С реквизитом кошмар начался ещё до того, как его выбрали — в кладовке пошалил домовой, свалил в кучу коробки и вывалил их содержимое на пол. Номер шёл не как по маслу, а как по чему-то более зловонному и менее съедобному. Дверь, которая должна была скрипнуть, как в сказке, скрипеть отказывалась. Студент Даждьбога попробовал постучать по ней магическим перстнем, но случайно сломал, превратив в щепки, поэтому пришлось её чинить. Стальнова активно переправляла ноты и заставляла без конца меняться партиями. Театралы на фоне громыхали бутылками, которые, будь они неладны, зачем-то им понадобились. В какой-то момент их прервала хлопнувшая дверь. Все как раз рассматривали две шубы, откопанные в кладовке, выбирая, которую напялить на главного героя сценки. — Не отвлекайтесь, — громко сказала Стальнова, и на дверь забили. Когда с шубой разобрались, она скомандовала: — Выстраиваемся полукругом. Эмгыр, ты справа должен стоять. Начали выстраиваться. Оказалось, выглядели, как пришибленные голуби — потому что не по росту. Стали меняться местами. Вроде бы поменялись. — Выстроились? Эмгыр, ты почему справа встал, а не слева? — Так вы сказали — справа. — А ты слева встань, там лучше будет. Так, давайте сначала, вместе с театралами. — Скажите, пожалуйста, у вас нет отдельного документа? — пьяным голосом поинтересовался один из актёров, запахивая шубу. — Какого документа? — вздёрнула бровь наставница драмкружка, вылезшая, словно из ниоткуда. Она была похожа на Совунью, поэтому её так и звали — Совунья. За глаза, конечно. — Советскую классику не смотрим? Гайдай, возьми себя в руки. Нет «отдельного кабинета», ему кабинет нужен. Заново. — Скажите, пожалуйста, у вас нет отдельного кабинета? — У-у, да ты, ваше благородие, нарезался! — покачал головой парень, одетый в простого кроя рубаху. Выпендрёжники. Репетировать можно и без костюмов. — Но-но-но-но-но! — заголосил Гайдай, путаясь в ногах. — Лёня! — оборвала его Совунья. — Ну куда ты? Он же не в дрова, а так, для блеску глаз, для лёгкой походки. Давай нормально. Заново. — Что же вы, маэстро, молчите? — спустя несколько попыток дошли до этой реплики. Со сцены обратились к оркестру: — Ну подыграйте нам что-нибудь! Хор встрепенулся, подавил зевки и затянул вместе с музыкантами: — Счастье вдруг в тишине постучалось в двери… — Стоп! Кто там после «постучалось» должен стучать? — оборвала их Стальнова. — Почему не стучите? Уснули? Щас разбужу! Разобрались, кто там уснул, а кто не стучал. Заново. — Ты ко мне? Верю и не верю… — Оркестр, почему так вяло? Вы там совсем в счастье не верите или что? Да будь они неладны, эти криворукие музыканты. За спинами хора, на сцене, театралы пытались изобразить что-то в духе фильма. То они роняли реквизит друг друга, то топали, заглушая музыку. Стальнова с Совуньей на пару отрывались так, что мама не горюй — всё им было не то и не так. Вместе эта парочка представляла собой устрашающее зрелище: высокая и худая, как спичка, с острыми скулами и тёмными глазами, Стальнова, и маленькая круглая тётенька Совунья в милом фиолетовом платье с оборками. Поблажек от них ждать не стоило — приезжих дядек боялись все, больно по-доброму они улыбались в усы и хлопали после каждого номера и больно сильно урезали финансирование, когда уезжали по какой-то причине недовольными. — Так, ладно, — вздохнула Стальнова, поправляя длинные волосы цвета вороного крыла. Её фамильяр (ворон — как забавно) кружил рядом. Видимо, даже он устал ждать, пока они здесь закончат. — Давайте вернёмся к «Вьюге». Лютик, можешь немного позвонче? Ты там про любовь поёшь или про муки адские? Девочки, у вас всё хорошо, глаза горят. Одна из девочек, которую поставили на куплет, кинула смущённый взгляд в оркестр, откуда ей с таким же лицом помахал какой-то полненький мальчик, похожий на конвертик с вареньем — такой же розовощёкий. Лютик немного приободрился — романтика всегда поднимала ему настроение. После каждого косяка их останавливали и давали команду начать заново. Стоило кому-то забыть про «сценический образ», сгорбиться, перенести вес на одну ногу, с застывшими глазами уставиться вдаль — всей группе полагалась разминка, потом пели с начала. — Плохо, конечно, но пока сойдёт, — махнула рукой Стальнова. — Так и быть, расходитесь. Успеваете на обед. В пятницу все как штык в пять часов здесь, кого не будет — лично суп за шиворот выверну. Только она договорила, как хор кинулся к куче сумок и рюкзаков, сваленных на стульях. Благословенные языческие боги! Они ведь даже успеют пообедать! И весь день свободен… ну, для домашнего задания. Лютик было рванул вон из актового зала, в котором на протяжении последних часов дышало пару десятков человек в условиях закрытой двери, как его окликнули: — Леттенхоф! Он нахмурился и застыл. Ему что, от духоты кажется? Но нет, в конце зала, в самом неприметном углу, действительно сидели его друзья в полном составе. — Любоваться пришли? — уточнила у них Стальнова. — Да, — кивнула Йеннифэр. — Извините нас за вторжение. У вас так здорово получается, мы не смогли отказать себе в удовольствии. Та кивнула: — Главное, чтобы и на концерт пришли. А то вечно все клянутся, что хлопать будут, поддерживать, а потом пятёрками заманивай, чтоб два часа в зале посидеть. — Мы все придём! — убедительно пообещал Ламберт. — У нас же друг будет выступать, как это мы его без поддержки оставим? — развёл руками Эскель. — Раз так, — довольно сложила руки на груди Стальнова, — то можете иногда присутствовать. А сейчас забирайте Леттенхофа и ведите в столовую, а не то я оглохну, так у него живот бурчит. — Мы об этом позаботимся, — сказала Трисс, кладя руку Лютику на плечо и уводя его прочь. — До свидания. — Юлиан, завтра без опозданий, — добавила им вслед преподаватель. Сам Лютик был слишком удивлён, чтобы говорить. Он позволил вывести себя в коридор и пошёл за Трисс по направлению к столовой. — Ты это, извини нас, — почесал в затылке Эскель, ровняясь с ними. — Мы ж не со зла вчера. Дураки, короче. — Даже я своих так не гоняю, — поражённо покачала головой Кейра. — Леттенхоф, да ты повыносливее всех моих игроков будешь. Впрочем, пора бы перестать в тебе сомневаться. Ваша эта тётка — это нечто. — Прости нас, Лютик, — нерешительно подала голос Йеннифэр. — Мы за тебя переживали. Ты вчера убежал, а с утра не пришёл на завтрак, на уроках не появился — мы решили, ты домой отпросился со злости. — Ламберт вчера панику устроил, думал, ты там ревёшь в комнате, — рассказала Кейра. — Сам чуть не разревелся у вас в гостиной. Думал, мы тебя крепко обидели. Ты нас и правда извини. — Долго вы там сидели? — спросил Лютик, не зная, что ответить. Такого он никак не ожидал. — Да давненько. Сегодня короткий день, учителей на педсовет собрали. Птичка на хвосте принесла, мол у хора репетиции, ну мы и пошли послушать, — объяснил Эскель. — Я бы умерла — столько там сидеть. Дышать нечем, все опаздывают, эти дураки сделать ничего правильно не могут, — возмутилась Йен. — Просто пытка какая-то. Это всегда так? — Обычно роскоши пообедать нам не перепадает, — хмыкнул Лютик. Ребята виновато помолчали. — Прости, Лютик, — повторила Трисс. В столовой почти никого не было — все быстро поели и ушли отдыхать после учебного дня. Рассевшись, ребята не накинулись на еду, как обычно, а уставились на него. — Поёшь ты конечно — ну ваще! — удивлённо выдал Ламберт. — Это ж любимый батькин фильм, мы его каждый раз включаем, когда садимся салаты строгать. Так ты душевно это всё тянул, я там чуть сопли не развёл. — Мы теперь будем тебе откладывать еду. Это ж сколько раз ты без ужина оставался? — нахмурился Эскель. — Надо будет — дежурства введём. Геральт, до этого молчавший, громко откашлялся. Эскель осёкся. — Больше всех я накосячил, — повинился он, выглядя в крайней степени недовольным собой. Лютик поднял на него взгляд — тот смотрел исподлобья, словно провинившийся щенок. — Извини дуралея. — Да всё нормально, — проблеял Лютик, беря его за руку. Геральт охотно обхватил его пальцы обеими ладонями и принялся разминать. — Нет, не нормально. Я в первую очередь должен был нестись волосы назад к актовому залу, чтоб тапки слетали, и убедиться, что ты поужинал и добрался до гостиной. В следующий раз такого маху дам — можешь мне по роже зарядить. Лютик невольно рассмеялся. — Не говори глупостей. Ты и без того обо мне заботишься. — Ты обо мне тоже. — Да, но… — Без «но». Ты с чего-то решил, будто не делаешь для нас ничего. Вот, скажешь, не ты мой термос зачаровал? — Большое дело. — Большое, — не согласился Геральт. — Каждому нужна своя забота, и то, что ты считаешь ерундой — для меня важно. Ты всегда о нас заботишься и думаешь, что это «небольшое дело». — Это правда, браток, — кивнул Эскель. — Кейра скоро огнём плеваться будет, находя булки, которые ты нам по карманам распихиваешь. Кейра, обычно начавшая бы тыкать Лютика носом в график тренировок и среднюю массу каждого спортсмена из команды, которой те должны были придерживаться, вместо этого продолжила слова Эскеля: — Твои плакаты в нашей раздевалке висят. Боевой дух поднимают. — Не раскисай, короче, — припечатал Эскель. — Ребята дело говорят, — согласилась Трисс, — я, правда, не знала, что вы такие философы, — тут Эскель закатил глаза, — но они совершенно правы, Лютик. Ты больше не злишься на нас? — Нет, — помотал головой Лютик, чувствуя себя гораздо лучше, чем вчера ночью. Вальдо ещё долго будет насмехаться над тем, как он ел котлеты голыми руками прямо в кровати. Хорошо ещё, что он не знал о щипании в носу и повлажневших глазах — от благодарности дорогим друзьям, не давшим ему умереть с голоду. — Хорошо, — облегчённо вздохнула Йеннифэр, наконец придвигая к себе тарелку с едой. — Теперь можно я расскажу историю про Лето? Без тебя рядом нет никакого удовольствия её рассказывать. — Погоди секунду, Йеннифэр, — попросил Геральт, так и не выпустивший руку Лютика. — Каким образом твоё полное имя — Юлиан? — Лютик — это прозвище, — нехотя объяснил тот, — я его в детстве придумал. Глупое, конечно, но… — Ничего не глупое. — Геральт с нежностью улыбнулся, поглаживая его по тыльной стороне ладони. — Тебе подходит, — кивнул Эскель. Геральт чмокнул его в волосы, а после ещё погладил по голове. Лютик совсем расслабился у него под боком. — Спасибо, Эскель, — поблагодарил он. — Ты бы почаще с ним болтал, очень разгружает, — посоветовала Кейра, — он такой — говорит не особо много, но как скажет, так весь день ходишь и думаешь. Правда, пока не оставишь его вдвоём с Ламбертом без присмотра — тогда эти два брата-акробата, — тут она хотела разогнаться, видимо, задели больную тему, но Йен её перебила. — Моя очередь! — воскликнула она. — Сначала я Лютику историю расскажу! — Ну ладно, ладно… — закатила глаза Кейра. Трисс улыбнулась Лютику, двигая к нему тарелку: — Посмотри, как на нас влияет твоё отсутствие. Как бы за твоё внимание не передрались.