В СССР секса нет

- Реализация идет в соответствии с графиком, Михаил Юрьевич, - сухой и монотонный голос Александра убаюкивает, но Москва не позволяет себе даже моргать чаще обычного, претерпевая сонливость, - товарищ Горбачев может больше не волноваться о том, что масло в Ленинграде появляется на прилавках лишь к вечеру.       Пускай и тон Невского совсем не меняется, но Московский чувствует эту невесомую каплю яда, сорвавшуюся с тонких губ. Ощущает недовольство кожей, знает, что после майского пленума ЦК КПСС Ленинград все еще не мог успокоиться, посчитав обвинения в свою сторону беспочвенными. Отрицать нехватку продовольствия не мог, ведь и сам прекрасно видел и осознавал, что из-за темпов прироста населения, заставшего их в радужные и солнечные восьмидесятые годы, проблемы со снабжением граждан мясом, молоком и овощами слишком обострились, а постоянное субсидирование цен на различные товары вызывало перекосы в экономическом развитии страны. - Рад слышать, Александр Петрович, - улыбается Москва, крепче прижимая трубку красного телефонного аппарата, еще недавно собранного на заводах в Прибалтике, к уху, - мне будет отрадно сообщить, что вы справляетесь с поставленной задачей в сроки.       Очередная пятилетка за два года – от них ждали не меньшего. Ленинграду всегда не нравились подобные рамки: будучи неторопливым и выверенным, дотошным в своих решениях и действиях, Саша слишком возмущался, когда его заставляли спешить.       «Я вам не кобыла, чтоб меня подстегивать» - бросил как-то после очередного спора и не общался с Мишей целую неделю, игнорируя все попытки пойти на перемирие. Пришлось брать билеты на ближайший поезд. В конце концов, урегулирование конфликтов в пределах и за пределами СССР – первостепенная задача столицы. - На этом всё? - Почти, - усмешки в голосе не таит, и даже не стесняется возможного прослушивания их разговора, - остался еще один, самый важный из всех обсуждаемых сегодня. - Я вас внимательно слушаю, - и ведь догадывается уже, зараза, знает, о чем речь пойдет. Упрямо вид делает невозмутимый, выделывается. Пожалуй, именно за это Московский любил Невского только больше. - Что на вас сейчас одето, Александр Петрович?       В трубке ненадолго повисает молчание. Москва слышит шуршание и трескание тяжелого вздоха, представляет уже в своей голове, как Ленинград демонстративно закатывает свои чудесные серые глаза, цокает беззвучно, борясь с желанием положить трубку на базу прямо в это же мгновение. - Надето, Михаил Юрьевич, - фыркает Саша, - правильно говорить – надето.       Короткие гудки служат точкой в их незамысловатом диалоге. Михаил даже не расстраивается, отбрасывая трубку в сторону и с наслаждением потягиваясь в удобном кожаном кресле. Знает, что сколько бы Александр ни ломал комедию, а тоже хочет. Они все сейчас хотят, будь неладны эти программы по повышению рождаемости в стране.       В СССР секса не было, а вот прирост населения был рекордный. Парадокс, не иначе.       Не поддаться было сложно, особенно когда в воздухе будто бы пахло квасом, цветами, любовью и сексом. Молодые люди, не стесняясь, ходили за руку, целовались за углами домов и на автобусных остановках, сбегали из дома в укромные места, расстилая пледы на уединенных полянах, и любили друг друга до последнего вздоха. Жарко, горячо и плодотворно. Поставки презервативов из Крыма были слишком нестабильными, и средств контрацепции не хватало так же сильно, как растительного масла. Вазелина, правда, было с излишком, и вот уже на это Московский не жаловался. А уж с тонким латексным материалом он что-нибудь придумает.       Да и думать ничего не надо было, ведь у него в портфеле целых две пачки сигарет и три – презервативов, и этого более чем достаточно, перед тем как сесть в самолет до любимой северной столицы. От нетерпения зудит где-то под кожей, а еще сильнее – в штанах. Все это служит достаточным оправданием перед самим собой, почему он срывается в Ленинград не в вечер пятницы, а уже после обеда в четверг, наплевав на недоделанную им работу. Бумажки никуда не убегут, а один строптивый юноша вполне может исчезнуть куда-нибудь на выходные, учитывая всё его недовольство новой производственной программой. Наказывать Москву лишением так нужного ему сейчас секса – очень жестоко, но Невский никогда не отличался сдержанностью и жалостливостью. Невольно вспоминая участие Александра в пытках в самом начале двадцатого века, Михаил нисколько не сомневался в способностях бывшей столицы причинять страдания.       А Мише сейчас очень больно, аж ширинка выглаженных по стрелочке брюк натирает.       Город встречает его весьма радушно и шумно. Яркое солнце, уже близившееся к закату, и отсутствие даже маленького облачка на небе – прямой индикатор отличного настроения Александра. Высокая температура воздуха – его нетерпения и жажды того же, что и сам Московский. Этот упертый осел наверняка даже домой не вернулся еще, предчувствуя появление Миши раньше положенного срока. Придется вытаскивать, пока совсем пылью не покрылся в своих бумажках, зарываясь в них с головой.       Взбегает по каменным ступенькам стремительно, едва ли не забыв сунуть крупную купюру болтливому пожилому таксисту. Приветственно кивает консьержке на входе, знающей не только внешний вид каждого, кто когда-либо входил или выходил из правительственного здания, но и прекрасно распознающей голос звонившего, если слышала его до этого хоть раз. Удивительная женщина, Московский не раз восхищался её талантами, столь необходимыми для её рабочей должности. Обладая прекрасной памятью на события, Москва был обделен возможностью запомнить хотя бы больше сотни лиц, с которыми контактировал в течении рабочей недели. - Александр Петрович, добрый вечер, - врывается в кабинет без стука, явно напугав своим появлением сосредоточенного за работой Невского. Его испуг слишком хорошо заметен: Саша уронил ручку и чуть не спихнул локтем кружку с привезенным из Китая ароматным чаем. Вся страна пила индийский, черный, крепкий, а этот продолжал гнуть свою линию, заваривая неизвестно каким способом добытые зеленые листья, наслаждаясь вкусом по-своему. К стенке бы его припереть, да ведь не скажет ничего. Зная это, Москва мог закрывать глаза на некоторые вольности бывшей столицы. - И вам добрый вечер, Михаил Юрьевич, - поправляет очки на переносице Невский, поднимая упавшую ручку с мягкого зеленого ковра, - чем обязан вашему визиту?       Московский едва ли способен сдержать очередную сальную шутку, смотря на такого вот Ленинграда. Прижать бы его прямо к столешнице, раздвинуть ноги и выбить напускную спесь. Не дастся ведь, а за попытку заживо задушит лекцией о морали и нравственности. - Есть парочка недочетов в вашей работе, товарищ Невский, - скалится в белозубой улыбке, точь-в-точь как у Юрочки Гагарина, - необходимо срочно решить. - О каких недочетах идет речь? – тяжело вздыхает Александр, предчувствуя ответ. - Они в моих штанах, можете сами глянуть. - Московский, - шипит сквозь зубы, очами своими бездонными и яростными впивается в невозмутимого Москву, сжимая ручку в руке так сильно, что пальцы белеют, - если вы немедленно не прекратите… - То вы не пойдете сегодня со мной выпить в один очаровательный ресторанчик? - Выпить? – от удивления Ленинград меняет гнев на милость, откладывая канцелярский предмет в сторону, - вы приглашаете меня на свидание? Лучше бы выбрали театр для подобного рода мероприятия. - Нет, как истинный коммунист, я приглашаю вас именно на пару бокалов хорошего советского шампанского, - усмехается Московский, слишком довольный своей выходкой, и даже не пытаясь этого скрыть. - Никакой вы не коммунист, Михаил Юрьевич, - мерным тоном отвечает Невский, откидываясь на спинку кресла, в котором просидел, казалось бы, целый день, - партия всегда боролась с пьянством, а вы - алкоголик.       Москва даже не обижается, обходя стол с правой стороны и вставая за спиной у Александра, заглядывая через него в исписанные аккуратным почерком бумаги. Несмотря на весь врожденный и выросший с годами уровень ответственности, привыкший к манипуляциям и дворцовым интригам, Ленинград вполне мог заниматься чем-то еще, игнорируя приказы вышестоящих чинов. Однако же, на столе ничего запрещенного не находится: Саша действительно работал, честно исполняя свой гражданский долг перед отечеством. - Я? Да что вы говорите, Александр Петрович, - хмыкает Михаил, - напомнить ли мне вам, как еще в прошлом месяце вы, уважаемый, после нескольких стопок «Столичной» изволили прямо посреди улицы… - Не желаю этого слышать! – подскакивает со своего места Саша, резкими и дергаными движениями собирая листы по картонным папкам, прибирая рабочее место перед уходом. Московский не без удовольствия подмечает, как заалели бледные щеки возлюбленного, и от подступившей нервозности из аккуратного хвоста выбилось несколько прядей, падающих ему на лицо. Не сдерживается, тянется рукой к стройному стану, оглаживая узкое бедро, облаченное в ткань хорошо пошитых брюк. Явно Оксаночка руку к ним приложила, не меньше. - Убери руку, - шипит едва слышно, дергается от ласки, как от удара, избегая прикосновения. Оглядывается весьма встревоженно, ища случайных свидетелей их столь запретной в устоявшимся политическом строе связи. Для всех они ведь просто коллеги, не чурающиеся выпить вместе после тяжелого трудового дня, не более. - И что же мне за это будет? – горячий шепот над самым ухом обескураживает, и Саша совершенно не понимает, как смог пропустить момент, что Москва оказался так опасно близко. Вздрагивает, застывая на месте напуганным зверем, сглатывает шумно, чувствуя, как покалывает от охватившего его внезапно желания кончики пальцев. Вернув себе статус столицы и справившись с последствиями влияния войны, придя в себя после развенчания культа личности, Московский стал вполне себе сносным партнером, лишь иногда возвращая себе беспринципность и жадность власти в их отношениях. Москва не делал и не давал ничего просто так. - Мы сейчас поедем ко мне, только прекрати все это, - сдается под давлением Невский, прижимаясь к столу ближе, а от Миши – дальше, ощущая надвигающуюся угрозу. Общее настроение страны и её жителей сказывалось на них слишком сильно, делая из Михаила чересчур ненасытного любовника, переходящего все границы дозволенного и разумного. После его предыдущего визита Александру пришлось взять выходной на работе и отлеживаться в большой чугунной ванне, борясь с ноющей болью в мышцах бедер. - Правильный ответ, - самодовольно цокает Московский, все-таки отстраняясь от взвинченного Александра и отходя на достаточное расстояние, дабы тот смог вновь почувствовать собственную безопасность, - жду тебя внизу, как раз успею поймать такси.       Невскому ничего не остается, кроме как согласиться на весьма выгодное ему предложение. Не то чтобы ему тоже не хотелось (хотелось, еще как, чего только стоили переполненные ленинградские роддома), просто идти на поводу у самодовольного нахала – это через себя перешагивать. Не утратив своей имперской гордости и воистину имперских замашек, как любил их называть Миша, Саша все еще оставался достаточно упрямым и верным себе, ставя свое мнение выше остальных. Выслушать он всегда мог, а вот сделать – только если посчитает нужным.       Тело реагирует, отзывается даже на неосязаемую тень былых касаний, и Александру приходится смириться. Шампанское так шампанское.       Когда в такси Михаил называет адрес отнюдь не ресторана, а его уютной квартиры на Невском, он даже не спорит. Без игристых пузырьков в желудке даже приятнее, ярче. Для долгожданной встречи с любовником анестезия спиртным была слишком нежелательной. Однако, Москва не был бы собой, если бы не испортил даже такой важный и будоражащий момент. Ленинград шумно втягивает воздух носом, кривясь от неприятного запаха кожаных сидений и принюхиваясь к сидящему рядом возлюбленному, брезгливо морща аккуратный носик. Отворачивается весьма демонстративно, хватаясь за ручку и старательно выкручивая её, открывая окошко на заднем сидении автомобиля. Благо, что погода позволяла. - Ты опять? – недовольно бурчит Московский, прекрасно осознавая причину подобной реакции. Одеколон «Красная Москва» был лидером продаж на полках советской парфюмерии, обожаемый населением страны обоих полов, и только привередливый и капризный Александр возмущался и воротил нос каждый раз, когда чувствовал знакомый шлейф. Саше вообще было сложно угодить. - Не опять, а снова, Михаил Юрьевич. - Странно, мне казалось, что тебе по душе придется аромат любимого букета императрицы, - усмехается Московский, игриво приподнимая брови. Ленинград на его заявление лишь фыркает, прекрасно помня о прошлом названии духов. - Хотите сказать, что вы вдовствующая императрица? – язвит и даже бровью не ведет, складывая руки на груди и ожидая ответного выпада. - Хочу сказать, что обязательно ей стану, если ты не перестанешь выделываться.       Возмущенный подобным ответом, Ленинград снова отворачивается к окну, высовывая нос на свежий воздух и подставляя лицо под приятные дуновения ветерка, не смущаясь палящего зноя и гула толпы. Он всегда очень сильно чувствовал родство с улицами собственного города, людными и переполненными, шумными, находя особую эстетику даже в толпе, при этом предпочитая одиночество. Когда-то окруженный десятками людей беспрестанно, Саша замкнулся в себе после революции, находя покой в уединении. - Обиделся?       Невский не отвечает, одним своим молчанием давая понять, что шутки не оценил. Привычные перепалки входили в какое-то подобие нормы, становясь рутинными и совершенно безобидными, лишь добавляя страсти в их нестабильные и взрывные отношения, меняющие свою температуру весь последний век. К своему сожалению, Александр прекрасно понимал, что иного бы не желал, находя драму в своей жизни достаточно уместной. - Шур, да ладно тебе, мы уже приехали, - недовольно цокает Московский, выдергивая уставшего после рабочего дня Ленинграда из размышлений. Саша невольно вздрагивает, выныривая из душного москвича на свежий воздух и подставляя лицо закатному солнцу, позволяя ветру полностью испортить аккуратную прическу. Медлит недолго совсем, ведь едва ли не подпрыгивающий от нетерпения на месте, Миша не дает ему достаточно времени на созерцание привычного, но каждый раз удивительного, вида вокруг. - Ты - отвратителен, - фыркает Ленинград, извлекая из портфеля ключи от дома и вставляя в замочную скважину, проворачивая несколько раз. - Скажешь мне это, будучи без одежды, и я, так и быть, тебе поверю, - легко парирует Москва, подхватывая неторопливого Александра под локоть и едва ли не затаскивая в квартиру, захлопывая за ними дверь. Бросает собственный портфель где-то в прихожей, тут же ловя возмущенного подобным поведением любовника за талию и вжимая в стену, прижимаясь губами в голодном поцелуе. Толкается языком в податливо приоткрытый рот, смакуя сладкое послевкусие китайского чая и делая в голове отметку о еще одной причине на закрывание глаз на некоторые проступки строптивого города.       К его удивлению, Ленинград перестает ломать комедию сразу же, без еще одной порции язвительных комментариев.       Толкает его к противоположной стене уже сам, практически сдирая твидовый пиджак куда-то на пол, вытаскивая накрахмаленную рубашку из-под ремня и пробираясь проворными руками под жесткую ткань, оглаживая крепкие мышцы живота. Царапает бледную, едва ли загорелую, кожу, оставляя розоватые следы, губами спускаясь с торопливыми поцелуями на шею, не стесняясь оставить несколько бледных отметин.       Миша под жадными касаниями млеет, распаляется больше только, и, кажется, москвичам даже вечером придется задыхаться от знойной духоты, стоящей в городе, ведь каждым выверенным касанием Александр лишь сильнее разжигает пожар под кожей, плавно стекающийся языками пламени вниз. Ужасная ассоциация совсем не тревожит сейчас, когда одним слитным движением Невский отрывает несколько пуговиц от его рубашки, стараясь избавиться от неё как можно быстрее. Чего только столько артачился? - Ну, а я говорил, - успевает выдохнуть Московский, прежде чем мягкие, чуть покусанные губы смыкаются вокруг горошины соска. Чертыхается, поддевая края любимого бадлона Сашеньки, стягивая его через голову, вынуждая ненадолго отстраниться.       Вместе с бадлоном с волос слетает лента, аккуратно собиравшая волны волос в хвост. Благо, что очки Александр успел снять еще до того, как вжал свою столицу в стену.       До постели добираются с трудом, попутно исследуя каждую поверхность в доме по пути и с каждой остановкой лишая друг друга одного из элементов гардероба, оставляя страстный след из сброшенных на пол одежд. Ленинград охотно позволяет толкнуть себя на жесткий матрас, разводя стройные ноги в стороны и чуть прогибаясь в пояснице, занимая удобную для себя и Михаила позу.       Московский выделяет себе целых десять секунд, чтобы полюбоваться представшей перед ним картиной раскинувшегося на простынях любовника. Цепляется взглядом за взлохмаченные им длинные волосы, пышным ореолом обрамляющие любимое и красивое лицо Саши.       Пачкает пальцы в недавно приобретенном вазелине, который вез с собой из Москвы, и толкается в горячее нутро сразу двумя. Не встречает сопротивления, запечатлевая кусачий поцелуй где-то под нижней челюстью, вжимая своим телом Александра в матрас. Сашенька под ним дышит так часто и шумно, что в его удовольствии сомневаться не приходится.       Особенно тогда, когда он так лихо подмахивает бедрами, не сдерживая рвущегося из груди тихого гортанного стона. - Повернись, мой хороший, - шепчет, опаляя дыханием алеющую мочку уха. Ленинград подчиняется, становясь податливым и услужливым, когда желание накрывает его с головой, когда от жажды новых прикосновений дрожат руки и разъезжаются ноги, стоит ему встать в коленно-локтевую. Миша ведь заботливый, он непременно поможет удержаться на ногах, подхватывая смущенного Невского поперек живота и притягивая ближе к себе. - Вот так, Шурочка, какой же замечательный, - бредит почти, сходя с ума не меньше. Будучи скупым на комплименты в последние года, Московский всегда компенсировал дефицит в такие моменты, когда терпение висело на волоске. Хотелось чувствовать Сашу всем собой, хотелось толкнуться в горячую глубину как можно скорее, двигаться хаотично и резко, выбивая из дрожащего тела все новые ноты.       Растягивает торопливо, спешно, но достаточно долго, боясь причинить боль. Время, когда хотелось разорвать друг друга на кусочки, прошло, возвращая привычный уже страх за любимого. Шуру хотелось лишь нежить, ну и иногда наказывать, когда тот начинал переходить все возможные границы, ощущая собственную вседозволенность. Москва многое ему прощал, а наглый сорванец этим пользовался, испытывая терпение столицы на прочность. - Давай уже, - бормочет куда-то в простыню, толкаясь бедрами навстречу пальцам, - сделай это сильно, Миша.       Капризничает, но Московский в который раз не может ему отказать. В постели слово Александра все еще оставалось законом, нерушимой истиной, аксиомой. - Так точно, товарищ, - шутливо отзывается Михаил, и, направляя себя рукой, наконец-то толкается внутрь, замирая и вздрагивая от прошивающего тела удовольствия, смешанного с долей облегчения. Стоило признаться хотя бы самому себе, что мечтал об этом моменте с той самой поры, как перешагнул порог этой квартиры в прошлое воскресенье.       Общаться с Ленинградом языком тела намного приятнее, чем каким-либо еще, но его стоны – неотъемлемая часть, будоражащая куда больше, чем асинхронные толчки друг другу навстречу. Хотелось ближе, сильнее, будто в последний раз. Вцепиться зубами в загривок по-животному совсем, отвесить звонкий шлепок по бледной ягодице, сжимая алеющий след ладонью до синяков почти. Толкнуться так сильно, чтобы ноги окончательно разъехались в стороны, чтобы мышцы ныли потом от такой растяжки и нагрузки, оставаясь в теле сладкой памятью. Поймать дрожащую ладонь в свою, переплетая пальцы и сжимая в крепкий замок – жест единения не просто тел, а их заблудших в перипетиях судьбы душ, куда более интимный, чем все происходящее в этой спальне.       И Миша не смеет лишить их этого.       Падая на простыни рядом, Московский едва ли может восстановить дыхание, стирая со лба выступившую испарину. Хорошо, до звона в ушах и темноты перед глазами. Лежащий рядом Ленинград едва ли находит силы повернуть голову в его сторону, вымотанный их недавним соитием. - Ну, я все еще отвратителен?       Насмехается, и как только силы на это находит. Саша все же поворачивается к любовнику лицом, убирая с глаз длинные пряди волос и размазывая по щекам мокрые дорожки слез. Смотрит весьма осуждающе, но довольства скрыть не может, сладко потягиваясь и подползая ближе, прижимаясь к чуть влажному и горячему телу. - Сменишь одеколон, и я заберу свои слова обратно.       Московский невольно прыскает. - Похоже, с первого раза ты опять не понимаешь, - усмехается добродушно весьма, но в глазах черти пляшут, и Невский невольно напрягается, - придется показать еще раз.       Александр даже не успевает пискнуть, когда Москва снова подминает его под себя, впиваясь в губы очередным жадным поцелуем.       Ленинград не уверен, что сможет еще раз, но, чувствуя напор, готов попытаться выполнить эту очередную «пятилетку за два».